Сибиряки

Глава тринадцатая

Перед самым отъездом в Заярск Танхаев попросил Лешку:

— Иди в машину, Леша, подарки отвезешь Поздняковым.

— Алексей Ивановичу?

— Алексей Иванович в Качуге. Сыну его отвезешь, Юре. Завтра Юре шесть лет будет, ему подарки. — И дал Лешке духовое ружье и красивую увесистую коробку.

— А где живут они, батя Нума?

— Шофер знает.

Лешка подхватил вещи, прикинул на вес коробку — ого! Кило полтора, а то и два будет! — умчался к стоявшей у ворот эмке.

Через десять минут они уже подъехали к большому деревянному особняку с палисадом. Лешка выбрался с подарками из машины, поправил на голове новую кепку и с достоинством вошел в широченный, заставленный домишками двор. Поздняковская квартира оказалась закрытой. Лешка даже присвистнул от разочарования. Ехать назад? Завтра отвезти? Вот задача!

Лешка спустился с крыльца, прошелся с подарками по двору, заметил возившегося в куче песка чернявого мальчугана. Подумал, подошел ближе.

— Привет, сосун!

— Я не сосун, — обиделся мальчуган, отрываясь от игры и сердито взглянув на рыжего незнакомца.

— А кто же ты?

— Я — Вовка.

— Чей?

— Поздняков.

— Ух ты! Ну, тогда будь здоров, Вовка! А меня Лешкой звать. Лешка Танхаев. Знаешь?

Черноглазый Вовка смерил недоверчивым взглядом стоявшего перед ним Лешку, проворчал:

— Вот и врешь. Танхаев бурят, а ты русский.

— Хе! У тебя мать с отцом русские, а ты турок.

— Русский я!

— А я бурят. Мировая?

Лешка освободил руку, подал Вовке.

— Ну? Лады?

— Лады, — протянул Вовка и в свою очередь отряхнул от песка руку.

— А теперь держи. Это от бати моего Наума Бардымовича твоему Юрке. Завтра ему шесть будет, верно?

— Верно. А ты откуда знаешь? — повеселел Вовка.

— А я все знаю, я ловкий. Хошь, скажу, что у тебя в том кармане? — показал пальцем на Вовкину курточку Лешка.

— Отгадаешь?

— Факт.

— А вот и не отгадаешь!

— А чего мне отгадывать, когда я так вижу. Платок у тебя в нем, вот что!

— Верно! — воскликнул пораженный отгадкой Вовка. — А в этом что?

— Ключи.

— Тоже верно! — просиял Вовка.

— А в этом?

— Деньги в этом, так, мелочь…

— Вот здорово!

— А я и в животе у тебя вижу, что ты ел, хошь, скажу?

Вовка обалдело уставился на Лешку.

— Что?

— Яйца, вот что! И ел, когда мамки не было, точно?

— Точно… А ты не гипнотизер?..

— Хе! Сказанул тоже! У меня глаза такие, что насквозь видят, толмач?

Вовка с откровенным восхищением и завистью смотрел на желтые с крапинками смешливые глаза Танхаева Лешки. Вот бы ему такие!

— А ты почему один, Вовка?

— Я?

— Тебя спрашиваю, ты, значит.

— А мама на работе у нас… А Юрка в садике…

— А пацаны? Что у вас во дворе пацанов нету?

— Есть. Они меня «цыганом» дразнят, — уныло признался Вовка. — А я в этом году в школу пойду! — неожиданно добавил он.

— Ловко! Я тоже пойду… в пятый, — соврал Лешка. — Эх, и сладкие, — показал он на цветную коробку. — Ты таких сроду, наверно, не ел.

Вовка удивленно посмотрел на коробку, потом снова на Лешку.

— А ты ел?

— Хе! Каждый день кушаю.

— Вот и врешь! Кто же глину ест? Да еще крашеную? Видишь, написано: «Пластилин».

Лешка вылупил глаза.

— Точно! Вот штука! А на кой она, глина эта?

— А ты и не знаешь? Игрушки лепить. Ты пошутил, да?

— Есть малость, — почесав затылок, добродушно улыбнулся тот. — Нарочно я. Я даже в машинах понимаю, Вовка. Я сейчас слесарем-монтажистом работаю, первый разряд у меня, а на тот год в шофера пойду, понял?

— В настоящие?

— Факт. А ты любишь ездить?

— На машинах?

— На слонах! Я ж тебе про машины толмачу.

— Факт, люблю! Только папа у нас… — и замолчал, надулся.

— Не катает, да? — по-своему понял Лешка. — Это не беда. Я тебя катать буду.

— Правда?

— Нешто я вру! Ты мне нравишься, Вовка. Вот в другой раз заеду, прокачу. Хочешь?

— Еще как!

— Ну и лады. А теперь тащи в дом свою глину.

