Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

В. Н. Кирпиченко «ШАГ ЗА ШАГОМ ВСЛЕД ЗА АЛ-ФАРЙАКОМ». АВТОР И РОМАН

В истории арабской литературы XIX в. нет, пожалуй, другого писателя, личность и творчество которого воспринимались бы так неоднозначно и вызывали столько вопросов и споров, как Ахмад Фарис аш-Шидйак. В его книге «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком», опубликованной в 1855 г., одни видят первый «живой» текст новой арабской художественной литературы, другие — главным образом текст вызывающе непристойный.

Хотя похороны аш-Шидйака, тело которого было перевезено из Стамбула в Бейрут, стали заметным событием общественной жизни на Арабском Востоке, и десятки арабских поэтов, в том числе знаменитый египетский поэт-неоклассик Сами ал-Баруди (1838—1904), находившийся в то время в ссылке на Цейлоне, откликнулись на его смерть элегическими касыдами, ливанские власти долгое время замалчивали его имя, оно даже не упоминалось в лекциях по арабской литературе, читавшихся в ливанских университетах. Однако в среде арабских литераторов и историков арабской литературы интерес к аш-Шидйаку не угасал. Оценки ему давались разные. Если иезуит отец Луис Шейхо коротко говорит в своей «Истории арабской литературы XIX века» что «в книге об ал-Фарйаке он не соблюдает никаких приличий», то Джирджи Зайдан в «Биографиях знаменитых людей Востока ХIХ века» отводит ему тринадцать страниц и высоко оценивает и его язык, и литературные заслуги, и роль основоположника арабской прессы[1]. Фундированные научные исследования жизни и творчества аш-Шидйака появились лишь во второй половине ХХ столетия. Первый монографический очерк его жизни и деятельности — «Сокол Ливана» («Сакр Лубнан», 1950) — принадлежит перу известного ливанского литератора и критика Маруна ‘Аббуда (1886—1962), потребовавшего от правительства «отменить запрет» на упоминание имени аш-Шидйака в университетских курсах арабской литературы.

Переиздания книги имели место в Каире: первое — в 1919 г., в «Арабском издательстве» («Мактабат ал-‘араб»), в типографии «Рамла», в квартале ал-Фагала, где находилось в то время большинство каирских типографий. Владельцем ее был Йусуф Тума ал-Бустани (явно, ливанец); второе — перепечатка с первого, без даты и без предисловия издателя и с теми же типографскими ошибками — было напечатано в типографии «Отечественные науки и искусства» («Ал-Фунун ал-ватаниййа»), принадлежавшей «Коммерческому издательству» («Ал-Мактаба ат-тиджариййа») Мустафы Мухаммада.

Прозаик, поэт, лингвист, переводчик, преподаватель арабского языка, журналист, издатель, просветитель, Ахмад Фарис аш-Шидйак во всем, чем он занимался, проявлял не только выдающийся талант и энциклопедическую широту познаний, но и поистине неуемный темперамент, и граничащую с дерзостью, а порой и с неприличием, смелость в высказываниях. И всюду, где он жил — а жил он в разных странах Ближнего Востока и Европы — ввязывался в ссоры и скандалы со своими конкурентами — переводчиками, издателями газет, с европейскими ориенталистами и со своими соотечественниками — ливанскими литераторами. Он не щадил оппонентов в своих публикациях — в газетных статьях и в сатирических стихах, чем нажил себе немало врагов. Однако главное обвинение, предъявленное ему единоверцами, ливанскими маронитами, точнее, иерархами маронитской церкви, это ренегатство — переход из католичества в протестантство, а позже — в ислам.

Смена вероисповедания не была в Ливане такой уж редкостью, особенно после наплыва туда в XIX в. европейских и американских миссионеров, но маронитское духовенство проявляло крайнюю степень нетерпимости к «отступникам». Старший, любимый, брат Фариса Ас‘ад аш-Шидйак, принявший под влиянием американского миссионера Джонаса Кинга протестантство, был заточен в монастырь Каннубин, где в то время находилась и резиденция маронитского патриарха Йусуфа ал-Хубайша (1823—1845). Ас‘ад умер в заточении шесть лет спустя. Можно себе представить, какое негодование вызвало отступничество его младшего брата. С негодованием отнеслись к этому и близкие родственники Фариса: братья Таннус и Мансур жестоко его избили.

Недостатки своего характера, нервного, беспокойного, взрывного, аш-Шидйак признает сам в книге «Шаг за шагом». Но из книги же видно, какую роль сыграли в этом обстоятельства его личной жизни (прежде всего трагическая судьба любимого брата), вынудившие талантливого литератора скитаться на протяжении многих лет в поисках надежного приюта и заработка, который позволил бы содержать семью. А на формировании его мировидения и религиозных взглядов не могла не сказаться уникальная этноконфессиональная структура его родной страны, Ливана, где бок о бок проживает множество религиозных общин, мусульманских и христианских, и межрелигиозная рознь вносит особое ожесточение в политические и социальные конфликты. Не последнюю роль в его отношении к религии и к духовенству сыграли и годы жизни в Париже и Лондоне, и знакомство с европейской литературой от Рабле до Байрона.

Аш-Шидйак принадлежит к тому поколению литераторов-просветителей, которое сформировалось в Ливане и Сирии к середине XIX века[2]. По их инициативе в 1847 г. в Бейруте было основано Сирийское научное общество, секретарем которого стал будущий создатель большого толкового словаря арабского языка «Мухит ал-Мухит» («Океан Океана», 1866—1869) Бутрус ал-Бустани (1819—1883), учившийся в маронитской семинарии Айн Варка, а в 1840 г. принявший протестантство. Членом Общества был и Михаил Мшака (1800—1888), очень сочувственно упоминаемый в «Шаг за шагом» (кн. 1, гл. 19) историк, математик, врач, специалист по мусульманскому праву, почитатель Вольтера и знаток арабской музыки. Его работа «Послание о музыке» («Рисала фи мусика», 1848), переведенная на английский язык главой американской протестантской миссии в Бейруте Эли Смитом, была опубликована в 1852 г. в «Журнале Американского восточного общества». Позднее Мшака также перешел в протестантство, а в 1860 г. был американским консулом в Дамаске. Вступил в Общество и пользовавшийся большим авторитетом и в христианских, и в мусульманских кругах филолог, поэт и автор макам, в которых он подражает выдающемуся средневековому автору ал-Харири (1054—1122), Насиф ал-Йазиджи (1800—1871). Его сборник из шестидесяти макам «Слияние двух морей» («Маджма‘ ал-бахрайн») вышел в свет годом позже книги «Шаг за шагом», в 1856 г., но аш-Шидйак, несомненно, был знаком с отдельными его макамами, которые публиковались по мере их написания. Цитируя в своей книге отрывок из стихотворения ал-Йазиджи (кн. 3, гл. 5), он называет его замечательным поэтом и не позволяет себе ни малейшей критики в его адрес.

Эти и другие литераторы, основавшие Сирийское научное общество, происходили преимущественно из христианских, богатых, образованных, торговых бейрутских, дамасских и триполийских семей, поддерживавших деловые связи с Европой — Бустани, Хаддадов, Мудавваров, Наккашей, Дахдахов и др. Система образования, газетное, издательское дело, литература, театр — вся современная культура получила развитие в Ливане и Сирии, в отличие от Египта, не в рамках государственной политики, направляемой верховным правителем, а усилиями частных лиц, богатых и просвещенных меценатов, при активном содействии американских и европейских миссионеров, соперничавших между собой в борьбе за паству[3]. Американские миссионеры, в частности Исаак Берд, помогший аш-Шидйаку уехать из Ливана, принадлежали к созданной в 1819 г. в Бостоне пресвитерианской миссионерской организации, деятельность которой была направлена на «возвращение святых земель» путем обращения жителей этих земель, мусульман, христиан и иудеев, в протестантство. На эмблеме организации был изображен полуголый туземец, стоящий на коленях перед миссионером, который правой рукой вручает ему Библию, а левой указывает вверх, на парящего в небе голубя[4].

В Ливане и Сирии сложился тип литератора-просветителя, на первых порах преимущественно христианина, частного предпринимателя, свободно разъезжающего по арабским и европейским столицам и городам Средиземноморья, на практике знакомого с европейской цивилизацией и обладающего известной свободой взгляда на конфессиональную принадлежность. Результатом поездок стало появление многих книг, в которых традиционный жанр рихла (описание путешествия) содержательно обновляется благодаря полученным авторами новым впечатлениям и знаниям. Врач Ибрахим ан-Наджжар напечатал в Бейруте на собственном привезенном из Европы типографском оборудовании книгу «Светильник странствующего и услада читающего» («Мисбах аc-cари ва нузхат ал-кари’», 1855), где рассказал о своем изучении медицины, экспедиции Бонапарта в Египет и правлении Мухаммада ‘Али, о своих поездках в Стамбул и в Европу. Коммерсант Салим Буструс в книге «Путешествие Салима» («Ар-Рихла ас-салимиййа», 1858) описал поездку в Александрию и в Европу по торговым делам и высказался за необходимость учиться у европейцев. В 1867 г. вышло в свет «Путешествие в Париж» («Рихла Барис») известного литератора-просветителя Франсиса Марраша, в которой прозой, пересыпанной стихами, с большим чувством описываются исторические памятники Франции.

Египетские литераторы того времени были в большинстве своем мусульманами, получившими образование в существующем с 988 года мусульманском университете ал-Азхар или в новых, созданных Мухаммадом ‘Али государственных учебных заведениях и состоявшими на правительственной службе. Это давало им известные преимущества при поездках в Европу в составе учебных миссий или в служебные командировки. Сирийскому литератору как частному лицу приходилось в личных отношениях с европейцами и в отстаивании своих прав и интересов рассчитывать лишь на собственные силы и средства.

Именно этот тип литератора с особой наглядностью воплотился в одной из интереснейших личностей арабской культуры XIX века Ахмаде Фарисе аш-Шидйаке.

Родился Фарис Йусуф аш-Шидйак[5] в пригороде Бейрута ал-Хадас, в родовитой, но обедневшей маронитской семье. Вскоре после его рождения семья переехала в горную деревню Ашкут, где прошли его детские и юношеские годы. По сведениям, приводимым старшим братом Фариса, Таннусом аш-Шидйаком (1791—1861) в его книге «Сведения о знатных людях Горного Ливана» («Ахбар ал-а‘йан фи джабал Лубнан», 1859), предки Шидйаков переселились в Ашкут еще в 1650 г. Семья Шидйаков была известна своей образованностью, и многие ее члены работали секретарями у разных эмиров Горного Ливана. В 1723 г. Бутрусу аш-Шидйаку было доверено управление владениями эмира Хайдара аш-Шихаба и ведение всех его счетов. Но в 1738 г. Бутрус был обвинен (клеветнически, как утверждает Таннус аш-Шидйак) в растрате эмирских денег, арестован и покончил с собой в тюрьме. Родственники Бутруса перебрались в Бейрут и в другие округа Ливана[6].

Относительно года рождения Фариса аш-Шидйака исследователи его жизни и творчества до сих пор расходятся во мнениях. Многие, в том числе А. Е. Крымский, называли 1804 год[7]. В 2009 г. египетская романистка Радва ‘Ашур в своей книге об аш-Шидйаке сослалась на документ, не подтверждающий эту дату, а именно на заявление, поданное аш-Шидйаком 6 августа 1851 г. в канцелярию британского министра внутренних дел для получения британского подданства, в котором он называет свой возраст — сорок пять лет. Это значит, что родился он в последние месяцы 1805, либо в начале 1806 г.[8]

Наиболее обстоятельное и фундированное исследование биографии и литературной деятельности аш-Шидйака, принадлежащее ливанцу ‘Имаду ас-Сулху, впервые увидело свет в 1987 г.[9] Основываясь на изучении многих арабских и европейских источников, в том числе архивных документов (протоколов заседаний англиканской миссионерской организации «Society for Promoting Christian Knowledge» (Общество по распространению христианских знаний), насчитывающих 114 страниц, и писем самого аш-Шидйака), на сравнении содержащихся в них сведений с текстом автобиографического романа «Шаг за шагом», исследователь проясняет многие, долгое время остававшиеся неясными вопросы, связанные с его биографией, переездами из страны в страну и с избранием Стамбула в качестве постоянного места жительства.

Ссылаясь на два письма аш-Шидйака (в первом — министру финансов Египта, написанном между декабрем 1885 и январем 1886 г., он упоминает, что ему исполнилось восемьдесят пять лет; во-втором — турецкому министру юстиции Джевдету-паше, датируемом приблизительно августом 1887 г., сообщает, что достиг восьмидесяти шести лет), ‘И. ас-Сулх делает вывод, что родился он в 1801 г., и отмечает, что Брокельман называл этот же год[10].

Как видим, обе даты — 1805 и 1801 годы — вычисляются только на основании сказанного и написанного самим аш-Шидйаком и не могут быть приняты как абсолютно достоверные. Не исключено, что сам аш-Шидйак не знал точной даты своего рождения. Во всяком случае, число и месяц не упоминаются нигде.

‘И. ас-Сулх отрицает утверждения ряда исследователей, писавших, что Фарис, как и его старшие братья Таннус и Ас‘ад (1797—1830), а также его кузен, будущий митрополит Булос Мас‘ад (1806—1890), учился в престижном маронитском духовном училище Айн Варка, основанном в 1789 г. По его сведениям, Фарис — как об этом говорится и в «Шаг за шагом» — учился лишь у малограмотного учителя местного куттаба, а затем занимался перепиской рукописей. Арабский язык и литературу он изучал с братьями Ас‘адом и Таннусом.

