Середина. Том 2

Глава восемнадцатая

Яробор Живко глубоко вздохнул, и, отворив глаза, первое, что узрел беспокойное лицо Толиттамы, а подле блеснувшее и не менее взволнованное лицо королевы марух Стрел-Сороки-Ящерицы-Морокуньи-Благовидной.

— Господин, — нежно произнесла своим густым, богатым обертонами, голосом апсараса и утерла лицо мальчика ручником, пройдясь той шелковистой поверхностью по лбу и щекам. — Как вы себя чувствуете?

— Очень утомился, — тихонько ответил юноша и облизал, как ему показалось сухие, шершавые и словно полопавшиеся губы.

— О, господин, — заботливо молвила Толиттама, и, приподняв голову с подушки принялась неспешно поить мальчика из округлой кисе теплым молоком. — Вы не просто утомились. Вы заболели, что недопустимо. Рани Темная Кали-Даруга весьма обеспокоена данным состоянием и коли в ближайшие часы вам не полегчает, велела перенаправить вас на маковку, — добавила она, укладывая голову рао на подушку.

— Мне легше, — с трудом ворочая языком, протянул Яробор Живко, ощущая, что даже его кончик, не говоря уже о ногах и руках, неестественно онемел. — Это просто я перенервничал за людей. Блага, — обратился он к марухе.

Королева дотоль замерше стоящая обок створки двери немедля подалась вперед, и, приблизившись к лежащему на ложе мальчику, низко приклонив голову, одновременно опустилась на колени.

— Скажи Кали, что со мной все хорошо, — голос Яроборки слегка зазвенел от волнения, ибо он, жаждая побывать на маковке, единожды страшился покинуть сейчас своих людей, думая, что оставленные им… предоставленные сами себе и забытые Богами, они вновь начнут кровопролитие.

— Господин, этого я не смею передать рани Темной Кали-Даруги, — также негромко отозвалась Блага и голос ее трепетный, наполненный мягкими переливами мелодии слышимо задрожал. — У вас жар. Как же я могу солгать моей Матери… Матери, как величают и считают рани Темную Кали-Даругу все живые существа, чьими Творцами являются Димурги. Как могу обмануть?.. Нет, не посмею! Да и Матерь наша она ощущает ваше состояние. Вы уж лучше успокойтесь, выпейте вытяжки и еще молока, а там жар у вас и спадет. Дхийо Йо Нах Прачодайат! благодарению Господа!

Яробор Живко ничего не ответил марухе, понимая что она права и Кали, конечно же, ощущает его состояние. Легкая зябь нежданно пробежала по его коже, ершисто вздев на руках и ногах жесткие черные волоски, да туго вздохнув, мешая слова со стонами, мальчик вопросил:

— Толиттама как там воины?

— Все благополучно, господин, — торопливо откликнулась апсараса, сызнова утирая лоб рао ручником. — Аримийцы отвели свои войска и ваши люди поколь тоже. Каменная рать частично распределила своих воинов округ нашего поселения, охраняя его от внезапного нападения, а остальные покуда так и стоят неприступной стеной. Однако я уверена, никакого нападения не будет.

— Не будет, господин, — торопко вставила Блага, лишь на мгновение вскидывая взор на мальчика. — Мои люди были меж аримийцев. Они направили своего вестника к императору Аримии Зенггуанг Юаню, абы поведать о произошедшем, а сами желают склониться пред вами ниц и преподнести дары. Их полководец Ксиу Бянь жаждет дотронуться до ваших стоп и вознести клятву верности. Волег Колояр, как и иные осудари и ханы, отдыхают и единожды встревожены вашим сочувствием. Будет о них волноваться, а то вновь потеряете сознание. Рани Темная Кали-Даруга просила вам передать, что ваша слабость связана с желанием отсрочить видения. Ведь давеча Бог Велет предупреждал, что это делать недопустимо и опасно для вашего здоровья.

Яроборка медлительно сомкнул очи, поелику не только понимал, чем вызвана его болезнь, но еще и слышал недовольство Крушеца, оный на удивление весьма резко и грубо о том ему сказал… тем самым притушив голос марухи.