Лешка не забыл обещания, и при первом же случае прокатил Вовку. Тем более, что Воробьев выписался из больницы и стал работать на своем ЗИСе, а Ваню, как слабосильного, перевели на легковую М-1, или эмку. Теперь Лешке лафа! Как только кончил работу — Лешкин рабочий день четыре часа — так лови у проходной Ванину эмку, никогда не откажет! Не выгоняли из машины Лешку и директор автобазы, и худой в очках без рогулинок, самый главный инженер и даже Поздняков Алексей Иванович. А с Поздняковым ездить еще приятнее: он любит сзади сидеть, и Лешка может занимать место рядом с шофером. Отсюда все лучше видать: и дорогу, и обе стороны улицы и все, что Ваня делает, ведя эмку.

Однажды Поздняков, садясь в легковушку, как-то странно посмотрел на занявшего свое законное место Лешку, хотел, видимо, что-то сказать или выгнать его из машины, но только повел бровью, а его, Лешку, оставил.

— К горсовету! — скомандовал он Ване.

Лешка сиял. Навстречу ему неслись грузовики, легковые, наплывали дома, зазевавшиеся посреди улицы пешеходы, а сбоку мелькали еще совсем голые тополя, окна, лица… Эх, ездить бы так всю жизнь!

Вот и площадь. Горсовет…

— На Доронина, товарищ Иванов, — уже мягче пробасил Поздняков сзади.

Ваня свернул в улицу, проехал несколько домов и затормозил возле двухэтажного, как раз против крылечка. Поздняков велел подождать, вышел из эмки. Лешка видел, как он отряхнул с себя соринки, как поднялся на крыльцо и, постояв, нажал звонковую кнопку. Из двери показалась красивая молодая женщина, обрадовалась, увела Позднякова в подъезд.

— Кто это? — спросил Лешка.

— Докторша, — пояснил Ваня. — Мы к ней второй раз с Алексеем Ивановичем ездим. А еще раз от больницы ее домой подвезли.

— А он что, лечится?

— Может, и лечится. Только он ее Олей называл, без отчества. Так, знакомые, видно… Только ты не болтай, — добавил после некоторого молчания Ваня. — Водитель, который Алексея Ивановича на ЗИСе возил, проболтался, так Алексей Иванович ездить с ним больше не стал. Мне об этом завгар сказал, понял?

— Понял, — ничего не поняв, сказал Лешка.

Ждали долго. А потом вышли оба: Поздняков и красивая женщина. Лешка с любопытством разглядел ее прическу: короткая, только что уши закрывает, совсем по-мальчишьи, когда долго не стригут. Таких Лешка не видел.

Они сели на заднее сиденье, и Поздняков велел Ване ехать в поликлинику, то есть в больницу. «Значит, лечиться», — заключил Лешка.

У клиники докторша вышла и, грустно улыбнувшись, спросила оставшегося в машине Позднякова:

— Так ты меня подождешь, Алеша?

А Поздняков сказал Ване: «Поехали!» — и не стал ждать.

Потом они поехали на пристань, где уже грузилась на баржи первая автоколонна, ехавшая в Заярск на все лето. Машины своим ходом взбирались по широким настилам на палубу, а там, уже с помощью водителей, выстраивались в ряды. Лешке страшно хотелось пойти на баржу, попрощаться со всеми знакомыми и дружками, но Поздняков стоял около эмки и даже не сошел вниз. Только директор автобазы подошел к нему, сказал, что погрузка идет нормально и что через час подадут буксир. Так и уехал Лешка, не попрощавшись.

На свороте с Набережной Поздняков снова вышел из машины, Ване приказал ехать в гараж, а сам пошел пешком в сторону клиники.

— Видал, опять к докторше подался, — недовольно проворчал Лешка. — Чего это он к ней ходит, а? — И, не дождавшись ответа, заключил: — Не любит он своих пацанов, это точно.

— Ты меня, наверное, устал ждать, Алеша?

— Нет, почему же. Я уже давно жду тебя, Оля, и, как видишь, не думаю уставать.

— Пожалуйста, без глубоких смыслов! — нахохлилась Ольга.

Они вышли со двора клиники и пошли вдоль ограды набережного парка.

— Как холодно, — пожаловалась Ольга. — В Москве сейчас уже все расцвело, распустилось, а у нас…

— А тут, — поправил Алексей.

— Что ты этим хочешь сказать? Что ты не собираешься остаться в Иркутске?

— Да ведь и ты, Оля, мечтала когда-то о Москве, как о своем доме. Так давай уж уедем?

— Куда?!

— В Москву, куда хочешь.

Ольга посмотрела: шутит он или не шутит? Но смуглое лицо Алексея было серьезно.

— Так ты об этом и хотел мне сказать?

— Да, Оля.

— Поздравляю! То собирался показать мне своих мальчиков, то вдруг решил…

Ольга не договорила. С ней вежливо раскланялся солидный, но еще довольно молодой человек, явно ученого склада.

— Наша «звезда». Невропатолог. Представь: тридцать пять лет, а уже доктор наук, автор целого ряда…

— Тридцать пять — это мало?

