Сибиряки

Глава вторая

Не спалось. Поздняков бродил по комнате из угла в угол, присаживался к плите и, подбросив поленьев, рассеянно наблюдал бушующее в печи пламя. Прислушивался к храпу спящих за перегородкой, торопился распахнуть форточку, едва в комнате становилось немного душно и, стоя перед ней, ловил свежительную струю морозного воздуха.

Но вот и в гостинице стало тихо, давно прогорела печь, и только откуда-то с Лены изредка долетали еще вспышки веселого смеха и выкриков молодежи. Затейливые стенные часы нежным малиновым звоном пропели полночь. А сна все не было.

Поздняков, не раздеваясь, ложился на диван и, закинув за голову большие сильные руки, пробовал сомкнуть веки. Но то, что сообщил ему Перфильев уже на пути в Качуг, не давало Позднякову ни заснуть, ни отвлечься. И сообщил-то так, между прочим, словно о пустяке каком: «Кстати, Алексей Иванович, ведь Ольга Владимировна Червинская тоже в Иркутске»… Как кипятком ошпарил! И откуда ему было знать, что Ольга — его, Позднякова, первая жена — бросила в Москве аспирантуру и сама напросилась в Иркутск?.. Ходячая сплетня какая-то! Вот уж действительно от судьбы — что от смерти…

Поздняков в сотый раз отбросил думу об Ольге, встал с дивана, присел к столу. Машинально перелистнул свежий номер местной газеты. В центре страницы портрет Михаила Ивановича Калинина, внизу — снимки празднования 23-й годовщины Великого Октября. Мимо городской трибуны торжественно проходят войска иркутского гарнизона: кавалерия, запряженные в пары белых коней тачанки, с винтовками наперевес пехота. А вокруг снег, снег… О какой поздней зиме толкует Перфильев?.. Опять страница, опять снимки. Целая колонна знаменосцев, толпы нарядных, тепло одетых людей проходят площадь. Вот они, веселые, мужественные сибиряки, новые земляки Позднякова! И ведь здесь, среди них, шла, наверное, она, его Ольга… Поздняков даже вгляделся в лица демонстрантов…

…1931-й. В один из жарких июньских дней на подмосковном пляже Алексей впервые встретился с Ольгой. Группа девушек в купальных костюмах с визгом и хохотом промчалась мимо него. И вдруг одна из них неловко запнулась о песок и упала. Девушка попыталась встать, но не смогла и, словно прося о помощи, оглянулась на Алексея. Тронутое загаром прекрасное лицо ее смеялось, а в больших синих глазах стояли слезы.

Девушка застонала. Алексей бросился к ней, осторожно поднял ее с песка и на руках понес навстречу подругам. Те обступили Алексея, ощупали поврежденную ногу неудачницы и, найдя растяжение, попросили отнести девушку в их палатку. Так на руках и отнес он ее назад, плачущую и смеющуюся, вовсе не чувствуя тяжести своей ноши.

Тогда же он и познакомился с Ольгой. А еще несколько дней спустя они были уже друзьями. В то время Ольга заканчивала мединститут, а он — годичные партийно-хозяйственные курсы. Трудно сказать, чем Алексей тогда покорил капризную, взбалмошную москвичку, угодить которой могло разве только само совершенство. Может быть, тем, что он не в пример другим молодым людям умел сносить все ее колкости и издевки? Да и сносил ли? Ольга сама заражала его своим безудержным смехом, а ее выходки и остроты по его адресу — что ж, он и в самом деле таков, чтобы заслужить их. Больше того: Ольга помогала ему понять себя, увальня и невежду, а если где хватала лишку — так ведь это же Ольга! И Алексей смеялся, если ей было весело, молчал, если ей было грустно, состязался с ней в лазаньи по горам и смешно плюхался с трехметровой высоты в воду, когда Ольга учила его прыгать с вышки. И восхищался ее выдумками, острым умом, неиссякаемой энергией и весельем. Безупречно хороша собой, Ольга вносила оживление в любой дом, будоражила всех — знакомых и незнакомых. В то же время немало смущала своей непринужденностью привыкшего уходить от любопытных глаз Алексея. На них оглядывались, когда они проходили улицей или сквером, их зазывали в компании. Но не это главное, что потянуло его к дружбе с Ольгой.

Как-то, в один из первых вечеров, Ольга буквально затащила Алексея в концертный зал, где выступал в то время еще восходящий к зениту скрипач Давид Ойстрах. Алексей был равнодушен к легкой музыке, не понимал и не любил классику и терпеть не мог скрипку. Только ради того, чтобы не испортить Ольге хорошего настроения и не оттолкнуть от себя девушку, Алексей согласился, заведомо обрекая себя на добрых три часа духоты, чопорности и скуки. Как случилось, что ушел он из филармонии наполненный новыми для него, еще сумбурными, но уже приятными чувствами, — он не знал. Может, причиной тому усердие Ольги, как слепца, водившей его в хаосе звуков, ее страстное желание помочь ему уловить смысл и богатство красок, а может быть, сама Ольга — музыка ее рук, шепота, взглядов?

На второй концерт Алексей пошел охотно. Он понял, что Ольга помогла ему увидеть, как в зеркале, свою однобокость, что часть его, Позднякова, забита курсами, техникой, заботами о гаражах, трактах и планах, вторая — пуста. И Ольга с присущей ей страстностью старалась успеть заполнить ее, пока он снова с головой не ушел в свое производство. Она водила его в музей, в оперу, по нескольку раз переигрывала на пианино слышанное им в концертах, пока он не улавливал красоты и мудрости великих творений Баха, Моцарта, Бетховена, Глинки. Радовалась его успехам, злилась, когда он был глух к нюансам и вторым темам, и мучила, мучила, мучила!

О, как он был благодарен ей за эти пытки! Мир прекрасного, еще недавно неведомый, открывался ему.

А следом пришла любовь. Чистая, нежная, она по-иному расцветила небо, Кремль, улицы, звезды.

Незадолго до отъезда Алексея в Горск Ольга ввела его в дом, познакомила с отцом, матерью и даже няней Романовной, с первых лет выпестовавшей их чадо. Однако ни любящая мать Ольги, ни тем более старомодный профессор отец не обрадовались выбору их единственной дочурки и дали понять жениху, что Ольга ему не пара. А вскоре состоялся и тайный мужской разговор между профессором и Алексеем. Но и тут напрасно Червинский пытался внушить своему будущему зятю, что тот может отравить Ольге жизнь, лишить ее призвания, аспирантуры, погубить в ней талант, наконец, ученого, — Алексей не отказался от своего счастья.

В августе он уже ждал Ольгу в Горске…

…Поздняков отшвырнул газету, сдавив руками виски, медленно провел ладонями по гладко зачесанным назад черным, как смоль, волосам. И решительно подошел к вешалке.

Поселок спал. Погасли на столбах редкие лампочки, уступив луне свои сорокаваттные заботы. А с Лены все еще долетали крики и смех гуляющей молодежи. Крепкий морозный воздух приятно освежал лицо, легкие, О какой поздней зиме твердит Перфильев? Такой бы морозяка прошелся по Москве или Горску, где и в 15 градусов уши отваливаются, не знаешь, куда деваться. А тут — ни ветерка, ни сырости; не мороз — сказка!

У ворот автопункта одиноко стояла нагруженная кулями грузовая машина, и возле нее, разминаясь, расхаживали пассажиры.