— Родитель вельми тем вашим непослушанием недоволен, — сызнова прорвался голос Благи, приглушая недовольство Крушеца. — Родитель велел немедля забрать вас на маковку и провести лечение и беседы… И рани Темная Кали-Даруга сие выполнила бы, но Господь Перший просил повременить, чтобы не тревожить вас.

— Ну, вот, — теперь явственно звучал голос Крушеца глухой и одновременно властно-негодующий. — Теперь из-за тебя, Родитель будет высказывать Отцу… моему дорогому, любимому Отцу. Как ты смел… смел, меня не слушать… Не слышать…

Крушец словно надавил на мозг своей мощью, отчего в глазах Яробора Живко черное марево нежданно сменилось на радужные всплески света. И мальчик тотчас осознал мощь и величие того, кто уже сейчас, будучи в нем, обладал ни с чем ни сравнимой, могутной властью… И одновременно как человек: слабый, безвольный в сравнение с Богом, признавал его власть… его вечное владение собой, и вроде оправдываясь, просил прощения, вымаливал для себя пощады.

Густой дым, как-то мгновенно пришел на смену радужности света. Он был не черный, а серый и, похоже, вырвался из-под треножника, захлестнув и лицо Благи, и Толиттамы. Почти неосознанно проскользнули голоса Айсулу, Арваши и Минаки… А потом точно Трясцы-не-всипухи. Али то все почудилось мальчику… Ведь в бреду чего только не покажется и не пронесется.

Светозарный и многоцветный коловорот пришел на смену серому дыму и закрутил по спирали тело юноши, наматывая его на какой-то тонкий закрученный прут, расплющивая и зараз укачивая. Даль темных небес проступила на фоне той спирали и блеснула яркими звездными светилами. Яробор Живко раскатисто простонал и проснулся.

Теплота горящего костерка укачивала, али сие укачивали мальчика теплые, нежные руки Толиттамы, ласково голубящие волосы. Он все также лежал на правом боку в юрте. Легохонько, постанывая, кряхтел разгорающийся костер, тепло… не жар, а именно тепло окутывало рао со всех сторон. Оно, по-видимому, унесло жар, оставив только небольшую слабость, которая не угнетала, а вспять придавала радость выздоровления… радость бытия.

Юноша воззрился на пляшущий рыжий лепесток пламени скользящий по древесным уголькам и задумался… Задумался над собственным уделом… уделом, который волей выбора Крушеца соединили его навечно, навсегда с самим Богом. С самой лучицей Першего, первого, старшего сына Родителя.

— Толиттама, — позвал апсарасу мальчик и голос его прозвучал много бодрее.

Апсараса сидевшая на краешке ложа, враз подалась вперед и заглянула в лицо Яробора Живко. В ее очах, ноне приобретших коричневу неотличимую от радужек Першего, промелькнула тревога и одновременно участие.

— Сейчас, что утро? — вопросил мальчик, по чагравому цвету неба заглядывающего чрез дыру в своде юрты, слегка прикрытого сизым дымом костра, не распознав время суток.

— Нет, мой драгоценный господин, ночь, — полюбовно протянула Толиттама, и черты ее лица самую толику дрогнув, живописали поразительную мягкость изгибов и красоту. — Желаете пить, господин? Али вас накормить?

— Нет, не нужно, — ответил Яроборка, и медленно развернувшись на спину, обозрел юрту, где ноне кроме него и апсарасы никого не было. — Меня уносили на маковку?

Толиттама заботливо поправила под его головой подушку, чуть плотнее прикрыла одеялом до груди, и, придав своему голосу еще большей нежности, пояснила:

— Нет, господин. Тут была старшая бесица-трясавица и велела поколь вам не станет легче, не тревожить перемещением, это опасно для вашего здоровья. Она напоила вас принесенным лекарством и повелела пропоить особыми вытяжками. И вам сразу стало лучше, жар спал.

— Вот и хорошо, что спал… Спал жар, — заметно оживляясь, молвил мальчик, и, вздев руку, огладил темно-русые, волнистые волосы апсарасы, лежащие волнами на ее правом плече и груди. — Поколь этот полководец, как там его зовут, не упомнил… Словом пока полководец аримийцев не принесет клятву верности с Земли меня нельзя уносить.

