Шестьдесят рассказов

ИЗУМРУД

— Приятель, как тебя

звать?

— Меня зовут Глотник. А как звать тебя?

— Меня зовут Лодырь. Ты за изумрудом?

— Да, я за изумрудом, а ты тоже за изумрудом?

— Да. А что ты думаешь с ним делать, если добудешь?

— Порежу на маленькие изумруды. А что ты думаешь делать?

— Я подумываю об цельноизумрудных креслах. Для богатых.

— Тоже мысль. А как звать тебя, вот тебя?

— Ловчила.

— Ты за изумрудом?

— Как в воду смотришь.

— Как ты будешь его добывать?

— Взрывать.

— От этого будет уйма шуму, так ведь?

— Думаешь, это плохая мысль?

— Ну… Как тебя звать, вот ты, там?

— Топтоп.

— Ты за изумрудом?

— А ты думал. Более того, у меня есть план.

— А можно нам посмотреть?

— Нет, это мой план, и я не намерен показывать его всяким…

— Ладно, ладно. А как звать этого парня за тобой?

— Меня зовут Иногда.

— А ты, Иногда, ты тоже здесь насчет изумруда?

— А то.

— У тебя есть метод?

— Рыть нору. Я пробурил несколько пробных скважин. Похоже, железный верняк.

— Если это верное место.

— Ты думаешь, это может быть неверное место?

— Три последних места не были верными.

— Ты хочешь отбить у меня охоту?

— Зачем бы мне это?

— А как звать того парня, вот того, в темных очках?

— Меня зовут Братец. А кто это все такие?

— Деловые люди. Что ты думаешь о ситуации в общем, Братец?

— Я думаю, здесь жуткая толкучка. Это мой приятель, Среда.

— Ну да, Среда. Тоже за изумрудом, смею предположить?

— Да вот, думаем попробовать.

— Одна голова хорошо, две лучше — так что ли?

— Ага.

— И что вы намерены делать с изумрудом, если сумеете его добыть?

— Гранить. Гранить, гранить и гранить.

Молл беседует с представителем средств массовой информации.

— Расскажите мне, как представитель средств массовой информации, чем вы занимаетесь?

— Ну, мы вроде как прикидываем, какие сейчас новости, а затем идем и беседуем с людьми, с ньюсмейкерами, с теми, кто делает новости.

— Каковые были предварительно определены некоторыми весьма высокопоставленными сотрудниками вашей организации?

— Редакторами. Редактор — это тот, кто говорит: это новость, это не новость, это, может быть, и новость, хоть повесьте меня, не знаю, новость это или не новость…

— А затем вы идете и беседуете с людьми, и они вам все рассказывают.

— Если ты представляешь средства массовой информации, они рассказывают тебе поразительное количество самых разных вещей. Даже если им есть что скрывать, сомнительное поведение или там то да се, или они жену убили, всякое такое, все равно они рассказывают тебе совершенно потрясающие вещи. Как правило.

— О себе. Информацию, достойную опубликования.

— Да. Потом у нас есть эксперты в разных областях. Они могут провести экспертную оценку, что вот этот человек — ловкий тип, а этот — неловкий тип. Они пишут статьи, где говорится, к какому типу типов относятся все эти типы, так что читатель может делать обоснованный выбор. Во всяких вещах.

— Увлекательная, как мне кажется, работа.

— Самая шикарная работа.

— По всей видимости, для получения такой работы нужно иметь хорошее образование.

— Не просто хорошее, а великолепное. Печатать на машинке и все такое.

— Можно только восхититься.

— Да. Но вернемся к этой беременности. Вы говорите, она длилась семь лет.

— Да. Когда мне было дано ясное понимание этой движущей силы…

— Вы настаиваете на внеземном происхождении этой силы.

— В этом нет никаких сомнений. Общение с ней доступно далеко не всем людям.

— Отец был…

— Он сидел в том же самом кресле, где сидите вы. Красное кресло. Обнаженный, но в морионе.

— Это все?

— Да, он сидел в кресле совершенно голый, если не считать мориона, и вел со мной беседу.

— Делая основной упор на…

— Страсть.

— Какова была ваша реакция?

— Я была удивлена. Моей реакцией было удивление.

— Вы заявляли, что недостойны такой чести?

— Несколько раз. Он не принимал моих слов во внимание.

— Только знаете, все это выглядит как-то малость надуманно, ну, я хочу сказать, вроде как надуманно, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Oui, je sais.

— Какую роль вы играли?

— Само собой, я играла самое себя. Бешеную Молл.

— Что такое морион?

— Стальной шлем с гребнем.

— Вы обдумали его предложение.

— Более походившее на приказ.

— Затем оплодотворение. Он приблизил к вашему белому или там нежно-розовому, на тот момент еще не вздувшемуся животу свой кошмарно набрякший орган…

— Ваше описание грешит излишней мрачностью.

— Простите, но все же я затрудняюсь поверить, что женщина, пусть и вполне привлекательная в своем роде, с весьма аппетитной фигурой и красивым лицом, однако борода, да еще эта отметина, похожая на черную мохнатую гусеницу, ползущую по вашему лбу…

— Маленькая, аккуратная бородка.

— В общем, да.

— А черная родинка на лбу ему вроде даже понравилась. Он ее гладил.

— Короче говоря, вы фактически получили удовольствие от… случившегося. Прошу вас понять, что мне и в голову не пришло бы задавать вам подобные вопросы, находящиеся, как следует признать, на грани интимности, не будь я официально аккредитованным представителем прессы, стоящим на страже права наших граждан знать. Знать все. Вплоть до последних, мельчайших и дичайших подробностей.

— Ну да, конечно, пожалуй, это и верно, строго говоря. Пожалуй, это и верно. Строго говоря. Вообще-то я могла бы сказать вам, что мотай отсюда, однако я уважаю право наших граждан знать. Пожалуй. Информированность населения является, как мне кажется, одним из важнейших оплотов…

— Да, несомненно, но конечно же мне хотелось бы, мне не может не хотеться… находясь, я хочу сказать, в своем профессиональном качестве, в своей профессиональной роли…

— Да, я понимаю, что вы хотите сказать.

— Но конечно же я существую и в не этой роли — как человек, я хочу сказать, как такая же женщина, как и вы…

— Вы не такая же, как я.

— Ну в общем-то нет, в том смысле, что я не ведьма.

— Простите, пожалуйста, но я вынуждена настаивать на этом моменте. Вы не такая же, как я.