Поздняков вошел в контрольно-проходную будку. За низким барьером у жарко натопленной плиты сидел старичок вахтер, на плите весело кипел чайник, а в углу стояло старое дробовое ружье центрального боя. На стене в узком проходе висела табельная доска с марками под решеткой.

— Здравствуйте!

— Здорово!

Старичок мельком взглянул на Позднякова и, приняв его за докучливого пассажира, занялся чайником. Впрочем, в шубе с поднятым меховым воротником и теплой шапке-ушанке Поздняков и в самом деле очень походил на транзитного пассажира.

— Разрешите пройти?

— Зачем?! — неожиданно строго спросил вахтер, однако больше интересуясь чайником, чем вошедшим. — Не до вас там имя, порядок наводют. Большое начальство ждут. Ступай к диспетчеру, мил человек, он, коли что, отправит. Машин-то ноне не густо ходит. В Иркутск, что ли?

— Мне нужно пройти в автопункт…

— Нечего ходить! Шляетесь тут по гаражам, а мне за вас разносы дают! Вас много, а я один. Нешто уследишь…

Резкий сигнал автомобиля заставил старичка бросить чай и идти открывать ворота. Поздняков постоял, подумал… и прошел во двор.

Огромный автопунктовский двор был слабо освещен редкими, мигающими на ветру лампочками. С высокой выпуклой крыши гаража бросал на снег красноватый свет единственный прожектор. Кое-где стояли автомобили, и около них молча возились люди. Поздняков подошел к одному из корпусов и, нащупав в воротах дверцу, шагнул в гараж. В лицо пахнул знакомый запах бензина и выхлопных газов. Помещение гаража тоже тускло освещено, забито машинами. Наваливаясь плечами и упираясь руками в кузова, люди толкали и перекатывали неходовые машины, выстраивая их в ряды, выравнивая с другими. Некоторые машины, чадя и отфыркиваясь, двигались своим ходом. Небольшой, чем-то похожий на Перфильева, человек в синей стежонке командовал «толкачами», стараясь перекричать гул работающих моторов. Человек в стежонке нервничал, бегал от одной машины к другой и громко и изобретательно ругался. Поздняков с любопытством наблюдал сцену «наведения порядка». Заодно привычным взглядом окинул стены и перекрытия боксов. Стены и деревянные балки перекрытий почернели от копоти, штукатурка местами потрескалась и обвалилась, мощные вентиляционные установки бездействовали.

Неожиданно человек в стежонке подбежал к Позднякову и, легонько потеснив его в сторону, пронзительно заорал:

— Кати сюда-а! Сюда, говорят, кати, ядрена палка!!

Поздняков успел разглядеть его круглое щекастое лицо. Под небольшим, пуговкой, носом зубной щеткой торчали усы, сверкали белые как снег зубы. На вид ему было не более сорока лет.

— Куда, елова голова, правишь! Куда правишь, говорят!! Верти лево! — И, поворотясь к Позднякову, тихо добавил: — Шли бы вы, товарищ, в диспетчерскую. Неровен час, еще придавим или шубку вашу попачкаем. Скажите: Сидоров приказал посадить в первую отходящую… А ну еще, братцы! — заорал он водителям, толкавшим машину.

Войдя в следующий, еще более громоздкий корпус, Поздняков очутился в зале средних ремонтов. Зал был освещен значительно лучше, воздух не так пропитан газами и бензином, а на облупившихся стенах пестрели цветные графики, инструкции и плакаты. Огромные, хорошо сделанные схемы смазки автомобилей невольно обратили на себя внимание Позднякова: таких прекрасных схем не было в его Уралсеверотрансе. Над смотровыми ямами стояли полуразобранные автомобили, и около них валялись на полу инструмент и детали. Людей в зале не было. Видимо, Сидоров спешно мобилизовал их наводить порядок.

Обойдя все остальные гаражи и цехи пункта, Поздняков снова очутился во дворе. Теперь он обратил внимание на выстроившуюся вдоль забора длинную шеренгу автомобилей, полузасыпанных снегом. Машины оказались пятитонными ЯГами и имели вид мертвых истерзанных чудовищ. Некоторые из них стояли без кабин и колесных дисков и, уткнувшись стальными клыками в снег, низко склонили перед ним свои разбитые головы. Поздняков медленно прошелся вдоль этой скорбной шеренги и направился к проходной будке.

— Эй, товарищ, подай-ка мне вон тот ключик!

Поздняков не сразу разглядел под машиной водителя и, присев на корточки, подал ему лежавший на развернутом куске брезента гаечный ключ.

— Вызвали в рейс, а машина не готова, — возясь под автомобилем, заговорил водитель.

— Почему?

— Тормоза, язви ее душу, не держат, вот почему.

— Зачем же приняли такую машину?

— А кто ее принимал? Вызвали, путевку в зубы, и садись-поехали! Разве нас, шоферов, опрашивают?

— Но ведь машина неисправна?

— В том-то и штука. Контрольный механик принял, подписал — значит, все. Нам контрольных листов даже не показывают. А как ехать, кому за машину отвечать да за вас, пассажиров, это их не касается.

— А вы не выезжайте.

— Ого! Не выезжайте! А за простой кто будет платить?.. Вот падла!.. Ключ не берет или грани закатало… Вот так, товарищ пассажир, и на тракту приходится: покрутишься, воду спустишь да и пошел у костра козлом прыгать… пока не подберут. Да тебя же и обматерят за буксировку.

Шофер вылез из-под машины и, осмотрев ключ, со злостью швырнул его под ноги Позднякову.

— Прости, пожалуйста. Вгорячах. Видишь, инструмент какой, гайки отвернуть нечем. Разве это работа?

— Это не работа, — согласился Поздняков. — Что же, все машины у вас такие старые да плохие?

— Машины-то еще не старые, да и не плохие машины, а вот начальство у нас… Меняют их, меняют, а все хрен редьки не слаще. Вот, говорят, опять нового начальника управления из Москвы прислали. Своих, видишь ты, нету. А старого по шапке, в Москву отзывают, а там опять куда… Аристократы! Что ж — не гож, а раз попал в начальники — так им и сдохнет… Вот опять, кажись, заболтался. Когда дело не ладится, завсегда злость сорвать хочешь…

Шофер, сидя на корточках против Позднякова, достал кисет и, свертывая цигарку, протянул его Позднякову.

— Закурите?

— Благодарю, не курю.

— Воля ваша. А для нас это большое дело — покурить. Вроде как и на душе легче становится. Особенно когда сутки, а то и трое в гараже вот так протолкаешься. Вы-то сами иркутский?

— Нет, с Урала. Впрочем, теперь тоже буду иркутским.

— Ишь, откуда занесло. В Качуг, что ли, назначили? Или еще куда дальше?

— Нет, не в Качуг, — уклонился Поздняков от прямого ответа. Положение инкогнито ему начинало претить. Он встал. Встал и водитель. — Всего хорошего, товарищ. — Поздняков пожал собеседнику руку и пошел к выходным воротам.

Водитель посмотрел ему вслед и, сообразив, что наговорил лишнего, махнул рукой и отправился за инструментом.

Почему же все-таки мешает зима? Вот и сторож: «Машин-то ноне не густо». Чем собирается удивить его завтра Перфильев?..

В проходной Позднякова задержал тот же вахтер.

