Сердце Дракона. Десятый Том. Часть 2

Глава 924

Глава 924

До самого вечера Хаджар, по пояс раздетый, на морозе, занимался тем, что чинил и правил. Он рубил дрова, которые непонятно откуда взялись на заденем дворе. Затем простой, двуручной пилой, делал из них пусть и плохонькое, но подобие черепицы для кровли.

Взбирался по лестнице, бил молотком по гвоздям, счищал снег и продолжал процедуру по новой.

Затем он смастерил несколько новых ступеней, начал класть их к крыльцу, но потом понял, что это бесполезное занятие и, вооружившись топором, разломал почти полностью лестницу крыльца и основание и заменил их на новые, украсив их той простой резьбой, на которую был способен.

Затем, уже в ночи, под светом звезд, он правил забор. Все это время, что кот, что пес, следили за ним, а бабушка порой выносила во двор горячего отвара, который согревал дышащее паром от работы тело Хаджара.

Наконец, когда он поставил на место последнюю доску в заборе и вырезал на ней несколько символов-оберегов, то уже собирался позвать бабушку, но та стояла позади него.

Справа от неё лежал старый пес, а слева — черный, толстый кот.

Они больше не шипели и не рычали на Хаджара, а воспринимали его спокойно и с миром.

— Обереги? — удивилась бабушка, увидев работу Хаджара.

— Чтобы чужие и названные не приходили, — кивнул Хаджар.

— Тоже мама показала?

Хаджар только кивнул. Символы, которым его обучала мать, не было волшебными. Скорее являлись иллюстрации к тем сказкам, которые она рассказывала.

— Что же… судьба, наверное… — прошептала бабушка. — Спасибо, путник, что не просто работу сделал, а от сердца. А то, что делается от сердца, пустым оставаться не должно.

Бабушка наклонилась и зачерпнула в ладонь снег. Она поднесла его к губам и что-то над ним прошептала, а когда расправила то в её руках оказались простые, просторные мужские одежды.

Расправив их, она подкинула их в небо. Вспыхнули звезды на черном бархате вселенной. И их отпечаток остался на одеждах. Из белых, они превратились в темно синие с едва видимыми узорами в виде танцующих звезд.

Затем, разложив их на снегу, она вновь взяла пригоршню снега и кинула её над ними. Поднялась настоящая вьюга, а когда улеглась, то у к звездным узорам добавились белые завихрения — словно ветер дул.

На все это Хаджар смотрел со слегка приоткрытым ртом.

Он чувствовал, что именно это, не то, что делали в Семи Империях и не способности Talesh, именно это и было настоящей магией.

— Возьми, — бабушка протянула одежды Хаджару. — когда придет время, сними свои старые. В них ты отходил половину своей души, путник. Если суждено тебе будет обрести вторую — облачись в эти одежды. Они помогут зажить той ране, что ты нанес себе сам. Ибо эти раны, которые мы сами себе наносим, заживают дольше остальных.

Хаджар уже не сомневался в том, что на опушке леса жила совсем не простая бабушка. Да, и если честно, то, наверное и не бабушка вовсе.

Вряд ли она даже была человеком.

— Спасибо, — Хаджар с поклоном принял дар и, наспех соорудив из серого плаща походный мешок, убрал туда одежды. — Твоя цена бабушка, это…

— Мы ведь с тобой беседуем, путник, — улыбка вновь стала той же, что и прежде. Милой и доброй. — Я назвала свою цену за наш разговор. А все вопросы… ну так, что за беседа, без них — без вопросов.

— Истории? — Хаджар плохо понимал, к чему клонила хозяйка избушки. — Твоя цена, хозяйка, это истории, которые я буду рассказывать до названного срока?

— Не истории, — покачала головой бабушка. — а историю — одну.

— Но какую?

— И не какую, — засмеялась она и Хаджару показалось, что в её смехе он услышал вьюгу. — А чью — нашу историю, путник. Историю тех, кого, однажды, забудут. Но ты, как и те, кто приходил ко мне до и после тебя, будут рассказывать о нас. И люди будут помнить. А пока они будут помнить, мы будем жить. Одни — ждать во тьме, другие — на свету. И люди будут нас искать. И, может, иногда находить. А на беду или на счастье — этого никто не знает.

Хаджар, как это бывало практически каждый раз, когда он сталкивался с подобными сущностями, практически ничего не понял. Но, судя по взгляду бабушки, она другого от него и не ждала.

