Середина. Том 2

Глава тридцать девятая

Перший медлительно приподнял ноги и сидение кресла, на котором он расположился, мгновенно выкатившись вперед, соорудило широкий лежак, единожды приняв в свою пузырчато-серебристую поверхность конечности Бога. И тотчас позади спины Господа ослон слегка прогнулся, образовывая небольшой наклон, и вместе с тем сформировал выступающий валик под головой. Старший Димург явственно с трудом пристроил руки на облокотницы и воззрился на стоящих в нескольких шагах от него демоницу и старшую бесицу-трясавицу.

Клубистые, темно-бурые облака, перемещая свои массы в своде, приглушали, как это и любил Перший, свет в зале маковки четвертой планеты, посему там и по зеркальным стенам, и по глади пола плыло сероватое марево. Без венца, в серо-серебристом сакхи без обуви Димург, словно сливался и с этим помещением, и с креслом в каковом восседал.

— Вам удобно Господь Перший? — деловито вопросила Кали-Даруга и одновременно оглядела своего Творца с головы до ног, останавливаясь подолгу взглядом на его лице. — Надобно было прилечь, как это делает ваш младший брат Зиждитель Небо. Чем не нагружает спину и предоставляет возможность сразу отдохнуть всему телу.

— Правильно говорит рани Темная Кали-Даруга, — также торопко, как дотоль сказывала демоница, откликнулась Трясца-не-всипуха и ноне как-то удивительно для слуха захрумстела голосом, точно говоря и при том пережевывая чего-то во рту. — Надо вам Господь Перший больше лежать. Меньше ходить и желательно находится в дольней комнате чанди моего Творца Господа Вежды, чтобы удалось снять надломленность, коя выявлена Родителем.

— Куда же еще больше лежать? — неспешно молвил Перший и широко улыбнулся так, что местами вспыхивающее на коже лица золотое сияние все разком переместилось на губы. — Итак только и лежу… не хожу… А про надломленность более не надо толковать, ее нет… одна утомленность.

— Есть надломленность или нет, не нам и не вам определять Господь Перший, — сызнова взяла слово Кали-Даруга и при том сердито зыркнула в сторону стоящей подле нее бесицы-трясавицы, явно гневаясь на то, что та заговорила без позволения. — Это будет решать Родитель. И как было Им велено, а вами обещано, только лучица покинет плоть, вы незамедлительно направитесь в Отческие недра. Або Родитель вас осмотрел и решил, следует ли вас поместить в Березань. Так?

Демоница спросила это таким тоном, что стало ясно, сие многажды раз уже было оговорено, также многажды раз оспорено Першим и, наконец, им все же принято.

— Так… так, моя бесценная живица, — мягко ответил старший Димург с нежностью глядя на свое такое сильное, властное создание, порой берущее над ним вверх.

— Теперь Господь Перший, — все также строго и единожды настойчиво произнесла Кали-Даруга и чуть слышно вздохнула, словно набираясь терпения пред долгим разговором. — Будем говорить о господине. Днесь Трясца-не-всипуха кое-что пояснит, посем предложит. И мы, исходя из ее разъяснений и предложения, изберем нужное направление действия. И так как разговор наш будет сложным, волнительным, прошу вас набраться сил и все спокойно выслушать. Ноне не допустимо вам Господь тревожится, нервничать, так как в Млечном Пути нет ваших братьев… Да и абы выполнить, что вмале намечается вы должны быть спокойны и терпеливы. Посему, вы сейчас молчите, успокаиваетесь, гасите на лице улыбку, чтоб не тратить силы и когда будете готовы, закрываете глаза.