— Стой, гражданин хороший! Стой, говорят! — Старик подхватил ружье и, проворно выбежав в коридорчик, встал перед Поздняковым. — Его, как доброго, к диспетчеру посылают, а он по гаражам…

— Я — начальник управления.

— Второй час, никак, пошел, а он по цехам шарит! Видано дело, чтоб начальство в одноих по ночам шастало! Там разберутся, какой ты есть начальник…

— Где там?

— Чего?

— Где — там, спрашиваю?

— Там-то? А где следовает, вот где! Там скажут.

И необычная подвижность старичка, и его неожиданная бдительность и активность удивили и несколько озадачили Позднякова. Смешно и нелепо торчать под направленной в лоб пусть даже разряженной одностволкой. Это, видимо, понял и вахтер: ствол сочувственно опустился, уперся в пол.

— Так и будем стоять? Я же сказал вам, что я — начальник управления…

— Не знаю я. И знать не хочу! И бумаги твои глядеть не стану, все одно ни бельмеса в их. Вот дождусь кого…

— Тогда уж я лучше сяду.

Поздняков открыл дверцу и, пройдя за барьер, уселся на лавке. Парадокс: в автопункте ему готовят чуть ли не парад, а в проходной держат, как за решеткой. Вахтер, мучительно соображая, бойко поглядывал то на

ПРОПУЩЕНЫ СТРАНИЦЫ 32–33

Сидоров поглядывал на часы, шариком раскатывался по цехам и гаражам пункта, заглядывал в смотровые ямы, за ящики с песком и даже попробовал, есть ли вода в пожарном кране. Кто знает, за что может ухватиться новый хозяин. У каждого из них своя тактика — не угадать. Прошлый раз из треста один приезжал, так тот перво-наперво на пожарников налетел. Сразу же и команду подал: «Профилактика горит! Крыша горит! Туши, ядрена палка! Живо!» Хвать, а в крану воды нет. Пока за водой, за бочками, а тот и вовсе благим матом орет: «Ферма горит! Фонари горят!..» Будь те пусто! Едва открутился. А потом из крана целый пук тряпок вытащили: набила «концов» какая-то падла.

И Сидоров на всякий случай заглянул в горловину крана.

В медницкой Сидоров застал технорука и нескольких водителей и рабочих, окруживших житовскую новинку. Начищенный по указке Сидорова, подкрашенный станок для заливки подшипников явно был причиной такого сборища и дебатов. Однако при появлении начальника пункта все немедленно смолкли и расступились.

— Чего собрались? Чего расшумелись?

Житов, взволнованный, покрасневший, подошел к Сидорову.

— Зачем вы это сделали? Почему запретили работать на станке?

Сидоров щадил молодость инженера, при всяком случае подхваливал его за ученость, но унижать себя в глазах подчиненных мог позволить разве что директору автобазы да высшему руководству управления и райкома. Медвежьи глазки его налились гневом.

— А ну, кому делать неча.

Люди, тихо отругиваясь, покинули помещение.

— И ты поди, прохладись малость, — уже спокойнее приказал он оставшемуся у горна меднику.

— Ты, технорук, на меня принародно голос не подымай, — заговорил Сидоров, когда они остались наедине с Житовым. — Я его сам подымать мастер. Ты свое дело сделал — и молодец. Хвалю, сам знаешь. Остальное — моя забота.

— Так какая же это забота?..

— А ты постой, имей уваженье. Ты другое пойми, ученая твоя голова, что в хозяйстве ты еще зелен, теорию там всякую изучил, а в настоящем деле пока не смыслишь, понял? Ты думаешь, я не механик, не спец, так и не вижу: что к чему? А я нюхом чую все, нюхом! И тебя, милый человек, враз прознал: что ты и как ты. И шоферня тебя вся прознала. Пустое место ты у нас покудова, потому как опыту у тебя еще нету. Это я без обиды тебе чтоб, начистоту, понял? Я ведь, ядрена палка, сам промежду имя волком вою, потому как не спец я по машинам-то, а за службу болею…

— Так и откажитесь от меня! Отправьте меня в мастерские!

— Не могу. Игорь Владимирович назначили, они только и могут. И не о том речь. Я тебе про дело твое толкую. Ведь ты кто — технорук. Технический руководитель ты всего нашего хозяйства, ядрена палка. А ведешь ты себя, не в обиду сказать, хуже Нюськи. — Сидоров как-то особо глянул на покрасневшего разом Житова. — Она девка, а больше твоего шоферней командует. Загубил слесарь инструмент — поди сунься к ней за другим, попробуй. Так отчешет, что в другой раз и ломать охотку отобьет. Да ее любой слесарь больше боится, чем тебя, технорука. А какие у нее такие права? Браковочную написать? Да тебе же на подпись дать? А к тебе, милый человек, кто поласковей или позубастей — тому ты и рессорку лишнюю со склада даешь и в ремонт лишний разок поставишь — я ведь вижу… Постой, постой, а почему? В людях ты разобраться не можешь, вот почему. Я в технике ни бельма, а ты в людях. И получается, что оба мы с тобой — одно званье. А вот механизация твоя… Про твою заливку весь Качуг узнал. Вчера из Заготтранса были, станок твой поглядеть. Вот это уже гвоздь! И тебе слава, и нам, и всему нашему коллективу. Из Иркутска еще обещали наведать. Приедут, а мы: вот он, красавчик, пожалуйте! Обмен опытом и так далее… А что в дело его не даю, так пока это. Наглядятся, еще и в газетку фотографию тиснут, — тогда и валяй, крути его на здоровье. И разобьют — другой смастерить можем… Молод ты еще, технорук, после, обвыкнешь, все поймешь. На ногах тебе еще удержаться…

Сидоров смолк — в медницкую вбежала посыльная от диспетчера.

— Степан Лукич, начальство приехало! Вас кличут!

Сидоров наглухо застегнул стежонку, стряхнул приставший к рукаву острый виток стальной стружки и поторопился к начальству.

Легковой ЗИС-101, поблескивая черным кое-где облупившимся лаком, стоял на улице рядом с диспетчерской пункта.

«Ишь ты, с диспетчерской начал, — опасливо подумал Сидоров. — Опять новая тактика. Вот и угадай».

В диспетчерской было людно. Кроме Перфильева, Гордеева и нового начальника управления, которого Сидоров сразу же определил по тому, что именно на нем было сосредоточено внимание всех присутствующих, в диспетчерской находились механики и шоферы. Увидав Сидорова, Перфильев представил его Позднякову.

— А вот, Алексей Иванович, и начальник качугского автопункта товарищ Сидоров. Познакомьтесь, пожалуйста.

— Очень приятно, очень… — начал было Сидоров, поймав протянутую ему руку, и вдруг осекся: лицо нового хозяина показалось ему страшно знакомым. Что за притча? Где он его видел?.. И, уже обращаясь к Перфильеву, негромко спросил:

— Пройдете смотреть цеха, Никон Сергеевич?

Вместо ответа Перфильев поманил за собой Сидорова и, часто и тяжело отдуваясь, выбрался из диспетчерской. Сидоров, косясь на сидевшего к нему спиной Позднякова, нехотя пошел следом. Отходить от Позднякова не было в его расчетах. «Перфильева песенка спета, — рассудил он, — что мне с него? А с новым хозяином заново надо мир ладить, с первого разу».

