Шулер

Глава 38 Охота

Медленно проступают звезды.

Появляется Земля — бледно-голубая точка.

Она увеличивается, приближается, пока не занимает основную часть моего обзора.

Она прекрасна, особенно здесь, но я едва смотрю на неё. Срочность придаёт мне сил — помимо того, что я пообещала Вэшу. Теперь я всюду чувствую Шулеров. Я чувствую их вокруг Ревика, вокруг его останков в этом месте. Я чувствую их в тени, которую они отбрасывают на Землю.

Как только я сосредотачиваюсь на них здесь, они — все, что я могу видеть.

Металлические нити перекрещиваются и пересекаются над массивами суши плотными серебристыми горами. Пирамида наверху двигается как механическая игрушка. Неподатливая. Тёмная. Я наблюдаю за движением узлов, пока частицы сменяют руки, сменяют места, пока я не слышу слабый шёпот…

«Ну?»

Я ошарашенно поворачиваюсь. Я забыла, что я здесь не одна.

Мэйгар плывёт рядом со мной. «Мы ждём, Мост».

«Раньше это происходило иначе, — объясняю я. — Это новое. То есть, этот вид на них. Прежде, когда я сосредотачивалась на Халдрене, я была просто… с ним, в Пирамиде. Может, присутствие всех вас здесь каким-то образом меняет частоту».

Его тон делается едким. «Это твой первый прыжок?»

Его вопрос озадачивает меня. «Нет».

«Тогда ты должна знать, что в Барьере ничего не случается дважды одним и тем же образом, — его мысли содержат отчётливый привкус презрения. — Чтобы так получилось, все остальные создания должны быть статичными. И да, конечно — наше присутствие здесь изменяет положение вещей. Ты должна подстраиваться. Ты должна делать так, как делаем мы. Следуй за нитью, Мост. Охоться».

Я уже слышала этот вздор. От Ревика. От Чандрэ.

Вариации одной и той же речи. Все говорили примерно то же самое.

Меня это больше не беспокоит.

Я делала это без Ревика. Я делала это без Чандрэ или Вэша. Я определённо делала это без этого засранца Мэйгара, который хочет заняться со мной сексом и одолеть меня только потому, что затаил какую-то чудовищную обиду на Ревика.

Мэйгар слышит меня, и его веселье возвращается.

«Не только поэтому, Мост», — говорит он.

Отпихнув его сознание в сторону, я сосредотачиваюсь на том, зачем мы здесь.

Во второй раз за этот прыжок я фокусируюсь на Халдрене.

Я фокусируюсь на его лице — на этом ясном, уверенном голосе, который возвышается над толпой. В своём сознании я вижу тёмные пылающие глаза, его смерть, бороду, которую он отрастил по окончанию отрочества.

Я помню и другие вещи. Вещи, которые больше никто не видел.

Я помню, как шла глубокой ночью, слыша его прерывистые рыдания из гостевой спальни после того, как мы впервые позволили ему остаться с нами. Я помню его вызывающее поведение, испытывающее нас, проверяющее, позволим ли мы ему остаться. Я помню, как он запал на моего лабораторного партнёра, Массани. Я помню его страх перед другими детьми после того, как мы убедили его посещать школу. Я помню его нужду контролировать их.

Я помню наблюдение за его открытием, когда он понял, что ему это по силам.

Я помню менее значимые вещи. Как он фыркает, когда смеётся, как хрустит костяшками пальцев, когда нервничает. Я помню, что ему нравится читать стихи и принимать ванны.

Я помню так много. Я знаю слишком много.

Я научилась также отпускать это. Не все вопросы требуют ответов.

Не все ответы на самом деле говорят нам то, что нам нужно знать.

Земля медленно начинает вращаться под моими ногами.

Она вращается назад, в неправильном направлении.

Солнце и планеты также вращаются в обратную сторону, с запада на восток, со слаженной точностью. Я отчасти ожидаю услышать прекрасную музыку, как когда мы с отцом наблюдали за миниатюрной версией земных созвездий, скользивших широкими дугами по гладким латунным рельсам. Перед моим мысленным взором мой отец все ещё смеётся, восхищённый красотой кинетической скульптуры.