Апсараса медленно склонилась к лицу рао, обдав его сладким ароматом первой женщины и облобызав губами очи и нос, тем самым вызвав трепетную истому, чуть слышно отозвалась:

— Однако Родитель потребовал провести беседу с вами, кою может и смог отложить Господь Перший, но которая непременно будет проведена. Да, и Бог Велет давеча принося сюда старшую бесиц-трясавиц просил передать, что вмале в Млечный Путь прибудет Бог Асил, жаждущий с вами встречи.

— Мой дражайший господин, — поучающе пропела Кали-Даруга и заботливо провела перстами по голове мальчика, тем выражая неудовольствие по поводу остриженных волос, которые она дотоль с такой любовью отращивала. — Я уже говорила, однако придется повторить. Не должно препятствовать приходу видений. Одно дело их принять и правильно принять, иное дело остановить или отложить.

— Не понимаю, почему нельзя отсрочить, — весьма досадливо отозвался Яробор Живко и поднялся с облачного пуфика, каковой создал для него Мор.

Право молвить сейчас в зале кроме стоящей Кали-Даруги и Першего безмолвно замершего, напротив, в кресле никого не было. Яроборка по первому принесенный на маковку Велетом вельми долго прижимался к Першему, целуя его в черное долгое сакхи, да озаряя лицо смаглым сиянием, выбивающимся из головы. Также долго потом он гладил Мора по лицу, щекам, подбородку. А когда Велет и Мор ушли из залы, и на смену им пришла Кали-Даруга, слез с колен старшего Димурга и, кажется, еще дольше пробыл в ее объятиях. Только тогда осознав, как на самом деле соскучился за Отцом, демоницей, Мором и Велетом.

— Какая разница отложить или принять, — несогласно произнес Яробор Живко и резко пнул ногой плотно скомкованный пуфик, стараясь пробить в нем дыру, но вместо того лишь выдрал из него долгий шматок перьевитости, уцепившийся за носок сапога.

Наутро следующего дня после предполагаемой битвы меж людьми рао и аримийцами, Яроборку доставили на маковку. Поколь его еще не осмотрели бесицы-трясавицы, но уже принялась проводить беседу рани, ибо данное толкование было не менее значимо, чем здоровье мальчика. Тем паче прибывшего на маковку Ярушку прощупал Перший и малозаметно просиял тому, что Крушец (ради которого в общем и творилось все) был недоволен плотью.

— Крушец вельми негодовал на мальчика… Мой замечательный, он старался исполнить все как положено. Одначе боялся навредить плоти, — сказал Перший слышимо только для живицы, чем вызвал сияние улыбки на ее лице, або они все, не только старший Димург, Мор, Велет, но и Родитель опасались, что отсрочку видений проводил мальчик по внушению Крушеца.

— Не стоит делать столь резкие движения после болезни, — мягко протянула Кали-Даруга, узрев нервный дрыг ноги юноши и побледневшую оттого движения кожу его лица. — Огромная разница господин. Когда вы принимаете видение и спокойно, при помощи вложенных знаний пропускаете через себя, степенно учитесь воспринимать их вроде дымки. Отчего со временем вам даже не придется проводить того обряда. Видения станут в доли секунд проскальзывать подле глаз невнятными, неясными очертаниями, и не будут тревожить своей определенностью и мощью. Однако если вы их откладываете, то не только лишаете себя возможности в будущем воспринимать видения неосознанными тенями. Вы еще подвергаете свое здоровье, в частности мозг большим перегрузкам. Находясь, таким образом, в состоянии повышенной нервной напряженности, каковое может вызвать сбой в работе мозга, и приведет к болезни и даже гибели. Такое поведение и деяния недопустимы. Господь Велет ведь о том предупреждал. Впрочем, вы не послушались.

В данном случае, подвергая свой мозг перегрузкам, Яробор Живко рисковал не только своей жизнью, но и жизнью, здоровьем, благополучием Крушеца. Поэтому поступки мальчика так сильно и тревожили Богов, рани и самого Родителя.

— Не послушался, — согласно проронил юноша и надрывно вздохнул.