— Конечно!

— Значит, и я еще не так стар, Оля. Ведь я его старше всего на шесть лет…

— Зато он профессор! — рассмеялась Червинская.

— А я — генерал — отшутился Поздняков. — Докторов много, а нашего брата… попробуй, найди на мое место.

— Ты, как и раньше, влюблен в свой руководящий гений, Алеша! Напрасно раздуваешь себя, можешь лопнуть. Хорошо, что у тебя зимой все обошлось благополучно…

— Это лишний раз говорит о нашей ответственности, Оля. А твоему профессору не лопнуть, даже если он завтра станет ослом.

— Очень умно! — весело воскликнула Ольга. — Впрочем, у вас ведь ценится язык, а у нас — руки. Ну о чем мы болтаем, Алеша?

— Да, мы отвлеклись, Оля. Давай вернемся к тому, что я тебе предлагал.

— Уехать?

— Да.

— Очень мило с твоей стороны! Как ты все просто решаешь! Ты даже дорогу, рассказывали, спустил с берега на лед…

— А почему: даже?

— То есть как почему? Ведь это было связано с большим риском… с целой армией, как ты любишь говорить.

— Ты, как всегда, права, Оля! — с удовольствием подхватил Поздняков. — Видишь, ты и сама признаешь, что риск с дорогой был куда сложней, чем тебе решиться уехать. В крайнем случае будет только одна жертва…

— Опять ловишь на слове? И на работе ты так?

— Так, — улыбнулся Поздняков, вспомнив Теплова.

Ограда кончилась, и они вышли на открытый берег. Ольга смотрела на Ангару, на синеющие в легкой дымке далекие сопки, а думала о своем. Зачем он ей предлагает опять сойтись? Разве надеется вернуть то, что дала им когда-то их молодость? Ради чего он должен бросать семью? А она — клинику? Свой круг? Кем он заменит ей Сергея Борисовича, ее коллег, ее любознательных, шумных студентов. Женами автомехаников? Подобной Горску районной больницей? Ведь в Москву она и сама не вернется, Москва будет давить ее, терзать ее память… Да, она любит его, конечно, любит, но так ли велика ее любовь теперь? Ведь предложи он ей в первые дни их встречи — может быть, не задумалась даже!..

— Оля, ты о чем думаешь?

— Ни о чем… Ах да, ты уже говорил мне, что человек не может не думать. Так вот я думаю о тебе, Алеша: кинешься ты вот сейчас в воду? Ради моей прихоти?

— Скажи: «еду» — и я снимаю пиджак.

— Вот как? А прежде, мне кажется, ты бы не стал ставить условия… и снимать пиджаки, Алеша, — вполне серьезно, глядя ему в глаза, сказала Ольга.

— Ты по-прежнему невозможная, Оля! Я говорю о жизненно важных вещах, я готов пожертвовать ради любви к тебе всем, что мне дорого, а ты… ты переводишь все это в шутку!

Ольга опустила глаза.

— Ах, если бы это была только шутка!

— Алексей Иванович, я снова вхожу к вам с жалобой.

— На кого, Игорь Владимирович?

— Представьте, на вас.

— Вот что?

— Да, на вас. Вы опять перестаете со мной считаться. — Гордеев присел на стул, снял пенсне. — Я, признаюсь, посмел думать, что мы поняли друг друга… взять хотя бы с вагранкой.

— Но я же не препятствую вам строить литейный цех…

— Да. Как я в свое время не препятствовал вам ремонтировать «ярославцев».

— Кстати, они отремонтированы, Игорь Владимирович.

— И, кстати, не без моего участия, Алексей Иванович.

— Спасибо.

— Пожалуйста. А в перепробегах вы тоже и очень кстати, кажется, убедились. Но это…

— Нет. Я согласен только с тем, что доверять новое можно не всем. И убедил меня в этом скорее Рублев, а не ваше огульное отрицание, Игорь Владимирович.

— Рублев — это водители, это — жизнь…

— Раньше вы так не рассуждали.

— Как знать. Я просто умею осознавать свои заблуждения… в некоторых вопросах. Чего до сих пор не хотели вы…

— В чем же?

— Без моего ведома вы перебросили людей со строительства литейной на автобазовский гараж.

— На пять дней. И потом, гараж грозит рухнуть.

— Это с вашей точки зрения, а с моей — он может простоять целых три года!

— Возможно.

— Да, так. — Гордеев воздрузил пенсне, прямо посмотрел в лицо Позднякову. — Теперь, зачем вы перебросили в Баяндай Житова? Житов явно способный человек, я убедился даже по одной сделанной им конструкции центробежки…

— Именно: по одной! — перебил Поздняков. — Что же он, как технорук, еще сделал?

— Он технорук с шестимесячным стажем! — горячо воскликнул Гордеев. — Со временем он мог бы стать опытным инженером, хорошим руководителем… Мы все когда-то не умели и делали мало, товарищ Поздняков. А вы молодому специалисту сразу же обломали крылья, бросив его на какую-то пилораму!..