Отец Фариса, Йусуф аш-Шидйак состоял на службе эмира Горного Ливана Башира II аш-Шихаба. Конфликт с эмиром вынудил Йусуфа аш-Шидйака искать убежища в Дамаске, где он заболел и умер в 1820 г. Переписывание рукописей стало для Фариса основным источником заработка. Практика книгопечатания в то время еще не была развита в Ливане настолько, чтобы вытеснить труд переписчика.

По версии Таннуса, в 1825 г. Фарис уехал в Каир, где, якобы, получил должность в Каирской цитадели (там находился двор правителя Египта Мухаммада ‘Али) в качестве переводчика с турецкого на арабский язык материалов для «ежедневного выпуска новостей»[11]. Поскольку египетский официоз «Ал-Вака’и‘ ал-мисриййа» («Египетские ведомости») — первая газета в Османской империи — начала издаваться лишь в 1828 г., речь в данном случае могла бы идти только о «Журнал ал-хедиви»[12] (в египетском произношении «гурнал»), который выпускался с 1822 г. в ста экземплярах на турецком и арабском языках специальным правительственным органом «Диван ал-гурнал». В нем публиковались официальная информация и новости из различных провинций Египта, а сверх того отрывки из «Тысячи и одной ночи». Правитель Египта Мухаммад ‘Али-паша (албанец по происхождению, он не читал по-арабски) лично просматривал турецкий текст журнала, главной целью издания которого было ознакомление окружения паши, высших чиновников и улемов ал-Азхара с политическими и хозяйственными замыслами и проектами правителя и обеспечение поддержки с их стороны.

‘И. ас-Сулх опровергает эту версию. По его данным, Фарис перешел в протестантство и бежал в Египет с помощью миссионера Исаака Берда в 1826 г., вскоре после ареста брата Ас‘ада, боясь повторить его судьбу. В Египте он жил не в Каире, а в Александрии и пробыл там до отъезда на Мальту не более двух месяцев. Следовательно, неверна и сообщаемая Таннусом дата отъезда на остров — 1828 год. Она расходится с тем, что говорится в «Шаг за шагом», и с данными Радвы ‘Ашур, согласно которым в 1828 г. Фарис уже вернулся с Мальты в Египет, где пробыл на этот раз до 1834 г. Тогда он действительно работал в «Египетских ведомостях». А живя на Мальте, постоянно следил по письмам брата Таннуса и публикациям в выходившей на острове протестантской газете «Мишинери Джералд» за судьбой Ас‘ада, которого миссионеры превратили в первого протестантского мученика в Ливане. После смерти Ас‘ада в 1830 г. на Мальте была издана анонимная брошюра на арабском языке «Хабариййа Ас‘ад аш-Шидйак» («Молва об Ас‘аде аш-Шидйаке»)[13].

Что касается работы в «Египетских ведомостях», именуемых в «Шаг за шагом» «панегирическим органом» (кн. 2, гл. 12), то это имело место уже после того, как аш-Шидйак, вернувшись в Египет, переехал из Александрии в Каир. Он получил в газете должность переводчика с турецкого на арабский язык и редактора арабских материалов после ухода из нее по болезни сирийца Насраллы ат-Трабулси (выведенного в кн. 2, гл. 11 под именем «хаваги — поэта из христиан»). Газета выходила вначале нерегулярно, всего на четырех полосах, на турецком языке. Статьи для нее писал главный редактор — турок Сами-эфенди, который в будущем стал пашой и министром Османской империи, покровительствовал аш-Шидйаку и сыграл большую роль в его судьбе. Сначала отдельные, а позже все статьи стали переводиться на арабский язык. «Арабизация» газеты, превращение ее из турецкоязычной в турецко-арабскую, потом в арабо-турецкую и, наконец, в арабскую, происходила постепенно, с переменным успехом. Много сил приложил к этому первый египетский просветитель Рифа‘а ат-Тахтави (1801—1873), ставший ее главным редактором уже в 1841 г., после нового отъезда Фариса аш-Шидйака на Мальту.

«Египетские ведомости» распространялась (вначале бесплатно) среди учащихся создаваемых Мухаммадом ‘Али профессиональных военных и гражданских школ и училищ и даже в египетской армии, в частях, расположенных в странах аш-Шама — Сирии, Ливане и Палестине — и на Крите. Примечательно, что, едва зародившись, официальная египетская пресса начала печатать и отрывки из популярных произведений арабской средневековой прозы, и стихи современных поэтов, восхвалявшие верховного правителя и его политику. Такое, например:

Упомянутые факты из истории первых египетских органов прессы и процитированный стих лишний раз подтверждают (хотя это и не требует подтверждения), что якобы переводимые героем книги ал-Фарйаком на арабский язык «хвалебные» стихи «Великодушному» никак не могли предназначаться для «Египетских ведомостей», а вероятнее всего, и написаны были уже после смерти Мухаммада ‘Али (1849). Как и все поношения в адрес маронитских иерархов писались аш-Шидйаком после его отъезда из Ливана. Только почувствовав себя в безопасности, аш-Шидйак мог отважиться на столь дерзкую критику.

В целом же, несмотря на едкие сатирические, в стихах и в прозе, отзывы о некоторых действиях египетских властей и самого правителя, о засилии турок, грубо помыкавших египтянами, у аш-Шидйака остались добрые воспоминания о Египте, переживавшем при Мухаммаде ‘Али период общественного и культурного подъема. Работая в газете, Фарис одновременно занимался с улемами-преподавателями ал-Азхара изучением трудов средневековых арабских ученых и приобрел основные познания в арабской грамматике, логике, теологии и просодии. Разочаровавшись в благотворности миссионерской деятельности протестантов, он сумел освободиться от «сумы» протестантского проповедника. К тому же Фарис влюбился и счастливо женился на Мари ас-Сули, дочери каирского купца-христианина, сирийца по происхождению. Ради этого он по требованию родных девушки на короткое время вновь стал маронитом. А из газеты ушел, как он признается в «Шаг за шагом», соблазнившись предложением англиканской протестантской миссии (работавшей в Египте с 1819 г.)[15] преподавать в ее школе, поскольку протестанты «всегда аккуратно платили».

Аш-Шидйак уехал на Мальту с женой по приглашению миссионерского общества англиканской церкви, основанного в Лондоне в 1799 г. с целью миссионерства в мусульманских и других странах Средиземноморья. Миссия на Мальте начала свою работу в 1825 г. В принадлежавшей ей типографии печатались тиражами от 500 до 3000 экземпляров переводы на арабский язык церковных текстов и школьных учебников для христианских школ в Египте, Палестине, Ливане и Сирии. Аш-Шидйаку была предложена должность переводчика и редактора публикуемых текстов. Директором типографии и прямым начальником аш-Шидйака был священник Кристофер Шлинц, арабист и очень энергичный человек. Источники подтверждают, что у Шлинца бывали припадки умственного расстройства, приведшие к тому, что он бегал раздетым по улицам Валетты[16]. В «Шаг за шагом» он именуется Захул ибн Гафул, что может быть переведено как «Недотепа сын Глупца», протестантская миссия названа «толковальней», а должность ал-Фарйака — «толкователь снов». То есть переводимые им с английского на арабский тексты Ветхого завета аш-Шидйак характеризует как с трудом поддающиеся толкованию сны. Этот перевод не был опубликован, так как, по словам А. Е. Крымского, «миссионеры поняли, что для Арабского Востока этот перевод с английского текста едва ли будет авторитетнее, чем папское арабо-вульгатное издание 1671 г.»[17] Рассказывая в «Шаг за шагом» историю миссионера, влезшего на лестницу, чтобы прочитать свою проповедь, аш-Шидйак дает понять читателям, что проповеди миссионеров не находят отклика у слушателей. Р. ‘Ашур, подтверждает этот факт, ссылаясь на отчет миссии в Бостон (за 1834 г.), в котором говорится, что миссию посещают всего 50—70 просителей, рассчитывающих на получение вспомоществования, а число обращенных за все годы работы миссии (с 1825 по 1834 г.) не превышает семи человек (не считая Ас‘ада аш-Шидйака)[18].

Там же, на Мальте, аш-Шидйак написал книгу «Описание Мальты» («Фи ма‘рифат ахвал Малта»), где подробно, хотя и с присущей ему иронией, рассказал об обычаях и нравах жителей острова, который назвал «задворками Европы». По предложению губернатора Мальты преподавал арабский язык в правительственной школе и составил учебник арабской грамматики на базе книги Германуса Фархата «Изучение нерешенных вопросов» («Бахс ал-маталиб»), а также учебник английской грамматики и учебник географии. В последнем больше всего места отводилось Египту, который аш-Шидйак очень хвалил, равно как и его правителя Мухаммада ‘Али[19]. Эти три учебника были опубликованы в 1836 г. Составил аш-Шидйак и книгу для чтения (опубликована в 1839), в которую включил арабские пословицы, стихи, отрывки из «Калилы и Димны» и других средневековых арабских произведений; написал англо-арабский разговорник (1840) и перевел, также для учебных целей, «Нравы животных» Бюффона с английского перевода (1841). Об этих многочисленных работах в «Шаг за шагом» почти ничего не говорится, упоминается мимоходом лишь о недовольстве жены тем, что муж ее ночи напролет сидит над своими тетрадками.

С Мальты аш-Шидйак совершил несколько поездок в страны аш-Шама, Тунис и Италию. Первый раз посетил Тунис во время летних школьных каникул 1841 г. Вернувшись оттуда, сочинил и отправил тунисскому бею Ахмаду касыду-панегирик. Бей в знак благодарности прислал ему табакерку, усыпанную алмазами. В Тунисе Фарис познакомился и с первым министром бея Мустафой Хазнадаром (этническим греком Георгиусом Стравелакисом), с которым у него впоследствии сложились доверительные отношения.

К этому времени благодаря двум должностям материальное положение аш-Шидйака на Мальте упрочилось. Тем неожиданнее для него было увольнение в 1843 г. из типографии, истинная причина которого ему стала известна не сразу. Он связывал ее с болезнью директора типографии, окончательно сошедшего с ума. На самом деле причиной явился перевод доктринального источника англиканского вероисповедания «The Book of Common Prayer» («Книга общих молитв»), которым аш-Шидйак занимался в это время. «Общество по распространению христианских знаний» придавало этому переводу особое значение — книга переводилась на многие европейские, азиатские и африканские языки»[20]. Приехавший в Лондон халебский митрополит мелькитской церкви Атанасиус ат-Тутунджи обвинил аш-Шидйака перед членами переводческого комитета Общества в том, что арабский язык его перевода содержит в себе «исламизмы, неуместные в христианском Писании»[21]. Ему удалось убедить в этом членов комитета, и работа была передана ат-Тутунджи. Митрополит приехал на Мальту, чтобы здесь заняться переводом.

Узнав об этом, аш-Шидйак послал в Лондон письмо с критикой перевода ат-Тутунджи. На заседании 20 марта 1844 г. переводческий комитет принял сторону митрополита, расценив критические замечания аш-Шидйака как «несущественные». Конфликт длился несколько лет, спор между переводчиками был передан на рассмотрение жившему на Мальте епископу Гибралтара и Мальты. Но поскольку аш-Шидйак пригрозил опубликовать свою переписку с комитетом в мальтийской газете и выполнил угрозу, комитет прервал с ним всякие отношения[22]. А Атанасиус ат-Тутунджи сделался главной мишенью саркастических выпадов аш-Шидйака — в «Шаг за шагом» он осыпает его ругательствами и приписывает ему сочинение некоей книги «Пыль от перетряхивания глупостей».

Оказавшись в очень трудном финансовом положении, аш-Шидйак намеревался вернуться в Египет и уже отправил туда жену и детей. Но ситуация неожиданно изменилась. Переводческий комитет при «Обществе по распространению христианских знаний» все-таки не оставил без внимания критику аш-Шидйаком перевода ат-Тутунджи и отдал его на рецензирование компетентным арабистам. Те подтвердили справедливость замечаний аш-Шидйака. Профессор Тринити-колледжа в Кембридже доктор Сэмюэль Ли, которому было поручено довести до конца проект перевода «Книги общих молитв», предложил привлечь к нему аш-Шидйака как «знающего лингвиста». Переводческий комитет, поколебавшись, согласился. Отношения с аш-Шидйаком были восстановлены через епископа Гибралтара и Мальты. Фарис вернул жену с детьми из Египта на Мальту, а сам отправился в Лондон. Перевод был завершен и отредактирован за восемь месяцев. В отчете переводческого комитета о работе за 1846 год выражается «большое удовлетворение научными познаниями аш-Шидйака и усилиями, приложенными им в работе», и отмечается, что «его вознаграждение было повышено с 10 до 12 гиней в месяц, был выплачен гонорар в размере 25 гиней и оплачены расходы на дорогу». Перевод был опубликован в Лондоне в 1850 г.[23]

Второе посещение аш-Шидйаком Туниса состоялось в конце 1846 г. благодаря еще одной касыде-панегирику бею Ахмаду, написанной по случаю визита бея во Францию — в ней аш-Шидйак подражал знаменитой касыде Ка‘ба ибн Зухайра (VII в.) «Плащ» («Ал-Бурда»). Во время этого пребывания в Тунисе, куда автор вместе со всем семейством был доставлен по приказу бея на военном корабле, он теснее сошелся с ближайшим помощником бея-реформатора Ахмада Мустафой Хазнадаром. Хазнадар стремился быть постоянно в курсе новейших тенденций европейской политики и предложил аш-Шидйаку информировать его обо всех новостях, публикуемых в европейской прессе и исходящих из других источников. За это ему было установлено определенное вознаграждение, которое выплачивалось даже после того, как аш-Шидйак переселился в Стамбул и стал издателем газеты «Ал-Джава’иб»[24].