— Да, конечно, я не выражаю никакого несогласия, я не спорю, в конце концов, мне же не довелось произвести на свет, после семи лет беременности, огромный изумруд весом в семь тысяч тридцать пять каратов. А могла бы я, не могла бы я, к слову сказать, посмотреть на этот изумруд?

— Нет, не сейчас, сейчас он спит.

— Изумруд спит?

— Да, сейчас он спит. Уснул.

— Уснул?

— Да, вы что, не слышали, он спит, он уснул, точно так же, как любой другой…

— Что вы имеете в виду, говоря, что изумруд спит?

— То, что говорю. Он спит.

— Вы разговариваете с ним?

— Ну да, конечно, я с ним разговариваю, он же мой, я хочу сказать, я его родила, я качаю его на руках, полирую его, разговариваю с ним, не понимаю, что в этом странного?

— А он с вами разговаривает?

— Ну, я хочу сказать, ему же только месяц от роду. Ну как он может разговаривать?

— Алло!

— Да?

— Это Бешеная Молл?

— Да, это Бешеная Молл, а кто такой вы?

— Это вы приглашаете на работу человека, который будет стоять у вашей двери и вырубать любого, кто попытается войти?

— Да, я, а вы что, претендуете на это место?

— Да, пожалуй, а какая зарплата?

— Двести в неделю на всем готовом.

— Ну, это звучит вполне прилично, только скажите, леди, кто это такие, кого я должен буду вырубать, ну хоть для примера?

— Самые разные личности. Некоторых я и сама еще не знаю. Я хочу сказать, у меня есть сильное предчувствие, но не более того. Вы высокий?

— Шесть футов восемь дюймов.

— А сколько фунтов?

— Двести сорок девять.

— Ай-кью?

— Сто сорок шесть.

— Какие у вас любимые приемы?

— Я очень прилично пихаюсь. Неплохо вышибаю зубы. Умею ставить подножку. Умею валиться на противника сверху, умею выдавливать глаз. Хорошо чувствую, где находятся уши. Специалист по большим пальцам и коленным чашечкам.

— Где вы получили подготовку?

— Да так, везде. В основном в школе.

— Как вас зовут?

— Пустобрех.

— Не слишком крутое имя, не сочтите за обиду.

— Вы хотите, чтобы я его сменил? В разных местах меня звали по-разному.

— Нет, я не хочу, чтобы вы его меняли. Вполне приличное имя.

— О'кей, так вы хотите посмотреть на меня или я уже получил работу?

— Пожалуй, вы мне подойдете. Можете начинать прямо завтра.

— В какое время?

— На рассвете.

Слушайте и внимайте, о сыны умудренных, о чем взывает к вам сей безмерно драгоценный камень! Семь лет, счастья нет. Первые два проспала, продремала под четырьмя одеялами — черным, синим, коричневым, коричневым. Спала и ссала — когда я не дремала, я ссала, неиссякаемый родник. После первого года я уже знала, происходит нечто необычное, только что? Я думала: чадовищно! Извергала слюну, как бешеная собака, четыре кварты в день и больше, когда я не ссалась, я плевалась. Жрала лосиные бифштексы, лосиные бифштексы со сморчками, и трахалась с новыми мужиками — мясник, сапожник, портной, пирожник, особенно мясник, некий Костохряст, он был милашка. Глотала уйму железа, печенку и ржавчину, сошкрябанную со старых пароходов, весь семнадцатый триместр у меня хлестала кровь из носа, каждый день. Перемены настроения, как же без этого, о-хо-хо, ложные схватки на шестом и седьмом году, ощупывая брюшную стенку, я различала ребра и думала: ребра? Затем, холодной февральской ночью, развязка, в шесть шестьдесят шесть вечера, то есть в семь с минутами, позвали мисс Чеснок, чтобы принять роды, одну из наших, но не слишком знаменитую, она дала мне скополамин и чуток лебединого пота, эго решило дело, помогло мне разрешиться, она и бровью не повела, когда появился изумруд, а поцеловала его раз-другой, шлепнула раз-другой, отдала мне и отбыла в карете, запряженной золотой свиньей.

— У Вандермастера есть Ступня.

— Да.

— Ступня представляет для вас серьезную угрозу.

— Само собой.

— Он маг. Везде, куда бы он ни пошел, его сопровождает черный пес.

— Да. Тарбут. Говорят, его вскормили человеческим молоком.

— Вы не могли бы немного ввести меня в курс насчет этой Ступни? Кто ее хозяин?

— Монахи. Монахи из монастыря, расположенного то ли в Мерано, то ли рядом с Мерано. Это в Италии. Это их Ступня.

— А как же она попала в руки Вандермастера?

— Он ее украл.

— Вы не знаете, случаем, какой там орден?

— Дайте-ка подумаю, я же вроде знала. Картузианский.

— Вы не могли бы повторить по буквам?

— К-а-р-т-у-з-и-а-н-с-к-и-й. Вроде бы.

— Большое спасибо. А как же Вандермастер сумел пробраться в этот монастырь?

— У них есть специальные кельи, ну, знаете, приюты для набожных мирян и людей, которые просто хотят пожить немного в монастыре, подумать о своих грехах или получить наставление в вере.

— Вы можете описать эту Ступню? Какая она с виду?

— Да там ничего и не видно. Ступня сплошь оправлена в серебро. Она размером с обычную ступню, может, немного побольше. Обрезана чуть выше щиколотки. Пальцевая часть довольно плоская — судя по всему, у людей того времени были очень плоские пальцы ног. В целом весьма изящный предмет. Ступня покоится на довольно замысловатой подставке — три уровня, золото, маленькие фигурные ножки…

— И вы абсолютно уверены, что эта, ну, реликвия содержит внутри истинную Ступню Марии Магдалины?

— Магдалинину ступню. Да.

— И он шантажирует вас этой Ступней.

— Она много раз использовалась против колдунов и ведьм, на протяжении всей истории, убивала их и калечила…

— Он хочет завладеть изумрудом.

— Моим изумрудом. Да.

— Вы упорно скрываете его, ну, генеалогию. Кто был его отцом.

— Да какого черта. Посмотрите как-нибудь на полную луну — и вы его сами увидите. Ну да, это тот самый человек-на-Луне. Деус Лунус.

— Человек-на-Луне, ха-ха.

— Нет, я серьезно, это он и был, человек-на-Луне. Его зовут Деус Лунус, лунный бог. Деус Лунус. Он.

