Середина. Том 2

Глава двадцать девятая

Толиттама ласково прикоснулась губами ко лбу Яробора Живко, бережно перебрав перстами его струящиеся волосы. В тех долгих кудерьках у нее вроде нечаянно запутались три пальца. Апсараса просияв, легонько ими взыграла, потянув на самую малость вверх локон волос, тем движением стараясь обратить на себя внимание господина.

Мальчик, однако, несмотря на столь близкое присутствие Толиттамы почти касающейся его живота округлыми формами бедер был отрешенным. Пустой его взгляд лишенный не только радости, но и точно самой жизни неотрывно смотрел на подымающееся под треножником пламя костра, которое перекатываясь короткими переливами огня, купно прикрывало черные угли.

Яробор Живко пробудился уже довольно-таки давно, и, несмотря на уговоры апсарасы так и не поел, не поднялся с ложа. Единственное, что он сделал после сна, повернулся со спины на левый бок. Толиттама в мягкой форме рассказала ему о состоянии Айсулу и рожденного ребенка, о спасении их жизней прибывшими бесицами-трясавицами. О том, что одна из них хоть и спит, но уже в юрте, а другая поколь прибывает в кувшинке на ступе. Неизвестно, что так повлияло на рао, горесть о тяжелых родах супруги и невозможность более иметь детей, рождение дочери или весть о том, что прибывший на маковку Господь Перший ждет с ним встречи.

— Господин, — томно пропела апсараса, склоняясь к самому уху юноши, и нежно голубя губами кожу. Ее уста полюбовно прошлись по ушной раковине, и едва коснувшись мочки, замерли. — Быть может, вы хотите посмотреть вашу дочь? Девочка ближайшие дни будет находится в кувшинке, ибо родилась несколько раньше своего срока, но бесицы-трясавицы проводят вас к ней. Или желаете увидеть госпожу? — Толиттама спустилась губами по щеке юноши к его рту и едва слышно выдохнула в губы, — и Господь Перший ждет вас на маковке.

— Нет! — громко отозвался Яробор Живко, и, дернувшись в сторону, отстранился от губ апсарасы. — Не желаю никого видеть, тем паче Господа Першего, — так впервые юноша назвал старшего Димурга, словно отгораживаясь от него возникшей, в первую очередь в Крушеце, досадой.

— Что-то случилось с вами, господин? — проворковала, все также приглушенно играя переливами своего густого, богатого обертонами, голоса апсараса, настойчиво заглядывая в очи мальчика. — Почему вы не желаете узреть тех, кто вам близок, в ком нуждаетесь? Разве вам не интересно взглянуть на дитя? Оно так похоже на вас, такая же смугленькая девочка с русыми волосиками.

— Замолчи! Замолчи! — туго произнес Яроборка и по его лицу, по каждой черточке пробежала судорога, вроде как заскочившая под корни волос. И тот же миг кожа лица мальчика, неестественно покраснев, приобрела местами и вовсе багряную пятнистость. — Я так ждал сына… понимаешь сына, — с горячностью заговорил рао, то снижая глубину голоса до хрипа, то наново повышая до верезга. — Даже мысли не допускал, что родится дочь… дочь. — Он вдруг резко подался вперед, вставая и чуть было не ударившись головой об апсарасу (благо она оказалась ретивей, успев отклониться), сел. — Ну, пусть… пусть бы и дочь… дитя… пусть, — заговорил он вельми взволнованно. — Но ведь то, что произошло с Айсулу. Что она более не сможет иметь детей, все случилось по моей вине. Потому, как я, тоскуя за Отцом, совершенно забыл о ней. Только мысль, что вмале увижу Отца и сына, поддерживали меня. Сына, днесь Айсулу проснется, узнает, что дочь и более никогда… никого! А она…она так жаждала много детей. Что я ей скажу, как объясню, посмотрю в глаза, ведь это случилось по моей вине, из-за тоски! Из-за того, что я не мог, не хотел с собой справиться.

Яробор был не прав, он не мог справиться с тоской, что правила в нем, так как ее, ту самую тоску, посылал на него Крушец… Крушец, божество, с мощной чувственностью и способностями, оными, конечно, не сумел бы противостоять человек.