Вернувшись из Туниса на Мальту, аш-Шидйак получил место преподавателя в правительственном колледже и еще одно — в протестантском колледже Сан-Джулиан, а также давал частные уроки арабского языка. Наконец у него был стабильный заработок, и он мог не волноваться за свою семью и жить на широкую ногу.

Но в 1848 г. аш-Шидйак вновь получил приглашение от «Общества по распространению христианских знаний» приехать в Англию для перевода полного текста Библии под руководством доктора С. Ли[25]. Предложение было слишком заманчивым и лестным для аш-Шидйака, чтобы он мог от него отказаться, тем более, что ему разрешалось привезти с собой семью. Именно тогда у него возник замысел написать книгу и изложить в ней все свои впечатления и мысли о Европе, и он начал собирать необходимые материалы и литературу. В результате была написана книга «Открытие неизвестного о науках Европы» («Кашф ал-мухабба’ ‘ан фунун ’Урубба»). Многое из нее затем вошло в «Шаг за шагом».

В сентябре 1848 г. семейство аш-Шидйаков добралось до деревни Берли (в Гемпшире), где жил доктор Сэмюэль Ли. Жизнь в этой деревне подробно описана — от лица жены героя ал-Фарйакиййи — в «Шаг за шагом». Там же супругов постигло большое горе — умер от дифтерии двухлетний сын Ас‘ад. Элегическую касыду, написанную на смерть сына, ‘И. ас-Сулх называет лучшей из элегий аш-Шидйака.

Фарис не захотел оставаться в злополучной деревне, и переехал в Кембридж, где прожил еще год до завершения работы над полным переводом Библии[26]. Их отношения с доктором Ли не были безоблачными: аш-Шидйак не соглашался вносить в перевод изменения, на которых настаивал Ли и которые, по мнению аш-Шидйака, снизили бы качество перевода[27]. После завершения перевода «Общество по распространению христианских знаний» отказалось от дальнейшего сотрудничества с аш-Шидйаком. Он попытался устроиться преподавателем арабского языка в Кембридже, но там все должности были заняты. В Оксфорде ему тоже отказали. В «Шаг за шагом» он не говорит об этом отказе прямо, очевидно, не желая признаваться в пережитых унижениях. Еще только собираясь ехать с Мальты в Лондон, он надеялся остаться в Англии и после завершения работы над переводом. Однако как он пишет, «во франкских странах действовало правило принимать на работу преподавателей только из числа франков, пусть даже и не владеющих языками» (кн. 3, гл. 20). А далее описывает свой визит в Оксфорд с рекомендательным письмом «к одному знатному человеку, ученому и священнослужителю. Пробиться к нему оказалось нелегко. Ученые в этом городе не то, что египетские улемы, радушные и гостеприимные. Они еще более грубы, чем простонародье, и уверены, что иностранцы приезжают в их страну не иначе, как с сумой на плече» (кн. 4, гл. 16). Не найдя работы в Англии, он уехал в Париж, где прожил два года, так же страдая из-за отсутствия работы, безденежья и семейных проблем — тяжелой болезни жены. Жену с сыном Салимом аш-Шидйак отослал в теплый Стамбул, а сам отказался от квартиры, снял маленькую комнату и ежедневно писал на ее двери стих в два бейта. Вот один из шестидесяти этих стихов (десятый по счету):

Оставшись в одиночестве, он вел, как можно понять, свободный образ жизни, даже пристрастился одно время к карточной игре, протратился. Зарабатывал время от времени переводами, которые заказывал ему граф Дегранж, директор государственного бюро переводов. Сотрудничал с членом Азиатского общества арабистом Гюставом Дюга в составлении учебника французской грамматики для арабов (опубликован в 1853 г.). Но большинство французских арабистов и ориенталистов относились к нему свысока, не проявляли желания общаться, и постоянной работы он так и не нашел.

В письме Мустафе Хазнадару от 6 мая 1853 г. аш-Шидйак откровенно пишет: «Я провел в Париже два года без всякой пользы и потерял свою должность на Мальте. Я лишился всего, превратился в изгоя, мне не к кому обратиться, кроме как к Господу Богу и надеяться на Вашу Милость. Будьте мне, Господин мой, как это уже не раз бывало, подмогой, опорой и благодетелем. Я совсем потерян, не знаю, что мне делать, будучи вынужден расстаться со своей семьей и не имея никаких средств к существованию»[28].

И в это же время он работал над своим главным произведением «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком». Написано оно было очень быстро, видимо, благодаря уже имевшимся заготовкам. ‘И. ас-Сулх называет эту книгу шедевром и считает свидетельством того, что аш-Шидйак «знал себе цену и желал доказать свое право на то, чтобы имя его сохранилось в истории»[29].

Здесь уместно сравнить статус и положение в Европе аш-Шидйака и Ри-фа‘а ат-Тахтави. Последний был послан в Париж в 1826 г. в составе учебной миссии самим Мухаммадом ‘Али, на казенный счет, и изучал европейские науки под присмотром ориенталиста Э. Жомара, одного из авторов десятитомного «Описания Египта», созданного на основе материалов, собранных во время египетской экспедиции Бонапарта. Жомар был инициатором проекта обучения молодых египтян во Франции (с целью последующего распространения ими в Египте французской культуры) и в личной переписке с пашой высоко отзывался об успехах своего подопечного. Ат-Тахтави с гордостью включает в свое «Описание Парижа» (1834) любезные письма, полученные им от Жомара и от тех же французских ориенталистов Коссена де Персеваля и Рено, с которыми полтора десятилетия спустя встречался, но так и не нашел взаимопонимания аш-Шидйак. Ат-Тахтави сравнивает широту познаний барона Сильвестра де Саси «в древних и новых языках народов Востока и Запада» с познаниями «философа ислама ал-Фараби, который якобы знал семьдесят языков». Он позволяет себе лишь осторожно заметить, что, «говоря по-арабски, де Саси испытывает затруднения»[30]. Тогда как аш-Шидйак добавляет к «Шаг за шагом» специальную главу-приложение, в которой рассматривает многочисленные ошибки, допущенные французскими ориенталистами, в частности, Коссеном де Персевалем и бароном де Саси, в их переводах с арабского[31]. Аш-Шидйак жил в Европе как частное лицо, за ним не стояло государство, олицетворяемое правителем, он не имел высоких покровителей ни в Англии, ни во Франции, и мог рассчитывать только на свои силы и дарования.

Сдав книгу в печать — на средства жившего в Париже дамаскинца Рафаила Кахла, аш-Шидйак возвращается из Парижа в Лондон. В ожидании выхода книги он устраивается на работу торговым клерком в магазин компании своего соотечественника, халебского купца Бутруса Йусуфа Хавва за десять гиней в месяц, шесть из которых отсылает больной жене и сыну[32]. Когда в 1855 г. началась русско-турецкая война, он сочинил и передал через турецкого посла в Лондоне касыду султану Абдул Меджиду с пожеланием ему победы. Вскоре получил благосклонный ответ и уведомление о том, что султан издал указ о назначении его на должность в султанский диван переводов. Но аш-Шидйак в Стамбул не поехал, получив от жены письмо о том, что она вернулась на Мальту (видимо, из-за трудностей военного времени в Стамбуле). А в скором времени Салим сообщил отцу, что мать находится при смерти.

В довершение всех бед владелец магазина Йусуф Хавва уведомил аш-Шидйака, что более не нуждается в его услугах, и через два месяца он будет уволен. В отношениях аш-Шидйака и Йусуфа Хаввы много неясного: ему аш-Шидйак посвятил книгу, и он, как можно понять из посвящения, должен был ее продавать. Плохо ли расходилась книга или между ними возникли какие-то нелады, можно только гадать, но аш-Шидйак оказался в очень трудном положении. Спасение неожиданно явилось в лице приехавшего в Лондон тунисского министра Хайр ад-Дина-паши, известного деятеля ан-Нахды[33], долго жившего в Европе и написавшего один из важнейших арабских социально-политических трудов ХIX в. «Самый прямой путь к познанию устройства государств» («Аквам ал-масалик фи ма‘рифат ахвал ал-мамалик», 1867). Аш-Шидйак приветствовал Хайр ад-Дина хвалебной касыдой, а тот пригласил его в Тунис. Так, в 1857 г., два года спустя после публикации «Шаг за шагом», аш-Шидйак снова оказался в Тунисе. Тогда он, видимо, и принял ислам[34]. Ни один из биографов аш-Шидйака не сообщает ни точной даты, ни подробностей этого события. По сведениям ‘И. ас-Сул-ха, «в тунисской литературной среде считают, что это произошло в 1857 г., обряд совершил ханифитский муфтий Мухаммад Байрам Четвертый, а имя Ахмад аш-Шидйак добавил себе в память о бее Ахмаде-реформаторе»[35].

В связи с этим заметим, что сюжет «Шаг за шагом» завершается до принятия автором ислама. Однако в книге с самого начала наряду с постоянными прямыми ссылками и цитациями из Ветхого завета, Евангелий и Псалтири (которые аш-Шидйак переводил и знал наизусть) часто встречаются и глухие ссылки на Коран, и реминисценции коранических сур[36]. Точно это может свидетельствовать лишь о том, что аш-Шидйак еще до перехода в ислам внимательно читал священное писание мусульман, как и некоторые другие ливанские литераторы-христиане, в частности Насиф ал-Йазиджи. Знать Коран было необходимо любому литератору, желающему вникнуть в подлинный смысл памятников средневековой арабской литературы, насыщенной кораническими цитатами и реминисценциями.

В Тунис аш-Шидйак поехал с новой женой, англичанкой. В книге «Открытие неизвестного о науках Европы» он пишет: «Тот, кто женится на англичанке, обретает счастливую жизнь, спокойствие, чистоту в доме, экономию в расходах и отсутствие поводов для ревности»[37]. По мнению ‘И. ас-Сулха, эта похвала адресована второй жене аш-Шидйака и, возможно, содержит в себе жалобу на первую жену[38]. Англичанка приняла ислам скорее всего одновременно с аш-Шидйаком, в Тунисе. Она родила ему дочь.

Переход аш-Шидйака в ислам вызывает у исследователей, как пишет ‘И. ас-Сулх, «большой эмоциональный отклик, либо отрицательный, либо положительный. Почему-то они думают, что это был его свободный выбор. Но не исключено, что такое решение он принял, желая войти в среду ученых, в большинстве своем мусульман, занимающихся арабским культурным, духовным и языковым наследием, в атмосфере которого он постоянно жил в силу своих склонностей, способностей и знаний»[39].

К этому можно добавить, что аш-Шидйак скорее всего окончательно убедился, что в Европе места, достойного его талантов и заслуг, он уже не получит. Хорошо, что нашелся меценат (сириец), оплативший издание его главной книги «Шаг за шагом», но оставались неизданными другие важные для него работы. Да и вряд ли в то время в Европе нашлось бы достаточно читателей на арабоязычные книги. Аш-Шидйаку не оставалось ничего, как вернуться на Восток и жить в преимущественно мусульманской среде. Все законы этой среды, писаные и неписаные, были ему хорошо известны и привычны, оставалось сделать лишь последний шаг.

Заметим кстати, что прожив в Стамбуле всю последнюю треть своей жизни — более двадцати лет, он сохранял британское подданство.

В Тунисе аш-Шидйак не прижился из-за изменившейся после смерти бея Ахмада и прихода к власти нового бея Мухаммада политической обстановки, утраты Хайр ад-Дином своего прежнего влияния и интриг вокруг проекта создания первой тунисской газеты, для реализации которого аш-Шидйак и был приглашен в Тунис. Тунисские литераторы, боровшиеся за редакторский пост в газете, увидели в аш-Шидйаке нежелательного конкурента. Первый номер еженедельника «Тунисский пионер» («Ар-Ра’ид ат-туниси») вышел лишь в июле 1860 г., когда аш-Шидйак уже находился в Стамбуле. На этом основании ‘И. ас-Сулх опровергает утверждения ряда исследователей об участии аш-Шидйака в его издании и публикации в нем нескольких своих сочинений.

В Стамбуле аш-Шидйак основал полуофициозный еженедельник «Ал-Джава’иб» («Новости»), который на первых порах финансировался султаном Абдул Меджидом, а после его смерти султаном Абдул Азизом. Первый номер вышел в свет 9 сентября 1861 г. Аш-Шидйак трудился без устали — статьи, стихи и макамы, написанные для газеты им лично, составили семь томов, изданных его сыном Салимом уже после смерти отца.