Та самая властность, что всегда наполняла Першего нынче, похоже, из-за его утомленности, переместилась вся в демоницу. А вернее всего, рани Черных Каликамов такой всегда и была, просто не часто эту властность демонстрировала, как всякая женщина, скрывая пред ближайшими существами до той поры поколь не понадобится ее проявить в полной мере. Перший, очевидно, встревоженный словами Кали-Даругу, медленно перевел взор с ее лица на бесицу-трясавицу, незащищенную, как первая, своим удивительным венцом, где порой поблескивали сапфиры. Однако рани нежданно резко вскинула влево обе руки и прикрыла поверхностями дланей лоб и часть лица Трясце-не-всипухе, недовольно качнув головой, тем самым не позволяя Богу ее прощупывать. Димург медленно вздохнул… раз… другой, будто, и, не выдыхая, а после устремил взор в свод залы, где перемешиваясь парами, блуждали пухлые облака, порой выдувая из своих бурых полотнищ серебристые пузыри, чем-то схожие по цвету с креслом Господа. Это самое кресло для Першего давеча сотворил прибывший в Млечный Путь Седми. Он долго был с Димургом в дольней комнате чанди, что теперь подменяла пагоду, и нескрываемо волновался за состояние Отца… Как бывало с ним почасту ссыпая вниз искры с собственной кожи, прожигая в серебристом сакхи дыры.

Кали-Даруга погодя увела Раса из дольней комнаты под предлогом, что надобно создать менее подвижное кресло в зале на маковке. Такое, оное сохраняло свою форму и после того как с него встали. Впрочем, увела она его, поелику Перший видя тревогу малецыка и сам, будучи все еще пока утомленным, сие волнение с сына не мог снять.

Седми вмале удалось создать более долгостоящее кресло, при том вызвав те самые клубистые, темно-бурые облака в своде выдувающие серебристые пузыри, которые сменили дотоль висевшие там ершистые белые полотнища Дивного. Седми погодя отбыл из Млечного Пути, направившись в Отческие недра Родителя, чтобы передать Ему отображение Першего, и, несомненно, побыть подле. Потому как последнее время в связи с тем, что дотоль они сховали с Вежды, гибелью Синего Ока и надломленностью старшего Димурга все время ощущал тревогу, которую не могли снять ни Небо, ни Дивный. Седми мог помочь только Перший, которого тот всегда любил как Отца, в котором нуждался и от которого так зависел. Определенно, Седми и жил с Расами лишь потому что Перший о том его не раз просил. Днесь, когда Димург оказался не в состоянии поддержать, Родитель повелел Седми прибыть к нему. К тому, чья мощь, власть и, конечно, любовь могла умиротворить любого мятежного Бога.

Кали-Даруга, право молвить, проводив милого мальчика Седми, вельми как-то резко принялась негодовать на всех существ, каковые наполняли маковку. В той порой возникающей ярости рассыпая стрелицы направо и налево. Коли б послушать человека, то Кали-Даруга, по его мнению, «рвала и метала», приходя в бешенство из-за незначительно пророненного не так слова или кинутого не в ту сторону взгляда.

Посему племя бесиц-трясавиц благоразумно не показывалось ей на глаза, а Трясца-не-всипуха не просто гнула шею, а скажем так, свешивала книзу голову, покачивая своими конечностями не только теми, что отходили от плеч, но и теми, что держали туловище. Кали-Даруга успокоилась тогда, когда узнала, что дацан Седми благополучно достиг Отческих недр, а мальчик посетил Стлязь-Ра.

И все же рани не преминула, пред тем прибытием Седми к Родителю, высказать, свою досаду Першему, придя к нему в дольнюю комнату чанди.

— Разве можно так поступать. Так как почасту делаете вы, Господь Перший? — гулко продышала демоница, не глядя на своего Творца, ибо в ней ноне боролась жалость к нему и одновременно желание излить все дотоль долго копимое негодование.