— То есть вы хотите, чтобы я поверила…

— Послушайте, дама, мне строго по фонарю, во что вы там верите, вы спросили меня, кто был отцом, и я вам сказала. И мне до синей лампочки, верите вы там мне или не верите.

— И вы действительно пытаетесь меня убедить…

— Сидел в этом кресле, вот в этом вот самом кресле. В красном кресле.

— Ой, Бога ради, ладно, все, бросим эту историю с папашей, я знаю, что я всего лишь тупая, невежественная журналистка, но если вам кажется, что вы можете… Я вполне уважительно отношусь к вашей, э-э, убежденности, однако нет никаких сомнений, что это была просто галлюцинация. Человек-на-Луне. Галлюцинация и не более.

— Я согласна, это звучит несколько странно, но ведь так оно и было. Да и где бы еще добыла я такой большой изумруд, в семь тысяч тридцать пять каратов? Ну откуда бы такая ценность у такой бедной женщины?

— А может, он не настоящий?

— Если это не настоящий изумруд, чего же тогда привязался ко мне Вандермастер?

— Ты что, на танцульки собрался?

— Нет, я насчет изумруда.

— А звать-то тебя как?

— Меня зовут Ветчин. Что это за механизма?

— Резак для изумрудов.

— Как он работает?

— Лазерный луч. А ты тоже за изумрудом?

— Да, за ним.

— Как тебя звать?

— Меня звать Про Темпоре.

— Это у тебя что, волшебная рогатка?

— Нет, это куриная вилочка, на которой загадывают желание, но только огромная.

— А по виду ну точь-в-точь волшебная рогатка.

— Ну, с ней тоже можно искать, как с той рогаткой, но заодно она исполняет желания.

— О. А как звать этого?

— Его зовут Пробка.

— А он что, сам не может сказать?

— Он глухонемой.

— По изумруд?

— Да. У него есть некоторые специализированные

навыки.

— И какие же это?

— Он знает, как можно облапошить некоторые системы.

— Темнишь?

— Не без этого.

— А что это за парень?

— Не знаю, я только знаю, что он из Антверпена, а больше ничего не знаю.

— Изумрудная Биржа?

— Наверное.

— А что это у него за конвертики в руках?

— Запечатанные предложения цены?

— Слышь, Пустобрех, глянь-ка сюда.

— Как тебя звать, парень?

— Мое имя Дитрих фон Дитерсдорф.

— Врешь ты что-то.

— Ты не веришь, что мое имя это мое имя?

— Слишком уж шикарное имя для такого задрипанного типа, как ты.

— Меня не смутишь и не остановишь. Глянь-ка сюда.

— А что это у тебя?

— Серебряные талеры, друг мой, талеры, большие, как ломтики лука.

— Это деньги что ли, верно?

— Верно.

— И что я должен сделать?

— Уснуть.

— Уснуть на своем посту, прямо здесь, перед дверью?

— Верно. Так сделаешь ты это?

— Я могу. Вот только стоит ли?

— Откуда исходит это «стоит ли»?

— Из моего разума. У меня есть разум, он кипит и пылает.

— Ну так разберись с ним, мужик, разберись с ним. Сделаешь?

— Сделаю ли я? Сделаю ли я? Я не знаю!

— Где мой папа? — спросил изумруд, — Где мой папочка?

Молл выронила стакан и даже не взглянула на брызнувшие осколки.

— Твой отец.

— Да, — сказал изумруд, — у всех есть отцы, чем я хуже?

— Его здесь нет.

— Замечаю, — сказал изумруд.

— Я никогда не знаю точно, что ты знаешь и чего не знаешь.

— Мой вопрос вызван самым искренним недоумением.

— Это был Деус Лунус. Лунный бог. Называемый иногда «человек-на-Луне».

— Чушь! — сказал изумруд, — Я не верю.

— Ты веришь, что я твоя мать?

— Верю.

— Ты веришь, что ты изумруд?

— Я изумруд.

— Когда-то, — сказала Молл, — женщина ни за какие коврижки не стала бы пить из стакана, куда заглянул месяц. Из страха подзалететь.

— Но ведь это же суеверие, да?

— Да? — сказала Молл, — Ничего себе суеверие.

— Мне казалось, что луна имеет женскую природу.

— Ты забываешь о многообразии культур. Для одних культур и исторических периодов это верно, для других — нет.

— Что ты чувствовала? На что это было похоже?

— Не самый подходящий предмет для обсуждения с ребенком.

Изумруд обиженно надулся. Всплески зеленого света.

— Ну, далеко не худший из эпизодов. Далеко не худший. Мой оргазм продолжался три часа кряду. Кто как, а я считаю, что это совсем не плохо.

— Что такое оргазм?

— Ощущение, пробивающее твою природную электропроводку слабенькими разрядами, щелк, щелк, множество несильных электрических разрядов, щелк, щелк, щелк, щелк…

— Научи меня чему-нибудь. Научи меня чему-нибудь, мати моя, про этот твой серый мир.

— Что я знаю, чему я могу научить? Несколько убогих заклинаний. По большей части они не способны даже навести блеск на ботинки.

— Научи меня хоть какому-нибудь из них.

— Сожгу в воде, остужу в огне — и будет все, как нужно мне.

— Что оно делает?

— Жарит во фритюре. Все, что угодно, что хочешь, то и поджарит.

— И только?

— В общем да.

— Я нарушил на хрен все твое спокойствие.

— Нет нет нет нет нет.

— Я ценен, — сказал изумруд, — Я представляю собой ценный предмет. В добавление к моей личности как таковой — если я могу использовать этот термин.

— Ты представляешь собой ценность. Ценность внешнюю по отношению к моей системе ценностей.

— Какого размера?

— Ценность, эквивалентная, я бы сказала, одной трети моря.

— А это много?

— Далеко не незначительно.

— Люди хотят порезать меня, а потом вставлять маленькие кусочки меня в кольца и браслеты.

— Да. Как это ни печально.

— Вандермастер не такого пошиба.

— Вандермастер вообще совершенно отдельный пошиб.

— Что делает его еще более опасным.

— Да.

— Что ты намерена предпринять?

— Разжиться деньгами. Что бы там ни творилось, эта радость пребудет.

А теперь Моллпрогулка Моллвыход в свирепую Наружу с проволочной магазинной каталкой чего этот фраер делает? приподнимает шляпу сгибает талию сучит ногами да никак реверанс сколько месяцев я не видела реверанса он исполняет вполне приличный реверанс я улыбаюсь, мельком, с дороги, се грядет гражданин воют сирены в этот (слишком уж много) душный летний день и тут идиот и там идиот этот глазеет на меня глазел на меня на углу глазел на меня из-за угла как поется в песне Бешеной Молл а этот стоит раздавив свою щеку о стену склада а этот обшаривает мусорную урну а этот залез в карман этого а этот с наглым глазом и обеими руками на своем да я ужаблю тебя ублюдок да я…

— Эй, вы, женщина, подойдите и постойте рядом со мной.