Аш-Шидйак хорошо ориентировался в обстановке и в настроениях высшего чиновничества Османской империи и сумел завести связи с влиятельными политиками, могущими оказать финансовую поддержку и прийти на помощь в трудный момент. К числу его покровителей — без них издавать газету было невозможно — принадлежали внук Мухаммада ‘Али Хедив Исмаил (1860—1868), получивший образование во Франции и мечтавший превратить Египет в «кусок Европы», тунисцы Мустафа Хазнадар и Хайр ад-Дин, турки Фу’ад-паша, ставший министром иностранных дел, и Сами-паша, бывший редактор «Египетских ведомостей», ставший министром образования, сын последнего Субхи-бей, сменивший со временем отца на министерском посту. Благодаря этим связям и приложенным усилиям аш-Шидйаку удалось перевести «Ал-Джава’иб» в свою собственность. Публикация злободневных материалов на темы международной политики, иностранных (перепечатываемых из английских и французских газет) и местных новостей, постепенное расширение площади рекламы и объявлений, сети корреспондентов — газета имела своих корреспондентов более, чем в двадцати странах, — использование новейших технических достижений, в первую очередь телеграфа, позволили с годами превратить «Ал-Джава’иб» в мощный издательский трест. Она стала самой известной и влиятельной арабоязычной газетой того времени. Аш-Шидйак создал также частную «Типографию ал-Джава’иб», в которой печаталась не только газета — теперь уже дважды в неделю, но и книги, и журналы, рассчитанные на разные категории читателей. В 1877—1879 гг., во время второй русско-турецкой войны в газете публиковались карты военных действий и сообщения о сражениях. Редкий номер обходился без статьи на литературную или лингвистическую тему, написанную самим аш-Шидйаком, который признавался, что написание статей увлекает его не меньше, чем сочинение стихов[40]. Фактически, именно благодаря аш-Шидйаку в арабской журналистике сформировался и утвердился новый жанр — статья, обобщающая разрозненные, краткие сообщения и заметки и содержащая общий взгляд на актуальную проблему.

«Ал-Джава’иб», естественно, обязана была защищать Османское государство. Оно переживало трудные времена, и пресса других, враждебных Турции, государств постоянно вела антиосманскую пропаганду. В обстановке информационной войны аш-Шидйак чувствовал себя в своей стихии. Он яростно воевал с «Парижским Меркурием» и другими появившимися к этому времени во Франции арабоязычными газетами. Широко известен начавшийся еще ранее, но длившийся много лет скандал между ним и уроженцем Халеба, армянином-униатом Ризкаллой Хассуном, владельцем издававшейся в Стамбуле же первой на Арабском Востоке, и весьма успешной, частной газеты «Зеркало событий» («Мир’ат ал-ахвал»). Оба издателя выступали в своих газетах с протурецких позиций (аш-Шидйак очень активно, Хассун более сдержанно). Но в 1859 г. Хассун написал антимусульманский трактат «Хаср ал-лисам ‘ани-л-ислам» («Снятие покрывала с ислама»), тайно распространявшийся в рукописном виде среди христиан. Существуют предположения, что аш-Шидйак, узнав об авторстве Хассуна, сыграл в его деле неблаговидную роль. Во всяком случае в 1861 г., спасаясь от ареста, Хассун бежал в Россию, где прожил четыре года, выучил русский язык и перевел на арабский сорок одну басню Ивана Андреевича Крылова. В Турцию больше не вернулся, а, переехав в Лондон, развил активную деятельность и издавал несколько газет. Как пишет И. Ю. Крачковский, «Основные лозунги их: борьба за самостоятельность арабов, яркое русофильство и такая же яркая ненависть к аш-Шидйаку, выражающаяся часто в простой неприкрашенной брани, которую нам даже странно видеть в печатной форме»[41]. (Как и аш-Шидйак, Хассун тоже, по словам И. Ю. Крачковского, «обладал резким и нетерпимым характером».) Крачковский усматривает идеологическую основу их борьбы в том, что «аш-Шидйак себя и свой орган выставлял проводником панисламской идеи: объединения всего мусульманского мира под главенством турецкого султана со слиянием всех национальностей в едином государстве. У Хассуна национальная идея, поскольку это касалось всех арабов, выступала на первый план. Он чувствовал себя не только арабом, но и сознательным христианином; уже эти два обстоятельства заставляли его энергично восстать против идеи аш-Шидйака. Чем дальше, тем меньше он думал о турках; что касается арабов, одно было для него несомненно — их культурное возрождение возможно только с избавлением от турецкой верховной власти»[42]. Конец этой вражде положила только смерть Хассуна в 1880 г.

Газетная перебранка имела место и между аш-Шидйаком и Ибрахимом ал-Йазиджи — филологом, сыном писателя Насифа ал-Йазиджи — из-за статьи аш-Шидйака, в которой он критиковал языковые ошибки в макамах ал-Йазиджи-отца, скончавшегося всего за три месяца до этого (в 1871 г.) и оплаканного аш-Шидйаком в сочиненной им по этому случаю касыде-элегии. Ополчился аш-Шидйак и на Бутруса ал-Бустани, напечатавшего в своем еженедельнике «Ал-Джинан» («Сады») ответную статью Ибрахима ал-Йазиджи. В сочиненной несколько позднее касыде он обозвал ал-Бустани «лягушкой, квакающей по ночам»[43].

По мнению Радвы ‘Ашур, «свойственное аш-Шидйаку с юности до седых волос стремление обличать устоявшееся, главенствующее, принимаемое за норму, высмеивать его громко, публично, скандально является свидетельством силы и уникальности его личности. Аш-Шидйак — несомненный продолжатель традиции классической арабской хиджа’ (осмеяния, поношения), последователь таких поэтов, как ал-Хутай’а, Джарир, ал-Фараздак, Ибн ар-Руми[44]. Об этом свидетельствуют и его поэзия и проза, хотя в прозе он идет дальше, превращая осмеяние в сатиру и сближаясь в этом с ал-Джахизом и Абу Хаййаном ат-Тавхиди[45], дополняя и обогащая их»[46].

В своей стамбульской типографии аш-Шидйак напечатал сочинения философа, врача и поэта Ибн Сины (Авиценны) (980—1037). В 1866—1867 гг. издал две своих книги — «Описание Мальты» и «Открытие неизвестного о науках Европы», которые уже давно ожидали публикации, труд по лингвистике «Тайны ночных бдений и размышлений о переменах и изменениях» («Сирр ал-лайали фи-л-калб ва-л-ибдали», 1867—1868), критический комментарий к словарю ал-Фирузабади (1329—1415) «Лазутчик по Словарю» («Ал-Джасус ‘ала-л-Камус», 1881—1882) и уцелевшую часть сгоревшей рукописи книги «Восхищение от изучения языка арабов» («Мунтаха ал-‘аджаб фи ма‘рифа лугат ал-‘араб»)[47]. Кроме этого аш-Шидйаком были выпущены его стихотворный диван (22 тыс. бейтов), несколько составленных им школьных учебников арабской грамматики и множество переводов на арабский язык. Некоторые его сочинения остаются в рукописях[48].

Трудился он неутомимо всю свою жизнь, изучая арабское литературное и научное наследие и знакомясь с европейской литературой, средневековой и современной. Он работал дома и в библиотеках и, когда был при деньгах, приобретал все новые книги. В «Шаг за шагом» ал-Фарйакиййа, ревнующая мужа к книгам, даже не желает укладывать в дорожный сундук его любимый «Словарь» ал-Фирузабади (кн. 4, гл. 9), из которого он черпал лексику для своих бесконечных синонимических рядов. Но он не удовлетворялся словарем ал-Фирузабади — обращался помимо него к толковому словарю Ибн Манзура (1233—1311) «Лисан ал-‘араб» («Язык арабов»)[49], и, кроме того, мистифицируя читателей, употреблял слова неизвестного происхождения, а возможно, и собственного изобретения.

По моим подсчетам, общее число слов и выражений в синонимических рядах (не считая занимающих иногда по нескольку страниц перечислений существующих видов и родов оружия (39 страниц), способов «усмирения бунтовщиков» (46 способов), исторических примеров преступного поведения католических первосвященников (100 строк), видимых небесных тел и созвездий (14 строк), количества языческих святынь и идолов на Аравийском полуострове до ислама (90 строк), а также примет красивых женских лиц (5 страниц) и видов разнообразных товаров, изготовляемых каирскими ремесленниками специально для женщин (25 страниц)) составляет около 2400 лексем[50].

Благодаря долгому пребыванию в Европе и знакомству с европейской прессой и литературой, аш-Шидйак сумел обогатить современный арабский язык и многими неологизмами, найти названия для целого ряда явлений и понятий, заимствованных арабами у европейцев. При этом не сразу останавливался на первом найденном слове или термине, продолжал поиски до тех пор, пока не находил самый, на его взгляд, верный и точно передающий смысл. Так, он ввел в арабский язык слова иштиракиййа (социализм), джами‘а (университет), мусташфа (больница), сайдалиййа (аптека), масна‘ (завод), ма‘мал (фабрика), матхаф (музей), ма‘рид (выставка), таби‘ ал-барид (почтовая марка), ас-сикка ал-хадидиййа (железная дорога), мумассил (представитель, актер) и др.[51] Все эти слова — производные от арабских глагольных корней — органично и прочно вошли в арабский лексикон. Кому именно принадлежит первенство введения того или иного неологизма в арабский язык точно установить сложно, так как поисками названий для ранее неизвестных вещей, явлений и понятий занимались многие образованные арабы из числа побывавших в Европе в ХIХ в., начиная с Рифа‘а ат-Тахтави и включая Ибрахима ал-Йазиджи. Но не приходится сомневаться в том, что Фарис аш-Шидйак внес в обновление арабского языка серьезный вклад. Вопреки еще бытовавшему среди арабских лингвистов мнению о «чистоте» и «неизменности» арабского языка с незапамятных времен, аш-Шидйак считал нововведения в язык неизбежными уже в силу того, что ни один народ не может жить изолированно, не общаясь с другими. Но этот процесс, по его мнению, следовало регулировать, принимая из других языков лишь то, чему нельзя найти аналога в арабском.

Интерес к арабскому языку был не только следствием собственной любви к нему аш-Шидйака, но и веянием времени. В арабских странах, бывших тогда провинциями Османской империи, зарождалось арабское национальное самосознание, усиливались антитурецкие настроения, борьба с засилием турок. История «арабизации» «Египетских ведомостей» служит хорошей иллюстрацией этого процесса. С другой стороны, европейская колониальная экспансия, борьба Англии и Франции за установление своего контроля над арабскими странами (в 1882 г. Англия оккупировала Египет и установила свой протекторат над ним, взяв тем самым реванш за поражение в борьбе за американские колонии; Франция еще в 1830 г. колонизовала Алжир, а в 1881 г. установила свой протекторат над Тунисом, юридически оформленный Ла-Марсской конвенцией 1883 г.), провоцировала вооруженное сопротивление оккупантам, порождала у арабов чувство национального унижения и стимулировала усилия образованных слоев, направленные на сохранение и возрождение арабского культурного и религиозного наследия в целях обеспечения «культурного паритета» с Европой.

Свою газету аш-Шидйак издавал в Стамбуле на арабском языке, и в его типографии печатались арабоязычные книги. Он неуклонно выступал за взаимопонимание и единение стран ислама. При полной лояльности султану он иногда позволял себе критиковать его и внутреннюю, и внешнюю политику, особенно, когда дело касалось отношений между Портой и Египтом. Он всегда старался сгладить возникавшую между этими странами напряженность и поддерживал хедива Исмаила, которому симпатизировал как стороннику современной культуры. Когда в 1879 г. Исмаил был низложен, «Ал-Джава’иб» отказалась печатать порочащую хедива статью, и была закрыта правительством на шесть месяцев. В 1884 г. аш-Шидйак был приглашен в Египет в связи с выходом в свет словаря Ибн Манзура и принят там с большим почетом. «Проегипетские» настроения аш-Шидйака нашли, возможно, свое выражение и в том, что краткое заключение к «Шаг за шагом», начинающееся словами «Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного», он написал на египетском разговорном языке.

Вместе с тем ‘Имад ас-Сулх приводит следующие слова об аш-Шидйаке, сказанные одним из главных идеологов ан-Нахды, религиозным и общественным реформатором, муфтием Египта шейхом Мухаммадом ‘Абдо (1849—1905): «В Стамбуле он двадцать лет служил Англии, хотя все читатели его газеты «Ал-Джава’иб» были уверены, что он служит лишь Порте. Он убедил мусульман не только Индии, но и всего мусульманского мира в том, что Англия друг Порты, а Порта — их союзник»[52]. Эти слова могут быть интерпретированы по-разному с учетом позиции самого М. ‘Абдо и его отношений с английским резидентом в Каире лордом Кромером. И все же «Ал-Джава’иб» была окончательно закрыта в 1884 г. из-за опубликования известий («вредных и лживых», как было сказано в постановлении имперского управления печати о закрытии газеты[53]) о суданском кризисе[54]. Два последних года до закрытия газеты Фарис по состоянию здоровья уже редко выступал в ней со статьями и фактически передал руководство сыну Салиму, хотя и держал под контролем ее политику.

Перевод названия книги аш-Шидйака «Ас-Сак ‘ала ас-сак фи ма хува ал-Фарйак» как «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком» принадлежит А. Е. Крымскому. Р. ‘Ашур указывает на возможность понимания выражения «ас-сак ‘ала ас-сак» в переносном смысле — как «заплетающихся ног», передающего подтекст и эмоциональный настрой произведения, которое она называет «смешной книгой о грустной жизни»[55]. Но название, найденное А. Е. Крымским, удачно передает общее содержание книги, и потому сохранено в настоящем переводе.

Имя героя представляет собой криптоним, составленный из начала имени автора (Фарис) и окончания его фамилии (Шидйак). Повествователь, излагающий историю жизни героя, остается безымянным. По сути дела, сам автор раздваивается на героя и повествователя. В ипостаси повествователя он выступает как сочинитель книги и биограф ее героя, ал-Фарйака, время от времени передающий слово самому герою или другим персонажам. Порой он оценивает поведение ал-Фарйака с изрядной долей иронии, но чаще восторгается его умом, остроумием, его стихами, хотя подчас и критикует их. А иногда и выражает неудовольствие тем, что вынужден — хотя вовсе не обязан — следовать за своим героем по пятам. В четырех макамах рассказчик носит имя ал-Харис ибн Хисам (несколько видоизмененное имя героя макам ал-Харири) и постоянно восхваляет героя макам, того же ал-Фарйака.