На улице, как всегда, стояли нагруженные с верхом автомобили, толпились водители и пассажиры. Первые, заслышав о приезде Позднякова, надеялись поглазеть на него, вторые торопили в Иркутск водителей. Перфильев отвел в сторону Сидорова, строго спросил:

— Кто разболтал Позднякову о списанных «ярославцах»?

— Каких?.. Когда, Никон Сергеевич? — поразился Сидоров. И до того розовые, налитые, что яблоки, щеки его запылали. — Да я его, Позднякова, вот только и увидал…

Перфильев, недоверчиво глядя в бойкие плутовские глазки начальника пункта, нахмурился.

— Ладно, — оборвал он, — я вас допрашивать не собираюсь, но Позднякову кто-то успел рассказать о списанных ЯГах, и может быть неприятность. Машины еще окончательно не списаны, а уже доведены до ручки. Собственно, вам бы самому надо было беречь их до утверждения актов списания, вам первому и отвечать за них.

Яблоки на лице Сидорова потускнели. Выражение покорности и внимания сменила озлобленная гримаса, а рыжие усы-щетки скакнули вверх.

— Это почему же мне первому? А не вы ли, товарищ начальник управления, с директором автобазы детальки с них поснимать приказывали? Вот и записочки ваши у меня. Все, как есть…

Перфильев от внезапной такой дерзости поперхнулся. Никогда Сидоров не говорил еще с ним таким тоном, всегда был исполнителен, вежлив — и вдруг: хамство!

— Вы с кем разговариваете, товарищ Сидоров! Что за тон?!

— Э, — отмахнулся тот, — хватит! Коли по делу хотите говорить, Никон Сергеевич, так извольте. А кричать да запугивать… Два годика, почитай, запугивали…

— Это… это я-то запугивал? — возмущенный наглостью Сидорова Перфильев не находил слов.

— Не я же.

— Ну хорошо… — с трудом выдавил из себя Перфильев. Гнев и бессилие наказать зарвавшегося наглеца разом застряли в горле.

— Вот так-то лучше, Никон Сергеевич, — воспользовавшись паузой, тихо заговорил Сидоров. — Не при капитализме какой живем, можно и без интонациев. — Он продолжал спокойно разглядывать дряблое, обмякшее лицо своего бывшего управителя и мецената.

— Собственно, я вот о чем хотел вас… вам сказать, товарищ Сидоров. — Перфильев все еще не мог прийти в себя. — Мы с Поздняковым сейчас съездим на транзит…

— Транзит?

— Да, на транзит. А вы тем временем постарайтесь ускорить списание «ярославцев». Собственно, автоинспекцией акты уже подписаны, но надо продвинуть их на комиссию при облисполкоме. У вас ведь в инспекции кто-то есть… Родня, что ли?.. Так вы позвоните в Иркутск…

— Вот это другой табак! — довольный, подхватил Сидоров, — И концы в воду, а? Хитро вы!.. А ведь нас, поди, потеряли, Никон Сергеевич? — Сидоров мотнул головой в сторону диспетчерской.

— Да, идемте.

И Перфильев понуро побрел за Сидоровым к диспетчерской.

Поздняков все еще сидел за столом и не спеша просматривал диспетчерский журнал, путевые и контрольные листы и словно забыл о присутствующих. Гордеев, сидя на скамье против Позднякова, молча глядел вокруг, поблескивая стеклами пенсне. Остроносое сухое лицо его было сосредоточенно-безразличным.

Наконец Поздняков встал.

— Ну что ж, можно ехать на Лену.

— Куда?! — вырвалось невольно у Сидорова. Шутка ли, всю ночь провозился он, перекатывая машины и наводя порядок, и вот на тебе — на Лену! — А в автопункт?

— А на транзит? — в свою очередь удивился неожиданному решению Позднякова Перфильев. — Ведь надо что-то решать, Алексей Иванович… Ведь грузы-то прибывают…

— Верно говорит товарищ Перфильев, — несмело вставил один из водителей. — Не принимает качугский транзит грузы, куда возить будем?

Водители оживились.

— И под навесом местов нет. Седня под открытым небом сгрузили.

— Заработков нет, товарищ начальник. Чем семью кормить?

— Из Иркутска в рейс не пускают, в Качуге разгружать не хотят… А мы кто? Не люди?..

Водители, осмелев, заговорили громко, напористо, почти хором, обращаясь более к Позднякову, чем к Перфильеву. И вдруг смолкли: Поздняков молча направился к выходу и, уже приоткрыв дверь, повернулся, бросил Перфильеву:

— Решайте, Никон Сергеевич. А мы с товарищем Гордеевым съездим.

Вздох крайнего удивления всколыхнул наступившую мертвую тишину, когда Поздняков и Гордеев, покинув диспетчерскую, закрыли за собой дверь. Сидоров, опомнясь, кинулся за Поздняковым: Опередив его и предупредительно открыв дверцу машины, заискивающе предложил:

— А может, на автопункт взглянете, Алексей Иваныч? Да и перекат к тому времени присмиреет, легче разглядеть будет…

Поздняков на секунду задержал взгляд на знакомых усиках-щетке, оцепеневших в ожидании ответа колючих глазках.

— Что у вас за машины, товарищ Сидоров? Там, у забора?

Сидорова словно ошпарили кипятком.

— Эти?.. Это ЯГи, Алексей Иваныч…

— Я сам знаю, что ЯГи. Они что, списаны?

Даже по побледневшим щекам Сидорова можно было прочесть, как лихорадочно заработал его слабоподвижный мозг.

— Оформлены, Алексей Иваныч… Все как есть… Вот и Перфильев просил… То есть…

— Что просил?

Сидоров обалдел. Откуда узнал?.. Вот и Перфильев… Сказать правду?..

Поздняков брезгливо поморщился, глядя на жалкую гримасу вместо улыбки Сидорова и, не дожидаясь ответа, стал садиться в машину.

— Товарищ Поздняков! Подождите!..

Поздняков застрял в дверце машины, обернулся, выпрямился во весь рост. Перед ним, несколько потеснив Сидорова, стоял невысокий молодой человек. Житов! Тот самый разочарованный в себе технорук, что чуть не в постель принес ему заявление. Уж не собирается ли он и здесь донимать его тем же…

— Здравствуйте, товарищ Поздняков. Вы еще не решили?.. Здравствуйте, Игорь Владимирович… Я ведь опять со своей просьбой…

Поздняков улыбнулся недоуменно смотревшему на него Гордееву, коротко бросил Житову:

— Садитесь!

— Куда?

— В машину. Вот дорогой нам все и расскажете.

ЗИС-101 сорвался с места и, обдав недвижно застывшего Сидорова морозной пылью, понесся к Лене.

— Вот, Игорь Владимирович, заявление товарища Житова о переводе его в центральные мастерские, — заговорил после некоторого молчания Поздняков, протянув Гордееву сложенный лист бумаги. — Автор заявления считает, что инженеры на автопунктах не нужны. Их место за столом с ватманом и линейкой.

Гордеев принял лист, развернул, передал Житову.

— Что же я разберу в такой тряске? Объяснитесь.

Житов смутился.

— Я ведь писал вам уже, Игорь Владимирович. Это повторение моей просьбы.

— И что же? Разве я вам не ответил?

— Ответили. Отказом.