— Хиляй отсюда, малый, я на королевской службе и не могу тратить время по пустякам.

— Так вы не хотите чуть задержаться и взглянуть на эту штуку, которая у меня?

— Что там еще за штука?

— О, это редчайшая штука, прекраснейшая штука, крутая штука, такая штука, что любая женщина отдаст один свой глаз, лишь бы только взглянуть вторым на эту штуку.

— Ладно, прекрасно, только что же она такое?

— Я не могу сказать вам, я должен показать. Подойдите и встаньте там, у входа в этот темный проулок.

— Не, мужик, я и думать не собираюсь идти с тобой в никакие переулки, ты что, совсем за дуру меня считаешь?

— Я считаю вас очень красивой женщиной, пусть даже на вашем подбородке чернеет клочок бороды, похожий на кусок подгоревшего сухаря или еще что, очень даже к лицу. А эта отметина на лбу, похожая на мертвое насекомое, придает вам определенную…

— Кончай травить баланду, папашка, и покажи, что у тебя там. Прямо здесь. А не хочешь, я пошла.

— Нет, эта вещь слишком ценная и необычная для яркого дневного света, нам необходима тень, эта вещь слишком…

— Если скажется, что это самый обычный…

— Нет, нет, нет, ничего подобного. Вы хотите сказать, вы думаете, я могу оказаться этим, как их там называют, одним из этих парней, которые…

— Ваши речи, сэр, дают серьезнейшие основания для такого предположения.

— А как ваше имя?

— Молл. Бешеная Молл. Известна также как Бедняжка Молл.

— Прекрасное имя. А вы не могли бы назвать мне имя своей матери или любимой тети?

Молл подытожила его ударом в яйца.

Господи Иисусе, все эти ублюдки, ну что ты будешь с ними делать?

Она заходит в магазин и покупает банку полировальной пасты.

Отполирую свой изумруд до такой на хрен яркости, что все вы на хрен ослепнете.

Сидит на улице с корзинкой грязных продажных морд. Грязные морды всех расцветок, белые черные желтые коричневые розовато-красные.

— Купите грязную морду! Украсьте ею свою жену! Купите грязную морду! Усложните себе жизнь.

Но никто не покупает.

Парень толкает по улице сломанный велосипед.

— Эй леди что это за штуки они вроде как лица.

— Они самые и есть, лица.

— Леди, до Хэллоуина еще целых…

— Ладно, парень, двигай дальше, не хочешь покупать лицо, так двигай дальше.

— Так это же настоящие лица, леди. Господи, я хотел сказать, они же самые настоящие, эти лица…

— Четырнадцать девяносто пять парень у тебя есть при себе деньги?

— Да я и трогать их не хочу, выглядят словно их сняли с мертвых людей.

— Тебе будет легче, если я скажу, что они пластиковые?

— Да я все-таки надеюсь, что они не..

— О'кей, они пластиковые. Что это с твоим великом?

— Цепь порвалась.

— Дай-ка ее сюда.

Парень протягивает ей велосипедную цепь.

Молл засунула концы цепи в рот, немного пожевала.

— Вот и все дела.

Парень берет цепь в руки, сильно дергает. Она в полном порядке.

— Ну вообще. Как вы это делаете, леди?

Молл сплевывает и вытирает губы рукавом.

— А теперь мальчонка двигай дальше кончай трепотню я от тебя устала.

— Так вы что, леди, волшебница?

— В слишком малой степени.

Вернувшись домой, Молл играет на гобое.

— Я люблю гобой. Тембр гобоя.

— Благородный, благородный гобой!

— Конечно же, это не на всякий вкус. Не всякий торчит на гобое.

— Ух! Проклятый гобой опять согласился взять эту ноту.

— Не самый, пожалуй, популярный инструмент нашего времени. А какой же самый? Матюгальник, это уж точно.

— Чего он полез ко мне? Чего?

— Может быть, всему виной это самое одиночество богов. О ты, великий и могучий, обожаемый мною безмерно, о ты, ублюдок, иже плодишь ублюдков…

— Засунутые в пыльную кладовку боги, о которых никто больше не вспоминает. А ведь какие были прежде живчики.

— Отполирую свой изумруд до такой на хрен яркости, что все вы на хрен ослепнете.

— Что это, Боже милостивый?

— Вандермастер задействовал Ступню!

— Боже мой, вы только посмотрите на эту дыру!

— Чудовищно и ужасно!

— Да что же это, Матерь Божья?

— Вандермастер задействовал Ступню!

— Это сделала Ступня? Не верю и не поверю.

— Ты не веришь? Как тебя звать?

— Меня зовут Нюня. Я не верю, что Ступня могла сделать такое. Не верю на все сто процентов.

— Веришь не веришь, а вот оно, перед глазами. Как ты думаешь, они уцелели? Молл и изумруд.

— Структурно дом вроде бы и ничего. Подзакоптился, а так ничего.

— Что сталось с Пустобрехом?

— Ты имеешь в виду Пустобреха, который стоял перед домом, ежесекундно готовый дать промеж глаз любому сучьему сыну, который…

— Его нет в дыре!

— Дай-ка взглянуть. Как тебя звать?

— Меня зовут Смутьян. Нет, в дыре его нет. Ни хоть малого клочка.

— Бедный, верный Пустобрех!

— Думаешь, Молл еще там, внутри? Да и вообще, откуда мы знаем, что это верное место?

— По радио говорили. А как тебя, к слову, звать?

— Меня зовут Хо-хо. Смотри, как дымится земля!

— Эта чудовищная история лишний раз демонстрирует ужасающую мощь Ступни.

— Да, и я не могу унять дрожь ужаса. Бедный Пустобрех!

— Верный, благородный Пустобрех!

— Мистер Вандермастер.

— Мадам.

— Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо.

— В красное кресло.

— Большое спасибо.

— Вы позволите предложить вам выпить?

— Да, спасибо, я не отказался бы от глотка чего - нибудь.

— Виски, если я не ошибаюсь?

— Да, виски.

— Пожалуй, я последую вашему примеру, эта неделя была крайне утомительна.

— Чистка и уход, как я понимаю.

