Шестьдесят рассказов

ВИДИШЬ ЛУНУ?

Я знаю, ты думаешь, что я попусту трачу время. И думаешь, и говоришь, и всем своим видом показываешь. А ведь я провожу чрезвычайно важные исследования лунной враждебности. И не тебе придется покинуть теплую безопасную капсулу. И окунуться в грозящий бедами мир луны.

Я все еще ношу свой желтый цветок, он прекрасно сохранился.

Мои методы могут показаться несколько необычными. По большей части я работаю со сложенными из бумаги самолетиками, пока. Но бумага должна быть сложена очень точно, как надо. Масса вычислений и заботы о кромках.

Покажите мне человека, заботящегося о кромках, и я покажу вам прирожденного победителя. Кардинал И. того же мнения. Сам Колумб о них беспокоился, Адмирал Океанских Просторов. Только он об этом молчал.

Солнце так прогрело затянутую проволочной сеткой веранду, что поневоле вспомнишь бабушкин дом в Тампе. Тот же порыжевший зеленый диван, те же подушки, обтянутые цветной, выгоревшей на солнце холстиной. Ночью, если прищуриться, сетка расчерчивает Луну в клетку. Море Спокойствия занимает квадраты от 47-го до 108-го.

Видишь Луну? Она нас ненавидит.

Мои методы непритязательны, но ты вспомни Ньютона с яблоком. А как начинал Резерфорд? У него не было даже прилично отапливаемой лаборатории. И тут еще это дело с проверкой моей безопасности — я жду правительственных агентов. Кто-то сказал им, что она вызывает сомнения. И это верно.

Я страдаю страшным мыслительным недугом, легкомыслием. Это не заразно, так что не надо дергаться.

Ты обратил внимание на стену? Я цепляю на нее всякие штуки, сувениры. Там есть красная шляпа, инструкция по уходу за муравьиной фермой[11]. И еще талон на штраф за нарушение правил дорожного движения, выписанный в день святого (какого святого? я не помню) в 1954 году на окраине маленького зажиточного городка (какого городка? я не помню) штата Огайо полицейским, который спросил меня, чем я занимаюсь. Я сказал, что пишу всякую пустопорожность для президента университета, так оно тогда и было.

Ты видишь, как далеко я зашел. Исследования лунной враждебности, это не для каждого.

Я тешу себя надеждой, что эти… сувениры… однажды сольются, объединятся… согласуются — так, пожалуй, лучше всего — в нечто значимое. Что мне нужно? Произведение искусства, никак не меньше. Да, конечно, это безумная наивность, но ведь я мечтал стать художником, мне кажется, им сходят с рук страшные вещи, и вот мистер Икс из «Тайме», он тоже того же мнения. Ты представить себе не можешь, как я им завидую. Они вытащат из мусорного ящика обертку от «Бэби Рут», прилепят ее к холсту (на единственно верном месте, ну как же без этого) и на тебе, тут же сбегаются люди и кричат: «Боже мой, настоящая обертка от "Бэби Рут", что может быть настоящее этого!» Убийственное метафизическое преимущество. Имея собственные амбиции, неизбежно начинаешь их ненавидеть.

Муравьиную инструкцию подарила Сильвия. Красная шляпа досталась мне от кардинала И. Он мой друг, в некотором роде.

Я ведь хотел в молодости стать художником. Но не терпел натягивать холст. Действует на ногти. А это первое, куда смотрят люди.

Фрагменты, только эта форма вызывает у меня доверие.

Легкомысленный там или нет, я… просто пышу здравомыслием. Я мерю себя по русским, это справедливо. У меня тут есть газетная вырезка с пометкой «Москва». Четверо молодых людей попали под суд за то, что свернули шею лебедю. От скуки. Лебедя звали Борька. Суд вынес следующие приговоры: Царев, рабочий-металлист, предшествующая судимость за хищение социалистической собственности, четыре года в трудовом лагере строгого режима. Рославцев, электрик, предшествующая судимость за угон машины (очень хотелось покататься), три года и четыре месяца в лагере общего режима. Татьяна Вобликова (всего девятнадцать лет, да к тому же еще и комсомолка), техник, полтора года трудового лагеря, строгость режима не указана. Анна Г. Кирюшина, технический работник, удержание двадцати процентов зарплаты в течение одного года. Анна говорила, что не надо сворачивать лебедю шею, но не слишком настойчиво, потом она помогла запихнуть тушку в мешок.