— Да, именно так. Поймите, молодой человек, что на первых порах всем бывает очень и очень трудно. И вам трудно сейчас. Это естественно. Вам даже чисто житейского опыта еще недостает, а уж где там производственный опыт! Так учитесь! Работа, жизнь — это та же учеба. Постоянная, кропотливая, часто весьма неприятная, но учеба. Вот вы мне жаловались на то, что вас не понимают, что с вами не считаются, вас подменяет руководитель… Увы, это не новость. И пока будет существовать формула: план для плана, а инженерами будут командовать Сидоровы, все останется так, как было. Мы — люди. И люди мы очень разные. Одни недооценивают, принижают себя, другие слишком высокого о себе мнения. Одни терпят, попускаются, сносят, другие — лезут на рожон, рубят… Но мы — люди и вынуждены общаться. А значит, и где-то уступать, в чем-то упорствовать, защищаться. Вы инженер, вам дано больше тех, кто вас еще не понимает, не хочет или, вернее, не может понять. Так пробуйте: убеждайте, доказывайте, — это единственное ваше право…

Поздняков, прислушиваясь к расфилософствовавшемуся вдруг не в меру Гордееву, понял саркастический смысл его отповеди: Житов — только счастливая возможность Гордеева выказать все свое отношение к Позднякову. Выждав, когда поток красноречия главного инженера спал, не оборачиваясь, не удержался отплатить тем же:

— Вот вы, товарищ Житов, как инженер, и помогите практикам. Ведь они об уходе за техникой и понятия не имеют, а где уж там о культуре! За девять лет Северотранса вентиляции не освоили, ключа гаечного сделать не научились.

Поздняков с удовлетворением отметил, что камень, брошенный им в огород главного инженера, достиг цели: Гордеев резко откинулся назад и умолк, забыв Житова.

Машина сошла на расчищенный от снега гладкий, как стекло, лед Лены и, быстро набирая скорость, понеслась вдоль ее высоких обрывистых берегов. Справа и слева замелькали сугробы обочин, воткнутые в них вешки-елочки. Поздняков с интересом наблюдал открывшуюся ему величественную панораму сибирской реки, уходящие, насколько хватал глаз, в обе стороны от нее горные кряжи. Далеко впереди Лена заметно сужалась, а берега становились еще круче, бурые от обнаженных скал, вздыбленных к небу.

— Заячья Падь, — неожиданно пояснил водитель, заметив восторженный взгляд сидевшего рядом начальника управления. — А это вон перекат. Их тут много.

Только сейчас Поздняков разглядел показавшееся вдали белое облачко, медленно поднимающееся от реки к горным вершинам. Там оно рвалось, таяло, зависало на скалах. А ближе, перед самым перекатом, еще два различимые на снегу, стояли походные будки-сани, несколько других темных предметов, по-видимому, машин. С бешеной скоростью ЗИС-101 приближался к ним. Гладкая, расчищенная от снега ледяная дорога вьется среди бегущих навстречу вешек-елочек. Ровно, деловито гудит мотор. Ни толчка, ни ухабинки, ни скрипов и стуков, неизбежных при езде даже по автостраде. Как бы легко было бегать машинам по этакой идеальной трассе! Проклятые перекаты! Неужели так уж они страшны и не победимы, как прожужжал ему о том все уши Перфильев?

Поздняков круто повернулся к терпеливо молчавшему Житову, примирительно улыбнулся:

— Так вот о ваших правах, товарищ Житов. У вас одно право: учиться. Учиться у шоферов, механиков, у рабочих. И то, что дал институт, поможет вам быстро накопить опыт. А уж выйдет из вас руководитель или не выйдет — об этом судить наше право.

— Но если я сам вижу, что у меня не получается, — начал было с прежней горячностью Житов, но Поздняков перебил:

— Я же сказал, об этом судить будем мы: я, товарищ Гордеев. Мне тоже когда-то казалось, что механиком я работать не смогу: шофер, семь классов, да и тех половину заканчивал, сидя дома. И завгаром не смогу. И директором базы. И на курсы в Москву не меня надо было посылать… А вот работаю. И оценить свою работу — тоже не мое право.

— Но ведь я же ремонтник! Я и диплом писал…

— Но ведь я шофер! — подхватил Поздняков. — А приходится копаться в балансах, решать чужие задачи. Так вот надо учиться ломать себя, товарищ Житов, свои взглядики, что ли… Вы давно здесь, на автопункте?

— Три месяца.

И снова молчание. Впереди уже ясно обозначились две санные будки, стоявшие возле них тракторы и автомобили, а дальше — сплошные клубы парящего переката. Из будок вышли на снег люди в стежонках, в ушанках, шоферских шлемах. ЗИС-101 плавно затормозил, и тотчас один из встречающих, подбежав к дверце лимузина, громко приветствовал:

— Добро пожаловать, Никон Сергее…

Однако вместо Перфильева из легковой грузно выбрался незнакомый ему человек в шубе. Поздняков поздоровался с отрекомендовавшимся ему дорожным мастером, но про себя отметил: «И тут Сидоров».

— Ну, покажите ваш перекат, товарищ мастер.

— Только что с берегу, товарищ начальник. К шиверу подходить дюже опасно, — с готовностью сказал тот и первым поспешил к перекату.

— Пошли, Игорь Владимирович? — Поздняков, а за ним несколько рабочих двинулись к перекату. Гордеев, не удосужив Позднякова ответом, двинулся следом.

— Товарищ Поздняков, так как же со мной? — вскричал совсем расстроенный Житов.

Поздняков, проваливаясь в снегу до колен, задержался:

— Идемте с нами, товарищ технорук! — И когда Житов догнал его, не оборачиваясь, спросил: — Вы видели этот перекат?

— Издали. Это не моя специальность, товарищ Поздняков, — съязвил Житов.

Поздняков круто остановился.

— Характер надо тоже ломать, товарищ Житов.

— Извините. Хорошо, у вас такой спокойный характер… — Житов на этот раз сдержался и не сказал о забитом грузами транзите, что шоферы могут остаться без заработка, а вот он, Поздняков, разъезжает по Лене, интересуется перекатами…

— А посмотреть не мешает, — Поздняков показал на сплошной кипящий туман и зашагал дальше.

Тяжело пробираясь, проваливаясь едва ли не по пояс в снегу, они поднялись на крутой берег. Отсюда перекат был хорошо виден. Широкая полынья его тянулась поперек реки от одного берега до другого. Быстрая, поблескивающая на солнце вода стремительно вырывалась из-подо льда и с шумом скрывалась под крутой его кромкой.

— Глубоко?

— Шивер-то? — переспросил мастер. — Самая что ни есть мелкота. Паузки или, опять же, карбаза — и те за гальку цепляют…

— Паузки?

— Ага. С весны грузы в Жигалово на паузках плавят. Или, опять же, на карбазах. Лодки такие, товарищ начальник. Сами вроде бы широкие, а плоские, ну что тебе противень… Или, опять же, сковорода. Так они на шиверах — и то, бывает, застреют. Во как мелко! Не каждый лоцман провести может…

— Их водят лоцманы? — вспомнил Поздняков, что и Губанов называл себя лоцманом, но не принял тогда этого всерьез.

— Еще какие! Лоцман — лоцману розь. Другой, который хуже реку знает, не проведет. Нынче совсем канительно стало грузы плавить, мелеет Лена. Раньше, бывало, пароходы из Качуга шли, а как в тридцать третьем вал прошел…

— Вал?