— Не бросил, — снова перебил Поздняков. — Я людьми не бросаюсь.

— А как же расценивать это?

— Объясню. Житов инициативный человек. Способный молодой инженер. И не только одна центробежная заливка, а полуприцеп, который заканчивают Рублевы…

— И тоже без моей санкции!

— Мы говорим о Житове, товарищ Гордеев, — довольно резко остановил Поздняков главного инженера. — Но у Житова нет никаких организаторских способностей. Руководить людьми он не может и не научится… по крайней мере, на таком большом участке, как Качуг. Вот я его и поставил на ДОК. Там у него двадцать человек… если считать и плотников, которыми прекрасно руководит Сидоров. А после этого Житов поедет в Заярск. И не один Житов. Там давно ждут активных и талантливых инженеров…

— Это что, опять ссора? Ведь мы уже один раз договорились… Как хотите, но я еще главный инженер и…

Но досказать Гордееву не дала секретарша.

— Алексей Иванович, вас просят спуститься вниз. Там какой-то полуприцеп…

В этот вечер Гордееву удалось обмануть жену: сослался на недомогание, головную боль, тем более, что грипп ходил по Иркутску. Для убедительности выпил даже таблетку кальцекса.

А после ужина ушел в свой кабинет, занялся рукописью.

В эти часы в доме наступала особая тишина, и Гордеев мог быть уверенным, что его не потревожат, не помешают ему целиком отдаться тяжелым раздумьям. А на душе было действительно скверно. Зачем он сегодня опять столько наговорил Позднякову да еще предупредил, что через десять дней он, Гордеев, считает себя уже пенсионером. Даже пуск литейного, о котором мечтал он все эти годы, будет проведен без него. Ведь с Житовым Поздняков, пожалуй, прав, и руководитель из него был бы неважный. Он, Гордеев, поспешил назначить его сразу же техноруком, не узнав личных качеств молодого специалиста. Но вот апломб дурацкий: почему без него решили с Житовым? Почему опять обошли, не спросили? Ведь его же, Гордеева, исправляют ошибки. И сам бы перевел Житова в мастерские, попробовал бы его в техотделе конструктором… У него, несомненно, есть творческая жилка… И вот — сам себе вырыл яму.

Гордеев прислушался: где-то по ту сторону дома, с улицы, донесся знакомый сигнал автомобиля… Почудилось!

Нет, это самообман, и дело не в Житове, не в сегодняшнем инциденте — жизнь опередила его, Гордеева, раздавила его стотысячниками, полуприцепами, ледянками, дерзостью мысли!..

Гордеев резким движением подвинул к себе рукопись, комкая и бросая листы, уничтожая все, чем жил столькие годы…

— Игорь!! Что ты делаешь, Игорь!..

Софья Васильевна выхватила у мужа порванную, измятую рукопись, отвела от стола его руки.

— Игорь, милый, ты устал… Тебе надо отдохнуть, Игорь…

Игорь Владимирович взял обе руки Софьи Васильевны, провел ими по своему белому, как мел, лбу.

— Всегда, в самые тяжелые минуты ты была со мной, Соня…

Софья Васильевна осторожно отняла руки, сложила уцелевшие листы.

— К тебе пришли, Игорь.

— Ко мне? Кому я еще понадобился?

— Поздняков. Только, пожалуйста, успокойся, не горячись, Игорь…

Гордеев оправил пенсне, отдышался, вышел в столовую, где и в самом деле его ждал Поздняков.

— Вот я к вам, Игорь Владимирович.

— Слушаю… товарищ Поздняков.

Поздняков положил на стул шляпу.

— Сейчас у меня побывала целая делегация. Все партийное бюро мастерских…

— Вот как?

— Требуют вернуть людей на литейку. Ну и вас…

— Меня? Позвольте…

— Но ведь я же удовлетворил вашу просьбу, и через десять дней…

— Ах да, пенсия!

— Присоединяюсь к товарищам, прошу хотя бы закончить вагранку. Да и они сами сейчас явятся к вам…

Гордеев сдернул пенсне, трясущимися пальцами протер стекла.

— Хорошо, товарищ Поздняков. Я закончу литейный.

— Я так и думал. Прощайте!

Поздняков вернулся домой, когда дети уже спали. Клавдия Ивановна поставила разогреть борщ.

— Пожалуйста, ничего не готовь, Клава. Я ужинал.

— Где?.. — непроизвольно вырвалось у Клавдюши.

Поздняков не ответил и только холодно взглянул на жену. В белой ситцевой кофточке, фартуке и старой, тщательно отглаженной юбке, она показалась ему похожей на официантку дешевенького кафе или столовой. Недоставало только крашеных губ да наколки на голову.

— Что у тебя за вид, Клава? Посмотрись в зеркало, на кого ты похожа. Можно подумать, что у тебя нет ничего лучшего, чем это…

— Леша, скажи, твоя жена в Иркутске?

