Сибиряки

Эпилог

Летом прошлого года мне представилось съездить в Качуг. В Иркутск я приехал с опозданием — качугский автобус уже ушел — и мне предложили узнать о попутной машине в одной из автобаз облавтотреста.

В приемной директора пришлось подождать: шла знакомая мне планерка. Но вот люди вышли из кабинета, и секретарь-машинистка сказала долгожданное:

— Заходите!

Я уже взялся за ручку обитой черным дерматином двери, как вдруг обратил внимание на узенькую, написанную от руки табличку:

Что за притча? Ведь мне было хорошо известно, что Поздняков уже давно где-то в Москве…

Из-за директорского стола поднялся широколицый рыжеватый человек лет тридцати пяти. Светлые изжелта глаза его выжидательно уставились на меня.

— Слушаю вас, товарищ… Постойте-постойте!.. Да уж это не вы ли?.. Вот не узнал!

Теперь и я не сомневался в том, что предо мной стоял прежний Лешка.

— Немудрено — годы, — сказал я. — Да и вас тоже вот сейчас узнал только. Вот таким бегали в автобазе, — показал я утрированно низко от пола.

Мы разговорились. Вспомнили Ирсеверотранс, ледяночку, летние перевозки в Заярске, первый в 1950 году поезд в тайге, доставивший в Осетрово первые грузы. Оказывается, Поздняков вовсе не в Москве, а в одном из восточных трестов. Пошли по стопам отца Вовка и Юрик, закончившие автодорожный институт во Владивостоке. Умер семь лет назад в Иркутске Гордеев. Остальных разбросала судьба по новым трассам и стройкам.

Через час я уже был на пути в Качуг.

С волнением я подъезжал к маленькому когда-то, затерявшемуся на берегу Лены поселку. Ничего похожего. За двадцать без малого лет поселок разросся, выплеснув дома и новые улицы далеко за свои прежние пределы. Только с трудом я стал различать его старые окраинные домишки…

— Остановите!

Шофер круто затормозил машину, недоуменно взглянул на меня.

— Я, пожалуй, сойду, — сказал я после минутного молчания. И, поблагодарив водителя, вышел с баульчиком в руке из кабины.

Машина обдала меня пылью и понеслась дальше, а я все еще стоял на тракте, не сводя глаз с маленького с тремя окнами домика с палисадом. И решился…

Калитку открыла мне полнотелая круглолицая женщина с серыми, очень знакомыми, большими глазами…

— Здравствуйте. Простите: Анна Николаевна?.. Здравствуй, Нюся!

— Господи! А я-то смотрю тоже… Да как это ты?.. Вот сюрприз-то!..

Я прошел следом в знакомую мне кухню, затем в притемненную от солнечного света чистую горницу. Забыв от радости предложить даже присесть, взять у меня из рук хотя бы баульчик, Нюська оглядывала меня и так, и этак, засыпала вопросами и, наконец, по-бабьи всплеснув руками, опомнилась, спохватилась:

— Да что ж это я… Давай сюда баул!.. Шляпу!.. У меня же еще суп не остыл…

— Ничего я не хочу, — сказал я, хотя под ложечкой уже начинало посасывать. — Лучше садись и рассказывай мне все: как ты? Где? Почему здесь, в Качуге?..

Рублева села против меня за столик, явно не зная, с чего начать, жадно изучала мое лицо. А я все больше узнавал в ней прежнюю Нюську. Вот и сидит так же, подперев ладонями подбородок, выставив на столе локти, и смотрит, высоко подняв темные брови…

— Так чего ж рассказывать? Работаю врачом в Улан-Удэ… там нам нравится…

— Нам?

— Нам с Романом… Жалко, не застал его, с сыном и дедом рыбачить ушли на Лену…

— А… остальные?

— Братья в Иркутске живут, Маша недавно свадьбу свою отгуляла, в Новосибирск уехала… Вот Танечка Косова… Так одна и живет. Все Мишку своего ждала… Ну что еще?

— А где теперь Червинская, Нюся? Ведь ты, я знаю, встретилась с ней на фронте?..

— Она с мужем в Москве…

— С мужем?..

— Ну да. Начальником госпиталя у нас был… Ой, и человек же хороший! — по-нюськиному, баском, воскликнула она громко. — Мы ведь, когда под немецкие танки попали…

С шумом распахнулась дверь, и в горницу влетела… Нюська! Да, это была она, юная Нюська Рублева, качугская красавица и хохотуша, с толстенной русой косой и серыми, как у отца, большими глазами. Я даже опешил, растерялся, не зная, что сказать или сделать… Надо же быть такому сходству!

— Здравствуйте! — оглушило меня «сходство». И тут же забыв обо мне, повернулось к матери. — Мам, я с девчатами на Лену. Ты скоро не жди, ладно?

— А обедать?..

— Да ну ее!.. Не хочу, мама!..

И опять хлопнула дверь в кухне. Видение, ошеломившее меня, исчезло так же быстро, как и появилось.

Разговор, прерванный появлением дочери, возобновился не сразу.

— Как она похожа на тебя, Нюся!

— Ольга-то? Да, есть малость. Мы ведь ее с Ромкой в честь спасительницы моей, Ольги Владимировны, назвали. Ведь после-то, когда с госпиталем опять была, она меня еще раз от смерти отняла…

Воспоминания, расспросы… Мы сидели с ней долго, почти до самого вечера, пока я не спохватился, вспомнив, что должен успеть попасть еще в одно место…

— А где же сейчас Евгений Павлович? — с некоторой, как мне показалось, робостью уже на пороге спросила меня Рублева.

— Житов — главный инженер номерного завода. И знаешь, — добавил я, — у него осталось много гордеевского. Даже манера говорить с Машей, как у его покойного шефа: «Прости, мой друг… Я, кажется, снова расстроил тебя своими страхами…»

Через день утром я уезжал. У калитки провожали меня Рублевы-Губановы. Уже отъехав, я еще раз оглянулся на них, все еще стоявших у палисада. И странно: рядом с полной, мало знакомой мне женщиной стояла, прижимаясь к ее плечу, наша качугская красавица и хохотуша Нюська Рублева.