— Ты знаешь, милая девочка, я порой поступаю против собственных чувств, желаний, чтобы существовало многообразие этого Мира, — вяло протянул Перший и туго вздыхая почитай всей плотью, перевел взор с буреющего лица рани на дальние переливающиеся круги света скользящие в черноте полотна. — Так было и с Седми… Я после, много раз пожалел, что уступил его братьям. Но сейчас о том нельзя сказывать. Сейчас надо поддерживать в малецыке мысль, что он основа печищи Расов, оплетать его обязанностями пред младшими ее членами. Да и в целом, живица, я с Седми встречаюсь чаще чем с Вежды и Мором… Это просто в нем сидит обида на Небо в первую очередь. Но я знаю, как мой брат любит Седми и это огорчение в нем надо гасить, а не подсоблять тому пламени… Как делаешь ты, моя дорогая девочка.

Бог говорил речь вельми медлительно. Столь неспешно роняя слова, подолгу делая меж ними промежутки так, что казалось еще малость и он уснет. А все потому, что голову Перший не отрывал от воронки выря на котором возлежал, как на том настояла рани, и все время терял суть и нить самого толкования.

— Я? Я подсобляю тому пламени? — гневливо откликнулась вопросом рани и в третьем ее глазу голубоватый цвет склеры сменился на ярко — красный и начал порывисто пульсировать, так вроде жаждал разорваться.

Еще морг и из средины глаза вырвался пучок насыщенного света. Три тонких прямых луча с угловатым жалом по мере полета не только резко увеличились в размере, но, ко всему прочему, приобрели насыщенную пунцовость так, что их края днесь стали отливать почитай черным светом. Они резко ударили в дымчатое облако, на котором возлежал Перший, и, потонув в его клубящемся месиве, единожды вызвали легкое сотрясения самого тела Бога. Да на доли секунд проявили в ярком алом сиянии света внутренности той перьевитости, где зримо проявился мощный треножник, увитый толстыми черными, шевелящимися шнурами.

— Не надобно меня трясти, — чуть слышно молвил старший Димург и придержал, вплеснувшиеся на него пары облака, взмахом правой руки. — Ты все время конфликтуешь с творениями Седми, почасту при нем их критикуешь, а иноредь и вовсе унижаешь… так, точно это не малецык их Творец, а Небо.

— Кого вы имеете в виду Господь Перший? Кого? — запальчиво проронила Кали-Даруга, и враз погасив в третьем глазу рдяность цвета, сомкнула его. Ее щеки внезапно стали блекло-голубыми, вроде она побледнела. — Кого? — много тише вопросила она, — вьян друдов, нибелунгов.

— Нет, живица… ни вьян друдов и нибелунгов, а иных созданий Седми… Ну, же договаривай сама, — старший Димург на малость прервался, но так и не дождался ответа от рани. — Самых чудесных, — дополнил он сам, — и первых творений малецыка… Белоглазых альвов. Ты постоянно уничижаешь это племя, возводишь меж собой и ими не нужные преграды, узкие рамки общения. И о том мне не раз сказывали не только Небо, Дивный, но и малецыки Огнь, Дажба. Постоянно конфликтуя с белоглазыми альвами, ты возбуждаешь в малецыке протест против собственных творений… Хотя это племя во многом повторяет тебя. Так как Седми создавая их, старался сочетать в альвах не только свои идеи и мысли, но и повторил твои признаки, качества.

— Мальчик Господь Седми, жаждал придать им мой цвет кожи и многорукость. Но Зиждитель Небо утвердил тот вид, каковой они, альвы, ноне имеют, — отозвалась огорченно Кали-Даруга и часто…часто задрожал ее голос, вероятно, она намеревалась зарюмить от той несправедливости.

Перший резко вздел вверх голову, тем скорым движением отрывая ее не столько от выря, сколько от воронки. И все также спешно поднявшись с выря, сел, с мягкостью воззрившись на стоящую в нескольких шагах от него демоницу, однозначно роняющую слезы. Махие капельки слезинок вытекали не только из двух обычных очей Кали-Даруги, они просачивались сквозь уголок третьего, сомкнутого, и медлительно, будто их основу составляла вязкость, струились по щекам и спинке носа рани.