Мальчик уткнул лицо в раскрытые длани, и, поджав ноги в коленях к груди, схоронился в собственных объятиях, немедля смолкнув и токмо надрывисто продолжив стонать и иноредь вздрагивать всем телом. Апсараса дотоль безмолвно слушая юношу и давая возможность выговориться, также скоро оплела его руками, и, целуя в макушку, полюбовно зашептала:

— В том нет вашей вины господин. Падение госпожи случайность. Так бывает. Иногда бывает. Не нужно себя ни в чем винить, ибо ваша смурь по Господу Першему естественна. Ваша суть божественна, близка Господу Першему, потому и возникает та тоска. И объяснять госпоже вам ничего не придется, я сама все растолкую. Вам лишь нужно сделать одно. Принять рождение дочери и попытаться ее полюбить. И тогда госпожа Айсулу будет счастлива и не станет страдать из-за того, что она теперь бесплодна.

— Почему, почему бесплодна? Что бесицы-трясавицы не могут ее излечить? — чуть слышно вопросил юноша и тело его, содрогнувшись, напряглось, точно внутри плоти мышцы свела корча.

Толиттама уже объяснила ему, что детородный орган, абы спасти дитя от гибели пришлось удалить. И ответила на вопрос почему не возможно его восстановить, так как тогда придется творить новый оттиск Айсулу, как допрежь того сказывала Трясца-не-всипуха. Вне всяких сомнений апсараса обманывала мальчика, ибо Перший в разговоре с Кали-Даругой решил не устанавливать в лоне супруги Яробора Живко новый детородный орган, чтобы потом… много позже, Велету и Воителю не пришлось указывать приближенным к ним творениям, уничтожать сынов рао. Так как лишь мужская линия сберегала родовую и генетическую информацию, а значит, только в тех отпрысках мог, спустя время, наново появиться Крушец, воспользовавшись понравившейся плотью.

— Как же так, — тревожно проронил Ярушка, когда Толиттама вновь повторила дотоль молвленное уже не раз, не размыкая объятий, в кои были вплетены согнутые в коленях ноги. — Такая мощь у этих бесиц-трясавиц и не могут восстановить какой-то орган. Не могут помочь. На, что они тогда и вовсе надобны эти бестолковые лекари. А к Господу Першему я не пойду! Не пойду так и передай.

Мальчик резко дернул конечностями, и внезапно горько заплакал. Хоть и тихо, но горько. Почти бесшумно роняя из очей слезы, одначе весьма надрывно сотрясаясь всем телом, и гася звуки жаждущие вырваться из его рта.

Нет! те слезы не были вызваны разочарованием по поводу рождения дочери. И мог Яробор Живко пережить осознание того, что Айсулу стала бесплодной. Плакал он только по той причине, что желал… хотел увидеть Першего, припасть к его груди, рукам… поговорить. Он, Яробор Живко, о том мечтал, того желал и хотел и знал из пояснений Толиттамы, что для того, абы попасть на маковку, достаточно зайти в ступу, и бесицы-трясавицы уже без помощи Богов по малику доставят его на четвертую планету. Однако тот, кто составлял ноне основу мальчика, кто всегда обладал властью над плотью и мозгом этого не позволял сделать.

Если бы Крушец не давил своей мощью на юношу, последний уже находился бы на маковке, подле Отца. Но Крушец непонятно по какой причине, быть может, только вследствие собственного упрямства, а может испытываемой досады на Першего, на его отбытие, не позволял мальчику той встречи. И потому в течение последующих двух дней Яробор Живко если не спал (а он толком и не спал, всего-навсе забывался от слабости на небольшие промежутки времени), то тихо лежал на ложе, изредка пуская отдельные капли слез, медленно стекающие по щекам. Юноша в эти дни ничего не ел и не пил. Он даже не разговаривал с апсарасами, точно вызнав все нужное, перестал чем-либо интересоваться. Ни ласки Толиттамы, ни уговоры Арваши и Минаки никоим образом не отзывались в нем. Смурь стала такой густой, что и кожа лица его поблекла, и токмо иногда вспыхивала алым румянцем на скулах, вроде его охватывала лихорадка.

С рао пытался поговорить Волег Колояр ошибочно думающий, что хворь вызвана произошедшим с Айсулу. И конечно не ведающий, что болесть мальчика, как сказали бы люди, духовная, связана с желанием плоти и одновременно запретом естества видеть Першего. Впрочем, рао не стал толковать с осударем. И последний нежно огладив взъерошенные кудри волос Яроборки ушел, как сказали бы люди, «не солоно хлебавши».

