Шестьдесят рассказов

КОРТЕС И МОНТЕСУМА

По той причине, что Кортес высадился на берег в день, означенный в древних писаниях, а также потому, что он был одет в черное, что его доспехи отливали серебром, по некоторой уродливости чужаков, взятых как целое, — по всем этим причинам Монтесума принял Кортеса за Кецалькоатля, великого бога, иже покинул Мексику в незапамятные годы на плоте, сплетенном из змей, дав на прощание клятву вернуться.

Монтесума дал Кортесу чашу для питья, вырезанную из яшмы.

Кортес обвил шею Монтесумы ожерельем из стеклянных бусинок, нанизанных на благоухающий мускусом шнурок.

Монтесума предложил Кортесу глиняное блюдо с маленькими, обжаренными до золотистого цвета кусочками мяса, однако Кортес отказался от подношения, он знал, что эти маленькие кусочки мяса — человеческие пальцы.

Кортес прислал Монтесуме огромную корзину испанского хлеба — того самого, о котором посланцы Монтесумы сказали после первой своей встречи с испанцами: «Что касается их пищи, она подобна пище человеческой, она белая, довольно легкая и чуть сладковатая…»

Кортес и Монтесума гуляют по набережной. В воздухе роятся зеленые мошки. Кортес и Монтесума держатся за руки, время от времени один из них высвобождает руку, чтобы смахнуть мошку.

Монтесума получает с гор сводки новостей, исполненные рисуночным письмом. Он предает их огню, чтобы Кортес не узнал, что там написано. Кортес подравнивает перед зеркалом черную бороду.

Донья Марина, индианка-переводчица, спит с Кортесом во дворце, предоставленном ему Монтесумой. Кортес просыпается, они пьют шоколад. «У нее очень усталый вид», — думает Кортес.

Кортес и Монтесума гуляют по набережной, держась за руки.

— Ты знаком с отцом Санчесом? — спрашивает Монтесума.

— Санчес, да… — говорит Кортес, — Что он там еще придумал?

— Сокрушает идолов, — говорит Монтесума.

— Да… — неопределенно кивает Кортес, — да. Он занимается этим везде, куда нас ни занесет.

Позднее вечером, во время концерта Кортеса кусает в лодыжку зеленое насекомое. Затем жук заползает в его бархатную туфлю. Кортес снимает туфлю, ощупывает ее изнутри, находит и извлекает жука. «Оно ядовито?» — спрашивает он донью Марину. «В высшей степени», — отвечает донья Марина.

Монтесума лично оперирует раздувшуюся лодыжку Кортеса. Он вынимает острый как бритва нож, взрезает укушенное место, высасывает из раны яд, сплевывает. Вскоре они с Кортесом снова гуляют по набережной.

Монтесума пишет своей матери: «Новообретенная откровенность нашей аристократии пришла как долгожданное облегчение. В прежние дни представители аристократии изо всех сил старались слиться с толпой, притвориться заурядными обывателями, теперь же они с не меньшим тщанием выставляют напоказ себя и свое высокое положение, не останавливаясь для того перед способами самыми омерзительными. Они снова щеголяют в алых перевязях с плеча на бедро, даже и тогда, когда прогуливаются по бульварам, снова вошли у них в моду огромные напудренные парики, снова на запятках их лимузинов появились ливрейные лакеи, да не по одному, а парами. Шум и гвалт от беспрестанных визитов, наносимых ими друг другу, не стихает от полудня до предрассветных часов…

Как я уже говорил, это разнузданное поведение нельзя не приветствовать. Ибо все мы уже устали от необходимости разбираться в бесконечном многообразии их притворства, устали разыскивать их тайные логова, отслеживать их перемещения — короче говоря, утомились необходимостью думать о них, необходимостью помнить об их существовании. При всем сходстве их новообретенной самоуверенности с безумными излишествами прошлого, она представляется меньшим из зол. Возникает, однако, любопытный вопрос: что сподвигло аристократию выйти из тени безвестности? Почему именно сейчас?