— Милая моя девочка, — тревожно произнес старший Димург, и, протянув слегка дрогнувшую руку в направление демоницы, огладил перстом вздернутый кверху носик, смахивая оттуда слезинки. — Но это было так давно… так… Столько засим было пережито времени. Да и малецык…

— Господь Седми, — торопко перебила Кали-Даруга своего Творца и затряслись от волнения ее губы и второй язык. — Мне тогда жаловался… Говорил, что не желает слушать Зиждителя Небо и хочет сделать, как нравится ему.

— Живица… живица, но это было так давно, — не менее спешно произнес Перший и днесь огладил россыпь ее черных волос на спине. — Потом же малецык согласился с мнением Небо, ибо альвы были безупречно продуманы. Однако неизменно Седми тревожился тому, что это племя раздражает тебя. И если бы не то обстоятельство, что я принимал помощь белоглазых альвов в воспитании человеческого рода, хотя в том не нуждался, малецык давно б их уничтожил. Зачем же надо так делать… тем паче милый Седми столь зависим от твоего мнения.

Перший нынче припомнил тот давешний разговор, оный в целом ничем и не закончился. Ибо Кали-Даруга нежданно осознав, что ее Творец поднялся, повелела ему срочно прилечь, и, как только он это выполнил, гулко хлюпнув носом, ушла. Несомненно, она берегла в себе саму сущность женщины и потому с таким трудом воспринимала белоглазых альвов, по настоянию Небо не приобретших большую часть внешних ее признаков… Белоглазых альвов в кодах которых Седми, несмотря на неодобрение Небо, прописал особую подчиненность и любовь к рани Темной Кали-Даруге.

Старший Димург еще немного смотрел, как вздымаясь, выдавливали облака из своих будто кипящих, бурлящих внутренностей пузыри, а после, как и было указано, придав ровности чертам лица, сомкнул очи. И как только он это сделал, Кали-Даруга дотоль за ним неотрывно наблюдающая, повернула в сторону бесицы-трясавицы голову и вельми строго сказала:

— Трясца-не-всипуха, говори коротко, чтоб не утомить Господа Першего, и как оно понятно лишь по существу, — да неторопко убрала руки от лица последней.

Бесица-трясавица под тем хмурым взором рани попытавшаяся пригнуть голову и для того даже ею дернувшая, также спешно выровняла свой стан, очевидно, потому как глаза демоницы как-то неестественно увеличились, и тем просигнализировали о явственном недовольстве. Понеже еще сильнее распрямив свою проходящую дугой спину, Трясца-не-всипуха довольно-таки бойко принялась сказывать:

— Как вы знаете, Господь Перший, и мною было не раз говорено, плоть господина не рассчитана на долгий срок жизни. В генах, кодировках прописана информация о том сроке существования, которая провоцируется возникновением болезней внутренних органов, нарушении их функциональности и последующем отключении. Если бы не наше неоднократное вмешательство в тот процесс, плоть господина прожила бы не более шести асти. И скорее бы всего господин умер от проблем связанных с болезнью легких и сердечно-сосудистой деятельностью организма. Плоть господина была изначально слабой, не готовой для нормальной жизнедеятельности, словом физически ущербной. Это произошло не в результате не правильного поведения лучицы, а вследствие полученных от родителей неравномерно заложенных кодов, каковые сформировали мощную структуру мозга и одновременно заложили неполноценность в большую часть органов, и обобщенно саму плоть.

— Велела же говорить короче, — гулко буркнула в сторону бесицы-трясавицы Кали-Даруга и на всякий случай прикрыла третий глаз во лбу.