— Ага. Почитай, десять метров вышиной вал был. Будто земля поднялась, и его, вал этот, бросило. От самого Киренска прошел. Сколько тут домов посмывало — ужасть! А лодок, баржей затопило! Скота погибло всякого!.. Люди, опять же, на сопках спасались, все бросили. А опосля — все, обмелела Ленушка. Вот на карбазах да на паузках летом возят.

Поздняков помолчал, словно обдумывая сказанное, снова спросил:

— Разве уж нельзя что-нибудь сделать? Ну, скажем, взорвать эти мели?

— Эге, товарищ начальник! — с ребяческим задором воскликнул мастер. — Да тут этих перекатов — ужасть! И на каждый аммоналу эшелон надо. Опять же, и два. Нешто их подорвешь! Вот и жди, когда этот чертушка смерзнет. Кабы не Заячья Падь, мы бы и его, дьявола, берегом обошли. А тут вона что!.. — Он показал широким жестом на высившиеся впереди скалы.

Поздняков посмотрел на стоявшего поодаль Гордеева. Даже за стеклами пенсне и натянутой на лицо маской спокойного безразличия прочел удовольствие от неумно заданного им, Поздняковым, вопроса мастеру. Как он похож сейчас на профессора Червинского, отца Ольги! Та же клинышком вельможная эспаньолка, та же сухость и прямота корпуса с заносчиво посаженной на узкие плечи головой. Даже нос, острый, с красно-синими прожилками, не лишен той же броской кичливости. Так бы и дернул за него: да очнись ты, сойди с пьедестала, фараоновская ты мумия!

Гордеев, решив, что Поздняков ждет от него пояснений, вяло проговорил:

— Раньше возили грузы в Жигалово только обходной трассой: по горам, тайге, по замерзшим болотам. А вот теперь кое-где возим Леной. И должен сказать: выгодно, но и то очень рисково. Очень! Сейчас декабрь уже, а морозов, как видите, еще нет. А время идет. Каждый день — масса убытков. Пока не ударят морозы и не заставят замолчать перекат…

— Помочь бы ему замолчать, — вставил Житов.

— А вы подумайте, — предложил Поздняков и, отойдя от обрыва, повернул к будкам.

В жарко натопленной будке приехавших угостили чайком. И здесь разговор шел о Лене, о коварных, мешающих перевозкам шиверах-перекатах, мастерстве лоцманов.

— Вот, товарищ начальник, наилучшим был у нас лоцманом, — показал дорожный мастер на сидевшего поодаль старика с трубкой. — Губанов его фамилия. Матвей Губанов. Вахтером теперь второй год на автопункте у нас, потому как спина у него треснутая…

Поздняков только сейчас разглядел в полумраке своего ночного собеседника и верного стража. Старик внимательно прислушивался к разговорам, с нескрываемым любопытством приглядывался к новому хозяину управления, но не вмешивался в беседу.

— Игорь Владимирович, а почему опасно спустить всю трассу на лед, когда станут перекаты? — снова оживленно спросил Житов. — Ведь все равно трасса уже спущена. Так уж спустить бы всю.

В будке задвигались, весело зашептались. Гордеев водрузил на нос пенсне, не сразу ответил:

— А что такое наледь, вы слышали? — И, уже обращаясь больше к Позднякову, чем к Житову, пояснил: — В сильный мороз вода на перекатах промерзнет до дна и, создав большой напор, ломает лед. Да так, будто из пушки палят… — И опять Житову: — Так вот, я сказал: рисково, когда на ледяной трассе могут появиться одна-две такие наледи. Хотя на этот счет мы и предусмотрели обходы. А представьте себе, если вся трасса пройдет по реке, а таких перекатов от Качуга до Жигалово насчитывается где-то около семидесяти, да все они в морозы начнут стрелять?

— Это точно! — подхватили рабочие.

— Да, не будь такой зимы, как нонешняя, — давно бы уже возить начали! — вздохнул мастер. — Вот уж гнилой угол заговорит, тогда и жди гостя…

— Что за гнилой угол? — не унимался Житов.

— Северо-запад, по-нашему, — с достоинством пояснил мастер. — Он завсегда с Байкала холоду гонит. Сами еще увидите, товарищ технорук, как земля лопаться станет. А в январе — наледь.

Солнце уже садилось за сопку, когда ЗИС-101 снова помчался по ледяной трассе, возвращаясь в Качуг.

— Алексей Иванович, разрешите мне попробовать одно дело? — вдруг весело обратился к задремавшему Позднякову Житов.

— Что? — вздрогнул Поздняков.

— Заморозить перекат. Искусственно заморозить.

— Вот как! Что же вы собираетесь делать?

Житов рассказал. Замысел был прост: сколоть верхнюю кромку льда переката; льдины, пусть беспорядочно, будут набегать на нижнюю его кромку и постепенно перекроют быстрину. А мороз завершит дело. Там же, где лед будет сколот и обнажится спокойная вода, лед на ней нарастет снова, как на всей Лене, по которой смело они едут в машине.

— Перекаты — тоже не моя специальность, товарищ Житов. Но уж коль так пассивны специалисты, остается дерзать нам, не специалистам.

Гордеев смолчал.

У самого Качуга Поздняков приказал шоферу:

— На транзит!

В тот же вечер Поздняков заехал к секретарю Качугского райкома.

В приемной ему предложили подождать. Из-за обитой клеенкой двери доносился громкий, раздраженный голос секретаря. Прошло не менее десяти минут, когда дверь наконец распахнулась и из кабинета быстро вышел человек с раскрасневшимся от волнения лицом. Девушка-секретарь с трудом оторвалась от книги, коротко предложила:

— Пройдите. Товарищ Теплов освободился.

Поздняков вошел в кабинет. Навстречу ему поднялся из-за стола приземистый, крепко сложенный человек. Поздняков назвал себя.

— Слыхал. Будем знакомы. Теплов.

Секретарь на минуту задержал в своей руку Позднякова, разглядывая его снизу вверх исподлобья, будто запоминая. Большая, не по росту, гладко выбритая голова его поблескивала на свету люстры, темные косматые брови то расходились, то вновь сплетались над переносьем. Еще раз энергично тряхнув руку Позднякова и показав на стул, он сел на свое место.

— Так. Приехал, значит. Долго ждали. — Теплов побарабанил толстыми крупными пальцами по настольному стеклу, будто не зная, с чего начать разговор, и снова воззрился на сидевшего против него Позднякова. — Понервничал сейчас, понимаешь, — неожиданно признался он. — Слюнтяи, жалобщики! Думают, если партийный билет в кармане, значит, и бегай в райком за всякими пустяками. Выговор, видишь ли, дали, обидели! И дали-то по заслугам, так вот почему не «на вид», не предупредили! Писал бы уж прямо в ЦК, по уставу… Ну, ты извини. Чепуха, конечно. — Теплов переложил с места на место папку, бросил на прибор ручку. — Значит, прибыл. Когда?

— Третьего дня.

— Дела принял?

— Пока нет. Вот объеду хозяйство.

— Не понравится — удрать легче. Так?

— Не совсем. Просто решил прежде ознакомиться с делом. — Поздняков поморщился: так с ним не разговаривали даже в обкоме. И что это за фамильярность такая: не успел руку пожать — уже на «ты», морали читает… — Вот хотел просить вас помочь достать весы…

— Ну-ну, — занятый своими мыслями, продолжил Теплов. — А то к нам и такие бывали: прискачут, понюхают — и в кусты: морозы не по душе, сердце не по морозам. Дрянь — та еще держится. Той все по сердцу.