— Музыка сфер, Элли! — говорит он, хлопая меня по спине огромной ладонью. — Музыка сфер! Разве это не чудесно?

Свет над Землёй становится ярче. Сети Пирамиды уменьшаются вокруг нашего маленького сине-белого мира. Темные нити распутываются как клубок пряжи игривым котёнком, и я вновь могу дышать — так, как дышала уже не помню когда.

Внезапно движение останавливается.

Земля вновь начинает вращаться вперёд — поначалу с усилием, словно шестерёнки с трудом переключаются на естественный курс. Все медленно, как я и сказала — и все же быстро. Обычное минующее время меняет все, так что мы теряем себя, так что мы не узнаем друг друга.

Вместо Пирамиды над Европой нависает серое облако.

«Там», — говорю я Мэйгару, показывая своим сознанием.

Я чувствую, как он даёт знать, что услышал.

Что-то смещается. Это даже не полноценный вздох. Это безмолвное, почти мгновенное.

Как только это завершается, мы с ним стоим на этой более ранней версии Земли. Наши световые ноги стоят на травянистом холме, усеянном листвой. Кое-где вокруг растут осины.

Ниже нас круг чёрной грязи окружает ряд белёных зданий. Грязь густая, изборождённая колеями колёс. Вдали я вижу ещё больше зданий, которые походят на бараки, а за ними — мужчины в серо-зелёной униформе и тканевых фуражках маршируют строем. Их ботинки и штаны тоже покрыты грязью и конским навозом. Большинство вооружены.

Я смутно узнаю униформу, однако недостаточно хорошо, чтобы…

«СС, — посылает в мою сторону Мэйгар. Презрение сочится из его света. — Разве твой муж не обучал тебя? Это Schutzstaffel[11], фрау Дигойз».

Я вздрагиваю от его слов, но не отвечаю.

«Это все очень интересно, — добавляет Мэйгар. — Но что это?»

Осматриваясь по сторонам, я борюсь со смущением. Не столько ради него, сколько ради всех других старших видящих, чьё наблюдение за нами я ощущаю.

«Может, я не могу сделать это, когда все вы здесь», — признаюсь я, осматриваясь по сторонам.

«Терпение, — мягко выдыхает Вэш. — С нами здесь ты сильнее, не слабее. Не уходи пока, Мост Элисон. Ты справляешься вполне неплохо».

Очевидно, Мэйгар его не слышит, только я.

Он осматривается по сторонам с хмурым выражением на световом лице, уперев световые руки в световые бедра.

«Может, ты скучаешь по своему мужу-нацисту? — посылает он с насмешливой вежливостью. — Ты подумала о нем, и это привело тебя сюда?»

Я ощущаю резкую боль в груди. Я смотрю на него, пытаясь решить, что делать дальше, когда останавливаюсь и смотрю сквозь деревья.

Там стоят трое мужчин.

Они не световые создания, как Мэйгар и я.

Они действительно здесь, в этом времени.

Когда я впервые их вижу, они находятся на расстоянии нескольких дюжин ярдов. Однако как только я сосредотачиваюсь на них, я оказываюсь ближе. Через несколько мгновений мы с Мэйгаром стоим в считанных ярдах от них, на том же грязевом холме. Теперь я вижу их лица. Я вижу их так ясно, словно действительно нахожусь там.

В одном я узнаю Териана.

Второго я знаю лишь потому, что у него нет лица. Как и когда я увидела его впервые, в том нацистском тюремном блоке, он высок и хорошо одет, в строгом тёмном костюме.

Однако он не так высок, как третий мужчина… то есть, Ревик.

Где-то в своём сознании я ошарашенно моргаю.

Он все ещё там, когда я возвращаюсь.

Я не могу оторвать от него глаз, даже зная, что Мэйгар смотрит — даже чувствуя его отвращение, как только он замечает мой взгляд.

Ревик одет в то, что, наверное, носили на повседневной основе в тот временной период. Темно-коричневые штаны, белая рубашка с рукавами, закатанными до локтей, подтяжки, ботинки. Его одежда выглядит хорошо пошитой, и он чисто выбрит, все ещё немного тощий, но выглядит значительно здоровее по сравнению с тем разом, когда я видела его в этом времени, в берлинской тюрьме.