Вырезка висит у меня на стенке. Я перечитываю ее время от времени, извлекая мораль. Нехорошо сворачивать лебедям шею.

Мой брат очень известный пианист… у него совсем нет ногтей. Ужас, смотреть не хочется. Он играет под псевдонимом. И настраивает свой рояль довольно необычным образом, фальшиво, как говорят некоторые. И исполняет раги собственного сочинения. Ночная рага, исполненная в полдень, может вызвать помрачение, ты слышал такое? Это нечто невообразимое.

И вот он, Пол, хотел быть неприкасаемым. Такие у него понятия о современной карьере. Но затем появилась эта девица и тронула его (даже не тронула, а шлепнула, но это длинная история). И он смешался с нами, остальными, во всей этой катавасии.

С другой стороны, мой отец устроился в жизни вполне удобно, это не упрек и не насмешка. Он делает флаги, знамена и прочее в этом роде (иногда между делом может сварганить мне рубашку). Вопрос о том, позволять ли моему отцу испить из общественного колодца, просто не возникает. Он состоит членом Колодезного комитета и сам решает, кто достоин зачерпнуть ковшиком, а кто нет. Это не упрек и не насмешка. В наше время, благодаря многочисленным новорожденным государствам, ему есть к чему приложить свои творческие способности. Зеленый символизирует вельд, вскармливающий грациозную Грантову газель, а белый — чистоту революционных устремлений, красный символизирует кровь, тут уж все ясно. Это не упрек и не насмешка. Чего они хотят, то и получают.

Вечером звонил Грегори, мой сын от первой жены. Семнадцать лет — и уже в Эм-ай-ти. Последнее время все спрашивает и спрашивает. Взял вдруг да и осознал себя как существо обладающее историей.

Телефонный звонок. Затем, даже не поздоровавшись: Почему я должен был принимать эти маленькие таблетки? Какие маленькие таблетки? Маленькие таблетки с буквой W. А, понятно. У тебя было что-то вроде нервного расстройства, какое-то время. Сколько мне было лет? Восемь или девять. Что это было такое? Эпилепсия, да? Упаси Господи, нет, ничего такого. Да мы так толком и не узнали, что это было. Быстро прошло. А что я такое делал? Я падал? Нет, нет. У тебя дрожали губы, вот и все. Ты не мог их контролировать. А. О'кей. Ну, пока.

Щелчок опущенной трубки.

Или: Чем занимался мой прадедушка? В смысле чем он зарабатывал на жизнь? Первое время был бейсболистом, полупрофессиональным бейсболистом. Затем ушел в строительный бизнес. За кого он играл? Сколько мне помнится, их команда называлась «Головорезы блаженного Августина». Никогда о такой не слышал. Ну так… И он заработал какие-нибудь деньги? В этом своем бизнесе? Да, и очень приличные. А твой отец, он их унаследовал? Нет, они были связаны судебным разбирательством. К концу разбирательства от них ничего не осталось. О. А что они там разбирали? Твой прадедушка кинул одного мужика в сделке с недвижимостью. Так, во всяком случае, рассказывают. О. А когда он умер? Дай-ка я пошевелю… Вроде бы в тридцать восьмом. Отчего? Сердечный приступ. А. О'кей. Ну, пока.

Конец разговора.

Грегори, ты меня не послушал. Я сказал, попытай счастья на Лингвистических островах. Где две рыбы идут за пенни и две женщины за рыбу. Но тебе потребовались Эм-ай-ти и электронный парамагнитный резонанс. Ты даже не улыбнулся.

Грегори, скоро у тебя будет единокровный брат. Тебе это понравится, верно? Или ты предпочел бы не «единокровного» брата, а полного?

Мы говорили о размерах ребенка, мы с Энн. Насколько можно судить снаружи.

Я сказал, он не кажется мне слишком большим. Она сказала, что для нас он достаточно велик. Я сказал, что нам и ни к чему такой уж совсем огромный. Она сказала, да они и стоят черт знает сколько, эти особо большие размеры. Нужно учесть и наши фонды джонсоновской детской присыпки. Ее же потребуются километры, квадратные и кубические. Я сказал, пожалуй, стоит засунуть его в скиннеровский лабиринт[12]. Она сказала, что не допустит такого со своим ребенком. Выставлять под стеклом, словно жареный огузок. Я сказал, давно ты что-то не плакала. Она сказала, да меня же все равно разносит, смейся там или плачь.