— Ты найдешь старца, которого ищешь, если отправишься на север. Иди до тех пор, пока не найдешь его. Какое бы препятствие не встало на твоем пути — не останавливайся. Как бы холодно тебе ни было — не пытайся согреться. Что бы ты не слышал — не слушай. Чтобы не видел — не верь. Иди своей дорогой. Она приведет тебя туда, куда должна, путник. Как и каждого… А теперь ступай. Скоро закончится мое время, — бабушка повернулась на восток. Там уже поднималось солнце. — во всем должно быть равновесие, путник.

— Но…

— Ступай, — не оборачиваясь, перебила бабушка. — мы свидимся еще раз, путник. Когда ты встретишь странствующего волшебника, мы встретимся еще раз и поговорим в последний раз. Но это будет не сейчас… ступай.

Хаджар вдруг понял, что стоит за калиткой. Старая, обветшалая, она выглядела совсем не так, какой он её запомнил. Скорее — какой увидел впервые.

Ладная избушка у самой опушки леса. Ухоженная, но было видно, что когда-то она находилась в лучшем состоянии. Крыша местами протекала, крыльцо было сломано и грозилось сломать кому-нибудь невезучему ноги, да и забор оставлял желать лучшего.

Хаджар, помотав головой, резко развернулся к дому спиной. Слева и справа от него высились налитая жизнью рожь, так и просящая собрать её в муку, чтобы сделать из неё пряников и печенья…

Не глядя, Хаджар отправился вниз по тропе. Почему-то он был уверен, что она непременно привела бы его на север. Туда, где старик, играющий на лютне, держал при себе вторую половину души Хаджара.

Он не знал, как эти двое встретят его — с миром или войной. Захотят ли слушать после всего того, что между ними тремя произошло. Захотят ли помочь…

Но Хаджар знал одно — он должен был попытаться. И не только для того, чтобы спасти свою жизнь, но и чтобы спасти страну… родину… Элейн и её маленького, еще нерожденного сына, наследника его семьи.

Хаджар остановился около двух сухих, мертвых деревьев. Они нависли справа и слева над дорогой, формируя некое подобие арки. А следом за ней начиналось пространство, похожее на мертвую степь. Почти пустоши, вот только… в отличии от настоящих Пустошей, на этих не было ровным счетом ничего.

Абсолютно мертвая, безжизненная равнина, которую обдували ветра четырех сторон света.

С этой арки начинался путь, который обозначила бабушка.

— Ты встретил королеву, Большой! — засмеялся уже знакомый Хаджару голос. — Встретил королеву и выжил! Значит — ты особенный, Большой. Ты убил Ана’Бри, которой, за предательство Зимнего Двора, было суждено умереть дважды, но Королева простила тебя! А Королева Мэб никогда и никого не прощает! Ты обречен смертный! Ты никогда не сможешь выплатить ей свой долг! И будешь вечно мучаться! Глупый Большой! Глупый Большой!

Хаджар посмотрел себе под ноги.

Вместо ровной тропы, он стоял на поверхности замершего озера. Вместо высокой, острой травы, которая резала ему лицо, вокруг из снега возвышались покрытые ледяной коркой копья. То, что некогда было цветами, оказалось клинками, обломками стрел, чьими-то костями.

На них сидели маленькие гарпии с большими, маслянистыми глазами и огромными, клыкастыми пастями.

Хаджар резко повернулся.

Вместо поля ржи он увидел бесконечные снежные просторы. Вместо зеленого леса — горы и реки и белоснежные столпы, в которые зима обернула спящие деревья.

А вместо избушки стоял прекрасный, но пугающий ледяной дворец. Вокруг него, на полях, лежали сотни и тысячи мертвых. Именно их копья резали Хаджара и гарпии, разбивавшие лед и уносящие во дворец куски плоти, представали в образе прекрасных цветков.

Хаджар присмотрелся.

Около входа в замок несли дозор два рыцаря. Трехметровые гиганты. Один в серых доспехах, чем-то напоминающих пса, а второй в черных — похожих на кота.

— Рыцари Зимнего Двора однажды придут за тобой, — смеялась, гоготала смехом умирающей гиены, гарпия. — и они спросят цену, которую назвала Королева Мэб. Она никогда и никого не прощает!

Хаджар посмотрел на руку. Ту самую, которой он ел пряники, сделанные из местной муки.

Они была покрыта застывшей кровью…

Сдержав рвотный позыв, Хаджар развернулся и молча направился в сторону арки из мертвых деревьев.

В спину ему доносился смех гарпии.

В Мире Духов нельзя было верить глазами и ушам, лишь душе и сердцу… Но что делать человеку, который сам разорвал первое и забыл, как звучит, второе?