Сентябри Шираза

Глава двадцать первая

За воротами конторы — шум и движение: кто-то ходит, на землю с грохотом падают коробки, хлопают дверцы машин. Фарназ жмет на кнопку звонка; шум стихает, ворота со скрежетом отворяются. Перед ней стоит не кто иной, как Мортаза, сын Хабибе, менеджер Исаака; Мортаза раскраснелся, он в бейсболке с длинным козырьком, из-за него его маленькие глаза кажутся еще меньше.

— Что происходит, Мортаза?

— Ничего. — Мортаза кивает кому-то в глубине двора.

Фарназ заглядывает за его плечо, но видит только большущий зеленый грузовик.

— Мы перевозим камни и оборудование в надежное место — чтобы не достались революционерам. Они могут конфисковать ваше имущество.

— Вот как? Откуда тебе это известно?

Мортаза барабанит пальцами по воротам.

— Вы должны мне доверять, Фарназ-ханом, — отвечает он, но в голосе его нет уверенности. — Я хочу вам помочь.

— Дай мне пройти.

— Нет. — Мортаза стоит перед ней, скрестив руки на груди.

— Куда вы все это везете?

— В надежное место. Как только ваш муж выйдет, мы расскажем ему, где все хранится. Возвращайтесь домой. Вам наверняка есть чем заняться.

Он отступает назад, захлопывает ворота.

Как смеет этот мальчишка, подчиненный ее мужа и сын ее служанки, разговаривать с ней таким тоном? Выходит, и остальные работники сплотились, чтобы обворовать Исаака? Преданность штука хрупкая, все равно что фарфор. Одна трещинка, поначалу незаметная, и — на тебе, в один прекрасный день чашка разлетается на куски.

Фарназ с платного таксофона звонит Кейвану; он говорит, что сейчас же подъедет. Но Фарназ понимает, что Кейвану не справиться с двумя десятками здоровых мужиков. И все же порой требуется показать власть, пусть даже она и иллюзорная. Раньше Кейвану достаточно было позвонить отцу, и такого, как Мортаза, на всю жизнь упекли бы в тюрьму. Фарназ ждет Кейвана на тротуаре, ей ужасно хочется курить. «Ягуар» все еще стоит неподалеку — можно подумать, Исаак вот-вот выйдет из ворот, и они вдвоем отправятся перекусить.

Фарназ прожила с Исааком двадцать пять лет и даже не представляла себя без него: его присутствие рядом, как и та вилла, которую он для нее построил, конечно же, украшали жизнь, но вместе с тем были и источником тревоги. Когда Фарназ познакомилась с Исааком в Ширазе — как давно это было, — она изучала литературу. Впервые Фарназ заметила своего будущего мужа, когда обедала в чайной рядом с университетом. Он сидел один, что-то пил и читал книгу. Их разделял бассейн с прозрачной, голубоватой водой, на его бортиках стояли терракотовые вазы. Когда Исаак наконец поднял голову и взгляд его упал на нее, она отвела глаза и не ответила, как собиралась, улыбкой на улыбку. На следующий день она снова пришла в чайную, пришел и Исаак. Тогда она приписала эту вторую встречу случайности, но позже узнала, что Исаак пришел в надежде снова увидеть ее.

Он спросил:

— Это твой попугай, вон там, или он просто летает за тобой? Я заметил, вчера он тоже был здесь.

Фарназ подняла голову и увидела изумрудно-зеленого попугая с красными перьями — попугай сидел на кипарисе прямо над ее столиком. Фарназ сочла это добрым знаком:

— А я думала, это твой шпион следит за мной, — ответила она.

Исаак представился, рассказал, что на лето думает записаться в поэтический семинар. Он бы рад учиться круглый год, но работает в Тегеране и надолго отлучаться не может. Фарназ понравились его веселые глаза, но больше всего ее впечатлила его уверенность в себе. Однако годы спустя ей стало казаться, что это не так уверенность, как упрямство, может быть, даже жесткость.

А вот и Кейван подъехал, они вместе идут к воротам, он нажимает на кнопку звонка. Мортаза открывает ворота, он такой злой, что кажется, плюнь — зашипит.

— Ну что вам еще?

— Что здесь происходит?

— Я уже объяснил Фарназ-ханом. Мы прячем драгоценные камни в надежное место.

— Куда?

— У меня нет времени на разговоры.

Мортаза пытается захлопнуть ворота, но Кейван не отпускает створку.

— Послушайте, прошу вас по-хорошему: уходите, — говорит Мортаза. — Не ваше это дело. Не вмешивайтесь, не то хуже будет.

За Мортазой Фарназ видит работников Исаака — есть тут и незнакомые люди: они ходят туда-сюда, загружают грузовик. Уносят не только драгоценные камни, а и радиоприемники, кожаные кресла, картотеки, телефоны. Фарназ лезет в сумочку, выхватывает баллончик лака для волос и прыскает Мортазе в лицо. Мортаза с криком падает на колени, трет глаза.