Это раздвоение персонажа местами затрудняет атрибуцию тех или иных высказываний, а иногда и сам автор путается в том, кому именно принадлежат произнесенные слова — по существу, в диалогах повествователя с героем он ведет диалог с самим собой.

Нет четкого ответа на вопросы, зачем это двойничество понадобилось аш-Шидйаку, и каков его генезис. В европейской, конкретно в английской, литературе, тема раздвоения личности появилась в романе Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» как отображение двойственной природы человека, совмещающей в себе добро и зло. Но этот роман был опубликован в 1886 г., т. е. много позже выхода в свет «Шаг за шагом» (1855). Аш-Шидйак уже был знаком с творчеством европейских романтиков, для которых раздвоение поэта, художника было обычным представлением. Но у романтиков — Ламартина и Шатобриана — аш-Шидйака привлекало прежде всего их умение «рисовать картины», создавать художественный образ с помощью колоритных деталей, отображающих индивидуальное восприятие автором окружающего мира, то, чего он тщетно добивался, нанизывая цепочки синонимов. О своем «неумении» рисовать картины автор сожалеет в книге не раз (кн. 1, гл. 14; кн. 4, гл. 3). Но и от «нанизывания» синонимических рядов все же не отказывается, несмотря на то, что постепенно овладевает «франкским» стилем, индивидуальным образным языком. Как не отказывается и от сочинения макам, хотя и сводит их число к минимуму, поскольку их застывшая форма и необходимость подбирать рифмующиеся слова затрудняет точное выражение авторской мысли, «постоянно уводит в сторону»[56]. На взгляд аш-Шидйака, писать садж‘ем даже труднее, чем слагать стихи. Он считает, что «слово само по себе ничего не значит, если в нем не заключена мысль, которая есть второе бытие» (кн. 1, гл. 6). Отношение аш-Шидйака к макаме выражено в словах повествователя: «Сегодня я не смогу спокойно уснуть пока не сочиню макаму» (кн. 1, гл. 13). Представляется, что прием двойничества у аш-Шидйака не западного происхождения, а дань той же макаме. Из нее и перекочевали в его книгу герой — образованный, остроумный, зарабатывающий себе на жизнь литературной деятельностью скиталец, и рассказчик — перемещающийся за героем из страны в страну, из города в город, не имеющий имени друг, сочинитель книги. Родство между ними сомнений не вызывает.

А главный тезис аш-Шидйака, итог его странствований по миру и размышлений о добре и зле тот, что во всем, в любой стране, у любого народа и в любой религии есть и хорошее и дурное. Сравнение стран, городов, обычаев и нравов их жителей было традиционным компонентом арабских сочинений в жанре рихла. Но в сравнении и критике разных вероисповеданий аш-Шидйак явно выходит за рамки традиции. Его непосредственный предшественник ат-Тахтави и даже Мухаммад ал-Мувайлихи, написавший свой «макамный роман» «Рассказ Исы ибн Хишама»[57] на полвека позже аш-Шидйака, признавали достижения европейской науки и культуры, но оставались убежденными мусульманами и не собирались жертвовать своей религиозной идентичностью. Ат-Тахтави выражал свое кредо поговоркой «Вера людей по вере их правителя»[58]. Аш-Шидйак же утверждает, что «Человек принимает лишь ту веру, которая добрее веры, от которой он отказывается» (кн. 1, гл. 19). Он молится «Единственному, кто совершенен!» (кн. 2, гл. 3), неоднократно осуждает аморальное поведение персонажей Ветхого Завета и иронизирует по поводу религиозных обрядов жителей Мальты. Вполне вероятно, что знакомство с протестантским учением о непосредственной связи человека с богом, и, особенно, с американским пресвитерианством, стремящимся к простоте культа, укрепило его равнодушие к обрядовой стороне веры. Он едко высмеивает споры богословов о том, сколько ступенек ведет в рай, какой длины рог дьявола и из чего он сделан. И именует свою работу переводчика библейских текстов «толкованием снов», «прародиной» которых он называет свою страну, имея в виду весь Ближний Восток, где возникли три монотеистические религии. Истоки его рационализма следует, видимо, искать и в судьбе его отца, поддержавшего ливанских друзов в их конфликте с эмиром Шихабом II — в «Шаг за шагом» аш-Шидйак называет этот конфликт не религиозным, а политическим. Знаком он и с рационалистическими идеями средневековых арабских му‘тазилитов, и французских просветителей XVIII в. Дидро и Вольтера[59]. Он встает на путь утверждения «единобожия» как признания того, что Бог един для всех людей, невзирая на разницу вероисповеданий. В начале следующего, XX в., эта мысль получила распространение среди образованной и европеизированной части христиан и мусульман Арабского Востока, чем объясняется и широкая популярность у арабской читающей публики имени и нравственно-религиозного учения Льва Толстого.

Заявляя, что «совершенство лишь у Всевышнего», и подражая стилю средневековых арабских сатириков и парадоксальным суждениям «разумных безумцев» — поэтов-шутов, аш-Шидйак каждое явление, попадающее в поле его зрения, оценивает с двух сторон: чадра плоха, потому что скрывает красоту красавиц, но она хороша тем, что оберегает глаза от созерцания безобразия безобразных; столица Мальты кажется прекрасным городом приезжающим в него с Востока и захудалым — приезжающим с Запада. Хорошо известный в средневековой арабской литературе прием восхваления и поношения одного и того же человека или предмета, переход мадха в хиджа’, он доводит до парадокса, утверждая, что женщина — сплошное зло, и это зло необходимо. А расточая похвалы Египту — могуществу государства, учености ученых, щедрости Мухаммада ‘Али, дешевизне и приятности жизни, красоте и нарядам женщин, — походя замечает, что к уму египтяне относятся как к фитилю, полагая, что чем реже его зажигать, тем дольше он сохранится, а посему гасят ум гашишем (кн. 2, гл. 5). Не говоря уже о непристойных «восхвалениях» египетского правителя, обличающих его как тирана своих подданных.

Автор (в ипостаси повествователя), говоря о своей юности, признается: «Я горевал оттого, что не находил нужных слов для выражения смыслов, и пытался изобрести нечто такое, чего никто до меня еще не изобретал. Я думал, что это будет важно для человечества так же, как те изобретения, которыми сегодня гордится наш век. Я проводил ночи в тоске и отчаянии, моля Бога о помощи» (кн.1, гл. 10).

Это заявление демонстрирует и честолюбие автора, и его веру в значение литературы для каждого человека и для всего человечества. В результате он написал удивительное произведение — гибрид разных литератур и эпох, не вписывающееся в жанровую систему ни арабской средневековой, ни европейской прозы XIX в.

Сам он характеризует свое повествование следующим образом: «в нем ты найдешь и многословие, и отступления, и выражения краткие, но исполненные глубокого смысла, и намеки, и иносказания, и остроты. Возможно, это понравится тому, кто не привык к такому смешению, и даже вызовет восхищение, пробудит дух соперничества и желание подражать подобному стилю. Но предупреждаю, это вряд ли кому удастся. Не стану утверждать, что я первый в мире писатель, избравший этот соблазнительный путь, но вижу, что все сочинители, равнодушные к моим книгам, скованы цепью одного и того же стиля… Впечатление, однако, таково, что знакомый с одним звеном этой цепи знает и все остальные звенья, и сам может считаться ее звеном. Он следует по стопам других и подражает им. Если это так, то знай, что я вырвался из этой цепи — я не ее звено, и не ее последыш. Но я и не бегу впереди, ибо это было бы еще хуже. Я воспринимаю то, что нахожу прекрасным, то, что меня привлекает, и отказываюсь следовать обычаю» (кн. 1, гл. 17).

А. Е. Крымский определил жанр книги как «путевой полуроман». «Путевой», это понятно, ибо «Шаг за шагом» представляет собой описание путешествия длиной почти в целую жизнь. Но почему «полуроман»? Очевидно, именно потому, что роман аш-Шидйака слишком отличается от европейского романа его времени. Многочисленные отвлечения от биографической линии повествования: вставные истории, уходы в научные, или квазинаучные рассуждения, беседы, споры на лингвистические, этические, исторические и другие темы, не несущие сюжетной нагрузки, но нередко превосходящие по объему изложение биографических фактов и событий — все это указывает на традиционность аш-Шидйака по отношению к средневековой арабской литературе, к тем авторам, для которых — как, в частности, для Абу-л-‘Ала ал-Ма‘арри — сюжет служит лишь поводом для рассуждений на разные темы, а правила грамматики — оружием критики оппонентов. Но при этом рассуждения и размышления аш-Шидйака окрашены иронией, зарождающей в читателе сомнение в неколебимости ценностей традиции.

Следуя энциклопедическому принципу составителей арабских кутуб ат-табакат (книг разрядов), аш-Шидйак «классифицирует» все на свете: мужчин и женщин — по характерам, внешности, поведению; типы любви — по степеням; метафоры — по видам и т. п.

Формулируя какой-либо общий, философический, вопрос, автор (в ипостаси повествователя) непременно приводит ответы нескольких людей. В частности, вопрошая, чего на свете больше, добра или зла (в макаме книги первой), обращается за ответом к епископу, школьному учителю, законоведу, поэту и секретарю эмира. Все они затрудняются с ответом или дают нелепые ответы. Единственно «мудрый» ответ: «Жизнь — океан зла, в нем теряется капля добра» дает герой макамы ал-Фарйак. Но его ум и познания никто по достоинству не ценит.

Обсуждаемый завсегдатаями караван-сарая (кн. 1, гл. 9) вопрос о том, кому на свете живется лучше всего, по существу, остается без ответа, так как мнение участника дискуссии, «самого неблагоразумного, но большого шутника», о том, что лучше всего живется бывшей проститутке, заработавшей себе на безбедную старость и замаливающей свои прошлые грехи, подкармливая священников, спорщики даже не желают обсуждать по причине его непристойности.

Напрашивающееся сопоставление с поэмой Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» выявляет коренные различия двух произведений и позиций их авторов. В некрасовской поэме (написанной в 60-е годы XIX в.) спор ведут между собой мужики из самых бедных и захудалых российских деревень, и поэма написана в стиле народного сказа. В ней резко подчеркнуты социальные контрасты, а счастливым назван тот, кто борется за народное счастье. Для аш-Шидйака социальные контрасты явление закономерное и неустранимое (хотя подневольное положение и горькая жизнь сирийского феллаха-землепашца описаны им вполне реалистично). В ходе спора подвыпивших завсегдатаев караван-сарая выясняется, что у любого человека, какое бы место в общественной иерархии он ни занимал, свои радости и свои печали. Такой «общечеловеческий» подход типичен для арабской просветительской идеологии.

Нередко, пользуясь многозначностью глагольных корней и производимых от них слов, аш-Шидйак сознательно играет словами и создает двусмысленности, мешая серьезное со смешным. Или просто шутит, мистифицирует читателя, утверждая, к примеру, что отсутствие в арабском языке «мягкой» буквы и звука «п» стало причиной того, что в арабской любовной лирике к возлюбленной принято обращаться в мужском роде.

Но, несмотря на все иносказания, шутки и парадоксы, он вполне ясно выражает свою позицию по главным вопросам человеческого общежития.

Традиция арабской средневековой литературы не является, однако, единственной, которой следует аш-Шидйак. Об этом свидетельствуют не только приводимые им переводы отрывков из сочинений Ламартина и Шатобриана, но и аллегорическая трактовка истории раскола христианства на католичество и протестантизм. Она явно подсказана мотивами борьбы «папоманов» с «папефигами» в «Гаргантюа и Пантагрюэле» (XVI в.) и многолетних войн в Лилипутии между сторонниками разбивания вареного яйца с тупого конца и приверженцами разбивания его с острого конца в «Путешествиях Гулливера» (XVIII в.). О том, что он читал Рабле и Свифта, аш-Шидйак признается в «Шаг за шагом» (кн. 4, гл. 11), особо подчеркивая, что названные писатели смеялись над церковью, будучи сами священнослужителями. Оправдывая свои «непристойности», он ссылается и на Лоренса Стерна (Laurence Sterne, 1713—1768), и на Джона Клиленда (John Cleland, 1709—1789), написавшего роман «Фанни Хилл, или Мемуары женщины для утех» («Fanny Hill or, Memoirs of a Woman of Pleasure», 1747—1748), «непристойностью превосходящий все написанное Ибн Хаджжаджем, Ибн аби ‘Атиком и Сари‘ ад-дила’»[60] (кн. 4, гл. 11). Это сопоставление позволяет утверждать, что Рабле и Свифт были выбраны не случайно, аш-Шидйак воспользовался их художественными средствами для критики клерикалов, будучи уже знаком с творчеством арабских средневековых сатириков. И он сочиняет собственную аллегорическую версию раскола христианской церкви — торгово-рыночную.

Аш-Шидйак жил в Париже и в Лондоне в период расцвета европейского романа, когда творили Гюго, Бальзак, Флобер, Альфонс Доде, братья Гонкур, Диккенс, сестры Бронте и другие выдающиеся и великие романисты, когда шла напряженная борьба между приверженцами разных направлений в искусстве и в литературе, романтизм отступал под натиском реализма, и уже появились провозвестники будущих модернистских течений в литературе. Тем не менее из множества французских и английских авторов предшествующих и современной ему эпох он выбирает именно тех, кто нужен ему, чей художественный язык отвечает потребностям обновления его, арабской, литературы, находившейся в то время на начальном этапе трансформации литературы средневекового типа в новую и современную. Проблемы, волновавшие европейских реалистов, еще не занимали арабских литераторов.