К вечеру выставленные полководцем Ксиу Бянь подле ступы, тем проявляя особое почтение к существам находящимся в ней, пятнадцать лучших аримийских воина, облаченные в кольчуги и вооруженные мечами и пиками, разом взволновались. Ибо нежданно белая лестница, подле которой они стояли, окружив частично и саму ступу по рубежу, задрожала. Из ее нижнего яруса, непосредственно опирающегося на землю укрытую снежным пластом, плюхнувшись, выкатился вперед широкий, вполовину длины самой лестницы рулон, вельми какой-то хлипкий. Рулон мелко-мелко затрясся, точно жаждал взрасти или разорваться, а после резко принялся раскручиваться в сторону юрты рао. Отчего при сем скором, если не мгновенном, поступательном движении ему не раз пришлось круто повернуть направо или налево, по необходимости, проложив своим полотном, на удивление, ровные линии и прямые углы, где надо, таким побытом, абы обогнуть попадающиеся на пути юрты. Вмале край рулона достиг жилья Яробора Живко, и, ткнувшись, вогнал его вглубь юрты, аль может, токмо поднырнул под ее основание.

Сверху поверхность того рулона, как оказалось, представляла из себя густо-синий, ворсистый ковер, смотрящийся столь великолепным, что на него не смели ступить не только люди рао, махом наполнившие пространство стана, но и апсарасы, поспешившие к ступе, на ходу раздающие указания отойти, как можно дальше от дорожки. Тем временем желтоватая завеса скрывающая вход в ступу пошла легкими полосами, словно пролитых дождевых потоков и из нее выступили невысокие существа, на первый взгляд человеческие отроки двенадцати лет не более того… Невысокие и единожды толстенькие, вроде объевшихся карапузов, которых хорошо кормила мать. Существа, выступив из ступы единым, боевым строем, также синхронно спустившись по лестнице, заняли охранные позиции, ограничив по обе стороны развернутую дорожку, и тотчас замерли.

Как и многое иное создаваемое Богами, появившиеся существа хоть и не были похожи друг на друга, однако имели общие признаки единого племени. Одним из таких признаков оказалась удивительная по цвету кожа, почти черно-синяя. Тела их, вопреки дородности, были немного уплощенными и покрыты короткими, изогнутыми шипами, различной длины. Особенно густо те шипы усеивали плечи. Они также проходили полосой по спине (в районе позвоночника), по грани лядвей до колен, а также покрывали маленькую в сравнении с телом голову, располагаясь по рубежу начиная от переносицы и завершаясь затылком. Как такового лба у существ не имелось, ибо их лица узко-выступающие вперед, точно сплющенные в центре больше походили на морду ящера. Однако лишь походили, напоминали, поелику с тем сохранив человеческие черты, такие как плоский нос, небольшой с тонкими, черно-красными губами рот и выпирающие вперед, значимые скулы. У появившихся созданий были также очи, довольно-таки крупные, не имеющие век и без радужки. Заполненные синей склерой, в которой находился маханький, также выдвинутый вперед круглый, черный зрачок. Почасту и малозаметно из того зрачка выделялась малой капелью голубоватая жидкость в доли секунд растекающаяся по склере и придающая ей влажный, сырой вид.

Подобие низких шишаков находились вдоль надбровных дуг. А скошенная в навершие голова, будто надбровье круто переходило в макушку, да такой же сбитый подбородок, плавно связывающийся с короткой шеей, обобщенно не делали вышедших существ лицеприятными. Короткими в сравнении с телом были ноги и руки созданий, придающие и вовсе какой-то ущербно-неполноценный им вид.

Создания смотрелись голыми, кожа на их груди, спине, руках до плеч и ногах была гладко-ребристой, али точнее чешуйчатой. На стопах, впрочем, не имелось перст, там само ее завершие значимо вытянутое, напоминало тонкие ребрышки. Крупные кольцевые щитки прикрывали срамные места, такие же щитки располагались по краю правого предплечья. Они точно крепились к ее боковой поверхности, начиная от кончика мизинца, вплоть до локтевого сгиба, и тем походили, хоть и на небольшой по размеру, но достаточно выступающий, овальный щит, по краю украшенный тонкими бороздками, переливающимися серебристым светом. Тот щит создания прижимали, как и саму руку к груди, таким побытом, защищая собственное тело от нападения.