Фарназ и Кейван входят во двор, погрузка прекращается. Все — кто с коробками в руках, кто со столами — опускают глаза.

— Что тут происходит? — спрашивает Фарназ. Все молчат. Только Мортаза время от времени изрыгает проклятия. Чуть спустя один из работников, он нес стул, — Фарназ узнает бухгалтера Сиямака — идет к грузовику. Постепенно, не обращая на нее внимания, другие тоже принимаются за дело. Кто-то приносит Мортазе стакан воды — промыть глаза.

В углу, у фонтанчика стоит камнерез Фархад, одну руку он положил на живот, другой держит сигарету. Фархад невозмутимо взирает на происходящее, но участия ни в чем не принимает. Он улыбается Фарназ и отводит взгляд. Фарназ идет к нему, но ей то и дело преграждают дорогу.

— Фархад-ага, хоть вы объясните, что здесь творится.

Камнерез глубоко затягивается, со вздохом выпускает дым.

— Уж вы простите, Фарназ-ханом. Все пошло наперекосяк. Я пытался их отговорить, да куда там. Они говорят, я не понимаю, как нас все эти годы эксплуатировали. Говорят…

— Эксплуатировали? Да они все прежде были безработными, бродягами. А Исаак дал им работу. Он их обучил, платил жалованье, которое они, может, и не заслуживали. И это называется эксплуатация?

— Ну, Фарназ-ханом, не скажите. Все-таки бродягами мы не были. Может, образования у нас не хватало, и все же…

— Извините. Я не то хотела сказать. И конечно же, не вас имела в виду. У меня в голове не укладывается, как они могли пойти на такое, как могли забыть все, что Исаак сделал для них.

Фархад снова затягивается, пожимает плечами.

— Время такое, — говорит он. И, понизив голос, прибавляет: — Простите.

В другом углу двора Кейван ведет разговор с Мортазой:

— Разве так можно? — кричит Кейван. — Еще даже суда не было!

— Суд? — Мортаза смеется. — Если вы надеетесь на суд, как бы вам не разочароваться. Но так или иначе, мы оберегаем имущество, а наглые недоумки вроде вас принимают это за воровство.

— Будет тебе, Мортаза, — цедит Кейван. — Ясно же, чем вы тут занимаетесь.

— А даже если и так? Что вы можете нам сделать?

— Мортаза, — вступает в разговор Фарназ. — Почему вы так поступаете? Разве мой муж плохо относился к тебе? В чем-нибудь отказывал?

— Видите ли, ханом, — Мортаза смотрит на нее, от лака глаза у него все еще красные и слезятся. — Вы не хотите меня понять. А я не лукавлю. Дело ведь не в одном человеке. Их много — тех, кто повернулся спиной к несправедливости, кто наживался при коррупционном правительстве, понастроил себе вилл и разъезжал по странам, о существовании которых такие, как я, даже не подозревали. Господь услышал молитвы обездоленных. Господь откликнулся на призыв правоверных, а не грешников. Господь…

— С каких это пор ты стал таким правоверным? Забыл, как всего пару лет назад щеголял в узких джинсах и просил машину, чтобы прокатить одну из пятерых своих подружек? Думаешь, отрастил бороду и вмиг стал верующим?

Фарназ замечает, что погрузочные работы остановились — мужчины сгрудились вокруг них, как школяры, сбежавшиеся посмотреть на потасовку.

— Фарназ-джан, Фарназ-джан, довольно, — шепчет ей на ухо Кейван, но она не слушает его. Ее уже не остановить.

— С каких это пор воровство считается богоугодным делом? Вы лицемеры! Дорвались до власти, но как властвовать, понятия не имеете.

— Заткнись, еврейка паршивая! — взрывается Мортаза. — Я пытался говорить с тобой уважительно, да, видать, напрасно. Так что теперь, какая ты есть, так и называю тебя.

Вокруг перешептываются: большинство одобряет Мортазу, укоряют немногие. Фарназ отворачивается к стене, чтобы скрыть слезы. За эти годы кирпичную стену увили плети плюща — ни дать ни взять полураспустившийся ковер. За спиной Фарназ снова закипает работа: скрипят столы, с глухим стуком падают коробки, звякают закидываемые в грузовик телефоны. Заметно холодает. Кейван обнимает Фарназ за плечи. Его худые, длинные руки так непохожи на сильные, хваткие руки Исаака. Кейван долго не убирает рук с ее плеч, и Фарназ не стряхивает их. Он укутывает ее шею своим шарфом и ведет к воротам.