Здесь у нас многие придерживаются мнения, что это является прямым следствием нашествия дьяволов, столь досаждающих нам в последнее время. Не трудно видеть, что на фоне дьяволов выход аристократии из тьмы забвения на свет неизбежно представляется обстоятельством более или менее терпимым — что, конечно же, они и сами не могут не понимать. За все годы, отделяющие нас от последней Сумятицы, не видели мы такого количества плюющих и харкающих, громко портящих воздух, засыпающих все вокруг своими волосами дьяволов. Одновременно с дьяволами появились тараканы, тараканы огромные, как гладильная доска. Нельзя не упомянуть и испанцев…»

Группа враждебных Монтесуме аристократов проводит тайную встречу в Веракрусе под особым покровительством бога по имени Тескатлипока, «Дымящее зеркало». Спокойное обсуждение переросло в яростный спор, хлещет проливной дождь, опоздавшие к началу еле втискиваются в переполненную комнату.

Несмотря на свое положение любовницы Кортеса, донья Марина имеет еще одного любовника — весьма высокопоставленного индейца. Исповедуясь отцу Санчесу, она затрагивает и это обстоятельство.

— Его зовут Китлахуак? Здесь усматривается некая политическая выгода. Я не могу отпустить твои грехи, но непременно помяну тебя в своих молитвах.

В садах Теночтитлана боязливо шелестят новые, диковинные слова: гильотина, белый перец, искренность, темперамент.

Солдаты Кортеса проламывают стену за стеной — для того лишь, чтобы найти за этими стенами все те же мумифицированные трупики собак, кошек и священных птиц.

Кортес и Монтесума прогуливаются по набережной, держась за руки. Кортес нанял сыщика, чтобы следить за Монтесумой. Монтесума нанял сыщика, чтобы следить за отцом Санчесом.

— В Теночтитлане имеется всего лишь пять достаточно способных сыщиков, — говорит Монтесума. — Есть и другие, но я не прибегаю к их услугам. Лучше всего видения — лучше самых лучших сыщиков.

На вершине великой Куэ, то есть пирамиды, Кортес с размаху бьет по изображению бога Уицилопочтли, что значит «Синий колибри», и сдирает с него золотую маску. На месте низвергнутого идола воздвигается образ Пресвятой Девы.

— Головы испанцев, — говорит донья Марина, — Хуана де Эскаланте и пятерых других были надеты в ряд на копье. Головы их лошадей были надеты в ряд на другое копье, установленное чуть ниже первого.

Кортес кричит.

Вбегают стражники, сперва — Кристобаль де Олид, за ним следует Педро де Альварадо, чуть позже к ним присоединяются де Ордас и де Тапиа.

Кортес взбешен. Он выбегает из дворца на площадь, где его встречает и приветствует Монтесума. Два владетельных аристократа стоят слева и справа от Монтесумы, поддерживая его руки, широко раскинутые в приветствии.

Они обнимают Кортеса руками Монтесумы. Еле сдерживая гнев, Кортес шепчет Монтесуме на ухо.

Монтесума подносит руку к груди, извлекает из складок одежды длинную кактусовую колючку и до крови колет себе в ухо.

Донья Марина гуляет по набережной со своим любовником Китлахуаком, Владетелем Дворца Унавоженных Вод.

— На заре своей юности, — говорит Китлахуак, — я учился в школе вместе с Монтесумой. Он резко отличался ото всех нас своим поразительным целомудрием. Весьма религиозный человек, весьма образованный — я готов заложиться, что именно об этом они и беседуют, Монтесума и Кортес. Теология.

Донья Марина продевает ладонь между его поясом и спиной.

Берналь Диас дель Кастильо, которому предстоит написать «Истинную историю завоевания Новой Испании» стоит на площади, строгая палочку мескитного дерева. Провозглашается Веракрусская Декларация, в которой осуждается дружба Монтесумы с Кортесом, противоречащая коренным интересам всех представителей мексиканского народа, вплоть до их нерожденных еще потомков.

Кортес и Монтесума гуляют по набережной.

— Мне особенно нравится Дух Святой, — говорит Монтесума, — Как идея. Другой Бог, Бог Отец, также…

— Господь один, три ипостаси, — миролюбиво поправляет Кортес.

— Но то, что Сын должен быть принесен в жертву, кажется мне ошибочным, — продолжает Монтесума. — Мне кажется, что жертвы должны приноситься Ему. Кроме того… — чтобы подчеркнуть значение своих слов, Монтесума останавливается и тычет Кортеса в грудь коричневым указательным пальцем: — где же тут Мать?