Впрочем, самым занимательным в существах была левая рука, коя начиная от локтя, не имела как такового предплечья, запястья и кисти, представляя из себя тонкий, легкий топорик, где железко с одной стороны обнаруживало острое лезвием, а с иной тупой молот. Сие оружие общим своим видом напоминало валашку влекосил. Валашка в данном случае была сотворена из блестящего материала, не только топор, но и сама рукоять, плавно стыкующее своим завершием с локтем… не то, чтобы стыкующееся, а прямо-таки входящее, единящееся с ним.

Крайние из существ, поместившиеся в ряду, те, кто много дальше днесь находился от ступы, внезапно резко вздели дотоль прижатые к телу руки вверх. И с тем рывком переливами особого света блеснули их валашки. Заструились по серебристо-белой поверхности рассыпчатые сине-голубые искры. Они не просто бежали по гладкости рукояти и лезвия, они вроде выдергивали из внутренностей изумительного материала легкие дымчатые пары, вскидывая их выспрь, заставляя кружить подле и своими испарениями плотно окутывать сами валашки. Еще не более полминуты и голубоватый туман густо укрыл топорики, а засим также стремительно полыхнув синевой, разком впитался, всосался в глубины оружия. Миг спустя, живописав, удивленно взирающим людям, вместо валашек деревянные сурепки с коническим раструбом и деревянной трубкой (однако не имеющей игровых отверстий).

Существа энергичным движением дернули в направлении лица собственные руки-сурепки (изогнув локтевой сустав в обратную от его естественного положения сторону) и склонив головы, уперли локти плавно переходящие в трубку, без какого-либо видимого отверстия, себе в губы. Резкий, гнусавый и одновременно яркий, пронзительный звук наполнил, кажется, не только поселения людей рао, но и все это мощное плато, отразившись от окружающих его гор. И немедля первые из существ, стоящие в непосредственной близи от лестницы, громко закричали, удивительным для их роста низким басом:

— Приветствуйте и приклоните головы пред рани Темной Кали-Даругой из рода демонов Черных Каликамов!

И сызнова завеса скрывающая вход в ступу пошла полотнами дождя, и из нее выступила Кали-Даруга. Днесь рани, была обряжена не только в темно-синий сарафан, дюже широкий книзу так, что из-под него едва выглядывали острые носы синих сапожек, но и в серебристую рубаху, долгие рукава которой плотно скрывали все четыре руки до запястий, сверху прикрытую, распашной фиолетовой, однобортной застегивающийся на один крючок, душегрейкой. На голове демоницы поместился ее серебряный венец, к краю, возвышающегося над головой округлого гребня, которого была прикреплена серебристая материя, проходящая сверху по волосам.

Кали-Даруга вельми хмуро глянула на стоящих в двух рядах существ, первые из оных прекратили выкрикивать ее величание, и перевела все тот же недовольный взор на крайних, продолжающих гудеть в сурепку. Тем пронзительно-визгливым звуком точно собирая подле ступы взволнованных людей. Все с той же сердитостью рани оглядела столпившихся обок дорожки людей рао, а посем воззрилась на стоящих подле лестницы справа трех апсарас, вельми низко приклонивших свои головы. Апсарасы одетые не только в рубахи с долгими рукавами, удлиненные шаровары, но и распашные, коричневые коротайки дюже теплые, где ворот, края полы обшивались синим бархатом, стоило на них воззриться рани еще ниже склонили свои станы.

Большие глаза Кали-Даруги нежданно дотоль широко распахнутые резко сощурились, став не только узкими, но и единожды длинными. А в третьем глазу, поместившемся во лбу, легкой дымкой проплыла синева. Медленно рани Черных Каликамов сделала шаг вперед, ступив на следующую ступеньку да вздев одну из правых рук несильно дернула перстами, призывая к себе Толиттаму. Несмотря на то, что апсараса стояла низко склонив голову, и, очевидно, не могла видеть демоницу, она немедля, сойдя с места, поспешила вверх по лестнице. Вельми ретиво преодолев ступени, Толиттама замерла пред Кали-Даргой, обаче оставаясь чуть ниже ее. И тотчас демоница ухватила апсарасу за кончик подбородка, да энергично дернув голову вверх, пронзительно зыркнув в лицо, сурово произнесла:

— Мне это кажется или ты все же несколько поголубела? также как и другие апсарасы?