— Да, чистка и уход, а в довершение всего сюда заявилась некая особа из средств массовой информации.

— Как же это докучно.

— Да, это было в высшей степени докучно, настырность этой женщины в исполнении своего крайне странного профессионального долга не поддается описанию.

— И конечно же она расспрашивала вас про изумруд.

— Она очень интересовалась изумрудом.

— И ничему не верила.

— Да, не верила, но, возможно, это присуще избранной ею профессии?

— Есть и такое мнение. Она его видела?

— Нет, он спал, и мне не хотелось…

— Естественно. Но откуда эта особа узнала, что вы превратились в предмет интереса для широкой публики?

— Полагаю, всему виной бестактность повивальной ведьмы. Некоторые личности лишены самого элементарного такта.

— Да, это едва ли не главная проблема с некоторыми личностями. Их такт постоянно находится в отлучке.

— К примеру, некоторые личности имеют привычку чесать языком обо всем без разбора.

— Разбалтывать все подряд каждому встречному и поперечному.

— Да уж.

— Да уж. Так, может быть, мы поговорим о деле?

— Если это необходимо.

— У меня есть Ступня.

— Правильно.

— У вас есть изумруд.

— Верно.

— Ступня обладает некоторыми свойствами, далеко не безразличными для колдунов и ведьм.

— Я об этом наслышана.

— Вы себе не представляете, какой осадок остается на душе, когда волей обстоятельств приходится прибегать к крайним мерам.

— Ужасное переживание, могу вам только посочувствовать. Да, между прочим, а где мой Пустобрех?

— Головорез, стороживший вашу дверь?

— Да, Пустобрех.

— По всей видимости, сейчас он воссоединился с базисной субстанцией Вселенной. Увлекательное, надо думать, переживание.

— Ну что ж, теперь я хоть знаю.

— Заметьте однако, что я интересуюсь изумрудом с наилучшими намерениями.

— Что такое наилучшие?

— Как вам хорошо известно, за изумрудом гоняются и другие, не столь скрупулезные люди. Разбойники, намеревающиеся его разбить.

— Ну а вы? Какие намерения у вас?

— Я подумываю об изумрудном порошке. Толченый изумруд с содовой, толченый изумруд с томатным соком, толченый изумруд с горькой настойкой, толченый изумруд с «Овалтином».

— Я не совсем понимаю.

— Я хочу жить дважды.

— Дважды?

— В добавление к моей настоящей жизни я хочу еще одну, будущую.

— Вторая жизнь. Дополнительная к переживаемой вами в настоящий момент.

— В детстве я был безмерно беден. Беден как церковная крыса.

— И вы открыли рецепт?

— Да.

— Выискали в магических книгах.

— Да. Требуется некоторое количество изумруда. Толченого изумруда.

— Брр.

— По карату в день. Семь тысяч тридцать пять дней.

— Совпадение.

— Ни в коем случае. Только этот изумруд и пригоден. Лунный изумруд, рожденный ведьмой.

— Нет.

— Еще я подумываю о бульоне. Толченый изумруд и бульон с ложечкой «Табаско».

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Моей маме восемьдесят один год, — сказал Вандермастер. — Я пришел к своей маме и сказал: «Мама, я хочу любви».

— И она ответила?

— Она сказала: «Я тоже».

Лили, особа из средств массовой информации, стояла в прихожей.

— Я вернулась посмотреть, не готовы ли вы признаться. В розыгрыше.

— Он уже умеет говорить. Он говорит.

— Он — что?

— Аккуратные законченные предложения. Афоризмы и прописные истины.

— Я хотела бы это послушать. Это абсолютно…

— Слушай, детка, это стоит денег. Шестьдесят долларов.

— Шестьдесят долларов? За что шестьдесят долларов?

— За интервью.

— Но это же журналистика чековой книжки!

— Вот именно.

— Это противоречит лучшим традициям нашей профессии!

— Тебе платят, твоему начальнику платят, акционеры тоже не остаются без своей доли, так почему же не мы, поставщики исходного материала? Почему так-таки нельзя оплачивать исходный материал?

— Он говорит?

— Самым несомненным образом.

— Вы примете чек?

— Если уж иначе никак.

— Вы действительно ведьма?

— Ну сколько можно спрашивать об одном и том же.

— А вы что, фокусы устраиваете или что?

— Можно назвать это консультациями.

— У вас есть постоянные клиенты? Люди, приходящие к вам регулярно, на регулярной основе?

— Да, люди с проблемами.

— С какими проблемами, хоть для примера?

— Иногда совсем простые, для которых есть старые, проверенные средства. Ну, скажем, женская мандрагора.

— Что такое женская мандрагора?

— Черная бриония. Ее еще называют «трава побитых жен». Убирает синяки и кровоподтеки.

— К вам приходят побитые жены?

— Подсыпь немного этой штуки в тарелку своего благоверного, и его начнет тошнить. Семь дней и семь ночей. Вымотает чуть не до смерти.

— У меня есть проблема.

— Какая?

— Главный редактор, или король, как называют его в конторе.

— Ну и что же он?

— Он берет мои материалы и швыряет их на пол. Когда они ему не по вкусу.

— На пол?

— Я понимаю, для вас это ерунда, но мне это больно. Я плачу. Я знаю, что мне не нужно плакать, и все равно плачу, когда вижу свою статью на полу. Много страниц, и каждая из них так аккуратно напечатана на машинке, и ни одной орфографической ошибки…

— А у вас там что, нет профсоюза?

— Есть, только он с ним и говорить не хочет.

— Это этот Взмыльник, да?

— Мистер Взмыльник. Редактор-самодержец.

— О'кей, я подумаю, это будет еще шестьдесят, вы заплатите сразу или прислать счет?

— Я выпишу еще один чек. А может Вандермастер жить дважды?

— Существуют две теории, общая теория и специальная теория. Насколько я понимаю, он придерживается последней. Согласно которой требуется пероральное употребление некоторого количества изумруда. Порошкообразного изумруда.

— Вы можете себя защитить?

— У меня есть некоторые идеи. Несколько таких себе идеек.

— А можно мне посмотреть на изумруд?

— Можно. Идемте сюда.

— Спасибо. Наконец-то я смогу сказать вам спасибо. О, какая внушительная штука, что это такое?

— Это большой палец вора, увеличенный в тридцать раз. Бронза. Я использую его в своей работе.

— Впечатляет, если, конечно, верить в подобные вещи. Ха-ха. Я совсем не хочу…

— А какое мне дело? Какое мне дело? Изумрудик, это Лили. Лили, это изумруд.