Трясца — не-всипуха порывчато затрясла головой, словно тем движением выколачивая из нее все не нужное и оставляя токмо существенную информацию и малость спустя продолжила:

— За эти годы нам пришлось два раза пересадить господину новые органы. Я уже не считаю того случая, Господь Перший, когда вы общались с лучицей и нам пришлось поменять сразу оба легких и трахею. В эти шестнадцать лет по земным меркам, или четыре асти по меркам Галактического времени Северного Венца господину были подсажены еще раз сердце, почки, легкие. Ноне сызнова выявлены проблемы сердечно-сосудистой системы, что может привести не только к гибели сердца, но и, что самое страшное может вызвать развитие заболеваний кровеносных сосудов снабжающих кровью мозг.

— Слишком длинно… слишком, — совсем тихо пыхнула в сторону бесицы-трясавицы демоница и почему-то сотряслась всем телом всколыхав подол своего синего долгого сарафана, по краю украшенного широкой серебряной полосой.

Немедля вторя ей, вздрогнула и Трясца-не-всипуха, да яростно хрумкнув челюстью, дребезжаще произнесла:

— Посему мы предлагаем сменить всю плоть в целом.

Старшая бесица-трясавица немедля смолкла и тотчас вступила в толкование Кали-Даруга:

— Плоть уже подготовлена, Господь Перший. Одноприродная плоти господина, в которой прописана точная дата смерти так, чтобы мы не волновались. С полным отключением из работы сердца, что на начальном этапе гибели не заденет сам мозг. Дело осталось за малым. Нужно ваше согласие и, как понятно, присутствие.

— Присутствие? — протянул, сквозь плотно прикрытые губы, Перший и по одному выдохнутому слову стало не ясным, что на самом деле испытывает он.

Старший Димург допрежь сидящий неподвижно и, как указывала рани Черных Каликамов, с закрытыми очами, зримо шевельнул конечностями.

— Конечно присутствие, — все также деловито, не принимая иной формы толкования, молвила Кали-Даруга. — Вы будете нужны мальчик Господу Крушецу, абы успокоить его во время вмешательства. Не дать ему запаниковать, не допустить отделения лучицы от бесценного мозга.

— Я… — едва слышно шевельнув губами, точнее изогнув их, произнес Димург. — Я не могу… вельми утомлен.

— Надломлен, — поправила зачем-то своего Творца рани Черных Каликамов и кивнула. Россыпь черных, вьющихся, густых волос покрывающих ее спину также в такт колыхнувшись своей массой, пошла мелкими волнами, напоминая тем движением изгибы тел ползущих по песку змей. — Мы это все знаем, но придется потерпеть Господь Перший, чтобы не погубить дражайшую лучицу. Придется потерпеть. Лишь вы можете успокоить Господа Крушеца и тем самым позволить перенести его и мозг в новую плоть.

— Надо присутствовать на самом вмешательстве? — тревожно дернувшимся голосом вопросил Зиждитель. Он степенно приотворил правый глаз, и, узрев кивок демоницы, несогласно добавил, — но я не могу. Как я буду смотреть… Смотреть на то, как вскрывают голову мальчику, столь мне дорогому. Нет! я не смогу, не выдержу…. У меня не хватит сил. Да и потом, а, что коли Крушец забеспокоится и потеряет связь с мозгом. Он ноне такой мощный сумеет миновать стены маковки и потеряется в космических пределах тем паче, после возвращения в лоно печищ Опеча Родитель их снял с Млечного Пути. Да, и стены кирки не сумеют сдержать его рывка.

— Засим вы и нужны Господь Перший, — не обращая внимания на несогласие Бога, вкрадчиво протянула Кали-Даруга, и мотнула рукой в направлении, было, открывшей рот бесицы-трясавицы, воочью желающей чего-то вставить. — Чтобы Господь Крушец не стал паниковать. Да, и потом я также буду на вмешательстве, дабы поддержать и вас, и дражайшего нашего мальчика. И самое главное, вмешательство не будет проводиться на маковке, только на Земле. Для того вмале на зинкурате Зиждителя Небо доставят мартирий. Все уже обговорено с Родителем и вашим братом. Зиждитель Небо подготовит площадку для приземления мартирия, иныжи проверят ее функциональность в земной среде. И проведем вмешательство.