Вне всяких сомнений сие Кали-Даруги не казалось. Ибо темно-бурая кожа Толиитамы, также как и кофейная Минаки, и белая Арваши оттенялась голубизной.

— Господин попросил, — чуть слышно шепнула Толиттама, толком и не раскрывая уст, а в глазах ее явно живописался ужас.

— И как давно господин о том попросил? — додышала Кали-Даруга и грубо оттолкнула перстами от себя голову апсарасы, очевидно, стремясь и вовсе ее оторвать.

— Двенадцать дней назад, — выдохнула Толиттама. Она однозначно не говорила, так как страх пред рани, сковал ее губы и конечности. Апсараса вже поняла, что в чем-то провинилась и боялась теперь это услышать из уст того от чьего решения зависело в целом существование ее племени.

— Тупица, — Кали-Даруга не скрываемо негодовала, потому в свое время прищуренные ею очи, широко раскрывшись, переполнили черную склеру золотыми всплесками света. — Двенадцать ахоратрам, как у господина нет с вами близости. Неужели не смогла понять, что попросил господин о том, абы так распорядилась лучица. Чтобы господин, усматривая схожесть меж вами и мной, не имел близости, и как итог ухудшилось его психо-эмоциональное состояние. Скудоумые, глуподурые некумеки, никчемные создания! Надобно было о той просьбе сообщить мне. Я бы все растолковала, коли сами не соображаете ничего.

Демоница резко шагнула вперед, и махом преодолев оставшиеся ступени, на ходу бросила поспешившей следом за ней Толиттаме, и иным апсарасам, замершим подле дорожки:

— А теперь идите за мной. Да ступайте по дорожке. Это мой милый мальчик Господь Стынь так надумал… И эту дорожку и данавов-калакеев.

Она нежданно легохонько просияла улыбкой, и, обозрев стоящих на вытяжку существ, дождавшись, когда апсарасы займут указанное ею место, стремительно направилась по дорожке к юрте рао. Данавы- калакеи не мешкая, точно действовали по невидимой команде, али управлялись единым мозгом, развернулись и синхронно шагнув вперед, двинулись сопровождать демоницу. Право молвить те два, что шли первыми и дотоль гудели в сурепки, смолкли, впрочем, так и не вынув их изо рта.

Кали-Даруга прошла по дорожке совсем немного, когда внезапно остановилась на ее угловом свороте. Немедля застыли сопровождающие ее данавы-калакеи и апсарасы. Лишь мгновение рани всматривалась в стоящих пред ней, приклонивших головы, людей, а после шагнула прямо на преграждающих ей путь существ. Четверо из них, без промедления расступившись, образовали проход. Кали-Даруга подступила к ближайшему человеку, неспешно подхватила его за прямой грубо вырубленный подбородок, и, вздев голову, воззрилась в лицо… Лицо осударя некогда Беловодского ханства Волега Колояра.

— Волег? — негромко и на удивление мягко вопросила демоница.

Осударь не менее изумленно зыркнул на рани, а в ее третьем глазу, поместившемся во лбу, голубоватый цвет склеры сменился на насыщено — смаглый. Долгий пучок, густо-коричневого света выбился из ока демоницы и с силой ударил в лоб замершего, точно вошедшего в транс, Волега Колояра. Пучок света не просто ударился об кожу лба, он тягучей, вязкой массой растекся по всему лицу, по всей голове осударя, окутав и саму кожу, и долгий его хохол. Еще доли секунд оранжево-коричневая клейкость света ласкала голову Волега Колояра, а посем степенно принялась впитываться в кожу. С тем зримо для рани Черных Каликамов в парящей дымке явив внутренность черепной коробки, саму студенистую массу бледно-желтоватого мозга, сверху вроде объятого или подсвеченного лучистым, плотным, золото-белым сиянием.

— Волег, — мягкость голоса Кали-Даруги значительно увеличилась, как только спало сияние с головы осударя. — Тебе нужно жениться, милый мальчик. — Рани выпустила из перст дотоль удерживаемый подбородок осударя, и нежно огладила его лоб, нос, щеки сразу двумя руками. — Возьми женщину из рода дарад, они очень близки к вам, влекосилам по крови. И пусть она родит тебе, как можно больше сынов. Такие люди как ты, точно глоток свежего ночного воздуха в душной зале, всегда поддерживали и улучшали саму сущность человечества. И да, ты еще очень молод, не зачем тосковать, потому что уже не вернуть, мой милый. По земле, людям, семье… Это все в прошлом. Тебе же надо ступать вперед.