Милая Энн. Мне кажется, ты не вполне…

И вот чего ты не понимаешь. Это как если придет к тебе кто-то и скажет, у меня тут завалялся лишний линкор, вам, часом, не нужно? А ты скажешь да, да, у меня никогда еще не было линкора, а всегда хотелось. А он скажет, у него четыре шестнадцатидюймовых орудия в носовых башнях и катапульта для запуска разведывательных самолетов. А ты скажешь да, я давно мечтала позапускать разведывательные самолеты. А он скажет берите, он ваш, и ты окажешься собственницей линкора. А потом тебе нужно будет красить его, чтобы не ржавел, и чистить, чтобы не зарастал грязью, и найти место для якорной стоянки, потому что Полицейское управление не разрешит держать его на улице. А команда плачет, в штурманской рубке завелись тараканы, из поста управления артиллерийским огнем доносится странное постукивание, во втором отсеке поднимается вода, а капеллан никак не может найти записи Палестрины, приготовленные для воскресной службы. А ты не можешь найти, кто бы с ним посидел. И скоро ты поймешь, что то, что у тебя здесь, это огромный, голубенький с розовеньким, баюбаюшковый линкор.

Энн. Я постараюсь держать ее на задворках, бледной тенью. Какие-нибудь там обрывки диалога.

— Как там маленький Гог?

— Сучит ножками.

Я не хочу, чтобы она обрушивалась на нас со всей свежестью и оригинальностью своих суждений. Перспектива — вот что нам нужно. Хотя с Грегори она вполне мила, тут никаких претензий. Да и он испытывает к ней что-то вроде симпатии, пожалуй.

Не уходи. Дальше намечаются коллективная ловля намазанной салом свиньи и полеты на воздушном шаре.

Я ведь подавал надежды. Диплом по Элгару, summa cum laude. Университет мною гордился. Наш новенький, тихий, сияющий белизной университет распластался на побережье Мексиканского залива. Чайки, олеандры и недолгие, дико завывающие ураганы. Преподавали там крепкие, дочерна загорелые ребята с моторными лодками и баночным пивом. Президент университета, отставной адмирал, геройствовал когда-то в Коралловом море[13].

— Мы очень на тебя надеемся, Джордж, — сказал адмирал. В действительности меня зовут иначе.

Аплодисменты с трибун, заполненных братьями и мамашами. Затем длинной цепочкой, вслед за распорядителем с булавой в раздевалку, чтобы переодеться из мантий в цивильное. Место наверху казалось мне обеспеченным.

Но вышло чуть иначе. Недолгое сидение в Пусане, затем игрушечный поезд в Чхорвонскую долину. Зеленые одежды, пешие переходы. Корея зеленая, черная и молчащая. Подписали перемирие. Я таскал на плече карабин. Мой дружок Бо Тальябуэ, классный бейсболист, за которого «Янки» заплатили тридцать тысяч. Мы белили камни, чтобы контрастно выделить нашу позицию. Полковники становились в очередь, чтобы пощупать бросковую руку Бо. Мои камни были самые белые.

Я обедал с таиландцами из Таиланда, обжигающий кэрри из больших оцинкованных лоханок. Саперы носились по дороге на грузовиках, вздымая клубы красной пыли. Мой приятель Джиб Манделл звонил в Элко, штат Невада, по обтянутому брезентом полевому телефону. «Оператор, о дайте мне, молю вас, Элко, Невада».

Потом я, уже с сержантскими лычками, выводил своих подчиненных на травку. Тальябуэ тоже был сержантом. Triste в чайной «Теннесси», это в Токио, затем полный оттяг в Иокогаме. И назад в наш палаточный городок, заталкивая вверх по засыпанному снегом склону холма пятидесятигаллонные бочки керосина, для отопления.

Оззи, водитель джипа, разбудил меня посреди ночи: «Джулиана повинтили, в Танго». Быстро и решительно, как учили на курсах лидерства, с холма на холм, в Танго, за семьдесят миль. Хлопая брезентовым верхом, наш джип промчался через Трубу, Тучу и Тореадора. Рядовой первого класса Джулиан, нарушавший в пьяном виде и отметеленный. Сержант Эм-Пи[14] протянул мне квитанционную книжку. Я расписался в получении скандальных останков.

Назад через жемчужный океан, на большом пароходе, украшенном апельсинами. След из апельсинных корок на мерно вздымающихся волнах. В пятидесяти милях от Сан-Франциско, сидя на носовой палубе, слушал, как тараторят родные американские диск-жокеи, ча-ча - ча-ча. В полной готовности занять свое место наверху.