Голова Позднякова застряла в вороте рубахи.

— Какая жена? Что ты мелешь?

— Ты же знаешь…

— Пока у меня одна жена — это ты. Я не двоеженец.

— Ну… Ольга Червинская.

Поздняков швырнул рубаху на стул.

— Кто тебе сообщил эту новость?

Клавдюша, не глядя на мужа, налила в рукомойник воды.

— Сначала соседи. Говорили, что ты с кем-то встречаешься…

— Ну?

Клавдюша, кусая губы, с трудом сдерживала себя, тихо ответила:

— Я не верила… А потом…

— Что потом?!

— Я прочитала ее письмо… Ты же не запрещал мне читать твои бумаги…

Поздняков стряхнул с рук мыльную пену, выпрямился.

— Да, это ее письмо. И я виделся с ней. И встречаюсь. Но если… Я думаю, нам лучше будет расстаться, Клава…

Крик отчаяния и горя раздался за его спиной. Поздняков бросился к зарыдавшей во весь голос Клавдюше.

— Клава!.. Ты с ума сошла! Ты же детей напугаешь!.. Клава!..

В воскресенье Лешка зашел навестить Вовку и Юрку. Шел с покупками мимо, почему не зайти? Знать, не огрубело настрадавшееся Лешкино сердце, согретое ласковыми руками мамы Фаи и бати Нумы. У Вовки с Юркой дома идут нелады, отец, видать, чего-то забрындил, с матерью часто ссорится, а та плачет. А тут еще Вовке пацаны проходу не дают — накостылять надо, чтобы не задирали! Жаль маленьких, сам пережил, еще больше.

Клавдия Ивановна даже обрадовалась гостю, усадила вместе со своими за стол, поставила вазу пирожных: «Ешь, Леша!» Лешка раскрыл сумку, выложил на стол полную горсть конфет, шоколадных: «Ешьте и мое!»

— Кто же в гости со своими конфетами ходит, Леша? — пожурила Клавдия Ивановна. — Ты только обидишь нас этим.

Лешка не стал обижать добрую Клавдию Ивановну и сложил конфеты назад в сумку. Уже на улице Вовка сказал приятелю:

— Папка от нас ушел.

— Куда?

— На другой тетеньке будет жениться. Мама плакала, а мы слышали, как он сказал: «Уйду к другой жене, к Ольге Червинской».

Юрик захныкал. Лешка растерянно моргал, глядя на прижавшихся друг к другу маленьких братцев, силясь понять, о каком уходе, о какой еще женитьбе отца говорят они, если Алексей Иванович женатый.

— Погоди реветь, Юрка! Ты же парень, а не девка, чего ревешь? А ну, растолкуй, — повернул он к себе расстроенное лицо старшего. — Куда твой батька подался?

— Он не подался, он ушел.

— Ну, ушел. А куда?

— Совсем. Разве я знаю. Мама говорит, что он в Качуг собрался ехать, а мы сами слышали, как он сказал: «Уйду к другой жене, к Ольге Червинской. А вам, говорит, буду денежки посылать…»

— Вот штука! — выдохнул Лешка. Чужой ему человек батя Нума, а не слыхивал от него Лешка, чтобы вот так взял да сказал: «Уйду от тебя, Фая, к другой жене». И отец Лешкин — пьянчуга был добрый, а сына не бросил, как Алексей Иванович, еще и другую мамку привел ему, только ведьму. Да Лешка и не винит отца, кто их, тетенек этих, знает: ведьмы они или не ведьмы?

— Не тужи, Вовка. Мы твоего батю вернем, мы кой-что еще такое придумаем!

— Правда? — с надеждой уставился на Лешку Юрик.

— Нешто я когда врал! Да я эту его тетеньку знаю: докторша она, вот кто!

— А откуда ты знаешь? — удивился Вовка.

— Хе! Я ж тебе толковал, что я все знаю. Он ее Олей зовет, в больницу ее на машине возит… Как, бишь, ее фамилия?

— Червинская!

— Она, точно! — воскликнул, запомнив, Лешка. — Мы из ее штицель сделаем, Вовка!

— Шницель?

— Все одно. Мама Фая для меня завсегда штицель делает. А мы из той докторши, понял?

— Понял, — оживился Вовка. — А как?

Но Лешка уже передумал:

— Не пойдет. Сперва обсосать надо.

— Обсосать?

— Ну, обмозговать. У меня, Вовка, на этот счет своя тактика есть, понял? Может, мы по ей действовать будем… Ну, бывайте, кореши. Я к вам на той неделе зайду. Ожидайте!

Дома Лешка пристал к Фардии Ихсамовне:

— Мама Фая…

— Зачем так зовешь, Леша? Просто мама зови. И отца папой зови, зачем: батя Нума?..

— Ладно. Мама, скажи, а как это отцы детей бросают, а к другим теткам уходят?

Фардия Ихсамовна чуть не выронила вязанье.

— Кто тебе так сказал, Леша?

— Да так, товарищи… Ну, мамочка!..