— Да, рани Темная Кали-Даруга, — неуверенно откликнулся Волег Колояр, на удивление правильно назвав величание демоницы.

— Вот и хорошо, — проворковала рани, резко разворачиваясь, да вже находясь к нему спиной стремительно бросила, — а я за тем лично прослежу, чтобы ты исполнил все как мною указано.

Волег Колояр немедля приклонил голову, будто она у него отяжелела оттого распоряжения, а Кали-Даруга уже уносила свое грузное тело от него по дорожке. Следом за ней также энергично сомкнулся ряд данавов-калакеев, и поспешили апсарасы.

Вмале, скорой поступью демоница приблизилась к юрте, по пути более не обращая внимания на людей, и токмо на морг задержалась подле входа, поколь двое из данавов-калакеев приподнимали навес и открывали створки дверей. Кали-Даруга войдя в юрту, враз скривила уста, понеже мгновенно шевельнулся второй ее язык, тонкий, рдяного цвета, скрепленный с кожей подбородка трепещущей складкой. Недовольно она обозрела всю внутренность юрты и дюже гневливо бросила в сторону вошедших следом за ней апсарас:

— Дымно, пыльно, грязно, — словно той молвью вынося приговор апсарасам, оно как от тех слов они зараз туго качнулись.

Яробор Живко, дотоль так и не вставший с ложа, и вроде как почивающий, легохонько дернул конечностями и с трудом приподняв голову с подушки, мельком взглянул на стоявшую в середине юрты рани. Похоже, он никоим образом не отреагировал на ее появление на Земле, и тотчас ослабев, уронил голову обратно на подушку, едва слышно вздохнув. Кали-Даруга торопко расстегнула крючок на душегрейке и подскочившая к ней Толиттама помогла снять ее с плеч.

— Привести все в порядок. Принести чистое белье, драголюбной вытяжки, приготовить еды. И, конечно, незамедлительно вернуть исходный цвет собственной коже, — коротко выдохнула указания демоница.

Она все с той же торопливостью шагнула к ложу юноши, да медленно опустившись на краешек, слегка потеснила его.

— Кали, — устало произнес мальчик и самую малость просиял ей. — Так рад тебе.

— Ом! Мой дражайший господин, — пропела воркующими переливами голоса рани Черных Каликамов, и, обхватив тело юноши, приподняв его с ложа, крепко прижала к своей груди. — Наша бесценность, что случилось? Так похудели, осунулись.

Апсарасы между тем наскоро принялись исполнять повеления Кали-Даруги. И если Арваша и Минака покинув юрту, ушли за питанием и вытяжкой, то Толиттама кинулась к сундукам стоящим повдоль стен жилища и принялась доставать оттуда чистые вещи для мальчика и постельное белье. Ибо все эти дни рао не только не поднимался с ложа, но и не желал переодеваться, потому и выглядел несколько неопрятным.

— Господь Перший прибыл на маковку, и ожидает с вами встречи, — Кали-Даруга говорила достаточно быстро, абы знала причину, по которой был угнетен мальчик, и теперь старалась воздействовать не на плоть, а на лучицу. — Он так торопился, так спешил, жаждая вас скорее узреть, побыть, что переутомился, и, коли говорить по-человечески, приболел. Если бы не эта хворь, Господь Перший давно оказался бы подле.

— Отец не любит Землю, — протянул дрогнувшим голосом Яробор Живко, и, прижавшись щекой к груди рани сомкнул очи. Днесь он походил на малое дитятко, так нуждающееся в опеке и любви матери.

— Господь Перший любит вас, мой дражайший господин. Он ждет вас на маковке, — продышала в волосы юноши Кали-Даруга и махом облобызала перстами гладь его тонкой рубахи, а под ней и саму спину. — Но сейчас вам надобно покушать, переодеться и поспать. А уж потом мы пойдем на маковку.

— Он! Он! — нежданно глухо откликнулся Яроборка и голос его, как и сама плоть, переполнилась истеричными рыданиями и подергиванием. — Он не пускает! не разрешает! Он сказал, никуда не пойдешь! Ни куда! Лучше умру, чем так страдать… Он меня замучил.