Он неспешно тронулся с места, не столько направившись к сидящему и молчащему Першему, к которому желалось припасть губами и целовать руки. Сколько как можно дальше от демоницы, ибо не хотелось слушать тех полюбовных наставлений и ощущать, что собственное своевольство ставит под удар ее труды и жизнь (теперь и это стало пониматься) самой лучицы. Мальчик степенно подступил к зеркальной глади стены залы, ноне переливающей зеленым сиянием плывущих в своде и по полу густых испарений, и, остановившись, словно в оправдание себе сказал:

— Просто мне так легче. Легче остановить видение, чем принять. А плохо себя чувствую, я, что так… что по-иному. И болею от принятия тех видений одинаково. Да и потом когда их принимаю, они иноредь приходят целым скопищем так, что с последними из них я не в силах справиться.

— Это оттого мой бесценный, — наконец подал голос Перший, и, шевельнувшись в кресле, призывно направил в сторону юноши правую руку. — Что ты их давеча сдерживал, потому они и прорвались с такой силой. Кали-Даруга ведь тебе о том и толкует… Толкует, что нельзя сего делать… Оно тебя выматывает и ведет к болезни.

— А когда вы меня вернете на Землю? — немедля отозвался вопросом Яробор Живко и стало не понятным тревожится ли он о людях, оставленных на планете или все же не желает покидать старшего Димурга.

— Как только позволит Родитель, — уклончиво ответил Перший и в такт шевельнувшемуся розовому языку змеи, восседающей в навершие венца, затрепетали его вытянутые в направлении мальчика перста.

Юноша дотоль стоящий спиной к Господу, слегка вздрогнул всем телом, так словно его кто толкнул изнутри… Очевидно тот, кто ощутил зов и желание своего Отца приголубить, облобызать плоть, а значит и то более значимое, живущее в ней. Яроборка немедля оглянулся, да узрев направленную в его сторону руку Першего, стремглав сорвавшись с места, кинулся к ней. Вероятно, преодолев разделяющий их промежуток в мгновение ока. Он почти упал на перста Зиждителя, припав к ним губами и обняв руками длань, судорожно дыхнул:

— Так… так за тобой истосковался. Думал, умру от той тоски, — судя по всему, мальчик страшился новой разлуки с Богом.

Перший не менее спешно придержал покачивающегося юношу, а после, обхватив его малое тельце обеими руками подняв, прижал к груди, трепетно прикоснувшись ко лбу. И содеяв это лишь затем, абы поддержать Крушеца, и дать возможность демонице продолжить свои поучения. Днесь правда несколько надоедливые, оно как Кали-Даруга была призвана их озвучить, по указанию Родителя.

— Хорошо, я более не буду их останавливать, — немного погодя проронил Яробор Живко, не столько соглашаясь с доводами Кали-Даруги, сколько осознавая, что Крушец того более не потерпит.

— Бесценный мой, ты должен понять, — голубя кудри юноши губами, продышал в них Перший и легохонько просиял улыбкой, несомненно, услышав мысли плоти про лучицу. — Должен понять, что это надобно тебе, — меж тем отметил Бог, желая расположить мальчика действовать не по указу лучицы, а в унисон с ней. — Ибо теперь, после пережитого тебе придется пройти лечение у бесиц-трясавиц. Твой организм не больно крепок и любые перегрузки, волнения для него вредны, а порой даже губительны.

— Чем раньше умру, тем скорее буду с тобой, — прошептал и вовсе едва ощутимо Яроборка, касаясь лбом щеки Димурга и тем самым направив молвь вместе с трепыханием уст в недра его сияющей кожи.

Перший тотчас перестал улыбаться и точно притушил и само золотое сияние кожи. Он медлительно отстранился от мальчика, пронзительно заглянул в его зеленые с карими брызгами очи и торопко прощупал, або испугался, что сие послал на него Крушец… И, несмотря на то, что озвученное было токмо мыслями мальчика, тревожно произнес:

— Что ты такое говоришь, милый мой?

— Я так и думала, — не менее расстроено протянула демоница и голубизна ее кожи нежданно приобрела насыщенную синеву. Она достаточно строго зыркнула в очи своего Творца, и, не скрывая огорчения, добавила, — так и думала, что господин это делает нарочно.