— Нет, я не смогу… Не смогу смотреть на это, мне не приятно, — вельми строптиво произнес Перший и вновь прикрыл левый глаз, крепко обхватив перстами края облокотниц и вогнав в их перьевитость почитай все фаланги, да туго задышал.

— Мало ли, что неприятно мне, — дюже досадливо откликнулась рани демониц.

Она внезапно резко качнула из стороны в сторону нижней челюстью, единожды с тем шевельнулись все черты ее лица и энергично завибрировал второй язык на подбородке. Густыми буро-синими пятнами покрылась кожа демоницы не только лица, но и вообще кожа… А на втором подбородке, что порой мягкой волной единил голову и шею, и вовсе кожа стала насыщенно синей. Приметив такую гневливость, немедля согнулась спина Трясца-не-всипухи, и лицо ее прямо-таки вошло вглубь худых ног, а сычиной формы голова, почитай макушкой дотянулась до пола так, что маленькие торчащие ушки, увитые черными курчавыми волосками и серо-дымчатые лохмоты присоседились на черную гладь его поверхности.

— Мне вот, взять хоть, неприятно перемещаться с маковки на Землю, — продолжила говорить Кали-Даруга, сразу переходя в наступление. — Неприятно смотреть на эту покачивающуюся образину, — и рани негодующе дернула головой в направлении замершей, словно окаменевшей бесицы-трясавицы. — Неприятно общаться с тупоголовыми Ночницами и по многу раз одно и тоже сказывать данавам-калакеям, каковых, не доделав, оставил нам наш милый мальчик Господь Стынь. И что? Я же это все терплю. И вам, Господь Перший придется. — Бог легохонько шевельнул губами. — Придется, — настойчиво дополнила демоница, не скрывая властности в сказанном. — Придется быть на вмешательстве, чтобы успокоить нашего бесценного Господа Крушеца. Мальчик и так столько пережил. И разлуку с вами в первой жизни плоти, и болезнь во второй. Еще не хватало, чтобы сейчас ошибся… Ошибся и улетел. И тогда, вне всяких сомнений не надо ожидать его перерождения, ибо его не будет. Тогда вне сомнений будет уродство, не отличие его от Зиждителей, а именно уродство. Не втянув этот мозг в себя, что при вмешательстве мальчик не успеет сделать, Господь Крушец нарушит цепь развития. И, определенно, будет уничтожен Родителем как ущербное, неполноценное создание.

— Замолчи! Замолчи! — гулко выдохнул Перший и резко вздев руки с облокотниц прикрыл ладонями лицо.

Его тело внезапно дрожмя задрожало, вроде Господа стал бить озноб. И слышимый стон, кажется, пробив поверхность дланей, всколыхал не только курящиеся облака в своде залы, но и волосы на голове рани, скинув их часть ей на лицо.

— Я рада, что вы понимаете, как все ноне серьезно, Господь Перший, — умягчено протянула Кали-Даруга.

И неспешно принялась убирать волосы с лица. Тот же миг испрямившая стан Трясца-не-всипуха, вскинув вверх голову, огляделась, да суетливо принялась помогать демонице оправлять ее волосы книзу, причесывая их своими тремя перстами левой руки, точно гребнем.

— Теперь только успокойтесь, — авторитарно отметила Кали-Даруга, не просто на правах старшего, а вроде на правах создателя. — Вы должны подготовить себя к вмешательству, чтобы не допустить панику Господа Крушеца. Как и понятно, на само вмешательство венец не нужно одевать, подле будет Зиждитель Небо. Он переместит вас с маковки на мартирий, чтобы вы не теряли силы, и побудет в соседнем помещении, абы в случае необходимости незамедлительно прийти на помощь. Так распорядился Родитель.