Он обращается к Рабле и Свифту, к Ламартину и Шатобриану. Но наиболее привлекательным для него оказывается англичанин Лоренс Стерн, а именно, его роман «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» («Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman»).

Роман мог привлечь аш-Шидйака близостью его поэтики основному принципу арабской литературы адаба[61] — «наставлять, развлекая», юмором, нередко переходящим в сатиру, и, одновременно, новой для арабского литератора структурой повествования — постоянной живой беседой повествователя с читателями. А возбудить особый, личный интерес к этому роману мог присутствующий в нем эпизод чтения капралом Тримом протестантской проповеди, в которой рассказывается об ужасах инквизиции. Капрал читает ее вслух и плачет, потому что его собственный брат уже четырнадцать лет томится в тюрьмах инквизиции.

Стерн постоянно ссылается на научные — медицинские, юридические, философские, грамматические и др. — сочинения древнегреческих «мудрецов» и европейских средневековых и современных ему авторов, то и дело вставляет в текст латинские и французские слова и фразы. То же делает и аш-Шидйак, ссылаясь на средневековых арабских грамматиков и лингвистов и выискивая слова в толковых словарях XIII—XIV вв. Для того и другого очень важна научная сторона их работы: демонстрации энциклопедичности своих познаний автором придается не меньшее значение, чем стороне литературной, художественной. Вместе с тем научная терминология и наукообразные рассуждения используются и для создания комического и сатирического эффекта, а иногда и для высказывания принципиально важных мнений автора. Так, утверждая, что грамматика — фундамент всех наук, аш-Шидйак (в ипостаси повествователя) сообщает, что раньше сомневался в бессмертии души, но, убедившись, что у грамматики было начало, но нет конца, сомневаться перестал (кн. 1, гл. 11).

У Стерна аш-Шидйак позаимствовал очень многие мотивы, художественные приемы и мелкие детали. Назовем лишь некоторые из них. Перечисление видов метафор (у Стерна — видов аргументов) и их названий, якобы научных, а на самом деле вымышленных. Стерн выдает за подлинные «латинские» названия таких аргументов, как argumentum fistulatorium («свистательный довод» (лат.)), argumentum baculinum («довод при помощи кошелька» (лат.)), argumentum ad crumenam («палочный довод» (лат.)) (т. 1, гл. 21)[62] и т. п. Аш-Шидйак приводит длинный список метафор, якобы существующих в арабской литературе, на самом деле представляющий собой «серию вымышленных и странно звучащих терминов, основанных на звукоподражании или на сомнительных, единично встречающихся в средневековой поэзии разговорных выражениях»[63]. Сходны рассуждения обоих писателей о роли матери в рождении ребенка и о том, можно ли считать мать родственницей своего сына. Много сходного в описаниях способов лечения пациентов безграмотными врачами — у Стерна приема родов у матери Тристрама безграмотным акушером, у аш-Шидйака — лечения врачом-европейцем хаваги-поэта из христиан в Каире (хотя в данном случае аш-Шидйак мог вдохновиться и описанием бесчеловечных методов лечения, к которым прибегают врачи у Свифта — в главе V путешествия Гулливера в Лапутию и в главе VI путешествия к гуингнам). Аналогичны темы грамматических споров о спряжении глаголов, склонении имен существительных, употреблении частиц и т. п.

К числу заимствований из «Тристрама Шенди» относятся и ответы в книге аш-Шидйака на вопрос о способах определения, «чего в жизни человека больше, добра или зла» (кн. 1, гл. 13). У Стерна отвечающий на подобный вопрос литературный критик определяет, что книга плоха, по ее перекошенной обложке (т. 3, гл. XII): «And what of this new book the whole world makes such a rout about? — Oh! ’tis out of all plumb, my Lord, — quite an irregular thing! — not one of the angles at the four corners was a right angle. — I had my rule and compasses, &c. my Lord, in my pocket. — Excellent critic!» («А что вы скажете об этой новой книге, которая производит столько шума везде? — Ах, милорд, она вся перекошена, — вне всяких правил! — ни один из ее четырех углов нельзя назвать прямым. — У меня были в кармане линейка, и циркуль, милорд. — Замечательный критик!»).

Характеризуя свое сочинение, Стерн пишет (т. 1, гл. XXII): «‹…› The machinery of my work is of a species by itself; two contrary motions are introduced into it, and reconciled, which were thought to be at variance with each other. In a word, my work is digressive, and it is progressive too, — and at the same time» («‹…› Вся внутренняя механика моего произведения очень своеобразна: в нем согласно действуют два противоположных движения, считавшихся до сих пор несовместимыми. Словом, произведение мое отступательное, но и поступательное в одно и то же время»).

«Отступательность и поступательность» свойственны и роману аш-Шидйака: он хочет сохранить, вернуть к жизни прежние ценности языка и литературы и ратует за овладение новыми знаниями, за новое ви́дение жизни, использует лексику XIII—XIV вв. и недавно образованные неологизмы, сожалеет о своем неумении «рисовать картины» и не может отказаться от синонимических рядов и от сочинения макам, описывает осла в традиционном «арабском» и в современном «франкском» стиле и т. п.

У Стерна есть описание коня священника Йорика (т. 1, гл. Х): «a lean, sorry, jack-ass of a horse, value about one pound fifteen shillings; who, to shorten all description of him, was full brother to Rosinante» («Тощий жалкий одер, стоивший не больше одного фунта пятнадцати шиллингов, вылитый брат Росинанта»).

У самого Йорика (вставной рассказ о его жизни и суждениях занимает две главы) «приплюснутый / к лицу моему / нос» («my nose / squeez’d as fat / to my face») (т. 1, гл. XV), ассоциируется с «огромным носом» католического священника из вставной истории, занимающей также две главы в «Шаг за шагом» (т. 1, гл. 15). А упоминание о Росинанте выводит на тех предшественников, сочинениями которых вдохновлялся Стерн. К тому же и сам Стерн далее клянется «прахом моего дорогого Рабле и еще более дорогого Сервантеса» («by the ashes of my dear Rabelais, and dearer Cervantes») (т. 3, гл. XIX). А эпизод единоборства между Гимнастом и капитаном Трипе (кн. 1, гл. XXXV) — «почти дословная выписка из Рабле»[64].

При этом все заимствования из Стерна, описывающего жизнь почтенного английского семейства в XVIII в., адаптируются аш-Шидйаком к арабским реалиям, к арабской науке и культуре и к собственному опыту жизни на Востоке и в Европе.

Аш-Шидйак прекрасно сознает устарелость прославленной арабской грамматики, оттеснившей, заменившей собой другие, в том числе очень важные и нужные, науки. Вслед за Абу-л-‘Ала ал-Ма‘арри, выражавшего сожаление по поводу того, что филологи тратят драгоценное время на мелочный спор о том, Зайд ли ударил ‘Амра или ‘Амр Зайда[65], аш-Шидйак грустно шутит, что тысячу двести лет спустя — имея в виду время существования арабской грамматики — «Зайд пережевывает то, что сказал ‘Амр, а ‘Амр не может проглотить сказанное Зайдом». Он высмеивает архаичность и пустословие средневековой риторики, подражание ей то и дело переходит у него в пародирование. Но при этом аш-Шидйак не может не продемонстрировать свой «высший пилотаж» в сочинении разнообразных прозаических и стихотворных текстов в «арабском стиле». Не только ради того, чтобы опровергнуть расхожее утверждение мусульманских улемов: «арабский язык не может быть охристианен». И не только из соперничества с Насифом ал-Йазиджи, «харириевский» стиль макам которого приводил в восторг и христиан и мусульман. Он просто любит «наш благородный и прекрасный» — как он постоянно, искренне, но и с усмешкой, его называет — арабский язык и наслаждается, перебирая его сокровища, черпая из океана лексики все новые и новые перлы и собирая их в ожерелья. Он верит в неограниченные возможности арабского языка, в его способность выразить все смыслы окружающей жизни, в том числе и передать — как это делают европейские романтики — индивидуальное образное авторское ви́дение мира. И не упоминает о создателях европейского реалистического романа.

Заявление аш-Шидйака о том, что у арабов намного больше поэтов, чем у европейцев, и они превосходят всех европейских (кн. 4, гл. 8), следует, скорее всего, воспринимать как шутку, такую же, как и его утверждение, что Шекспир был арабом и звали его Шейх Зубайр[66].

Подобно своему предшественнику Рифа‘а ат-Тахтави, аш-Шидйак, внедряя новое в сознание арабских читателей, опирается на традицию. Но выбирает из традиции не то, что ат-Тахтави. Хотя, живя в Каире, изучает с улемами те же средневековые труды, которые упоминает в своем «Описании Парижа» (1834) ат-Тахтави, в частности, трактат о логике ‘Абдаррахмана ал-Ахдари (XVI в.), и пользуется тем же толковым словарем ал-Фирузабади. Но Рифа‘а ищет в словаре нужные ему знания — названия и местоположение географических пунктов, сведения (которые он считает историческими) об Александре Македонском, а аш-Шидйак — вышедшие из употребления слова, которые он возвращает в литературный обиход с целью обогащения современного арабского языка. Но при этом от чтения средневековых научных трудов с некими шейхами Ахмадом, Мухаммадом, Махмудом и Мустафой у него заболевают то глаза, то живот, то начинается чесотка.

Для ат-Тахтави (который не имел намерения создавать художественное произведение) традиция воплощается в тех научных трудах, преимущественно позднего средневековья, которые преподавались в его время в ал-Азхаре, и в стихах известных ему арабских поэтов, принадлежащих к разным эпохам и школам. Он выбирает из широкого репертуара поэтических мотивов (ма‘ани) аргументы, способные подтвердить его собственное — как мусульманина и просвещенного египтянина своего времени — ви́дение истории и современных политических и этических проблем. Аш-Шидйак постоянно вводит в текст, наряду с цитированием великих поэтов прошлого, собственные стихи, темы которых подсказаны его личным опытом и перипетиями его жизни, а критикуя современное общество и его нравственные устои, ориентируется как на излюбленное художественное средство на парадоксы «разумных безумцев» и на «ши‘р ал-муджун» — «непристойные» сатирические стихи, создававшиеся арабскими поэтами, начиная еще с доисламских времен и получившие особое распространение в аббасидскую эпоху вместе с распространением ал-ханат, винных лавок. Некоторые арабские критики включали в разряд «непристойных» и ал-хамриййат (винные стихи), но другие относили их к ши‘р ал-муфаккирин (поэзии мыслящих). Живя в Англии, аш-Шидйак сочиняет и стихи, в которых присутствуют шутливые мотивы и образы английской поэзии того времени.

В этом контексте становится понятным не совсем объяснимое, на первый взгляд, появление в начале «Шаг за шагом» главы «Разные анекдоты» (кн. 1, гл. 3), не имеющей прямого отношения к содержанию произведения: она определяет стилистический, сатирически-парадоксальный вектор романа, служит своего рода подсказкой читателю, которому, как заметил в свое время автор «Тристрама Шенди», «во время чтения надо шевелить мозгами»: («Мне бы хотелось, чтобы этот пример возымел свое действие — и чтобы все добрые люди, как мужского, так и женского пола, почерпнули отсюда урок, что во время чтения надо шевелить мозгами») («I wish it may have its effects;— and that all good people, both male and female, from her example, may be taught to think as well as read», т. 1, гл. 20).

Во Вступлении к «Шаг за шагом» автор провозглашает две главные цели своей книги: во-первых, познакомить читателя с диковинками (гара’иб) и редкостными оборотами (навадир) арабского языка; во-вторых, воспеть женщин, показать все их достоинства и недостатки. Реализует он эти цели с поистине энциклопедической широтой: богатство арабского лексикона, обилие синонимов или трудно различимых по смыслу лексем, многозначность исходных корней, пышность риторических оборотов, красочность идиом представлены во всей возможной полноте.

В предисловии к первому изданию книги (1855) аш-Шидйак буквально умоляет будущих издателей не убирать из нее длиннейшие ряды синонимов: они имеют для него принципиальное значение как доказательство богатства арабского языка, фиксировавшего мельчайшие различия в явлениях и объектах окружающей действительности и закреплявшего их в слове. Просьба его все же не была выполнена в пятом, бейрутском, издании «Шаг за шагом» (1982), что объясняется не неуважением к автору (издатели высоко его ценят), но изменением жизни, отмиранием понятий вместе с отмиранием явлений и прежних условий и форм быта, обновлением поэтики, языка литературы и художественного вкуса читателей.

Воспевание женщин выливается в «Шаг за шагом» в подробнейшее описание внешности, поведения, нарядов, семейных, в том числе, интимных, отношений, общественного положения, прав или их отсутствия не только у арабских женщин, но и у женщин всех стран, в которых ему довелось жить. Все это подается с точки зрения сначала юноши, холостяка, а потом влюбленного, жениха, семейного человека, а также и с точки зрения самой женщины — наблюдательной и острой на язык супруги героя ал-Фарйакиййи.