— Конечно нарочно, — с горячностью и враз повышая голос, молвил Яробор Живко так, что взволновалась вся его плоть и порывисто дернулась голова. — Как только умру, так сразу приду к вам. Буду с вами. С тобой Отец. Когда умру я стану частью Крушеца и буду подле тебя. Мне не страшна смерть, ибо тогда прекратиться разлука с тобой, это невыносимая для меня… для нас обоих смурь, тоска.

— Мой любезный мальчик, — трепет в бас-баритоне Першего, кажется, накрыл своей густотой всю залу, он нежно окутал любовью тело юноши, облобызал его волосы и кожу. — Нет, мой милый, если сейчас умрешь, разлука не прекратится… смурь не пройдет. — Господь ласково и зараз огладил сидящего на коленях Ярушку дланью по голове и спине. — Абы смерть твоей плоти не даст возможности переродиться в Бога… Это несколько более долгий процесс.

— Долгий? — туго дыхнул юноша и резко дернулся в сторону от руки Зиждителя, а в глазах его значимо блеснули крупные слезы. — Я думал… думал, — торопливо принялся он говорить, — после смерти моя душа… Крушец отделится от плоти и направится к Богам. Так точно, как о том сказывают люди, считая, что после смерти в загробном мире продолжится существование их духа. Там где обитают людские души, всякие богоподобные существа, помощники Богов и сами светлые Боги. Живя в миру, человек ступает по торенке духовно-нравственного развития, и после смерти оказывается в ином вещественном состояние. Влекосилы сказывают, что человеческий дух коли не приобретает необходимого состояния, попадает в наисветлейшее место Навь, где обитают предки… А спустя какое-то время, сызнова возвращаясь на Землю, возрождается в миру. И данное перерождение будет бесконечно долгим, поколь душа не приобретет должного сияния и не попадет в Обитель Богов, величаемую Правью.

Мальчик толковал, воочью волнуясь, почасту его голос срывался и делался то высоким, то наново низким. Вместе с гласом колыхалась и его плоть, в моменты особого напряжения, начиная выбрасывать, вибрирующее смаглое сияние из головы.

— Успокойся, — ласково произнес Перший и настойчиво обняв рао рукой, притянул к себе на малеша схоронив в складках материи собственного обширного черного сакхи. — Не надобно так волноваться, моя бесценность… сие вредно.

Бог, похоже, подпевал колебаниям материи, а вместе с тем покачивались полотнища зеленых облаков в своде, будто стяги на ветру, видимо, свои окрасом, что-то символизируя.

— Ты же понимаешь, — погодя продолжил Димург, когда мальчик, умиротворившись, недвижно замер. — Понимаешь, что это вымысел… Все, что говорят люди о загробном мире, есть вымысел… Каковой был создан и рассчитан на человеческий ум. Чтобы люди стремились к правильности бытия… к его светлым сторонам, которые включают в себя умение любить, дарить радость, окружать заботой и теплом сродников. И именно в этой простоте жизни находить счастье. Ибо ненависть, жестокость, жадность и так слишком сильны в человеческом естестве и в целом в людском обществе, в отдельной личности. Человеку присуща зависть, лживость, лицемерие. Все, что делает жизнь сродников горестно-тяжелой. Потому и придуманы существами близкими к Богам и на заре человечества те самые тобой озвученные постулаты движения и развития самой личности человека… Обаче, не души, а всего-навсе плоти. Поелику лишь плоть для человека как таковой сути, особи имеет значение. Да, и потом, разве мы Зиждители живем в каком-то другом, запредельном мире? — вопросил Перший, обращаясь к мальчику и доколь не выпуская его из объятий и складок сакхи, словно перепеленавших все тело. Яробор Живко торопко качнул головой, на самую толику выглянувшей из черной материи. — Нет, конечно, — дополнил свою речь Господь. — Ты видишь нас в этом мире, так как иной мир… Иная формация, пространственно-временное сочетание существует не в нашей Вселенной. В другой, соседней Вселенной, да… А у нас только то, что ты ощущаешь, осязаешь. Вне сомнений в более многообразном виде, чем на Земле, но именно в той временной, пространственной и вещественной конструкции.