— Enchante[84],- сказал изумруд, — Вы очень симпатичная юная женщина.

— Этот изумруд совсем молод, — сказала Лили. — Молодой, но такой хороший. Я не верю своим глазам.

— Не кажется ли вам, что это профессиональное заболевание? — сказал изумруд.

— Вандермастер хочет жить дважды!

— О, как отвратительно, как отвратительно!

— В детстве он был очень беден! Беден как церковная крыса!

— Омерзительная самоуверенность! Наглое высокомерие!

— Он хочет… любви! Любви! По-видимому, с какой - либо другой личностью!

— Немыслимое безмыслие!

— Мы пообедаем его извилинами!

— Мы прочистим канавы его волосами!

— Как тебя звать, приятель?

— Меня зовут Пень, и я дымлюсь от бешенства!

— Меня зовут Ухаб, и я готов взорваться!

— Я думаю, нам пора обнажить обнаженные пики!

— Я думаю, нам пора взяться за факелы и смолу!

— Жить вторично! С начала! Ab ovof Сама уже эта концепция до глубины души возмущает наш разум!

— Мы сдерем белое мясо с его костей!

— Это относится и к его проклятому псу!

— Алло, это Бешеная Молл?

— Да, кто это?

— Моя фамилия Взмыльник.

— Редактор?

— Редактор-самодержец, так будет вернее.

— Да, мистер Взмыльник, а как называется ваш орган, я не припоминаю, чтобы Лили упоминала…

— «Мир». Я его создал. Если «Мир» прекрасен и многообразен, это потому, что я прекрасен и многообразен. Если «Мир» уныл и печален, это потому, что я уныл и печален. Если «Мир» тебя не любит, это потому, что я тебя не люблю. А если я тебя не люблю, крошка…

— Можете не продолжать.

— Послушайте, Молл, я не удовлетворен тем, что получаю от Лили. Она не дает мне ничего жареного. Я решил заняться этой историей лично, прямо с настоящего момента.

— Ее материалы лишены глубокого проникновения и всестороннего охвата?

— Кровишша, вот что нам нужно, кровишша реальная или психологическая, а этот ее жалкий щебет… как бы то ни было, я сослал ее в Детройт.

— Только не в Детройт!

— Она будет младшим ночным клерком бюро газетных вырезок нашего Детройтского отделения. Она стоит сейчас тут, прямо передо мной, с упакованными чемоданами, пеплом на волосах и билетом в зубах.

— Почему в зубах?

— Руки нужны ей для другого дела: чтобы раздирать на себе одежды.

— Ладно, мистер Взмыльник, пришлите ее сюда еще разок. Тут появились новые плохие новости. Очень, очень плохие новые плохие новости.

— Великолепно!

Молл кладет трубку и выплакивает все слезы, какие она может выплакать, одну, вторую, третью.

Берет ком глины и расшлепывает его Библией в лепешку.

— Посмотрим-ка, что у меня есть?

— У меня есть мазь Я-Я, как раз то, что надо.

— У меня есть мазь гнева, мазь «С глаз долой», мазь смятения, беда-трава и вода войны.

— У меня есть кладбищенская земля, соль и кориандр — достаточно кориандра, чтобы нагрузить корабль. Ароматный кориандр. Волшебный, волшебный кориандр.

— Я сглажу сучьего кота. Отправлю его червям на прокорм.

— Слушайте и внемлите, о сыны умудренных, о чем взывает к вам сей безмерно драгоценный камень!

— Я изведу этого гада под корень. Если мои средства подействуют. Никогда ведь не знаешь наверняка, в том - то вся и зараза. И где этот Папаша?

— Теперь добавим немного двале, немного толченого фиалкового корня…

Молл лепит из глины маленькую человеческую фигурку.

— Да будет так!

— А что случилось, они подогнали к задней двери здоровый грузовик.

— Так.

— Их было четверо, а может, их было восьмеро.

— Так.

— Было два часа ночи, или три часа ночи, или четыре часа ночи — тут я не уверен.

— Так.

— Это были здоровые волосатые мужики с веревками и толстыми тряпками, как у переносчиков мебели, а еще у них была тележка и «пойдем со мной», сделанные из колючей проволоки, — эта такая петля размером чтобы можно было надеть на голову, с деревянной ручкой…

— Так.

— Они обернули изумруд тряпками, положили на тележку, закрутили веревками, спустили по лестнице, вывезли через дверь и загрузили в кузов.

— Они применяли Ступню?

— Нет, они не применяли Ступню, их сопровождали четыре колдуна.

— Какие колдуны?

— Колдуны Олдрин, Эндрин, Линдейн и Дилдрин[85]. Злые колдуны.

— Вы с ними знакомы.

— Только понаслышке. А Вандермастер стоял рядом и смотрел, извергая из ноздрей клубы 1,1,2,2-тетрахлорэтана.

— Это токсично.

— В высшей степени. Я ошеломленно бродила по комнате, натыкалась на мебель, пыталась держаться за стенки, но стенки куда-то валились, и я повалилась вслед за ними, все еще пытаясь удержаться.

— Эти колдуны, они делали что-нибудь с вами?

— Пинали меня в ребра, когда я упала. Пинали острыми носками сапог. Я очнулась обезизумрудевшей.

— Да. Что ж, я думаю, нам нужно подключить к делу огромные возможности нашей организации. «Мира». От моря до сверкающего моря до сверкающего моря[86]. Я подниму по тревоге все наши отделения.

— Ну и какой будет с этого толк?

— Это их припугнет. Попав в поле зрения свободной прессы, злодей уже не может надеяться, что сколько - нибудь серьезное злодеяние сойдет ему с рук.

— Но вы взгляните сюда.

— Что это?

— Цельносеребряная вошь. Это они ее здесь оставили.

— И что это значит?

— Значит, что делом заинтересовался сам дьявол.

— Свободной прессе, мадам, не страшен и сам дьявол.