— Разве в Северотрансе работает только дрянь?

— Ты меня на слове не лови. Я о Перфильеве говорю. А до него сколько таких побывало? Одни трудностей испугались, у других в голове дырка. Вот и плетется ваш Северотранс в хвосте целую пятилетку. И трест хорош: шлет без разбору руководителей, что всем не гоже. Небось Гордеева три раза в Москву тянули, да Иркутск не отпустил. С ним плохо, без него еще хуже будет…

Теплов говорил быстро, отрывисто. Поздняков, слушая секретаря, грустно размышлял о том, что от него помощи будет мало. Пришел за делом, а он в чужих головах дырки считает…

— Худо живете. Смотрел транзит? То-то. Этак тепло еще простоит, возить не начнете — всю Якутию без хлеба оставите. Вот мы за немцами следим, как они англичан лупят. А кто знает, чем может для нас кончиться эта баталия? Читал, что турецкий президент брякнул? Мировым пожаром запахло! Второй мировой! Вот тебе и турок. Исмет, Исмет, а смекает. А в Индии Неру арестовали. И как ты думаешь, кто?.. Нам золото сейчас как никогда нужно… Зачем тебе весы-то понадобились? — неожиданно вспомнил он просьбу.

— Хочу сделать свой транзит. Надо же куда-то складывать грузы.

— Ну? — удивился Теплов.

— Судоверфь не дает, элеватор тоже. Вот я к вам.

— Свой транзит, говоришь? А что, это ведь дело. Как мы сами-то не додумались…

— Доски, колючая проволока — тоже нужны. Судоверфь этим располагает, — поспешил Поздняков.

Брови Теплова разошлись, и карие глаза его весело просветлели.

— Все узнал! Ну-ну, верно, есть у них. Подтянуть грузы сюда из Иркутска — это ты умно. Отсюда вы и весной сплавите… Помогу, решено. Еще что?

— Все. Нет, пожалуй не все, — несколько оживился и Поздняков. — Почему до сих пор не пробовали спустить на лед трассу, товарищ Теплов? Я говорил об этом уже со многими. Одни считают это безумием, другие — небольшим риском. А в чем же все-таки дело?

Теплов, очень внимательно слушавший Позднякова, вдруг рассмеялся глухим лающим смехом.

— Да ты прямо Македонский! И транзит свой, и трассу на лед… — Он вышел из-за стола и, заложив за спину руки, прошелся по кабинету. — Тут Павлов из Москвы приезжал. Ваш управляющий трестом. Тоже мне такой вопрос задал. Ну что я скажу: верно, ездим по тайге да болотам. А вот рискнуть… Кто тебя безумием-то пугал? Перфильев? Трус он… А насчет риска я так: нашего сибиряка раскачать надо. Ты на медвежьей охоте бывал? А я был. Как его сонного из берлоги поднимешь — ух ты! Такая злость, такая силища у него — сосны ломает!..

— Так вы советуете рискнуть? — перебил Поздняков.

— Чем?

— Трассу на лед.

— Ишь ты! Опять на слове ловишь. Я тебе про медведя, а ты… И медведя поднимать — хорошее ружье надо. А не то подомнет, понял?

— А Павлову… вы тоже про медведя рассказывали? — Позднякова снова стал раздражать нравоучительный тон секретаря. Водит вокруг да около. Спасибо, хоть весы да доски пообещал.

Теплов подошел к сидевшему за столом Позднякову, примирительно похлопал по плечу.

— А ты не язви. Сам поймешь после. А насчет трассы повторю: хорошее ружье надо. Я Лену не знаю. В ваших автомобильных делах тоже слаб. Я — мужик, сызмальства землей занимаюсь, а судоверфь и прочее — не по мне. Ты сам руководитель — ты и решай. Есть порох — рискуй. Зима — зиме рознь, может, и выйдет. Прости, задержал. А транзит строй, это дело.

Поведение Позднякова в Качуге и удивляло и раздражало Перфильева. Вот уже третий день толчется он с ним на автопункте. Гордеева в Иркутск отпустил, его, Перфильева, по транзитам шарить заставил, место под грузы выискивать… Да что он, Перфильев, начальник пункта какой? Или Сидорова за рукав должен водить, носом тыкать?.. А сам, знай, возится со своей Леной. Перетаскал в гостиницу всех качугских лоцманов, рыбаков, старожилов… Будто на экскурсию какую приехал, фарватеры изучать. Что ж, батенька, думаешь ты принимать хозяйство или не думаешь?

И Перфильев решил крупно поговорить с Поздняковым.

В номере Поздняков оказался один. Еще стоял дым, на полу валялись раздавленные окурки.

— Не поздно, Алексей Иванович?

— Нет-нет, что вы, заходите. — Поздняков прикрыл рукой горло, распахнул форточку и, подсев к печке, сосредоточенно занялся топкой.

«Ну и хам же ты, батенька, — подумал Перфильев, усаживаясь на стул и глядя, как Поздняков подбрасывает поленья, — хоть бы спросил, зачем я пришел, сесть предложил бы».

— Я к вам, Алексей Иванович, с просьбой, — не выдержал молчания Перфильев. — Одним словом, я не требую, я прошу: если нет у вас ко мне особых претензий, давайте как-нибудь ускорим приемку дел… словом, я бы хотел скорее в Москву. Вот жена из Иркутска звонит: получила вчера письмо от подруги; в Москве холода начались, снег выпал… а ведь дачку-то еще латать надо, — известное дело — дачка. А у меня ребенок… я, конечно, не настаиваю, Алексей Иванович, боже сохрани! Но очень бы просил ускорить приемку дел. Признаюсь, знал, что так выйдет, знал. Потому и дачку купил. Трудно в Москве найти жактовскую квартиру, а старую не удержал, взяли, — Перфильев помолчал, не спуская с Позднякова глаз, подвинулся ближе. — Да и, собственно, здесь ли я буду или в Москве, в тресте, — помощи вам от меня немного — не властен…

— Никон Сергеевич, — остановил Перфильева Поздняков, — оказывается, вы еще не успели списать эти двадцать машин, что стоят под забором. А ведь их пробеги не составляют и сотни тысяч. Ведь это же вечные машины! Мы, например, в Уралсеверотрансе за семь лет не списали еще ни одного ЯГа.

Перфильев насторожился. Неужели Поздняков вздумает это отразить в акте да еще донесет Павлову?

— Но, батенька мой, где же взять запасные части? А ведь у нас таких машин не одна сотня! — Перфильев подался вперед всем корпусом, уперев в колени полные короткие руки. — Ну как же их не списывать, батенька? Хотя бы помаленьку? Ведь трест иначе не даст нам ни одного нового автомобиля…

Поздняков резко повернулся к Перфильеву:

— Вот как?.. А я вас тогда понял иначе: что они давно списаны… и даже по настоянию Гордеева.

Полные щеки Перфильева запылали. Он понял, что попал впросак. И Гордеева зря впутал…

— Но акты на списание действительно давно находятся в ГАИ и, видимо, скоро будут утверждены облисполкомом…

— Значит, машины еще не списаны?

— Ну конечно!.. То есть как не списаны?.. Ну, батенька, вы меня окончательно закрутили. Я рассуждал так, что если акты приняты ГАИ, то можно считать, что они уже утверждены облисполкомом…

Поздняков встал, прошел к окну и закрыл форточку. Вспомнился крупноголовый, приземистый секретарь райкома, его резкая беспощадная фраза: «Дрянь, та еще держится…»

— Вот что, товарищ Перфильев: акты должны быть немедленно изъяты из автоинспекции, пока их еще не утвердили.