Моя одежда казалась старой и нелепой. Город казался новым, незнакомым, со всеми этими незнакомыми зданиями, выросшими, пока я не смотрел. Я мотался туда-сюда, навещая друзей. Они обугливали говядину на своих задних дворах, плотные, дочерна загорелые ребята с баночным пивом. Говядина, черная снаружи и красная изнутри. Мой друг Хорас обзавелся хай-фай. «Ты только послушай басовую колонку. Шестьдесят ватт одних басов, это тебе не кот начхал».

Я поговорил с отцом. «Ну, как бизнес?» — «Если с Аляской все будет путем, — сказал он, — я смогу купить "Хассельблад". И мы внимательно следим за Гавайями[15]». Затем он сфотографировал мое ветеранское лицо, 1/300 при диафрагме 6.0. Мой отец был когда-то капитаном болельщиков одного из крупных университетов Новой Англии. Он высоко подпрыгивал, делая в полете гневные, яростные жесты.

Я не упрекаю и не иронизирую. Нам нужны капитаны болельщиков.

Я пришел в Бюро по трудоустройству. Трудоустраивательный чиновник нашел в картотеке мою карточку. Моя процентиль была не процентиль, а просто сказка.

«Как это вышло, Джордж, что вы возглавляли всего одну студенческую организацию?» — спросил трудоустраивательный чиновник. В те далекие времена сливки общества имели обыкновение сидеть на нескольких стульях сразу, мода была такая.

Я сказал, что меня всегда подрезали, и продемонстрировал ему свой порез. Полученный в фехтовальном клубе.

«Зато вы послужили своему отечеству на войне».

«И взгляните сюда, это мой творческий план, аккуратно напечатанный на машинке, с широкими полями».

«Хоть на выставку, — восхитился трудоустраивательный чиновник, — Насколько я понимаю, вы человек женатый, зрелый и гибкий, вы не хотели бы влиться в наши ряды, работать здесь, в своей альма-матер? Нам нужен человек на пустопорожнюю работу, писать адмиралу его речи. Вам случалось прежде делать что-либо пустопорожнее?»

Я сказал, что нет, но можно попробовать, уж как - нибудь изображу.

«Чудесно, чудесно, — сказал трудоустраивательный чиновник, — Приятно говорить с человеком, понимающим с полуслова. Вы сможете обедать в факультетском клубе. И покупать билеты на все игры на нашем стадионе с десятипроцентной скидкой».

«Мы очень на тебя надеемся, Джордж», — сказал адмирал, пожимая мне руку. В составляемых для него текстах я переливал из пустого в порожнее, иногда — из порожнего в пустое. В четыре часа над факультетом взвивался сигнал «Спивайся кто может». Мы пили «дайкири» друг у друга на лодках. Я несколько обустроился — фибергласовая моторка, места, где можно подумать. На стадионах дружественных нам, новеньких, тихих университетов, где мы проводили дружественные матчи, а еще в предзакатные часы на берегу залива, в компании чаек, будоражащими ночами в свете высоких, похожих на исполинские зубочистки уличных фонарей. Болельщики орали. Сильвия орала. Грегори подрастал.

Нельзя выделить какой-то конкретный момент, когда я перестал подавать надежды.

Луной из-за угла стукнутый, вот каким я был. Сидя на скамейке рядом с тренировочным полем, где одетые в исподнее, укрытые высокими брезентовыми завесами спортсмены нараспев разучивали свои секретные сигналы. Мелкие дети, тоскующие от безделья на расстеленных одеялах, некоторые из них привязаны к колышкам посредством двенадцатифутовых собачьих поводков. Коричневые мамаши в алых и зеленых свободных платьицах сидят на корточках, плотно сжав колени. Я смотрел на бледные очертания Луны. Она казалась… враждебной.

Луной из-за угла стукнутый.

Мы играли в гляделки. Ты сморгнул.

Чем проще вещь, тем труднее ее объяснить, на этом сходятся все авторитеты. Можешь считать, что я устал от п/п текстов, если тебе так нравится. Это близко к истине.

Сильвия растворилась в голубом просторе. Ей не нравилась беззарплатная жизнь. Равно как и знакомые мужского пола, глазеющие на Луну при свете дня. Порядочные люди занимаются этим ночью.