Ну кому какое дело, что у ведьмы в голове? Блестящие булавки для протыкуколок красная нитка пришивать имена к саванам звонкие звякалки ужаблю гада да дрожь что выдает да побрякушки и щедрая рука что раздает колючки для глаз да глаз нужен и так душу потеряешь и так душу потеряешь что это у нее на лбу? спросил мой отец это родинка сказала моя мать черная родинка похожая на мохнатую гусеницу я ототру ее «Аяксом» а что это у нее на подбородке? спросил мой отец это клочок бороды сказала моя мать я выщиплю его пинцетом а что у нее на губах? спросил мой отец это вроде ухмылка сказала моя мать я сотру ее ладонью у нее там уже волосы сказал мой отец разве это естественно? я сбрею их сказала моя мать и никто не узнает ну а эти сказал мой отец тыча пальцем а эти штуки что такое? то и есть на что они похожи сказала моя мать я перетяну ее этим чистым посудным полотенцем и она тут же станет плоская как валет бубей а где же пупок? спросил мой отец, вертя меня и так и сяк не вижу я нигде наверное проступит позже сказала моя мать а пока я нарисую его где надо «Волшебным Маркером» это не девчонка а щенок подзаборный сказал мой отец ты не была бы добра поведать мне обстоятельства ее зачатия была темная ненастная ночь сказала моя мать… Но кому какое дело что у ведьмы в голове ящики ящерок фобики грибков полки жаб для жабленья скальпировочный скальпель лощить лица людей липкими страхами в память о Боге иже был мне опорой и поддержкой пока я не выпала из рук Его в мир…

— Дважды? Дважды? Дважды? Дважды?

— Эй. Молл.

— Кто это?

— Это я.

— Кто я?

— Пустобрех.

— Пустобрех!

— Она у меня!

— Какая «она»?

— Ступня! Она у меня здесь, при себе!

— А я-то думала тебя взорвали!

— Не-а, я притворился, что продался, так что меня там не было. А потом пошел вместе с ними в ихний штаб или там логово. Когда они поставили Ступню в холодильник, я выждал момент, зацапал ее и прямиком сюда.

— Они держали ее в холодильнике?

— Нужна постоянная температура, иначе она становится беспокойной. Она очень вспыльчивая. Если им верить.

— Изящная. Только уж больно тяжелая.

— Осторожнее, ты можешь…

— Не мельтешись, Пустобрех, я ведь тоже не совсем… слушай, она теплая на ощупь.

— Да, теплая, я тоже заметил, посмотри, что у меня еще есть.

— Что это такое?

— Талеры. Талеры, большие, как ломтики луга. Общей стоимостью в сорок две косых.

— Что ты думаешь с ними делать?

— Аккумулировать!

— Желание второй жизни неэтично, — сказал изумруд. — Если мне позволено предложить свое мнение.

— Я был очень бедным мальчиком, — сказал Вандермастер. — Никакой еды, кроме жидкой овсянки. Изо дня в день овсянка, овсянка и овсянка. Когда я впервые увидел луковицу, мне было пятнадцать лет.

— Новичок в этом мире, я несколько стесняюсь высказываться по подобным вопросам, — сказал изумруд. — Поздний гость на пиру жизни, не успел еще толком осмотреться. И все же мне кажется, что желание тут же, не отходя от стола, пировать вторично может быть сочтено проявлением алчности.

— Овсянка сегодня, овсянка вчера, овсянка завтра. Иногда — суррогаты овсянки. Я горю жаждой реванша.

— Помнится, вы упоминали любовь.

— Все эти сорок пять лет призрачная птица любви неизменно ускользала из моих рук.

— Эта Лили кажется мне весьма приятной особой. Приятная и аппетитная. Очень симпатичная. Красивая внешне.

— Да, несомненно.

— Мне особенно нравится в ней ее преданность. Очень преданная. Своей работе.

— Да, тут я полностью согласен. Достойно всяческого восхищения. По моему глубочайшему убеждению, свободная пресса является одной из важнейших составляющих…

— В этой Лили чувствуется неколебимая верность. Пожалуй, было бы крайне приятно поговорить с ней, познакомиться с ней поближе, поцеловать ее, спать с ней и прочее в этом роде.

— Так что же ты предлагаешь?

— Перед вами открывается, — сказал изумруд, — так сказать, изумительная перспектива второй, столь вами желанной, жизни.

— Да?

— И потом, это же сейчас. Сейчас это быстрее, чем потом.

— У тебя поразительно светлая голова, — сказал Вандермастер, — Поразительно светлая для камня.

— О'кей, — сказала Лили. — Я предлагаю, чтобы вы стукали один раз для «да» и дважды для «нет». Вы меня поняли?

— Тюк.

— Вы являетесь истинной ступней Марии Магдалины?

— Тюк.

— Вандемастер похитил вас из итальянского монастыря?

— Тюк.

— Картузианский монастырь в Мерано, или в окрестностях Мерано?

— Тюк.

— Вам плохо в этом ковчеге?

— Тюк-тюк.

— Вы убивали колдунов в последнее время? Ну, скажем, в последний год?

— Тюк-тюк.

— Вы морально безразличны или у вас есть свои мнения?

— Тюк.

— У вас есть свои мнения?

— Тюк.

— Мы являемся свидетелями противостояния Молл и Вандермастера. Как вы думаете, на стороне кого из противников находятся правда и справедливость?

— Тюк-тюк-тюк-тюк.

— Это значит Молл? По тюку за букву?

— Тюк.

— Здесь тепло?

— Тюк.

— Слишком тепло?

— Тюк-тюк.

— Получается, что вы участвовали в махинациях Вандермастера против своей воли, это так?

— Тюк.

— Возможно, вы даже не против использовать свою весьма внушительную мощь на пользу Молл?

— Тюк.

— Вы знаете, где сейчас находится Вандермастер?

— Тюк-тюк.

— У вас есть какие-нибудь догадки о его дальнейших намерениях?

— Тюк-тюк.

— Как вы относитесь к движению за права женщин?

— Тюк-тюк-тюк-тюк-тюк-тюк-тюк-тюк-тюк-тюк-тюк - тюк-тюк-тюк.

— Извините, но я не поняла. У вас есть любимый цвет что вы думаете о косметической хирургии нужно ли позволять детям смотреть телевизор после десяти вечера угнетает ли вас неизбежность старости считаете ли вы ядерную энергию разумной альтернативой углю и нефти каким образом вы снимаете стресс боитесь ли вы летать на самолетах есть ли у вас любимый рецепт чили, которым вы могли бы поделиться с нашими читателями?

— Тюк-тюк.

— Первое в истории интервью с подлинной ступней Марии Магдалины — и без рецепта чили!

— Миссис Вандермастер.

— Да.

— Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо.

— В красное кресло.

— Вы очень любезны.

— Чаю со льдом? Или немного «Санки»?

— Я бы не отказалась от «Пляски призраков», если у вас есть из чего ее сделать.

— А что такое «Пляска призраков»?

— Одна часть водки, одна часть текилы и половинка луковицы. Нормальной, полноразмерной луковицы.