Когда они приезжают к Фарназ, Кейван помогает ей подняться наверх, усаживает на кровать. Садится на корточки, снимает с нее туфли и укладывает ее голову на подушку. Заваривает чай, приносит таблетку аспирина и стакан воды. После чего садится рядом, растирает ей лоб, и Фарназ засыпает в залитой солнцем кровати.

Просыпается она от холода и не понимает, где находится. В комнате темно — значит, впереди одинокая, тревожная ночь. Фарназ садится в кровати — надеется, что Кейван где-то тут, но он ушел, хотя на шее все еще его шарф.

За закрытой дверью спальни Фарназ слышит приглушенные голоса Ширин и Хабибе. Делится ли Мортаза с матерью своими планами, думает она. И не пора ли расстаться с Хабибе? Но кто тогда будет присматривать за Ширин? Фарназ не уверена, что справится одна — сейчас вряд ли. Она прислушивается к голосу дочери и вспоминает свою мать: вот та стоит у плиты и велит Фарназ заканчивать уборку — к шабату или какому-нибудь другому празднику. Фарназ слышит отца — в шабат он во главе стола с молитвенником в одной руке и бокалом вина в другой читал молитвы печальным баритоном, а все слушали его, не замечая ничего вокруг — ни отмытых до блеска тарелок под жаркое, ни хрустальных бокалов для вина, ни радиоприемника, вещавшего о войне в Европе, о восшествии на трон нового шаха, этого «бесхребетного» сына Реза-шаха[37]. Когда отец был дома, приемник никогда не выключался.

Фарназ вспоминает, как в пятницу, закончив домашние дела, шла с отцом по узким, немощеным улочкам покупать сласти. Во время одной такой прогулки — ей было примерно столько же, сколько сейчас Ширин — Фарназ рассказала отцу, что отец ее лучшей подруги Азар совершает хадж, паломничество в Мекку, и что по возвращении получит желанный титул хаджи.

— Баба, а ты тоже отправишься в паломничество? — спросила она отца.

— Нет, Фарназ-джан, — ответил отец. — Мы евреи. А евреи не совершают хадж.

— Тогда как же мы станем хаджи?

— Никак.

— Это несправедливо. Они могут стать святыми людьми, а мы не можем?

— Интересно, с каких это пор ты загорелась желанием стать святой?

— Просто хочу знать, вдруг я когда-нибудь решу стать святой.

— Понятно. Для тебя это вроде страховки, да? Ну, хорошо. Расскажу тебе как. Мы можем изучать Тору. Можем стать раввинами. Ты ведь знаешь, евреи — избранный народ. — Он часто повторял эту фразу.

— Кем избранный?

— Избранный Богом. Он нас выделяет.

— А другие народы не считают, что они тоже избранные?

— В каждой религии есть свои верования, каждая по-своему толкует, как произошел мир.

— Если так, как узнать, кто толкует это правильно?

Отец поднял глаза к небу, вздохнул.

— Если ты рождена еврейкой, значит, ты веришь в то, как это толкуют евреи. Вот так!

Долгое время они шли молча, Фарназ держала отца за руку, у нее то и дело подворачивались ноги. Ответ отца ее не устроил. Ну что это за ответ — все равно как если бы он сказал: раз ты живешь в этом доме, он лучший во всем районе. А если живешь в соседнем, самый лучший соседний.

— Баба, но евреи — они иранцы или нет?

— Конечно. Евреи жили в Иране с давних времен, еще до Кира. Столько веков жили и, пока их не объявили наджес — нечистыми, не знали горя. А тогда евреи и потеряли и работу, и дома, и имущество… Пришлось им поселиться в чем-то вроде гетто. А поскольку оно находилось в самой низине, когда шли дожди, весь мусор из Тегерана смывало туда.

Фарназ представила, каково жить в такой вот сточной канаве: ютиться в однокомнатном домишке с родителями, хлебать суп из миски, в которую стекали испражнения со всего города.

— И ты жил в таком гетто?

— Нет. К тому времени, как я родился, правительство снова полюбило евреев.

— Как так: одно правительство евреев любит, другое — нет?

— Фарназ-джан, у тебя столько вопросов — отвечать не успеваю! Ну-ка, давай купим сласти и забудем, кто любит евреев, а кто нет.

Они прошли в лавку, и, пока отец выбирал пирожные, Фарназ увидела себя в зеркале. Ей часто говорили, какая она хорошенькая и какой красавицей станет. Глядя на свое отражение, Фарназ подумала: «Какое мне дело до их гетто, их нищеты?» Годы спустя, когда родители эмигрировали в Израиль, она осталась здесь.

— Почему я должна уезжать? — сказала она им. — Это моя страна, и мне здесь хорошо.

А сейчас, думает она, Иран стал страной доносчиков. И чтобы выжить, ты должен либо доносить, либо… либо тебе суждено исчезнуть.