— Алексей Иванович!.. Но ведь это же… вы только подумайте, что вы говорите?! В списании машин принимал участие не только я… Ведь этим вы уроните в глазах треста целый ряд товарищей, своих же помощников…

— Об этом я подумаю, но акты вы верните.

Перфильев заерзал на месте.

— Конечно… акты я могу вернуть, но, я думаю, вам же будет трудно работать с теми, кого… ну, как бы это сказать… И потом, как же вы сможете восстановить эти машины, когда нет запасных частей даже для ходовых?

— Это моя забота. Но акты вы все же верните, — упрямо повторил Поздняков.

Перфильев, сам того не замечая, тер платком то шею, то лоб, то губы. «Вот дьявол! Молчал, молчал и вдруг на тебе…»

— А что же вы, батенька, позвольте узнать, думаете с транзитом?

Поздняков пошуровал в печи кочергой. Растревоженное пламя ярче осветило его насупленное лицо, забегало по стене красными бликами.

— Завтра начнем строить свой собственный транзит. Не останавливать же машины. А начнется ледянка[1], перебросим на нее больше автомобилей из Иркутска, попробуем наверстать упущенное…

Перфильев, раскрыв рот, не перебивая слушал Позднякова. «Вот так тихоня! Вот так сюрпризик поднес! Меня заставил мелочью заниматься, место под грузы выискивать, а сам вона что размахнул! Так вот зачем он Сидорова с машинами на судоверфь отправлял!.. Хорош я буду выглядеть перед трестом… если у него с транзитом получится!..»

— Но как же вы… не посоветовались, батенька, не поделились…

— С кем, Никон Сергеевич?

— Ну, хотя бы… со мной… с людьми, батенька. Да и с райкомом…

— Райком меня благословил… и даже помог взять на судоверфи материалы. Водители тоже за свой транзит — им семью кормить надо, — Поздняков вспомнил возмущение водителей в диспетчерской автопункта. — А с вами… Так ведь вы же в Москву торопитесь. — И не успел Перфильев оскорбиться, добавил: — Да я вас и не задерживаю. Но акты из автоинспекции вы верните.

— Алексей Иванович!..

— Постарайтесь вернуть акты из ГАИ, Никон Сергеевич. Пока их не утвердили. В противном случае я впишу в акт приемки хозяйства незаконное списание «ярославцев»..

— То есть как?! — вскричал Перфильев. — Но ведь это же несправедливо! А если бы я успел списать эти машины?..

— В том-то и дело, что не успели, а мне теперь придется восстанавливать эту рухлядь.

— Так спишите!

Поздняков прищурился на Перфильева и отвернулся.

— Это будет не совсем честно, товарищ Перфильев. Машины растащены по частям, и ответственность за них должны нести вы.

— Я?! — Перфильев вскочил со стула и встал перед Поздняковым. Пухлое побледневшее лицо его было жалким. — Вы что хотите сделать со мной?! Кто вы такой?!

— Я? Ваш преемник.

— Да вы что, издеваетесь? Или вам мало того, что меня сняли с работы, зимой вышвырнули из квартиры в холодную дачу… да еще с больным ребенком?!

— Спокойней, товарищ Перфильев. Я к истерикам равнодушен. Вы — руководитель и умейте держать себя в руках.

Перфильев опомнился. Хватая раскрытым ртом воздух, он с трудом вернулся к столу и, опустив голову на руки, весь обмяк, замер. Поздняков молча ходил от окна к печке. На смуглом лице его не было ни жалости, ни усмешки.

— Простите, Алексей Иванович… погорячился я, батенька… Нервы проклятые подводят… Но подумайте, как же я могу быть спокоен: с этаким клеймом да в трест! Что же это такое? Да я-то тут при чем, батенька? Кто-то поторопился, порастаскал детали, а я отвечай… Это Сидоров… Сидоров допустил такое ротозейство!..

— Еще раз прошу успеть взять из ГАИ акты.

Перфильев пожал плечами и, пробормотав что-то похожее на прощанье, выпятился из номера. И в тот же миг от двери в сторону шарахнулась чья-то фигура. Перфильев растерянно поглядел ей вслед и уже хотел пройти дальше, как из полутьмы его окликнул знакомый голос:

— Никон Сергеевич!..

Перфильев вздрогнул и обернулся. Это был Сидоров. Оглядываясь вокруг, словно боясь, что его кто-нибудь увидит, Сидоров вкрадчиво прошептал:

— Они одни? — он указал на дверь.

— Кто — они?

— Товарищ Поздняков.

— Одни. Иди, иди, батенька, твоя очередь. Не теряй время.

— Вот спасибо, Никон Сергеевич. А то я уж уходить думал… — и Сидоров с трепетом постучал в дверь.

— Что же вы, товарищ плотник, гвозди не привезли? Чем вы навесы собираетесь строить? — сразу же заговорил Поздняков, едва Сидоров бочком просунулся в номер и доложил о доставке с судоверфи досок, бревен, колючей проволоки.

— Ошибаетесь, Алексей Иванович, я ведь не плотник… — чуть слышно пролепетал он. — Я ведь на… — но слово «начальник» у него так и не получилось.

Поздняков поднял на Сидорова жгучие черные глаза.

— Что ж тут зазорного, товарищ Сидоров? Я шофер, а вы плотник. Разве не так?

— A-а… ну да, конечно, Алексей Иванович… Это верно…

— Сколько бригад может приступить завтра к работе? — выручил вконец растерявшегося начальника автопункта Поздняков.

— Две. Две, Алексей Иваныч. Как сказали.

Поздняков снова занялся топкой. Сидоров, стоя у порога, переминался с ноги на ногу и никак не мог решить: ждать ему, что еще спросит новый хозяин, или пора уходить.

— А гвозди, Алексей Иваныч, будут. Утречком и доставлю…

— Хорошо, товарищ Сидоров. А послезавтра должны работать все четыре бригады. Людей вы знаете, отберите плотников, весовщиков, завскладами. Руководить стройкой будете вы, автопункт я беру на себя. Через три дня начнем завоз первых грузов.

«Эк он хватил! — мысленно поразился Сидоров. — Земля мерзлая, одного снегу убрать под столбы да площадки — три дня надо… А колючкой обнести, навесы поставить…» Но возразить не решился.

— А потом займетесь восстановлением «ярославцев». Тех, что вы позволили раскулачить.

Сидорова прошиб пот.

— То есть… как это я, Алексей Иванович? Да я… да вот, пожалуйста… вот, сами извольте поглядеть… — Он суетливо расстегнул стежонку и, достав аккуратно сшитую пачку бумажек, протянул Позднякову.

— Что это?

— Записочки, Алексей Иванович, записочки… Специально хранил при себе, чтобы зазря не страдать… Ведь сам Перфильев снимать заставлял… А теперь, значит, на меня свалил, ядрена палка…

Поздняков брезгливо полистал записки Перфильева, вернул Сидорову.

— Ну что ж, за то, что приказал тащить Перфильев, ответит он. За все остальное будете отвечать вы. — И, помолчав, добавил: — А сейчас, товарищ Сидоров, постарайтесь организовать строительство. Да так, чтобы я больше не ошибался — плотник вы или руководитель.