— Тише, тише, господин, — прошептала демоница и резко качнулась взад…вперед тем самым стараясь успокоить мальчика. — О ком вы сказываете, наш дорогой господин? Кто вас мучает?

— Крушец! Крушец! — гулко выкрикнул рао имя собственного естества и из глаз его заструились долгие ручьи слез, а тело, несмотря на близость рани, пошло мелкой дрожью.

Апсараса остановившись в шаге позади сидящих Кали-Даруги и мальчика, с бельем в руках и недвижно затихнув, рывком склонила голову вниз, вроде стараясь стать ниже находящихся в юрте.

— Мучает. Он!.. Он, Крушец, не позволяет идти к Отцу. Сказал мне никуда не пойдешь, — теперь Яробор Живко зашептал… тихо и вельми скоро, вроде страшился, что его столь мощное естество взбунтуется и запретит ему еще и толковать. — Я бы уже давно! Давно пошел, побежал. Но Крушец сказал, не смей! Он сказал, ложись и молчи! Он сказал, это божьи дела, не человеческие! Крушец сильнее меня. Когда он указывает, я не могу не подчиниться ему. И если раньше я томился, не понимая, что со мной, ибо Крушец, точно таился. Теперь он говорит так мощно, повелевает так могуче, я не в силах с ним справится, не в силах ему противиться, — глухие рыдания прервали речь юноши, и он резко дернул головой назад, словно желал выкинуть из нее то, что являлось такой сильной основой.

Днесь Яробор Живко был прав. Крушец не то, чтобы перестал таиться, он просто набрался сил… вырос… и научился правильно и основательно управлять мозгом мальчика. Так, что когда он чего — то хотел, Ярушка не мог с его желаниями справиться и подчинялся безоговорочно. И если Владелина и Есислава умели противостоять божественности лучицы, одна вследствие слабости связей, другая из-за болезни, Яробор Живко находился весь во власти и управлении Крушеца. В такие моменты… в моменты разлада мозга и лучицы, мальчик ощущал собственную слабость, ибо многогранность Крушеца увы! просто сдавливала всю его плоть. И Кали-Даруга, как и Боги, и Родитель о том знали, потому первая и прибыла на Землю, хотя ей, не больно любившей человеческое племя, того не хотелось.

В юрту самую малость скрипнув створками дверей вошла Минака с сосудом вытяжки, а засим Арваша с полным блюдом вареного мяса, хлеба (в виде тонких лепешек) и также, как их старшая, склонив головы замерли обок створок.

— Все будет хорошо, мой господин, — произнесла достаточно уверенно Кали-Даруга, поглаживая и единожды целуя руки юноши и нежно поддержав, приподняла его словно обессиленную голову. — Сейчас вы покушаете, выпьете вытяжки и поспите, а я буду подле. Я все устрою, и когда вы проснетесь, мы отправимся в ступу. Там посмотрим вашу дочь, а после направимся на маковку к Господу Першему.

Яробор Живко протестующе дернул конечностями так, что стопы его, обряженные в шерстяные чулки, подскочив кверху, сбили с себя одеяло, однако вслух ничего не сказал. Судя по всему, эти дни мальчик проводил борьбу с собственным естеством, которая его обессилила, лишив желания даже спорить. Рани промеж того качнула головой и немедля с места тронулись Минака и Арваша. Они достаточно быстро приблизились к ложу рао, и, опять же стремительно, Арваша опустилась пред Кали-Даругой на колени, слегка приподняв блюдо, абы оно стало ближе к демонице.

— Не хочу есть, — несогласно отозвался Яробор Живко и закрыл глаза, будто не желая даже и видеть пищу.

— Я вас накормлю господин, — настойчиво молвила рани Черных Каликамов.

И вопреки недовольству юноши принялась брать с блюда, мелко нарезанные кусочки мяса, и, макая их в густо-бурый соус, находящийся в пиале, заталкивать ему в рот. Иноредь она отправляла туда и кусочки тонких лепешек. Протесты во всяком случае не помогли. Кали-Даруга упрямо, терпеливо и напористо кормила мальчика, а после напоив драголюбной вытяжкой и утерев губы принялась покачивая туды…сюды… убаюкивать. Те движения она сопровождала легкими напевами. Голос ее звучал протяжно, и без разрыва, почасту повторяя звуковые сочетания: «ОМ! АУМ!» И тогда казалось засыпающему Яроборке то вибрирует не просто голос демоницы, а сами звуки, плывущие околот него, напоминая своим мотивом гудение лугового ветра целующего макушки трав, задевающего редким своим дуновением ветви кустов и деревьев, подпевающего капели зазвончатого дождя и подпрыгивающим бусенцам ручейка.