Слово «мамочка» как-то само-самим сорвалось с Лешкиных губ. Фардия Ихсамовна с нежностью посмотрела на Лешку, притянула к себе его огненную голову.

— Плохие люди, Леша, очень плохие отцы детей могут бросить…

— А разве… — Лешка чуть не выдал себя, едва не назвав Позднякова.

— А еще хуже женщины. Зачем отнимают мужей? Зачем детей сиротами делают? Замуж хотят? Замуж надо за неженатого человека идти… Ай-ай, нехорошо это, совсем плохо, воровство это!..

Лешка показал братьям, какую кнопку нажать, сошел с крыльца и, заложив за спину руки, как взрослый, стал прохаживаться по тротуару.

Вовка дотянулся до кнопки, нажал раз, два, три, как велел Лешка. Нажал еще. Услышал, как по лестнице застучали быстрые легкие шаги, отпрянул от двери. В дверях появилась женщина с короткой прической. Она, докторша!

— Вам кого, дети?

— Мы — Поздняковы дети.

Большие глаза докторши стали еще больше.

— А папа?.. Где ваш папа?

Вовка насмелился, выступил вперед.

— Это вы нам скажите, тетенька: где наш папа?

— Где наш папа? — несмело повторил Юрик.

Докторша улыбнулась.

— Разве он не с вами? А с кем же вы? — Червинская оглянулась, но кроме прохожих и стоявшего у ворот рыжего мальчугана, никого поблизости не было. Что еще за шутки?

— А мы одни пришли.

— Да, одни.

— Это вы отняли у нас палу!

— Я?..

— Да, вы, вы! Вы нехорошая! Вы вредная! Вы противная!..

— Мальчики, разве так можно! Ну хорошо, пойдемте ко мне и все выясним.

— А мы не пойдем! — закричал Вовка.

— Не пойдем!

— Отдайте нам нашего папу!

— Отдайте! Отдайте! — повторил Юрик.

— Дети!.. Стыдно, дети…

— Это вам стыдно чужих пап воровать!..

Червинская захлопнула дверь.

Подходя к дому, Лешка сказал Вовке:

— Ну что, видал? Получилось? У меня, Вовка Поздняков, завсегда получается!

— Тактика? — вспомнил Вовка.

— Точно!

— Алеша? Очень кстати!.. — Ольга хотела тут же рассказать ему о случившемся, но, увидев, что он чем-то взволнован, воздержалась. — Ну, что же ты, заходи.

Поздняков поднялся следом. Романовна, как и Ольга, тоже встретила его на этот раз сухо, ушла на кухню.

— Ну, рассказывай… Ты почему такой бледный, Алеша? Что-нибудь опять случилось?

Поздняков, сидя на диване, снизу вверх посмотрел на стоявшую перед ним Ольгу.

— Я пришел сказать, Оля…

— Что еще?!

— Я ушел от Клавы… совсем…

— С ума сошел! — Ольга до хруста сцепила пальцы, прошлась по комнате. — Так вот, значит, что за сюрприз приподнесли мне сегодня! Я думала, все это еще прелюдия, а оказывается — финал! Очень мило!

— Ты о чем, Оля?

— О чем! О чем! — передразнила Червинская, и в голосе ее послышались слезы. — Это все мерзко! Гадко! Пошло! И виноват в этом только ты! Ты! Ты!..

— Оля, успокойся… Я сам отвечаю за свои поступки… Я страдаю не меньше тебя, Оля!..

Бледное, даже сквозь смуглость и загар лицо Позднякова было страшным. Ольга знала это лицо еще в Москве, в Горске. Алексей не лгал.

— Алеша, — тихо, с участием молвила Ольга, — ну кто же так поступает, Алеша? Ведь я… ведь мы еще ничего не решали, а ты натворил столько глупостей, причинил столько горя семье и…

— Но ведь я люблю тебя, Оля! Люблю! Ты же знаешь, как все получилось… Разве ты еще можешь сомневаться во мне!

— Алеша, успокойся… Боже, какая несправедливая, жестокая жизнь! Что я должна делать!..

— Уедем, Оля!

— Ни за что! — она отошла к столу, сжала виски. Силы медленно оставляли ее. — Алеша, я ничего не могу ответить тебе… Я не хочу, слышишь! Не хочу ничего решать… Боже!..

Алексей подошел к ней, осторожно обнял ее вздрагивающие в конвульсиях плечи.

— Оля, не надо плакать. А то, может, поплачем вместе, а?

— И ты еще можешь шутить! Прошу, дай мне прийти в себя…

Алексей шумно выдохнул воздух, вернулся к дивану. Так прошла минута — две…

— Ты знаешь, что час назад у меня были твои дети?

— Что?!