Конечным же результатом осуществления этих заявленных целей — лингвистической и эмоционально-социально-этической — оказывается выражение и отстаивание новых и смелых для его времени мыслей о человеке, обществе, положении в нем женщины, религиях, вере, свободе личности. В защиту прав женщин аш-Шидйак выступил почти за полвека до именуемого «освободителем женщин» Касима Амина, египтянина, автора книг «Освобождение женщины» («Тахрир ал-мар’а», 1899) и «Новая женщина» («Ал-Мар’а ал-джадида», 1901). Он высказывается (в ипостаси героя макамы книги второй) за право женщин на развод по обоюдному согласию супругов. Даже повествователь — его биограф и друг — отвергает это предложение, считая его несерьезным и неосуществимым. Те права, которые аш-Шидйак — от лица героя или его супруги — предлагал предоставить женщинам (выбор мужа, развод, работа, общение с мужчинами) были востребованы феминистками лишь спустя десятилетия.

Темперамент автора-просветителя дает себя знать с первой же страницы. Аш-Шидйак (в ипостаси автора-повествователя) уже предвидит те претензии, которые могут быть предъявлены его сочинению с разных сторон, и загодя парирует их, обвиняя своих потенциальных критиков, в первую очередь клерикалов во главе с высшими маронитскими иерархами, в нежелании понять истинную цель его труда и оценить его по справедливости. При этом он утверждает, что не ставил перед собой задачи быть красноречивым, так как главной его целью было точно выразить свои мысли, а посему он «и не думал» о знаменитых филологах, грамматистах и стилистах арабского средневековья. Однако тут он явно лукавит: само перечисление их имен и рассказываемые далее анекдоты об изучении ими тонкостей арабской грамматики опровергают это утверждение. Автор, несомненно, уже был знаком с их трудами. И вся тщательно продуманная архитектоника его сочинения подсказана знанием сочинений средневековых арабских авторов: в нем четыре книги, каждая состоит из двадцати глав, тринадцатая глава каждой книги написана в форме макамы. Цифра 13 выбрана явно с намеком, если учитывать все сказанное автором о его отношении к макаме. Но объяснение этому выбору дается принципиально бессмысленное: «потому что она (глава 13-я. — В. К.) длиннее 12-й и короче 14-й» (кн. 1, гл. 13). Аш-Шидйак перемежает длинные главы короткими под разными предлогами: повествователю требуется отдых, следует оставить супругов с глазу на глаз и т. п. На самом деле этот прием также заимствован у Л. Стерна, в романе которого «Тристрам Шенди» есть и маленькие главки, всего по нескольку строк, есть страница, остающаяся пустой, и зачерненная, «траурная» страница.

Но аш-Шидйак следует и традиции тех авторов арабской литературы адаба, которые видели свою задачу в том, чтобы как можно полнее раскрыть тему своего сочинения в форме антологии рассказов, преданий или анекдотов, как это делает, к примеру, ал-Джахиз в «Книге о скупых» (IX в.) или Ибн ‘Абд Раббих, описывающий в «Редкостном ожерелье» (X в.) все типы любви, или Абу-л-Фарадж ал-Исфахани в «Книге песен» (X в.). При этом описания событий жизни героя и его действий у аш-Шидйака иногда более лаконичны и занимают меньше места, чем размышления, рассуждения и поучения повествователя, что тоже характерно для «высокой» арабской литературы средневековья и отличает ее от «низкой» народной словесности того же периода — сказок «Тысячи и одной ночи» и романов-сир[67], повествующих о деяниях и подвигах легендарных героев. Но после каждого отступления автор повествования неизменно возвращается к биографии героя.

Просветительский «учительный» стиль, постоянное общение с читателем свойственны и Рифа‘а ат-Тахтави в его «Описании Парижа». Но у него этот стиль намного ближе к нормативной дидактике, ограничивающей выражение субъективных, индивидуальных чувств автора. Ат-Тахтави первым из арабских литераторов обращается к выходящей в XIX в. на первый план в арабском общественном сознании проблеме Восток — Запад. Он рассматривает ее в аспекте межгосударственных и религиозно-культурных отношений, выражает тревогу за будущее всех мусульман и своей «уммы» — формирующейся египетской нации, и призывает читателя, т. е. всех читателей, учиться у европейцев и активно работать на благо Египта и всех мусульман. Как личность ат-Тахтави предстает в своей книге искателем и передатчиком полезных знаний и патриотом родной страны, преисполненным восхищением перед Мухаммадом ‘Али — «Благодетелем», заботящемся о ее «возрождении»[68]. Ал-Мувайлихи в «Рассказе Исы ибн Хишама» — уже в начале XX в. — подчеркивает свою объективность в высокой оценке технических и научных достижений европейцев, но настаивает на «осторожности» в восприятии их «светских наук» во избежание опасности «отвлечься от наук шариата», не суметь нащупать «верную середину» и «оказаться в стане противников религии»[69]. Слово «умма» одно из самых повторяемых в его тексте, то в его исходном значении «мусульманская община», то в новом, лишь входящем в обиход — «египетская нация». Аш-Шидйак, проживший долгие годы на Западе, разумеется, любит свою родину и завещал похоронить себя в Ливане, однако понятие «умма» не встречается в его книге ни разу. Скорее всего потому что в его время в странах аш-Шама еще не получил активного развития процесс формирования наций, и они не обладали своей государственностью[70].

Аш-Шидйак рассматривает ту же проблему Восток — Запад на другом уровне — не режимов правления и не религиозных верований, а взаимоотношений двух различных по укладу жизни и образу мышления миров, т. е. на уровне отдельного человека, можно сказать, исторически сложившегося типа. В чем-то жители Запада и Востока схожи, одинаковы, но в чем-то другом они антиподы — иначе смотрят на вещи, иначе ведут себя в обществе, иначе относятся к женщине. Положение женщины, которая «всем заправляет» — первое, самое сильное впечатление от Франции, абсолютно одинаковое у аш-Шидйака и у ат-Тахтави.

Аш-Шидйак описывает Париж и Лондон, повседневный быт и нравы французов и англичан с позиции очевидца, частного человека, нередко апеллирует к европейской истории, и сравнивает нормы их жизни с не менее едко критикуемыми им нормами жизни — схожими у мусульман и христиан — жителей стран Арабского Востока. При этом он руководствуется собственными чувствами любящего мужа и отца, и вместе с тем убежденного сторонника просвещения[71]. Следует, правда, отметить, что англичанам аш-Шидйак все же отдает предпочтение перед французами. Об англичанах он пишет: «Их похвальные качества перевешивают на чаше весов их недостатки. Совершенен же только Господь Всевышний. Другие франкские народы не обладают упомянутыми достоинствами, ибо они лукавы, нескромны и коварны, языки у них длинные, а руки короткие. Они не столь разумны и честны, как англичане, и не столь приветливы и щедры, как мы» (кн. 4, гл. 11).

На родине аш-Шидйак остро ощущал свое интеллектуальное превосходство над большинством окружающих, и его смолоду уязвляло то, что люди, которые «едва умеют поставить свою подпись» (кн. 1, гл. 5), занимают в общественной иерархии более высокие места, чем люди образованные. В Европе его чувство собственного достоинства подвергается тем большим испытаниям, что он живет тут в качестве частного лица, и его восточное платье, манеры, стиль поведения, случается, вызывают насмешки и неприязнь. Поэтому его суждения о нравах и поведении англичан и французов, их отношении к чужестранцам более глубоки и более критичны, нежели суждения ат-Тахтави и даже ал-Мувайлихи, которые, к тому же, гораздо чаще, чем он, черпали свои сведения о Париже из газет и других письменных источников. Он сознает себя арабом, человеком Востока, многим отличающимся от европейцев, но требует к себе уважения как к личности. В главе 1-й книги 3-й — центральной части «Шаг за шагом», выражающей квинтэссенцию его взглядов на мир и человека, — он обращается к жителям Запада с призывом: «Так пусть же светлоголовый пожмет руку черноголовому, а носящий шляпу — носящему закрученную чалму, и пусть каждый из них докажет своему брату искренность своей дружбы и сдержит свои обещания. А если вы придете к согласию по поводу Божиих созданий, то не будет у вас разногласий и относительно Создателя. Он Господь живущих и на Западе и на Востоке. И он желает, чтобы восточный человек, с которым вы породнились, поехав на Запад, был встречен вашими родными как родной».

Аш-Шидйак обладает удивительной для своего времени степенью свободы мысли, и стиль его отличает эмоциональная, сугубо личностная интонация. Автор не только постоянно полемизирует с виртуальными оппонентами, убеждает будущего читателя в своей правоте, приводя многочисленные доводы, но и горячо выражает обуревающие его чувства любви к женщине, становящейся его женой, чувства ревности, обиды, горя, и — надо отдать ему должное — не раз высказывается самокритично, не скрывает своих человеческих слабостей, осуждает свои заблуждения и даже признает завышенность своей самооценки как поэта. Иногда критикует себя иносказательно, камуфлирует самокритику под похвалу себе. Так, размышляя о своем будущем браке (по сути, это его внутренний монолог), он выражает надежду, что его брак, в отличие от большинства браков, окажется счастливым, так как у него самого практически нет недостатков, «а если и есть кое-какие недостатки во внешности, то они искупаются прекрасным характером». Однако в его размышлениях присутствуют явственные обертоны: «Мы будем во всем согласны. И она будет хотеть того же, чего хочу и я… Я буду есть то, что она приготовит, не стану указывать ей, как одеваться и как спать, при условии, что она будет спать у меня под боком, а носить то, что приличествует и ей, и мне… С нею я буду экономить ежедневно по меньшей мере дирхем, половину которого потрачу на утреннее посещение бани, а вторую оставлю себе — а это целое богатство… Я докажу ей, что я выше ее, очень нужен ей, и, что она должна мне подчиняться» (кн. 3, гл. 2).

Вместе с тем по прошествии многих лет совместной жизни ал-Фарйакиййа признается мужу: «Ты, я вижу, уважаешь женщин, не умаляешь их прав» (кн. 3, гл. 11).

Подобного углубления во внутренний мир человека нет ни у ат-Тахтави, ни у ал-Мувайлихи.

Постоянное общение, живая беседа с разными читателями, скорее всего, подсказаны чтением «Тристрама Шенди», где повествователь, никак не обосновывая смену собеседника, обращается то к джентльмену, то к даме, то к критику, то к Евгению, Гарри, Вашему преподобию, Вашей милости, к «моей милой Дженни». У аш-Шидйака непрерывный диалог возникает на основе раздвоения личности автора на героя и повествователя, постоянно общающихся между собой, разрастается в широкий круг общения и становится одним из главных средств самовыражения и в то же время варьирования стиля и синтаксических форм речи. В зависимости от того, к кому он обращается, его тон меняется от жестко обвинительного до доверительного. Он урезонивает «армию клириков», возражает на замечания потенциального читателя по поводу отдельных выражений или слов, объясняет ему свои дальнейшие намерения, спрашивает, согласен ли он с ним, сумел ли он убедить его, просит разрешения отдохнуть либо перейти к следующей главе. Вопрошает читателя, справедливо ли унижать людей ради рифмы и игры словами (и тут же унижает — рифмует: «католикос-задери нос» и т. д.). Умоляет женщин, о которых высказался неодобрительно, простить его. Обращается к арабам, к европейцам, к читателям, настроенным к нему сочувственно, и к тем, кто может «кинуть его книгу в огонь», и соответственно разнообразит построение фраз в стиле живой беседы — вопросов, ответов, обличений, сомнений, возражений, призывов, подшучиваний, насмешки, отповеди, поношений. То советует приезжающим во Францию не селиться в гостиницах для англичан, а приезжающим в Англию — в гостиницах для французов, намекая на взаимную неприязнь этих двух народов, то учит жену, как вести себя в гостях у англичан. Его свободно льющийся, гибкий язык способен, невзирая на архаичную лексику, выразить все нюансы его чувств. Это видно и из разговоров героя с женой. Вначале, сразу после женитьбы, их диалоги напоминают скорее научные прения (муназара): ал-Фарйак на примерах из истории и лингвистики просвещает невежественную и наивную, но бойкую на язык и быстро схватывающую новые знания молодую супругу. Чем ближе к концу, тем более эти разговоры становятся похожи на обычный житейский диалог (хивар) — муж и жена обмениваются своими личными мнениями о европейских знакомых и европейских порядках, пререкаются и подшучивают друг над другом. А касыда-плач по умершему двухлетнему сыну проникнута такой глубокой и искренней болью, которая исключает всякий намек на традиционную риторику.

Этот широкий круг общения автора с читателем, его открытость к диалогу, свобода и откровенность в выражении своих мыслей и чувств, зачатки психологизма — совершенно новое явление в арабской литературе XIX в., которое позволяет отдать аш-Шидйаку пальму первенства как зачинателю современного арабского романа.

Героиня романа, супруга героя, носит имя ал-Фарйакиййа. Она наделена сильным характером (добиваясь от родственников согласия на брак с ал-Фарйаком, «показала себя прекрасной спорщицей и великолепным бойцом»), живым умом и врожденным даром слова.

На мой взгляд, можно провести параллель между ал-Фарйакиййей и героем «Рассказа Исы ибн Хишама» Мухаммада ал-Мувайлихи пашой ал-Маникли. Паша, живший и занимавший высокую должность при Мухаммаде ‘Али, воскресает и восстает из могилы полвека спустя. Он наивен, так как ничего не знает о кардинальных переменах, произошедших за этот период в Египте. Но быстро просвещается, утрачивает свой гонор, и из гордого паши, которому не писаны никакие законы, превращается в философа, спокойно наблюдающего за происходящим вокруг и ничему не удивляющегося. Ал-Фарйакиййа столь же наивна, поскольку выросла в четырех стенах, ничего не зная об окружающем мире. Однако благодаря природному уму, бойкому характеру и опыту жизни на Западе быстро просвещается до такой степени, что даже намеревается продиктовать мужу книгу о правах женщин. Ей отводится в романе роль не только главной защитницы прав женщин, но и социального критика: наблюдая существующие в Англии порядки, она обличает общественное неравенство, пренебрежительное отношение верхов к низам, хозяев к слугам: «Как же неправильно устроен мир! Тысяча, а то и две тысячи человек страдают ради того, чтобы был счастлив один» (кн. 4, гл. 12).