Синяки сошли с его подбородка и лица, хотя я все ещё вижу шрамы на шее — один в виде знака вопроса, другой на предплечье, он мне знаком. На мизинце Ревик носит серебряное кольцо, совсем как при нашей встрече в Сан-Франциско.

Моя световая рука рефлексивно взлетает к моему световому горлу.

Я снова гадаю, не принадлежит ли кольцо его жене, Элизе.

Он проводил пальцами по черным волосам, прочищая горло.

— Что мы здесь делаем? — спрашивает он по-немецки.

Вид его в живых парализует меня.

— …Я думал, мы с этим покончили, — снова настаивает Ревик. — Зачем мы здесь?

Териан смеётся. Он доволен своим новым другом. Удовольствие явно искрит в его свете.

— Видите, сэр? — говорит он. — Он провёл здесь буквально минуту, а мы уже тратим его время впустую.

— Манеры, Териан, — безликий мужчина хлопает Ревика по плечу. — Я хотел бы предложить тебе, Рольф, вызов — подумать об этой войне иначе. До сих пор ты воспринимал свою роль в этом конфликте как роль раба. Я бы хотел подтолкнуть тебя изменить эту точку зрения.

Ревик скрещивает руки, в явном раздражении переступая с ноги на ногу.

— Я придерживаюсь доктрины Семёрки о невмешательстве, если это вы имеете в виду под «рабом». Людям как виду должно быть позволено взрослеть без вмешательства. Правила на этот счёт предельно ясны…

— Слова истинного верующего, — бурчит Териан.

Ревик поворачивается, вскидывая бровь.

— А эти тактики в духе школьного двора должны побудить меня отказаться от Кодекса? — он переводит взгляд на Галейта. — Потому что я нахожу их немного утомительными… сэр.

— Мы не хотели оскорбить тебя, Ревик. Отнюдь не хотели, — Галейт награждает Териана лёгкой улыбкой. — Но я задаюсь вопросом, когда в последний раз ты действительно задумывался о словах, которые только что процитировал?

Ревик хмурится, переводя взгляд между ними.

— У меня была уйма времени подумать над ними, — говорит он, и теперь проступают его настоящие эмоции. — Это не первая их война, в которой я сражался. Я хорошо понимаю аргументы в пользу вмешательства, но от этого оно не выглядит более правильным.

Я вижу, что его гордость задета, особенно молчанием, которое вызвали его слова.

— Я ограничивал их злоупотребления, где мог… — говорит он.

— Ты ничего не сделал, — спокойно говорит Галейт.

Ревик напрягается.

— Я не согласен.

— Ты был нацистом, «Рольф», — смеётся Териан. — Они сгоняли твоих людей в газовые камеры, а ты в лучшем случае неодобрительно смотрел со стороны… а в худшем случае расчищал им дорогу своими бронетанковыми войсками!

— Не нужно оскорбляться, Ревик, — говорит Галейт, поднимая руку, чтобы заставить Териана замолчать. — Проблема не в тебе. Семёрка определённо имеет благие намерения, но они судят мою расу так, словно она — их раса. Но люди — не видящие, Ревик. Люди — обычное сборище человечества — не нуждаются в большей свободе. Они её даже не хотят. А больше всего они хотят, чтобы в мире был смысл. Они хотят быть частью чего-то большего, чем они сами.

Безликий мужчина слабо улыбается, глядя на грязную тренировочную площадку.

— Они хотят, чтобы кто-то им это обеспечил, Рольф, — говорит он уже тише. — Они не хотят комитет из своих старших коллег. Они не хотят, чтобы правда смещалась вместе с песками мнений, или времени, или прогресса, или точки зрения. Они хотят абсолютную реальность. Ту, что из года в год будет иметь смысл, что бы ни происходило за их пределами. Будут они это контролировать или нет, для них не имеет значения. Они желают иллюзии контроля — безо всякой ответственности.

Я смотрю на лицо Ревика, наблюдаю, как он думает об этом.

Я могу сказать, что он не совсем не согласен.

Черт, да я сама не уверена, что не согласна.