— Твои дети! Два мальчика. Они назвали себя Поздняковыми и потребовали от меня папу…

— Какая низость!! Неужели Клавдия могла…

— Не ворчи. Ты сам виноват в этом. И не думай, что сегодняшний мой позор мог стать победой для твоей Клавы… Пожалуйста, не перебивай меня!.. Наоборот, она вызвала этим своим поступком не жалость… Что ты глядишь на меня, как на чуму!.. Но я и не обвиняю ее. Ее ума и не могло хватить на большее, чем на это… Ты сам прекрасно расписал мне свою женушку. Но пойми и другое, Алеша: ведь между нами девять лет пропасти! Это не трещина, которую можно вот так просто зашить, стянуть зажимами — это пропасть! Как же ты хочешь решить все в один день!..

— Шесть месяцев, Оля.

— Неправда! Ты вспомнил о своей любви только неделю назад!.. Нет-нет, это немыслимо… Я ничего не могу тебе ответить, Алеша… И, пожалуйста, оставь лучше меня одну…

— Я не оставлю тебя, Оля. Ты — мое богатство, моя любовь…

— Эгоист! Ты и сейчас думаешь только о себе: тебя должны услаждать, дополнять, одухотворять!.. Что ты хочешь, Алеша? Сделать из меня духовный бальзам, как сделал из своей Клавы прислугу?

— Я хочу только твоей любви, Оля…

— А ты подумал обо мне? Что ты собираешься дать мне взамен? Планы? Чертежи? Сплетни? Я пресытилась ими еще там, в Горске…

— Оля, ты обкрадываешь себя. Ты не пустая светская дама, чтобы видеть в муже только, как он выглядит в сплетнях. Хорошо, я сейчас уйду. Я еду в Качуг… опять еду, опять в командировку… но я вернусь к тебе, Оля… К тебе, слышишь?!

— Ради бога, оставь меня… хоть сегодня!..

Ольга проводила его до крыльца, захлопнула дверь. Слышала, как простонали ступени, как медленно удалились его шаги. Ольга прижалась щекой к холодному железу засова и, не шелохнувшись, долго стояла так, оглушенная своим счастьем. Счастьем ли?

— Ну что ты, нянечка? Все прошло. Все, видишь?

— Вижу, милая, я все вижу.

— Ну вот и хорошо. Давай лучше сядем за наш маленький самоварчик и будем коротать вечер.

— Жисть ты свою коротаешь, Оленька, а не вечер. Да и мою тоже…

— Ну-ну, поворчи. Я поворчала, успокоилась, теперь ты.

— Да уж поворчала: стекла, спасибо, целехонькие остались.

Они сели рядышком. Ольга — будто ее подменили — смеялась, подтрунивала над Романовной и, кажется, забыла обо всем.

— Шуму бы он не наделал еще, Алешенька твой, — неожиданно сказала старушка.

— Какого шума, нянечка?

— Известно. Вона как вскинулся, когда ты ему про детишек сказала. Глядишь, еще дома чего выкинет, жену не побил бы…

— Что ты, няня! Неужели ты можешь допустить…

— А чего допущать? Мужики, они когда бесятся, многое чего допущают. Он-то не мужик, разве? Да ты куда? Куда опять?..

— Нянечка, не волнуйся… Я ничего больше не натворю! Ей-богу!

…Через час Червинская, узнав адрес, уже подходила к дому Поздняковых. 14… 16… А вот и их усадьба… Ольга вошла во двор и растерялась: который из этих домов? Ну конечно, не эти гнилушки…

Дверь открыла худощавая миловидная шатенка примерно равных лет с Ольгой.

— Мне Поздняковых.

— Проходите, пожалуйста. — Женщина пропустила ее вперед, недоуменно оглядывая странную гостью. — Извините, а вам кого? Алексея Ивановича?

— А вы — Позднякова?

— Да.

— Я — Червинская. — Ольга заметила, как по усталому лицу Поздняковой разлилась бледность. — Простите меня за такое вторжение, но нам надо… Во-первых, я хочу спросить вас: мы одни дома?

Клавдюша, теребя передник, присела на табурет против Червинской.

— Одни.

— Мне сказали, что Алексей Иванович уехал домой…

— Вам лучше знать, куда он уехал.

— Успокойтесь. Я боялась за вас и поэтому не посчиталась ни со своим самолюбием, ни с тактом. Скажите, зачем ваши дети были у меня? Как понимать это?

— У вас?!

— Да. И устроили мне скандал.

— Мои дети?!

— Как? И вы ничего не знаете?..

— Господи, да что же это такое! Что ни день — новости… Извините, я сейчас крикну их…

— Сидите! — почти приказала Червинская. — Нет, в самом деле, вы ничего не знали об этом?

Клавдюша, готовая разрыдаться, только молча качнула головой.

— Что же все это значит? — немало озадачилась Ольга. — В таком случае… Словом, ваш муж…

— Он не мой муж…

— Ваш муж был у меня, узнал, что дети устроили мне скандал и, конечно, решил, что их научили… Пожалуйста, простите меня, Клавдия Ивановна, но я только хотела предупредить ссору…

— Что же они у вас делали? Дети?