У нас были заморочки с Грегори: кому какая часть. Сильвия удовлетворилась тремя пятыми, мне же досталось что похуже — беспутная, витающая в облаках цыганистая часть, твердо уверенная, что нас спасет наука. Мне достаются ночные телефонные звонки: Я завалил электротехнику, преподаватель зарезал. А в чем дело? Не знаю, но все равно он жопа. Ну, может быть, но только… Когда ожидается ребенок? В январе, ты уже спрашивал. Да, а можно мне смотаться на праздники в Мехико? Спроси у своей матери, ты же знаешь, что она… Тут есть один парень, у его старика вилла… Вот потом и поговорим. Да, а бабушка, она что, была коммунисткой? Ничего такого экзотического, она… Ты говорил, ее вышибли из Германии. Ее семья была против нацизма. Адлер, это по-немецки орел. Совершенно верно. Была такая штука, Веймарская республика, так ее отец… Знаю, читал.

У нас были заморочки с Грегори, мы хотели, чтобы все по науке. Игрушки из «Принстонских прокреативных принадлежностей для игр». О, Грегори, эта принстонская шобла не давала тебе ни охнуть, ни вздохнуть. С одной стороны — прокреативные принадлежности, с другой — Служба образовательного тестирования. И этот умственный кооперативный детский садик, это тоже была дурь. «Углубление взаимопонимания между родителем и ребенком на основе совместной коллективной деятельности». У меня не идет из памяти несчастный Генри Гардинг III. В графе «братья и сестры» детсадовского списка на его фамилию значились (приведу только возраст):

26 25 23 20 19 15 10 9 8 6

О, миссис Гардинг, дошла ли до вас радостная весть? Теперь появились эти маленькие, вроде елочных игрушек, украшения для матки, они очень надежны.

Так мы что, «неудачно» воспитывали Грегори? А с Гогом, с ним получится «удачнее»? От таких вопросов волосы дыбом. Лучше уж не спрашивать.

Я упоминал кардинала И. (красная шляпа). Он мой друг, в некотором роде. Или, вернее, объект одного из моих маленьких проектов.

Я начал изучать кардиналов, живых существ, о которых науке почти ничего не известно. Мне казалось, что кардиналов можно познать в том же ключе, в каком нами познаны розы или рыбы, посредством перечисления и классификации. Дурацкая затея? Возможно, но назовите мне кого-нибудь другого, кто вставал на такую точку зрения. В наше время, когда сам маркиз де Сад проплывает по городским улицам на плечах социологов, многоголосо приветствуемый толпой, осыпаемый серпантином и конфетти из окон верхних этажей, не так-то просто найти точку зрения настолько завернутую, чтобы ей не воспользовался кто-нибудь прежде тебя.

Почему кардинал И. Ты имеешь законное право на объяснение.

Кардинал вылетел из своей резиденции, размахивая руками, затянутыми, как оказалось, в перчатки из желтой свиной кожи, я схватил его за руку. «Да, желтая свиная кожа!» — воскликнул кардинал. Я записал в блокноте: желтая свиная кожа.

Существенная подробность. Его наперсный крест украшен девятью бриллиантами, алую сутану стирают прямо в резиденции.

Я задал кардиналу ряд вопросов, у нас состоялась беседа.

«Я думаю о счастливом острове, чью совершенную красоту невозможно себе представить», — сказал я.

«Я думаю о золотой горе, которая не существует», — сказал он.

«На чем стоит мир?» — спросил я.

«На слоне», — сказал он.

«На чем стоит слон?»

«На черепахе».

«На чем стоит черепаха?»

«На красной газонокосилке».

Я записал в блокноте: игрив.

«Существует ли ценность, обладающая ценностью?» — спросил я. «Если существует некая ценность, обладающая ценностью, она должна лежать вне сферы всего, что случается и происходит, потому что все, что случается и происходит, случайно,»- сказал он. Он не был серьезен. Я записал в блокноте: знает дело.

(О, я ошшал рассказы, как кардинал бродил по снегу, убеждая детей, что он Санта-Клаус, как он растратил кассу на несанкционированные выплаты небритым людям, приходившим к кухонной двери, как его эконом подчеркнуто сворачивал его красные носки попарно и черные носки попарно, красный с красным и черный с черным, кардинал же терпеливо разворачивал красный сверток, чтобы добыть красный носок, и черный сверток, чтобы добыть черный носок, а затем носил их в этом сочетании…)

Кардинал И. Нет, он не прост.

