Шестьдесят рассказов

ВОЗДУШНЫЙ ШАР

Воздушный шар, стартовавший с Четырнадцатой стрит, из точки, точное местоположение которой я не могу назвать, распространялся всю ночь, пока люди спали, на север и достиг Центрального парка. Здесь я его остановил; северная кромка, нависшая прямо над Плаза, колыхалась плавно и чуть непристойно. Испытывая легкую досаду от задержки, пусть даже и вызванной необходимостью защитить деревья, и не усматривая серьезных причин, почему бы шар не мог распространяться вверх, над уже укрытыми частями города, в находящееся там «воздушное пространство», я попросил техников заняться этим делом. Мягкое, еле слышное шипение вытекавшего из вентилей газа продолжалось все утро. В конечном итоге раздувшийся шар накрыл полосу с неправильной формы краями, длиной в сорок пять городских кварталов с севера на юг, захватывавшую до шести кварталов по ту и другую сторону от Пятой авеню. Вот такая сложилась ситуация.

Но вряд ли стоит употреблять здесь термин «ситуация», неявно предполагающий совокупность обстоятельств, ведущую к некоей развязке, к некоему снятию напряжения; никаких ситуаций не было и в помине, — только нависший над городом шар: темно-серый и темно-коричневый тона, превалировавшие в его окраске, резко контрастировали со светло-ореховыми и тускловато-желтыми включениями. Намеренное отсутствие доводки вкупе с умелым монтажом придавали поверхности грубоватую, неухоженную фактуру, продуманно размещенные во внутренней полости балластные грузы служили якорями, крепившими эту гигантскую, изменчивой формы массу в целом ряде точек. Это теперь информационные средства обрушивают на нас целый поток оригинальных идей, работ, исполненных несомненного изящества, и являющихся одновременно этапными в истории надувательства, в тот же момент не было ничего, кроме этого конкретного шара, накрывшего Манхэттен.

Еще были реакции. Некоторые люди находили шар «интересным». Такой ответ на огромность шара, на неожиданность его появления над городом может показаться неадекватным, но, с другой стороны, если принять во внимание отсутствие массовой истерии и прочих социально обусловленных проявлений озабоченности, его можно назвать взвешенным и «зрелым». Поначалу было некоторое количество споров относительно «смысла» шара, однако они быстро стихли, мы так давно научились не придавать смыслам решающего значения, что их поисками занимаются теперь крайне редко, ну, разве что в случаях, связанных с простейшими, безобиднейшими явлениями. Было достигнуто согласие, что раз уж смысл шара никогда не станет известен с абсолютной точностью, дальнейшее его обсуждение совершенно бессмысленно, или, во всяком случае, менее осмысленно, чем действия тех, кто, например, подвешивал на некоторых улицах к тусклосерому брюху шара синие и зеленые бумажные фонарики, или тех, кто с восторгом хватался за возможность написать на той же самой поверхности послания миру, декларируя свою готовность к исполнению некоторых противоестественных действий, либо аналогичную готовность своих знакомых.

Бесстрашные дети прыгали, особенно в тех местах, где шар парил совсем близко к зданиям, так что промежуток между ними составлял считанные дюймы, либо в местах, где шар вступал в прямое соприкосновение со зданием, чуть-чуть прижимаясь к какой-либо из его сторон, так что шар и здание казались единым целым. Верхняя поверхность (извините за тавтологию) была структурирована таким образом, что получался некий «ландшафт», небольшие долины чередовались с небольшими же возвышенностями и холмиками, взобравшись на шар, вы могли совершить прогулку или даже путешествие из одного места в другое. Было очень приятно спускаться бегом по пологому склону и тут же подниматься по противоположному, столь же пологому, или перепрыгивать через узкие расщелины. Упругая поверхность позволяла прыгать на ней, как на батуте, или даже падать, буде вам того захочется. Возможность всех этих, а также и многих других движений, открывавшаяся при обследовании «верхней» стороны шара, приводила в бешеный восторг детей, привыкших к плоской, жесткой шкуре города. Однако шар был запущен отнюдь не на потеху детям.