— Они просили вернуть им их папу, — прямо глядя в глаза Клавдюше, сказала Червинская. — Не осуждайте их, Клавдия Ивановна. И меня… Я ведь тоже была женой Алексея Ивановича, но, как видите…

— Я и не виню вас, Ольга Владимировна. Я сама виновата… знала, за кого шла… — Клавдюша отвернулась, отерла глаза.

— Ну что ж, я пойду. Очень прошу вас: ни слова обо мне детям. И ни слова о их… визите, что ли. Это причинит им лишнюю боль. Вы обещаете?

— Да…

— До свиданья, Клавдия Ивановна. И постарайтесь быть посильнее… Прощайте!

— Ты где бегаешь, Леша? Алексей Иванович машину за тобой присылал.

Лешка так и присел.

— Зачем, мама Фая?

— Опять мама Фая зовешь. В Качуг поедешь, папа тебя туда просит.

— Так он же в Заярске, мама!

— Из Заярска в Качуг прилетел.

— А с работой как?..

Фардия Ихсамовна уже все приготовила Лешке: и пальтишко, и белье, и покушать в дороге. А вскоре пришел за Лешкой ЗИС-101. Вот да! На такой машине, да еще в Качуг!

Поздняков был в мастерских. Лешка нашел его в новом каменном цехе. Тут было много людей и среди них самый главный инженер в очках без рогулин.

— Здравствуйте, Алексей Иванович.

— А, Леша! Сейчас едем. Вот только посмотрим первую плавку…

Лешка вздохнул: не знает Алексей Иванович о их проделке.

Теперь Лешка мог спокойно оглядеть и цех, и дышащую огнем и страшно гудевшую огромную до самого потолка железную бочку с маленькими окошечками внизу, через которые видно было, как в ней бушует красное пламя. И люди в брезентовых куртках, штанах и валенках (это летом-то!) тоже заглядывали в окошечки, смеялись чему-то и кричали главному инженеру:

— Плавится, Игорь Владимирович! Похоже, скоро готов будет!

Люди и на железной площадке, что под самой крышей, и вокруг «бочки». Лопатами бросают в нее уголь, железки, белые камни. Гудит, надрывается вентилятор, и все содрогается в его гуле: и железная площадка, и трубы, и, кажется, даже крыша. Разрешили заглянуть в окошечко и Лешке. Красные, белые от жары угли и что-то тоже белое, как молоко: кап… кап…

— Дяденька, а что там капает?

— Чугун, Леша. Наш первый чугун.

Лешка обидчиво посмотрел на рабочего в брезентухе: нашел, кого разыгрывать! Будто он, Лешка, маленький и не знает, что чугун твердый, как сталь, только хрупкий.

— Чего, парень, так смотришь? Не веришь, да? Вот расплавим чугун, сольем вон в те формы, а когда застынет — будут у нас, Леша, свои собственные запчасти!

Игорь Владимирович тоже заглянул в «глазок», выпрямился, снял шляпу. Громко, волнуясь, крикнул рабочим.

— Ну, друзья, начинайте!

Рабочие засуетились, зашумели, стали выгонять из цеха всех, кто не в брезентухе. Оставили только начальников и его, Лешку.

— Что же вы? Начинайте! — повторил Игорь Владимирович.

Но рабочие только переглянулись меж собой, не сдвинулись с места.

— Дозвольте вам, Игорь Владимирович. Вы ее зачинали, вам и первый металл.

И сразу все:

— Дайте Гордееву!

— Главному инженеру!

— Игорь Владимирович!..

Главный инженер принял от литейщика увесистый ломик, засучил накрахмаленные обшлага и с проворством завзятого мастера, размахнувшись, ударил в летку. И в тот же миг целый сноп искр осыпал его и подбежавших к летке рабочих. И вдруг мощный, пышущий жаром белый поток ринулся по обмурованному глиной желобу в подставленный рабочими ковш, бурля и сверкая, разметывая по всему цеху алые искры.

— Ур-ра!! — грянуло в цехе.

А ковш уже закачался над ящиками с землей, и молочные струи металла устремились в их отверстия. Вспыхнуло, засияло синими струйками из земли пламя. Задымили, обугливаясь, ящики. А уже новый ковш наполняется жарким тугим металлом. Потом обливаются раскрасневшиеся лица литейщиков, парят, дымятся их брезентовые куртки и брюки, но не сходят счастливые улыбки с лиц: удалась первая плавка!

Главный инженер подошел к Позднякову.

— Ну вот и все, Алексей Иванович. Теперь можно на отдых.

— Спасибо, Игорь Владимирович. Но, может быть… — Мы же условились? Слово свое я сдержал, теперь слово за вами.

— Да, конечно. Всего вам лучшего!

Они пожали руки, и главный инженер, гордо неся свою все еще обнаженную голову, направился к выходу. От восторженных Лешкиных глаз, однако, не ускользнуло, как, уже в дверях, вдруг опустил плечи, сгорбился этот высокий седой волшебник… и скрылся.