Беседа закончилась. Я стукнул кардинала по колену маленьким молоточком и посветил ему в глаза маленькой лампочкой. Я проверил желудочную кислотность кардинала с помощью универсальной индикаторной бумаги с цветовым спектром от красного до синего, соответствующим шкале от единицы до десяти. Величина РН оказалась равной единице, что свидетельствовало о высокой кислотности. Я измерил силу кардиналова эго при посредстве Миннесотского Мультифазного Мордомера и получил величину шесть на девять. Я спел кардиналу, выбрав песню «Стелла в звездном свете», он не выказал никакой реакции. Я подсчитал количество галлонов, требующееся, чтобы наполнить ванну кардинала на глубину в десять дюймов (свыше которой, по его собственным словам, он никогда не рискует заходить в воду). Я сводил кардинала в театр, на балет «Консерватория»[16]. Кардинал аплодировал в пятидесяти семи местах. После спектакля, за кулисами, кардинал танцевал с Пленозовой, держа ее на расстоянии вытянутой руки, с большим энтузиазмом и малым изяществом. Полы его алой сутаны распахнулись, явив взорам высокие сапоги на пуговках, рабочие сцены разразились аплодисментами.

Я поинтересовался взглядами кардинала на Луну, он сказал, что они не отличаются от общепринятых, что и подытоживает все, известное мне о кардиналах. Вряд ли достаточно для построения кардиналогии как новой, равноправной науки, однако, может быть, достаточно, чтобы стать отправной точкой для исследований других исследователей. Мой доклад в синем переплете стоит здесь, рядом с трактатом синьора Салернского «La Geomancie et la Necromancie des Anciens».

Кардинал И, Можно измерять и измерять — и упустить самое существенное. Он мне нравился. Я все еще получаю от случая к случаю письма с благословениями.

И еще. Возможно, я был чрезмерно докучлив. Не ради себя. С рождением ребенка фокус твоих надежд… смещается, чуть-чуть.

Не кардинально, не одномоментно. Но ты его ощущаешь, это смещение. Ты ведешь себя, разговариваешь как мать крошечной Лоллобриджиды. Вновь упиваешься возможностями.

Я все еще ношу свой желтый цветок, он прекрасно сохранился.

«Как там маленький Гог?»

«Спит».

Видишь ли, о мой Гог, утеха души моей, я просто пытаюсь немного ввести тебя в обстановку. Я не хочу, чтобы ты был неприятно удивлен. Мне больно смотреть на испуганные лица. Считай меня чем-то вроде Системы раннего радиолокационного предупреждения. Вот мир, а вот познания знающих знатоков. Что я могу тебе рассказать? То, что кое-как составлено из обрывочных донесений путешественников.

Фрагменты, только эта форма вызывает у меня доверие.

Посмотри на мою стену, вот они, здесь. Это листик, приклеенный скотчем. Нет, нет, Гог, скотч это эта прозрачная блестящая штука, а листик это та, которая с прожилками и неправильной формы.

У каждой медали, Гог, много сторон, взгляни на эту фототипию. «Мистер У. Б. Йейтс представляет мистера Джорджа Мура царице эльфов». Весьма учтивый жест, я имею в виду Бирбома[17]. А когда скульптор Аристид Майоль занялся издательским делом, он изготавливал бумагу лично пережевывая волокна. Вот что значит увлеченность. А тут полароидный снимок, мы с твоей тетей Сильвией вместе собираем муравьиную ферму. Вот насколько близки были мы тогда. В одной муравьиной ферме друг о друге.

Видишь Луну? Она нас ненавидит.

А вот приехал синий с оранжевым бензовоз «Галф Ойл», привез нам керосин для печки. Водитель в зеленом комбинезоне, красное лицо, белокурая (если можно сейчас так выразиться), наголо выбритая голова, нижеследующий высокосодержательный вербальный обмен:

«Прекрасный день».

«Что да, то да».

А теперь устроимся на этом зеленом диване поудобнее, возьмем журнал. Дорогая Энн, когда я просматриваю «Мэн», мне тебя не хочется. Урсала Херринг на весь разворот кажется несравненногораздоболее желанной. К тому же чистая девушка, и с интересами, кулинария, ботаника, порнографические романы. Можно показать ей мой порез, еще не видела.

Через месяц Гог выскочит в полном вооружении из матки. Что я могу для него сделать? Я могу устроить ему членство в Обществе анонимных алкоголиков, меня там ценят. А еще позаботиться, чтобы безжалостный лунный свет не падал на его свеженькую, мягкую головку.

Привет, Гог. Мы надеемся, что тебе здесь очень понравится.