Галейт тоже наблюдает за Ревиком. После небольшой паузы он слабо улыбается.

— Рольф, мой дорогой, дорогой друг. Люди попросту созданы, чтобы над ними доминировали. Если не видящие, то более могущественные люди. По правде говоря, они даже предпочитают такое положение вещей, — он широким жестом обводит белёные здания, ряды мужчин в униформе.

— Эта война — наглядный пример, — добавляет он. — Разве толпы следуют за честным лидером? За тем, кто даёт им больше свободы? Больше ответственности за собственные жизни? — он улыбается, качая головой. — Нет. За тем, кто даёт им смысл, Рольф. За тем, кто даёт им врага. Прекрасную мечту, говорящую, что все их проблемы можно решить. Есть ли им дело до того, что эта мечта может быть рождена бесчисленной ложью? Нет. Им нет до этого дела. Ни один современный человеческий лидер не был так любим, как немцы любят Гитлера, Рольф. Ни Черчилль, ни Рузвельт. Ни одного лидера так не любили со времён других подобных ему: со времён Наполеона, Цезаря, императоров древней Азии.

Ревик стоит с пустым лицом.

Затем он смеётся.

— Ты сам такой человек! — говорит он.

— Да, — Галейт улыбается. — Я такой. Но я также тот, кто видит правду. Более того, я её принимаю. Ты осудишь меня за это? Назовёшь предателем расы за то, что я выбрал реальность?

Ревик медлит, глядя на него.

— Нет, — говорит он.

Ревику больно. Я чувствую это в нем. Я чувствую сквозящую в нем боль, хоть это и не имеет смысла — тот факт, что я это чувствую. Пройдут десятилетия до того, как я вообще появлюсь на свет. Я осознаю, что боль связана с Элизой, и что-то сокрушает маленькие косточки в моей груди, отчего становится сложно дышать, сложно оставаться на прежнем месте. Безумие этого чувства не ускользает от меня.

Я ревную.

Я безумно ревную, и это чувство вызвано двумя мёртвыми людьми.

Я прослеживаю взглядом грязевые колеи внизу. Люди в серо-зелёной униформе катят резервуар газа на повозке, в которую деревянным хомутом запряжён мул. Солдаты покрикивают на мула, дёргают за уздечку, пока мул, повозка и резервуар не оказываются посередине грязевых колей на круговой подъездной дорожке. Туда сгружены ещё два резервуара, которые подвезли другой мул и лошадь. Животные резко останавливаются там, где мужчины образуют строй в центре подъездной дорожки.

Вокруг них я насчитываю больше сотни людей.

— Зачем мы здесь? — снова говорит Ревик, но в этот раз я слышу в его голосе нервозность.

— Я хочу излечить тебя, Рольф. От послушания. От пребывания рабом.

Я чувствую, как мой живот делает кульбит. Я внезапно осознаю, что вот-вот увижу.

Я не хочу это видеть. Я поворачиваюсь к Мэйгару.

«Пойдём. Ты был прав. Это тупик».

Но Мэйгар сосредоточен на Галейте.

Он не видит того, что вижу я, или видит, но ему все равно.

Боль разделения усиливается, смешивается с таким сильным горем, что сквозь него невозможно думать. Резонанс слишком сильный; я не могу изменить свою вибрацию настолько, чтобы вытащить себя отсюда. Я заперта здесь, привязана стальными тросами к этому прошлому Ревику и его скорби по мёртвой жене.

«Это он? — говорит Мэйгар о Галейте. — Он же человек, Мост!»

Серебристый канал открывается над ними тремя, вливаясь в силуэт безликого мужчины. Свет течёт вниз, словно жидкий металл, происходящий от высокого, серебристо-белого облака. Это Шулеры, осознаю я, хотя структура здесь меньше, чем в мире, где я живу.

«Дренг», — думаю я, вспоминая объяснение Вэша.

Световое тело Териана сияет резонансом, когда тело Галейта начинает светиться. Даже здесь Териан уже покрыт похожими на провода нитями, хотя их намного меньше, чем тогда, когда я мельком заметила эту его сторону в закусочной Сан-Франциско.

Тот же канал открывается для Ревика.