Берналь просит у Монтесумы, в порядке высокой милости, молодую, симпатичную женщину. Монтесума посылает ему молодую женщину из хорошей семьи вкупе с мантией из перьев, цикадами в клетках и некоторым количеством свежесваренного мыла. Монтесума замечает, что Берналь «похож на джентльмена».

— Правитель создает для народа драмы, — говорит Монтесума сидящему в кресле Кортесу.

Кортес кивает.

— Так как работа по выращиванию маиса занимает всего лишь пятьдесят дней в году, энергия людей может быть вложена в эти драмы, например в вековечные усилия завоевать, удержать благорасположение Дымящегося Зеркала, Синего Колибри, Пернатого Змея…

Кортес улыбается и кивает.

— Облегчая тем самым психологическую нагрузку правителя, обреченного в противном случае на безнадежное единоборство с перспективой крушения мира, с перспективой того, что мир свернется сам на себя, сомкнётся в неосязаемую точку…

Кортес ошарашенно моргает.

— Но если драма создана не мной, если события не поддаются моему контролю…

Кортес не находит ответа.

— А потому от тебя, дорогой брат, настоятельно требуется, чтобы ты открыл мне конечный исход — или хотя бы то, что ты знаешь о вероятном развитии драмы, дабы я мог попытаться изменить его в благоприятном направлении, буде на то достанет немногих сохранившихся у меня магических сил.

Кортес не находит ответа.

Проломив очередную стену, солдаты Кортеса попадают в очередную каменную клетушку и находят на ее полу крошечную кучку золота. Воззвание широко расходится по городу, рассылается по всей стране.

Берналь мастерит для доньи Марины крепкий, основательный курятник. Небо над Теночтитланом темнеет, сверкают молнии, затем с озера приходит дождь.

Гулявшие по набережной Кортес и Монтесума прячутся в подъезде.

— Донья Марина перевела Воззвание, — говорит Кортес. — У меня есть его текст.

— Когда ты разбил Голубого Колибри ломом…

— Неразумная поспешность. Тут я вынужден согласиться.

— Ты можешь взять это золото с собой. Все, без остатка. Как дар от меня.

— Ваше величество бесконечно добры.

— Твои корабли стоят наготове. Мои гонцы говорят, что их паруса бесчисленны, как облака над морем.

— Я не могу отплыть, пока все золото Мексики, прошлое, этих дней и будущее, не ляжет в наши трюмы.

— Это невозможно, по самому смыслу задачи.

— Согласен. Побеседуем о чем-нибудь другом.

Монтесума замечает на черном бархатном камзоле

своего друга что-то белое — нитки не нитки, шерстинки не шерстинки. Он думает: «Она плохо о нем заботится».

Донья Марина представляет взору лежащего рядом с ней Кортеса свои ослепительные, золотистые ягодицы, Кортес благоговейно их поглаживает. По комнате кружит крошечная зеленая мошка, Кортес отгоняет ее мухобойкой, изготовленной из золотой проволоки. Донья Марина рассказывает о своем видении. В этом видении брошенный кем-то камень ударяет Монтесуму прямо в лоб, Монтесума падает. Охваченные яростью подданные швыряют в него все новые и новые камни.

— Не тревожься, — говорит Кортес. — Положись на меня.

Отец Санчес приносит Кортесу отчет сыщика, нанятого им для слежки за доньей Мариной, вкупе с целым рядом прочих донесений, документов и фотографий.

Кортес приказывает арестовать всех теночтитланских сыщиков, навечно запрещает в городе самоё профессию частного детектива, отца же Санчеса отсылает на Кубу в кандалах.

В торговых рядах и театрах города из уст в уста передаются новые слова: спокойствие, уксус, достояние, шнелль.

На следующий день Монтесума, Кортес и донья Марина, сопровождаемые стражей Кортеса и некоторыми из великих властителей Теночтитлана, покидают свои дворцы, садятся в паланкины и направляются в часть города, известную как Котакстла.

Носильщики останавливаются перед огромным зданием; Монтесума, Кортес и их спутники спускаются на землю.

— Что это за здание? — спрашивает Кортес, не бывавший здесь прежде.