Лишь только мальчик уснул, и сие оказался мощный, крепкий сон, каковой окутав его мозг, погрузил плоть в покой, юрта наново пришла в движение. Кали-Даруга с легкостью, точно это был и впрямь не взрослый юноша, а отрок подняла его на руки, и Толиттама с Минакой перестелили ложе. Засим рани и Толиттама, уложенного на чистое белье, рао переодели. И Кали-Даруга, как любила, подложила под ноги, руки юноши мелкие подушечки.

— В юрте холодно, — властно и требовательно, во время тех действ, сказала демоница.

И уже вмале допрежь приникший огонь в костре разгорелся ярче. Апсарасы наскоро, ибо так велела Кали-Даруга, убрались внутри юрты: подмели пол, протерли сундуки, треножник, стол. А также принесли в жилище рао низкое со спинкой и мягким сидением кресло, за оным как не странно пришлось сходить в ступу.

Убравшись в помещение, апсарасы сызнова замерли подле створок дверей, еще ниже склонив головы, однозначно ожидая высказываний. Демоница медленно опустилась в кресло, поставленное подле и несколько диагонально ложу Яробора Живко так, чтобы все время видеть его лицо и негромко молвила:

— Толиттама, когда господин проснется, мы с ним уйдем на маковку. Его не будет какое-то время. За этот срок вы пробудете девочку, его супругу, и успокоите. Хотя я уверена бес сделает все и без вас, однако… — Старшая апсараса еще ниже пригнула голову. — За время отсутствия господина придайте своей коже должный вид, так как после возвращения ему понадобится близость. А теперь оставьте нас. — Апсарасы энергично развернулись, намереваясь тотчас покинуть юрту. — И, да, Минака приведи сюда Волега… Я хочу еще раз его осмотреть и поговорить, — дополнила демоница и немедля головой дернула Минака, да первой поспешила вон из помещения.

Кали-Даруга совсем немного пристально наблюдала за спящим мальчиком. Его лицо осунувшееся с впалыми щеками, нынче еще отливало серостью кожи, точно сверху присыпленной бурыми родинками. Демоница резко подалась вперед, и, обхватив двумя руками щеки рао, приподняла с подушки его голову, и, склонившись как можно ниже, почитай уткнула свой взор в лоб. Голубая склера в третьем глазу Кали-Даруги, поместившемся отвесно надбровным дугам во лбу, нежданно покрылась золотыми нитями похожими на паутины. Те самые тонкие волоконца энергично выпорхнули из склеры и выстроились вертикально, обаче их кончики достигли самой кожи лица, замерев в непосредственной близи от нее. А миг спустя завершия волоконцев выпустили из себя легчающую голубую дымку, коя теперь облизала, окутала все лицо юноши и кожа на нем засветилась удивительной по виду голубоватой смаглостью.

— Господь… Господь Крушец, мой ненаглядный, милый мальчик, — очень трепетно произнесла Кали-Даруга, хотя голос ее ноне звучал не по-человечески, а не воспринимаемыми для людского уха щелчками, быстрым треском и стонами. — Что вы делаете? Вы же обещали вашему Отцу не мучить плоть. Недопустимо ее ноне изводить. Не нужно досадовать на Господа Першего, тем паче сейчас, когда он так утомлен и обессилен. Вы ему нужны, необходимы, и так было всегда. Господь… Господь Крушец, мой бесценный мальчик, знали бы вы, как ваш Отец вас любит. Как он переживал тогда, когда думал, что вы погибли на Зекрой. Как Он был потерян, опустошен, растерзан, ничем не интересовался. Он был разбит… Он страдал… И теперь, когда вы так открыто негодуете на него, Господь Перший это ощущая, наново страдает. Вы ему нужны, вы его драгоценная лучица, дражайший сын, бесценный Господь Крушец. Прошу вас. Прошу, мой любимый мальчик, Господь Крушец будьте милосердны к своему Творцу! Будьте благоразумны к собственной жизни!