Резкий, серебристый свет разгорается по его aleimi расплавленными искрами. Тошнота, которую я ощущала, усиливается, пока я наблюдаю, как меняется его свет. Серебристый оттенок берет верх над мягким, золотисто-белым, как будто усиливает его, но я вижу в этом перекрытие, медленное затмение того, что я все ещё люблю, того, что я, кажется, не могу перестать любить, как бы сильно ни старалась.

Секунды спустя ауры вокруг Териана и Ревика ярко сияют металлическим серебристым светом, исторгая похожие на молнии вспышки. Ещё более яркая аура пульсирует вокруг Галейта.

Я слышу рядом с собой бормотание Мэйгара.

«Невозможно…»

Териан подмигивает Ревику.

— Видишь, мой вспыльчивый друг, — произносит он с усмешкой. — Наш Галейт — как огромное, большое зеркало. Все, что живёт в сети, также живёт в нем. А значит, если у кого-то из нас есть подарок для сети, он разворачивает его первым.

Глаза Териана делаются чуть более холодными и на долю мгновения — чуть более хищными. Я вижу в нём алчность, даже тогда.

Он обращает это в улыбку.

— …Нам остаётся лишь на пробу. Верно, мистер Г? — шутит он. — Объедки и остатки?

Галейт не отвечает. Он осторожно наблюдает за Ревиком.

— Ты в порядке?

Я чувствую, как усиливается шок Мэйгара, притягивая меня.

«Что?» — посылаю я, раздражаясь из-за его тяги. Я не могу отвести глаз от Ревика.

«Ты меня не слышала? — шипит Мэйгар. — Этот мужчина… он человеческое существо! Он вообще не видящий. Уму непостижимо, что он способен делать такие вещи».

Силуэт Галейта становится все ярче.

Ревик настороженно делает шаг назад, когда световое тело человека полыхает резкой дугой. Галейт поднимает руку в сторону поля, и я вижу, как глаза нацистского солдата вспыхивают серебристым прямо перед тем, как он наклоняется, чтобы поджечь от факела одну из повозок с грузом.

Галейт поворачивается к Ревику.

— Этой войне можно положить конец за считанные месяцы, — говорит он. — Два миллиона уже погибли в лагерях. Нам стоит подождать, пока их не станет четыре миллиона? Десять миллионов?

Ревик колеблется, глядя на поле.

— Гитлер должен умереть, — добавляет Териан. — Если люди хотят лидера, мы им его дадим. Мы дадим им все их мечты, законы и дерьмовые расовые политики, которые им хочется. Но почему видящие должны умирать ради безумия человечества? Почему? Когда мы можем так легко принести мир?

Ревик смотрит на холм.

Я помню Россию, замёрзшие тела, запах горящей плоти, и осознаю, что Ревик тоже это вспоминает.

Взрывается первый резервуар с газом. Необъяснимая скорбь распространяется в моем свете, когда огонь отбрасывает назад строй солдат. Они тоже убийцы, думаю я. Но мои мысли, страхи, разумные доводы переплетены с Ревиком, с его желанием верить, что он может быть частью чего-то, что он может сделать лучше. Что он может быть чем-то большим, нежели просто беспомощным свидетелем разворачивающейся истории.

Териан пригибается, когда шар пламени разлетается в стороны.

Затем он начинает смеяться.

Крики заполняют открытое пространство вместе с дымом и быстро летящей шрапнелью. Секунды спустя начинает падать мясо. Я осознаю, что оно принадлежит мулу, который вёз повозку, и ощущаю очередной прилив тошноты. Руки и ноги начинают падать дождём — на некоторых ступнях все ещё надеты ботинки.

— Ревик? — Галейт наблюдает за ним, выжидая. — Ты готов?

Ревик колеблется. Он выглядит почти напуганным.

— Скольких видящих они убили? — спрашивает Галейт. — Скольких сожгли в газовых камерах, пока ты смотрел из Барьера, кузен?

Ревик поднимает ладонь. Видя, как слегка дрожат его пальцы, я повелеваю ему опустить руку. Я знаю, что это прошлое, что это уже случилось. Я знаю, что не могу ничего изменить, что уже слишком поздно. Я даже слышу логику в словах Галейта. Я хочу той же мести, которой Ревик хочет для всех погибших — но я хочу, чтобы он все равно меня услышал и не делал этого.