К тому же количество людей, детей и взрослых, рискнувших воспользоваться вышеописанными возможностями, было совсем не так велико, как можно бы ожидать, наблюдалась некая робость, отсутствие доверия к шару. Более того, случались и проявления враждебности. По той причине, что мы удачно спрятали насосы, подававшие гелий во внутреннюю полость, а также из-за необъятных размеров оболочки, не позволявших блюстителям порядка определить положение источника — то есть точки, откуда поступал газ — те из городских чиновников, под чью ответственность подпадают обычно подобные явления, выказывали заметную досаду. Раздражала явная бесцельность шара (как, впрочем, и само его присутствие). Напиши мы на оболочке огромными буквами что-нибудь вроде «ПРОВЕРКА РЕЗУЛЬТАТОВ ЛАБОРАТОРНОГО ЭКСПЕРИМЕНТА» или «ЭФФЕКТИВНЕЕ НА 18 %», эту трудность удалось бы обойти. Однако я и думать о таком не мог. В целом власти проявляли удивительную — если учесть грандиозные масштабы аномалии — терпимость, объяснявшуюся, во-первых, результатами секретных ночных экспериментов, однозначно показавших полную невозможность убрать или уничтожить шар, во-вторых же, все растущей симпатией (не без примеси ранее упомянутой враждебности), проявлявшейся по отношению к шару рядовыми гражданами.

Как единичный шар может дать достаточно материала для многолетних размышлений о шарах, так же и каждый единичный гражданин выражал в избранной им позиции целый комплекс позиций. Кто-нибудь мог, к примеру, психологически связывать шар с понятием «омрачать», как в высказывании: «Грязная клякса огромного шара омрачала прозрачную синеву Манхэттенского неба». Иначе говоря, по мнению этого человека шар являлся неким надувательством в переносном и прямом смысле этого слова, чем-то низшим (а переносном же смысле, прямой смысл самоочевиден), чем видневшееся прежде небо, чем-то насильственно втиснутым между людьми и их небом. Но в действительности на дворе стоял январь, небо было темным и безобразным, совсем не таким, на которое хотелось бы с удовольствием любоваться, лежа на тротуаре — ну разве что вы любите, когда вам угрожают и над вами издеваются. А вот на нижнюю поверхность шара можно было глядеть с удовольствием, мы этим предусмотрительно обеспокоились, окрасив ее по преимуществу в мутно-серый и коричневый тона, резко контрастировавшие со светло-ореховыми и тускловато-желтыми неухоженного вида включениями. А потому, хотя этот человек и думал омрачает, его мысли окрашивались определенной примесью радостного понимания, с боем прорывавшегося сквозь предвзятое отношение.

С другой стороны другой человек мог воспринимать шар как составную часть некоей системы нежданных даров, вроде как, если твой работодатель заявляется в комнату и говорит: «Слышь, Генри, возьми эту пачку денег, приготовленную мною для тебя, потому что дела у нас тут идут отлично, и я восхищен, как ловко ты отшиваешь этих красавцев, без какового отшивания наш отдел не смог бы процветать, а если бы и процветал, то не так пышно, как оно есть». Для этого человека шар мог символизировать «отвагу и силу», стать героическим — пусть даже и малопонятным — жизненным эпизодом.