Монтесума объясняет, что это место, где собирается ацтекский совет старейшин, законодательный орган его народа.

Кортес выражает изумление и говорит, что до этого момента он считал Монтесуму абсолютным правителем, неподотчетным никому и ничему. Из опасения оскорбить Монтесуму донья Марина тактично воздерживается от перевода.

С Монтесумой по правую руку и своими стражниками за спиной Кортес вступает в здание.

В конце длинного коридора он видит группу чиновников, чьи уши украшены длинными гусиными перьями, наполненными золотым порошком. Здесь Кортеса и его стражников окуривают благовониями из больших керамических жаровен. К Монтесуме эта процедура не применяется, мажордомы смотрят в пол, страшась поднять глаза на своего владыку, однако приветствуют его с величайшим благоговением, наперебой повторяя: «Повелитель, мой повелитель, мой высочайший повелитель».

Через высокие двустворчатые, изготовленные из благоуханного кедра двери Кортес со стражниками и Монтесума вступают в огромный зал, декорированный красными и желтыми стягами. Здесь, на низких деревянных скамьях, разделенных посередине широким проходом, сидят члены совета, их лица обращены к расположенному в дальнем конце зала возвышению. Советников много, около трехсот, к ягодицам каждого из них прикреплены два небольших зеркальца — знак занимаемой должности. Трое советников, расположившиеся на помосте (средний слегка возвышается над своими соседями), отличаются величием почти царственным, на стене за их спинами висит большое золотое колесо, украшенное тончайшим филигранным изображением вихря, в центре которого проступают черты богини Чальчиутликуэ. Позы советников выражают напряженное внимание, их руки прижаты к бокам, подбородки вздернуты, глаза устремлены на помост. Кортес трогает одного из советников за плечо — и тут же отдергивает руку. Он стучит по этому плечу костяшками пальцев и слышит гулкий, пустотелый звук.

— Глиняные горшки, — говорит он Монтесуме.

Монтесума подмигивает. Кортес начинает хохотать.

Монтесума начинает хохотать. Кортес захлебывается истерическим смехом. Кортес и Монтесума носятся по огромному залу, по проходу и между скамейками, прыгая на колени то одной, то другой глиняной куклы, сшибая некоторые из них на пол, разворачивая другие задом наперед.

— Государство это я! — кричит Монтесума.

— Матерь Божья! — кричит Кортес. — Прости этого несчастного невежду, иже не знает, что говорит.

Кортес мягко и дружелюбно помещает Монтесуму под домашний арест.

— Поживите некоторое время со мной, это в ваших же интересах.

— Спасибо, но нельзя ли без этого?

— По вечерам мы будем играть, смотреть кино.

— Народ не поймет.

— Мы заковали Питалпитока в кандалы.

— Мне казалось, что это был Кинталбор.

— Питалпитока, Кинталбора и Тендила.

— Я пошлю им шоколад.

— Идем, идем, идем со мной.

— Людей охватит ужас.

— Что предрекают небеса?

— Не знаю, я разучился понимать их язык.

— Вырезать людям сердце — по сорок, пятьдесят, по шестьдесят за раз.

— У нас здесь такой обычай.

— Южане говорят, что ты взимаешь слишком большую дань.

— А как управлять империей, не взимая дани?

— Господь наш Иисус Христос любит тебя.

— Я пошлю ему шоколад.

— Идем, идем, идем со мной.

Кортес и Монтесума гуляют по набережной вместе с императором Испании Карлом V. Нагруженная двумя корзинками донья Марина следует за ними в почтительном отдалении, в корзинках изысканные яства: икра, белое вино, фаршированные дрозды, желе из стручков окры.

Карл V наклоняет голову, прислушиваясь к словам Монтесумы; Кортес машет метелочкой из золотой проволоки, отгоняя от особы императора маленьких зеленых мошек.

— Неужели не было иного выхода? — спрашивает Карл.

— Я старался сделать как лучше, не теряя чувства юмора и не преступая велений совести, — говорит Кортес.

— Я убит, — говорит Монтесума.

Небо над Теночтитланом темнеет, сверкают молнии, затем с озера приходит дождь.

Неразлучная пара гуляет по набережной, держась за руки; дух Монтесумы укоряет духа Кортеса:

— Почему ты не поднял руку, не поймал тот камень?