— О-го-го-го-го!

— Знаете, когда тебе восемьдесят один год, силы уже совсем не те. Пара «Плясок», и я начинаю интересоваться жизнью.

— Пожалуй, я сумею вас обслужить.

— Две «Пляски призраков», и я начинаю замечать окружающее.

— Миссис Вандермастер, ведь вам известно, не правда ли, что ваш гнусный сын похитил с помощью своих приспешников мой изумруд? Мой личный, плоть от плоти, изумруд?

— Может, я что-то такое и слышала.

— Так слышали вы или нет?

— Вообще-то мне и самой не слишком нравится этот парень. Он с поворотом.

— С поворотом?

— Он и этот пес. Он уходит в угол и говорит со своим псом. Поглядывая на меня через плечо, не слышу ли. Словно мне есть до них дело.

— А этот пес, он не…

— Нет, только слушает. Внимательно.

— Это Тарбут.

— Понимаешь, я ничего не имею против, если кто скажет слово-другое собаке, ну там «Хорошая собачка», или «Принеси мячик», или еще что, но ведь для него собака лучший собеседник. С поворотом, и только.

— Вы знаете, какая у него профессия?

— Да, он же этот, маг. Тоже малость с поворотом.

— Я лишилась своего ребенка, милого изумруда, и должна его вернуть. Могли бы вы чем-нибудь мне помочь — и хотите ли?

— Ну, мой голос мало что значит.

— Да.

— Я его дел почти не знаю. Он со мной не советуется.

— Понятно.

— Он же такой, с поворотом.

— Это вы уже говорили.

— Хочет жить дважды.

— Да, я знаю.

— А я думаю, это грех и позорище.

— Вот-вот.

— А тут еще ваш бедный ребеночек.

— Да.

— Жуткая история.

— Да.

— Будь я на вашем месте, я б ему глаза повынимала.

— Идея заманчивая.

— У него глаза, как луковицы.

Черная ищейка, пес, вскормленный, судя по виду, человеческим молоком. Бежит по средней линии улицы, носом к земле, что-то выискивая.

— Думаешь, от этого будет толк?

— Не знаю, Пустобрех. А у тебя что, есть идея получше?

— Где ты его нашла?

— Я нашла его у порога. Сидит себе, и все. В лунном свете.

— В лунном свете?

— В ореоле лунного сияния.

— Ты думаешь, это существенный момент?

— Мне кажется, это не случайно.

— Как его имя?

— Тарбут.

— Я должен сказать тебе одну вещь.

— Что?

— Помнишь, я полез в холодильник за пивом?

— Да?

— Ступня ушла.

— Он мертв! Ступня поразила его ударом в грудь!

— Невероятно!

— Глубокий след ноги на груди!

— Это вселяет дрожь ужаса!

— Получив от Лили отказ, он набросился на изумруд с кувалдой!

— Неужели изумруд пострадал?

— Небольшая щербинка! Ступня примчалась во мгновение ока!

— А что же Молл?

— Она приклеивает осколок на место юшкой.

— Что такое юшка?

— Свернувшаяся кровь!

— А что труп? Его кто-нибудь востребовал?

— Тут заявились три дьявола. Лили берет у них интервью, прямо сейчас!

— Свободная пресса не устрашится и тысячи дьяволов!

— Их только трое!

— На что они похожи?

— Точь-в-точь как Взмыльник, редактор!

— А что Ступня?

— Пустобрех отвезет ее назад, в Италию! Он организует охранный бизнес! Уже нанял Лодыря, Ловчилу, Иногда и Топтопа.

— А как тебя, кстати, звать?

— Меня зовут Хват, а тебя?

— Я Щебень. А что с собакой?

— Собака будет работать с Пустобрехом, и она тоже!

— Странно все же, чего это собака пришла к дверям Молл!

— Деус Лунус, его пути неисповедимы!

— Деус Лунус не оставляет своих в беде!

— А как насчет выпить?

— Кто как, а я совсем не против! За что мы выпьем?

— Выпьем за жить однажды!

— Да здравствует здесь и сейчас!

— Расскажи мне, — сказал изумруд, — на что похожи алмазы?

— Я мало про них знаю, — сказала Молл.

— Алмаз, он лучше изумруда?

— Кому что нравится.

— А вот ты, ты предпочла бы алмаз?

— Нет.

— Твердый как алмаз, — сказал изумруд, — мне встречалось такое выражение.

— Алмазы немного заурядны. Порядочные — да. Спокойные — да. Но какие-то они серые. По мне, уж лучше циркон, или сподумен, или зеленый, как ты, оливин — да все, что угодно: сардоникс, гелиотроп, балтийский янтарь, опал, яшма, сапфир, желтый хризоберилл, переливчатый турмалин… Но лучше всех ты, изумруд.

— Но в чем состоит значение изумруда? — спросила Лили. — В самом общем смысле. Если оно вам известно.

— У меня есть некоторые догадки, — сказала Молл. — Не знаю уж, поверите вы им или нет.

— Попробуем, может, и поверю.

— Во-первых, он значит, что боги еще не покончили с нами.

— Боги еще не покончили с нами.

— Боги все еще занимаются нами, вмешиваются в наши дела то так, то так, они не спят и не умерли, что бы там ни говорили дураки.

— Занимаются нами. Не умерли.

— Как в прежние времена демон мог войти в монахиню на съеденном ею листике салата, так же и сейчас обычная почтовая открытка может стать первым шагом в неведомое.

— Шаг в неведомое.

— Во-вторых, мир может возрадоваться, что слухи про изумруд все еще способны вызвать желание в зачерствевших сердцах его обитателей.

— Желание или алчность?

— Я не стану раскладывать желания по полочкам, на этот счет есть много специалистов, но человек не алчущий ничего — тупой чурбан, с которым мне не хотелось бы иметь дела.

— Положительное отношение к желаниям.

— Да. В-третьих, я не знаю, что предвещает этот Камень, предвещает он изменения к лучшему, или изменения к худшему, или ни то и ни другое, а так себе, некое бульканье, серединка на половинку, но вы-то во всяком случае спасены от тошнотворного однообразия, и небольшой взнос в шляпу, лежащую в прихожей на столике, будет только приветствоваться.

— Ну и что же дальше, — спросил изумруд, — Что же дальше, о моя прекрасная мать!

— А то же, что и раньше, будем барахтаться, чтобы выжить, — сказала Молл. — Будем барахтаться, чтобы выжить, в сладости здесь и сейчас.