Ал-Фарйакиййа пережила настоящее потрясение, впервые увидев на Мальте танцующих в обнимку мужчин и женщин. Она ехала в Лондон с великой радостью и надеждой, как в землю обетованную. А в конце книги рвется поскорее уехать из Европы, проклиная ее землю, воду и воздух. Как и ее муж, она не нашла там своего места, не ощутила себя своей среди европейцев.

Оба персонажа — ал-Фарйакиййа и паша ал-Маникли — порождены своим временем, тем периодом в жизни стран Ближнего Востока, когда столкновение с колониальной экспансией европейских держав и близкое знакомство с развитой западной наукой и культурой стимулировало серьезные изменения в арабском общественном сознании. Не случайно Мухаммад ал-Мувайлихи добавил в название своего сочинения «Рассказ Исы ибн Хишама» второй заголовок «Период времени».

В главе 12 книги 3 «Шаг за шагом» рассказывается о душевных муках, которые испытывал ал-Фарйак во время поездки с главой «толковальни» в Сирию из-за сомнений в верности ему оставшейся на Мальте жены и о радости встречи с ней по возвращении. По этому поводу ‘И. ас-Сулх замечает: «Как он лгал!». Он ссылается на письмо Фариса брату Таннусу, написанное по возвращении — но не из Сирии, а из Лондона, в 1846 г., — в котором аш-Шидйак писал, что, едва войдя в дом, он «почувствовал запах измены», так как застал у жены молодого красивого мужчину — кроме них никого в доме не было — и у него «забилось сердце, забурлила кровь и задрожали руки, а жена явно лгала и что-то лепетала в свое оправдание»[72]. Больше нигде и никогда аш-Шидйак в своей переписке об этом не упоминает.

В «Шаг за шагом» этот инцидент перенесен на другое время (поездка в Ливан) и описан только как вероятность измены, как плод воспаленного воображения героя. Имела ли она место в действительности, остается неизвестным. Аш-Шидйак был слишком самолюбив, чтобы предавать гласности свои семейные неурядицы и пережитые унижения, что заметно в книге и по его манере рассказывать о своих отношениях с европейскими ориенталистами.

Как утверждает А. Г. Карам, приехав в Лондон в 1848 г., аш-Шидйак развелся с женой и женился на англичанке[73]. Версия о разводе не подтверждается главами «Шаг за шагом», в которых повествуется о семейной жизни аш-Шидйака в Лондоне и в Париже, его письмом М. Хазнадару от 6 мая 1853 г., а также четырьмя касыдами, «Написанными в разлуке» («Ал-Фиракиййат»), после отъезда ал-Фарйакиййи в Стамбул, в которых аш-Шидйак говорит о своей любви к жене и сыну и о своей тоске по ним.

Невозможно установить, насколько созданный аш-Шидйаком образ ал-Фарйакиййи соотносится с реальной женщиной. По мнению Р. ‘Ашур, ал-Фарйакиййа олицетворяет собой арабскую женщину, такую, какой хотел бы видеть ее аш-Шидйак, женщину, равную мужчине. В сцене из кн. 4, гл. 9, где ал-Фарйак приглашает ал-Фарйакиййю выйти из своей комнаты и присоединиться к его разговору с гостем-мужчиной, Р. ‘Ашур усматривает призыв автора к выходу арабской женщины из затворничества, в котором она пребывала долгие столетия[74]. Несомненно, однако, что многие описанные в книге эпизоды жизни супругов в Лондоне и в Париже действительно имели место. В любом случае именно присутствие героини — «лакомого кусочка», любимой, кокетливой, деятельной и красноречивой жены, нередко дающей мужу дельные советы и постоянно им ревнуемой — основной компонент повествования, позволяющий назвать книгу романом.

Помимо главных в «Шаг за шагом» много второстепенных персонажей. Одни лишь кратко упоминаются, истории других излагаются в отступлениях от биографического стержня повествования, им отводится целая глава, а то и две. Некоторые названы их настоящими именами, другим даны прозвища, третьи остаются безымянными. Но все они — или большинство из них — не вымышленные лица и имеют реальных прототипов, людей, с которыми аш-Шидйака сводила жизнь, и которых он в той или иной мере художественно преображает — вплоть до гротеска — соответственно своему отношению к каждому. И в каждой истории автор выступает в качестве действующего лица или свидетеля происходящего.

В арабской традиции — начиная с «Калилы и Димны» — сборник антологического типа нередко имел рамочную структуру, т. е. рассказчик выводился за рамки рассказываемых им историй, притч, анекдотов и т. п., не принимал в них участия. В книге аш-Шидйака компоненты произведения поменялись местами: стержневая функциональная роль принадлежит автобиографическому повествованию, а «обрамляющие» истории его дополняют и расширяют. Истории, ответвляющиеся от автобиографической линии повествования, объединены в своего рода антологию — если не рассказов, то более или менее близких к рассказу прозаических отрывков, в которых критике и осмеянию подвергаются многие лица и явления жизни как на Востоке, так и на Западе.

Книга завершается двумя послесловиями. Первое занимает одну страницу и начинается фразой: «Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного». Второе — всего три строки — именуется «Хатима» («Заключение»).

Первое написано на египетском диалекте и представляет собой обращение к иерархам разных конфессий и к представителям четырех европейских наций. Автор просит их не спешить сжигать его книгу, а перечитать ее и, возможно, найти в ней что-то хорошее. Это послесловие вызывает ряд вопросов.

Почему, написав всю книгу на литературном арабском языке, аш-Шидйак выбрал для заключения разговорный, но не сирийский, а египетский язык? Испытывал ли он особые чувства к Египту, с которым его связывали добрые воспоминания и дружеские отношения со многими людьми? Или не устоял перед обаянием египетского разговорного языка, богатого, выразительного, музыкального? Или хотел лишний раз щегольнуть широтой своих познаний?

Кто эти люди, к которым обращается аш-Шидйак? Очевидно, мистер, мсье, герр и синьор это иностранные миссионеры, те которые заказывали ему переводы, в том числе и перевод «Естественной истории животных» Бюффона, и решали вопрос об их публикации. Теперь же он сам написал книгу, но не о животных, а о людях, сынах Адама, и они не обязаны ее печатать, так как она вызывает их гнев. Да, они, высокомерные и невежественные, и не поймут ее!

Шейх Мухаммад, вероятно, олицетворяет собой тех улемов ал-Азхара, с которыми аш-Шидйак изучал труды средневековых арабских ученых. И этот умный, проницательный шейх читал не только богословские книги, но и книги адаба, знает, что в каждой из них есть непристойности и что богословием непристойности не возбраняются. Значит, он должен простить его, аш-Шидйака, тем более, что они сейчас «в мире» (намек на предстоящий — или уже свершившийся? — переход в ислам)[75].

В коротеньком «Заключении» аш-Шидйак уведомляет читателей, что вторая часть книги об ал-Фарйаке последует после того, как автор будет, «по милости и великодушию Аллаха», побит камнями или распят. Похоже, он не надеется на благосклонное отношение к нему мусульманских духовных лиц. И все же бросает им вызов.

В биографии Ахмада Фариса аш-Шидйака остается еще немало непроясненных моментов. Еще больше загадок — иносказаний, намеков, метафор, требующих истолкования или уточнения, остается в «Шаг за шагом». Сейчас уже все исследователи арабской литературы в арабских странах и на Западе согласны в том, что аш-Шидйак является одной из крупнейших фигур арабской литературы ХIX в. Не вызывает прежнего возмущения и его «ренегатство», которое оправдывают в первую очередь жестоким поведением маронитского духовенства. В то же время нельзя полностью согласиться с мнением А. Г. Карама, который, признавая аш-Шидйака «одним из самых выдающихся представителей арабской литературы XIX века», пишет: «Ни одна вера его не удовлетворила, он оставался скептиком, циником, реалистом и материалистом, стремящимся к славе и удовольствиям»[76]. Так ли это? Не слишком ли «спрямлена» и упрощена эта характеристика? Не правильнее ли было бы сказать, что аш-Шидйак стремился занять место, достойное его знаний и дарований, и добивался этого неустанными трудами? Он стремился к свободе и самостоятельности, но всегда был вынужден искать себе покровителей. Он писал льстивые панегирики сильным мира сего, но в его время не было арабского поэта, который бы таковых не писал — и египтяне, и сирийцы, и ливанцы сочиняли панегирические касыды не только турецкому султану, но и французскому императору Наполеону III, и английской королеве Виктории. Это входило в традиционный кодекс «вежества». И вряд ли аш-Шидйак был атеистом, скорее его отличало равнодушие к внешним, формальным религиозным различиям при сохранении веры как общечеловеческого высшего нравственного закона, о чем он неоднократно говорит в «Шаг за шагом».

«Шаг за шагом» единственное художественное произведение Ахмада Фариса аш-Шидйака. После его написания он переключился на издательскую деятельность и на журналистику. Что касается написанных им для «Ал-Джава’иб» многочисленных макам, то их художественная ценность до сих пор не становилась предметом исследования. Его предшественника — первого арабского просветителя Рифа‘а ат-Тахтави тоже прославила, главным образом, одна книга — «Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа», но она задумывалась не как художественное, а как научно-просветительское сочинение. После него автор сосредоточился на переводах, преподавании и издательской деятельности. Журналистом и издателем был и Мухаммад ал-Мувайлихи, автор тоже лишь одного художественного произведения — «Рассказа Исы ибн Хишама», представляющего собой попытку обновления арабской литературы на базе синтеза журнальной статьи и традиционного жанра макамы.

Вторая половина XIX в. была для арабских стран временем появления и быстрого роста периодической печати, что наряду с развитием школьного и специального образования намного расширило круг читающей публики. В своем обновлении арабская литература, видимо, должна была пройти этап овладения журнальными и публицистическими жанрами не только для выработки современного повествовательного стиля, но и — что важнее — для усвоения западной идеологической, общественной и научной проблематики, оказавшей в последующем серьезное воздействие на мировосприятие арабских литераторов.

Р. ат-Тахтави первым задался вопросом о том, каким путем должно идти дальнейшее развитие арабской культуры: «Вернемся ли к прошлому и займемся поисками утерянного рая, порвав все связи с настоящим, или совершим рывок к горизонтам будущего, оборвав связи со славным прошлым и предав забвению наше духовное и культурное наследие?»[77]. Сама формулировка вопроса предполагала необходимость поисков третьего пути, сочетающего освоение европейского культурного опыта и сохранение ценностей собственной культуры и религии.

Фарис аш-Шидйак не только не хотел рвать связи с арабским культурным наследием, но стремился возродить его в наиболее полном объеме, включая и архаичную лексику, что значительно сужало круг читателей, способных не только оценить, но даже понять все стилистические «тонкости» его романа. Возрождение художественного наследия средневековой арабской литературы и овладение «франкским стилем» — разнонаправленные и трудно совместимые цели. В этом коренится феномен «раздвоенности» аш-Шидйака, оказавшегося на литературном распутье, о чем свидетельствует и амплитуда его предпочтений в европейской художественной литературе: английские просветители ХVII—XVIII вв. и французские романтики XIX в. Признание его — уже в стамбульский период жизни, — что писать статьи ему нравится больше, чем сочинять стихи, говорит о тяготении к более простому и ясному стилю повествования. Именно таким стилем отличалось «Описание Парижа» Р. ат-Тахтави.

У аш-Шидйака не было прямых последователей: в арабской литературе первой половины XX в. возобладала ориентированность на европейский художественный опыт. Так, египетский романист, лауреат Нобелевской премии 1988 г. Нагиб Махфуз (1911—2006) вспоминал в конце жизни: «Когда мы начинали писать романы, мы думали, что есть формы правильная и неправильная. Европейская форма романа была для нас священной»[78]. В собственном творчестве Махфуз последовательно осваивал поэтику европейской и русской романистики XIX—XX вв.: Бальзака, Золя, Л. Толстого, Голсуорси, Т. Манна, Достоевского. Но в 1970-е годы он же первым выдвинул идею «арабизации» (та‘риб) арабского романа.

«Шаг за шагом» долго (как, впрочем, и книги ат-Тахтави и ал-Мувайлихи) дожидалась перевода на западные языки. Лишь в 1991 г., т. е. 136 лет спустя после первой публикации, в Париже, в издательстве «Phébus» вышел в свет французский перевод Рене Р. Хавама под названием «La jambe sur la jambe». В предисловии переводчик рекомендует роман широкому читателю как «бессмертное произведение», а кратко излагая его литературную родословную, называет имена Рабле, Свифта, Стерна и Вольтера. Смысл названия романа Р. Хавам трактует, ссылаясь на жившего в Алжире историка арабской литературы А. Переса, сказавшего: «Сидеть заложив ногу на ногу, обычная поза рассказчика, который, удобно устроившись в кресле, собирается рассказать долгую историю удивительных приключений»[79]. Слова, отнюдь не передающие ни позу, ни, тем более, настроение рассказчика шидйаковского романа.

В 2013—2014 гг. в Нью-Йорке вышел в свет английский перевод романа «Шаг за шагом»[80]. В издании — двуязычном — сохранены синонимические ряды, оно снабжено обстоятельным предисловием Ребекки Джонсон и имеет солидный научный аппарат — список источников и литературы, примечания, индексы.