Еще кто-то мог сказать: «Не будь примера …, крайне сомнительно, чтобы … существовал сегодня в его сегодняшнем виде», и найти многих, готовых подписаться под этим мнением, равно как и многих, готовых с жаром его оспаривать. Были привлечены идеи «распухания» и «воспарения», а также и концепции мечты и ответственности. Отдельные личности погружались в поразительно детализированные фантазии, связанные с желанием либо бесследно исчезнуть в шаре, либо его поглотить. Интимный характер этих желаний, их первооснов, глубоко затаенных и безвестных, препятствовал открытому обсуждению, однако есть свидетельства, не позволяющие сомневаться в их широкой распространенности. Раздавались голоса, что важнее всего непосредственные ощущения, возникающие у вас, когда вы находитесь под шаром, некоторые люди утверждали, что они испытывают теплоту и защищенность, незнакомые им по прежнему опыту, в то время как противники шара ощущали, во всяком случае — говорили, что ощущают, тяжесть и скованность.

Мнения разделились:

«чудовищные излияния» «арфа»

ХХХХХХХ «в контрасте с более темными частями» «внутренняя радость» «большие прямые углы»

«консервативный эклектизм, господствовавший до последнего времени в конструировании воздушных шаров» «необычная смелость» «теплые, мягкие закоулки»

«так ли уж ценна способность растекаться, чтобы приносить ей в жертву целостность?» ‹?Quelle catastrophe!» «чавканье»

Удивительным образом, люди начали позиционировать себя в отношении характерных элементов шара: «Я буду на Сорок седьмой стрит, в том месте, где он опускается почти до тротуара, рядом с «Аламо Чили Хауз», или «Почему бы нам не подняться наверх, не подышать свежим воздухом, или немного прогуляться в том месте, где он образует крутую дугу вдоль фасада Галереи современного искусства…» Малые складки открывались для прохода только на какое-то время, так же как и «теплые, мягкие закоулки», в которых… Но вряд ли стоит говорить о «малых складках», каждая складка что-то да значила, ни одной из них нельзя было пренебрегать (словно, войдя в нее, вы не имели никаких шансов встретить кого-нибудь, способного во мгновение ока переключить ваше внимание с того, чем оно было занято прежде, на новые занятия, риски и эскалации). Каждая складка была существенна, встреча шара со зданием, встреча шара с человеком, встреча шара с шаром.

Высказывалась догадка, что наиболее привлекательными чертами шара являются его изменчивость и неопределенность. Иногда какой-нибудь пузырь, вздутие или целый участок структуры по собственной своей инициативе перебирался на восток, к самой реке, что напоминало перемещение армейских подразделений, наблюдаемое на карте, в штабе, удаленном от поля битвы. Затем эта часть могла быть отброшена на прежнее место, или отойти еще куда-либо: на следующее утро она могла сделать новую вылазку или бесследно исчезнуть. Эта способность шара непредсказуемо изменяться представлялась очень привлекательной, особенно для людей, чья жизнь катится по жестко определенной колее, для кого изменения желанны, но недоступны. Все двадцать два дня своего существования хаотично непостоянный, разительно непохожий на вымеренную, прямоугольную сеть наших жизненных путей, шар представлял собой прекрасный объект для самоиндентификации. Вторжение сложной техники во все, за редкими исключениями, области человеческой деятельности неуклонно увеличивает объем необходимой специальной подготовки и тем самым препятствует свободному изменению рода занятий; с нарастанием этой тенденции все больше и больше людей, чувствующих себя не на своем месте, будет обращаться к решениям, прототипом или, если хотите, «грубым наброском» которых может считаться шар.

Я встретил тебя, только что вернувшуюся из Норвегии, под шаром; ты спросила, не мой ли это, и я сказал, что да. Шар, сказал я, представляет собой спонтанное автобиографическое откровение, напрямую связанное с тревогой, овладевшей мной после твоего отъезда, и с сексуальной депривацией, однако теперь, когда твоя поездка в Берген завершилась, он излишен и даже неуместен. Ликвидация шара не представляла особых трудностей, обвисшую оболочку погрузили на трейлеры и увезли в Западную Виргинию, где она и хранится в ожидании какого-нибудь другого момента, когда я буду в отчаянии, возможно, когда мы с тобой поссоримся.