Солдат с пустыми глазами опускает второй факел.

Когда происходит взрыв, я вздрагиваю вместе с Ревиком.

Ударная волна прорывает дыры в грунте, раскидывая дерево и железо как шрапнель в стоящие ряды мужчин. СС не сдвигаются с места, даже когда горящий металл впивается в их плоть, или когда их волосы и одежда загорается, или на их кожу попадает горячее масло.

Я вижу, как Ревик стискивает челюсти. Не ожидая просьбы Галейта, он вновь сосредотачивается на холме. Третий солдат опускает свой факел.

Раздаётся очередной гулкий взрыв.

Териан снова хохочет, прыгая на месте, пока чёрный дым валит наружу грибовидным облаком. Ревик со злым шоком смотрит на раскуроченное поле, а Териан игриво пихает его в грудь, затем бежит вниз по холму, чтобы вблизи рассмотреть урон.

Он оставляет Галейта и Ревика стоять там одних.

— Что ты такое? — говорит Ревик, глядя на него.

Я чувствую рядом с собой Мэйгара, напрягшегося в ожидании ответа.

Галейт улыбается.

— Пожалуй, тебе стоит задать этот вопрос самому себе, Рольф, — он улыбается, сжимая плечо Ревика. — Я очень, очень горд тобой, сын мой.

Ревик смотрит на поле внизу холма. Его глаза все ещё отражают приглушенный шок, но я также узнаю там хищное любопытство. Напряжённая сосредоточенность сопровождается пламенем, придающим силы жаркому двигателю под его сдержанной наружностью.

«Интересный выбор супруга», — посылает Мэйгар.

Я поворачиваюсь к нему, борясь с болью, которая разгорается жарче при каждом ударе сердца.

«Забудь уже, ладно? — рявкаю я. — Забудь! Он изменился. Он ушёл от них после этого. Ты слышал Вэша. И ты ничего не знаешь об его жизни, почему он выбрал это…»

Я слышу фырканье Мэйгара, смотрящего на Ревика с безграничной ненавистью.

Его уверенность в собственной правоте разъяряет меня.

«Что бы ты ни затаил против него, это ребячество, — говорю я ему. — Он мёртв!»

В свете Мэйгара вспыхивает настоящая злость.

«Ребячество? — он ловит мою световую руку в свою ладонь. — Я видел это, Высокочтимый Мост. Бл*дь, я видел это! Я просматривал все записи с тех времён, как Дигойз Ревик „изменился“. Я видел, что произошло, когда они доставили его сюда. Полумёртвого, избитого в мясо его людьми и нашими людьми. Слышала бы ты тот поток мусора, которым он разразился, пока Адипан работал над тем, чтобы отсоединить его от грязи той Пирамиды! У них ушло на это несколько дней. Недель. И все это время вся конструкция наслаждалась очаровательными вещами, которые твой муж делал, пока работал на Шулеров…»

Глаза Мэйгара холодно сверкают, когда он смотрит на холм.

«Вещи, которые я видел, пока они разматывали эти структуры, вызывали у меня физическую тошноту, Мост. Я не спал. Я целыми днями не хотел ничего, кроме его смерти. Так что не называй меня инфантильным. Не говори мне ничего об этом мужчине. Пока ты сама не увидишь, что он из себя представляет!»

Я смотрю на Мэйгара через Барьер, но мой разум пуст.

«Не дурачь себя, — говорит он. — Они наняли его по одной причине. В глубине души он был злобным бл*дским ублюдком. Он всегда только им и был, Высокочтимый Мост».

Я смотрю на Ревика.

Ревика из прошлого, но все равно его свет мне знаком.

Он тоже смотрит на меня, осознаю я.

Я все ещё стою там, всматриваясь в его лицо, когда Мэйгар резко использует свой aleimi, чтобы изменить нашу частоту. Как только он делает это, прошлое разваливается вокруг нас.

Последняя мысль, мелькающая в моей голове, пока я вновь его теряю — это то, что я хочу пить.

Хочу пить так сильно, как не хотела никогда в жизни.