— А я…я?.. Я и Крушец? — довольно-таки громко дыхнул Яроборка и враз смолк… Прервавшись и не смея, что-либо вопросить… вопросить не столько про себя… сколько про Крушеца.

— Твое естество… — степенно молвил Перший, понизив тональность голоса и с особой любовью пропел величание лучицы. — Крушец был рождено сразу божеством… Во мне он появился и взрос… Являясь моей частью, моей лучицей, моим сыном, моим бесценным Крушецом. — Господь медленно выпутал из складок материи мальчика, и, заглянув в его лицо, насыщенно засиял улыбкой. — Он выбрал твою плоть, твой мозг за особые качества… Крушец есть основа тебя, он иная форма творения, коя поколь должна жить в человеческом теле.

— А я думал Крушец, моя душа и после смерти я стану Богом. Но нет? Тогда каким образом? При жизни? — это плыли отдельные не связанные ни с чем вопросы, однако достаточно тревожные… волнительные.

— Господь Перший, — прервала нервные возлияния мальчика, своим низко-мелодичным голосом Кали-Даруга, — надо господину все объяснить.

— Он не готов, — несогласно отозвался Димург и как-то не похоже на него сухо глянул на демоницу.

— Сие не вам рядить Господь, — вельми неодолимо мощно сказала рани Черных Каликамов, так, точно ноне не она, а Перший был ее творением… судя по всему она это озвучивала не впервой, посему и казалось недовольной. — А только Родителю. Родитель велел вам все пояснить господину еще в прошлое его пребывание на маковке, но вы того не сделали. Вы нарушили указания Родителя, и мне с большим трудом удалось упросить Его не отсылать вас из Млечного пути, как было уговорено… Прошу вас Господь Перший, — теперь однозначно звучала просьба… просьба создания к своему Творцу. — Выполните, что требует Родитель. Поясните господину о перерождении его естества и важности этой жизни. Не гневите своим своевольством, тем паче вы так нужны днесь лучице и господину.

Перший какое-то время пристально смотрел на демоницу. Тем взглядом желая ее прощупать. Одначе не в силах пробиться сквозь стены, за коими таились разговоры Кали — Даруги с Родителем, неспешно отвел взор в сторону и теперь им вроде пробил одну из зеркальных стен, отчего она пошла малой волной, по-видимому, призывая к себе демоницу и легохонько кивнул. И тотчас шевельнулась в навершие венца Бога змея дюже недовольно зыркнув на стоящую внизу рани и рывком качнув своей треугольной головой, словно поражаясь таковой наглости творения.

— Я поколь оставлю вас Господь Перший, — меж тем ровно отозвалась Кали-Даруга и приклонила в знак почтения голову, блеснув тончайшими переплетениями золотых, платиновых нитей искусно украшающих округлый гребень ее венца и самими синими сапфирами венчающими стыки на нем. — Вернусь погодя, оно как господина надо осмотреть и накормить. Он не кушал почти сутки по земным меркам.

Яробор Живко хотел молвить, что не голоден, но сдержался, поелику боялся нарушить торжественное покачивание испарений в своде и на полу залы, да тревожную немоту Першего, каковой собирался поведать ему, что-то очень важное. Что могло объяснить и значение и власть над ним Крушеца. И обобщенно его появление и дальнейшее становление.

Кали-Даруга так и не получив какого знака от Зиждителя, ласково промеж того оглядела мальчика и самого Творца, да, как всегда делала, стремительно развернувшись, исчезла в поигрывающей, зовущей ее зеркальной стене залы, оставив за собой недвижно замершую тропку бурых облаков на полу. Яробор Живко медленно вздел голову, и, уставившись в лицо Першего, оглядел не только его точно далекую грань округлого подбородка, но и поигрывающую сиянием золота темно-коричневую кожу, и черную материю сакхи по которой в разных направлениях перемещались многолучевые, серебристые, с ноготок, звездочки. Подумав, что Господь… Зиждитель… Бог Перший и есть его Отец… Не просто Отец Крушеца, но, очевидно, и самой плоти так сильно тоскующей за ним все годы бытия. На малость даже почудилось, что никогда и не было в его жизни лесиков… братьев, сестер, сродников… матери Белоснежи и кровного отца Твердолика Борзяты.