Сквозь испытания огнём

I

— Видите? — сказал лорд-протектор Хенрей Мейдин, когда карета покатилась по широкой аллее. — Я же говорил вам, что все будет хорошо.

— Милорд, есть небольшая разница между «еще не было катастрофы» и «все прошло просто отлично», — ответил архиепископ Артин Зэйджирск. Архиепископ серьезно посмотрел на лорда-протектора поверх своих очков в проволочной оправе. — Признаю, что ваш визит был менее… напряженным, чем я ожидал — до сих пор — но там все еще кипит много гнева.

— Знаю, — более серьезный тон Мейдина подтвердил точку зрения архиепископа. — Но Грейгор или я должны были быть здесь по крайней мере два года назад. Было много причин, по которым мы этого не сделали, включая тот факт, что в течение длительного времени его здоровье было хуже, чем он или его целитель сообщали нам. — Глаза нынешнего лорда-протектора на мгновение погрустнели. — Много причин, — повторил он, — но это не меняет того факта, что мы должны были быть здесь. Даже люди, которые поддерживают нас, имеют право задаваться вопросом, где, черт возьми, мы были, в то время как их соседи продолжали убивать друг друга. — Он покачал головой. — Я должен был совершить поездку, особенно если мы собираемся в следующий раз заняться спекулянтами. И мы должны справиться с этой ситуацией — по гораздо большему количеству причин, чем просто ее влияние на экономику.

Зэйджирск кивнул и глянул на окно кареты, прислушиваясь, как ледяной мокрый снег стучит по нему, а затем начинает стекать по стеклу.

Архиепископ подумал, что это признак серьезности Мейдина, что он совершал поездку так поздно осенью, учитывая типичную для Тарики погоду. Лейк-Сити находился более чем в двух тысячах миль от Сиддар-Сити даже для виверны; для простых смертных это было намного, намного дальше. Мейдин совершил путешествие по воде сначала на север вдоль восточного побережья республики, взяв один из быстрых чарисийских пароходов, затем через пролив Син-ву в восстановленный город Сэйлик и далее вверх по реке Хилдермосс на паровой барже. Путешествие заняло у него более двух пятидневок, и даже с помощью семафора, который был гораздо менее надежным в это время года, учитывая погоду на севере Ист-Хейвена, чтобы поддерживать связь со столицей, он должен был беспокоиться о том, что может произойти там, пока он здесь.

И, несмотря на все это, он был прав.

— Хотел бы я лучше представлять, как, вероятно, пройдет эта встреча, — сказал Зэйджирск через мгновение, оглядываясь на лорда-протектора. — Эври дал мне свою лучшую оценку, но боюсь, что он все еще немного менее чувствителен, чем мне хотелось бы, к тому, что бедарист назвал бы «межличностными отношениями». — Он коротко улыбнулся. — Знаю, что он правильно рассчитал цифры; я просто немного менее уверен в его понимании некоторых мотивов.

— Думаю, что он, вероятно, также довольно близок к правоте в этом, — ответил Мейдин. — Конечно, это может быть потому, что то, что он говорит, так хорошо соответствует тому, о чем я думал. У нас действительно есть склонность доверять суждениям людей, которые согласны с нами!

Зэйджирск усмехнулся, несмотря на свое явное беспокойство. Он занимал архиепископство Тарики задолго до джихада, а вспомогательный епископ Эври Пигейн был его личным секретарем на протяжении всей войны. В то время он был отцом Эври, но когда Робейр II отменил должности епископов-исполнителей, постановив, что в них больше нет необходимости, поскольку архиепископы отныне будут проводить время в своих архиепископствах, заботясь о духовных нуждах своих паств, а не в Зионе, играя в политику, Пигейн был возведен в ранг вспомогательного епископа в Тарике. Вспомогательные епископы выполняли некоторые из тех же функций, что и прежние епископы-исполнители, но в основном сегодня они служили начальниками штабов своих архиепископов. Пигейн идеально подходил для этой роли, и Зэйджирск пришел к выводу, что его вспомогательному епископу суждено остаться одним из бюрократов Матери-Церкви, а не одним из ее пасторов. Это случилось со многими чихиритами Пера — Бог наделил тех, кого Он призвал к Себе на службу, различными талантами, каким бы искренним ни было их призвание служить Ему, — и это было естественным и удобным для Пигейна.

— Я действительно хотел бы, чтобы Тиминс был здесь, а не в Сиддар-Сити, — продолжил лорд-протектор. — Я пригласил его поехать со мной, но он отказался — вежливо, конечно, — и это очень жаль. Думаю, что Дрейфис и я добились реального прогресса в работе провинциальной палаты, но я всего лишь лорд-протектор. Люди, которых они посылают в палату делегатов, играют гораздо большую роль здесь, в Тарике, и они продолжают выстукивать совершенно неправильное повествование. Если бы мы могли просто оторвать Тиминса от Олсина и Жоэлсина, разбить их единый фронт, это могло бы по-настоящему изменить правила игры.

— Согласен, но не думаю, что это произойдет, — мрачно сказал Зэйджирск, снова глядя в ледяное окно. — У старого Орвила много сторонников здесь, в Тарике. Они смотрят на него как на одного из своих, и у него всегда была репутация честного человека. На мой взгляд, заслуженно. Эмоционально, думаю, он слишком близок к сторонникам Сиддара, но не думаю, что он когда-либо позволил бы этому влиять на его решения. Это может усилить их, но не контролировать, если вы понимаете, что я имею в виду. Проблема в том, что он плохо образован, и он это знает. Он… слишком впечатлен Жоэлсином и Олсином, у которых гораздо больше формального образования, чем у него.

— И они моложе, и они более вкрадчивые, — столь же мрачно признал Мейдин. — Они убедили его, что они такие же честные, как и он… и что у меня есть скрытые мотивы. Что моя политика благоприятствует коммерческим интересам востока за счет его избирателей, несмотря на то, что так много жителей востока кричат против банка даже громче, чем вы, западные люди! И мне неприятно это говорить, ваше преосвященство, но одна из причин, по которой они могут убедить его в этом, заключается в том, что он близок к сторонникам Сиддара, и они играют на этом.

— Я знаю, — кивнул Зэйджирск. — И они не единственные. Я не завидую Андрею Дрейфису даже в лучшие времена, но еще меньше завидую Мардиру, там, в Клифф-Пике!

Мейдин издал звук отвращения в знак согласия.

Андрей Дрейфис был назначен губернатором Тарики Грейгором Стонаром в 896 году, потому что Дейрин Трамбил, губернатор до джихада, фактически передал ключ от своей должности армии Бога, как только та пересекла границу. Его назначение было подтверждено внеочередными выборами в 899 году, и менее трех месяцев назад он был переизбран на второй срок. Тейрейл Мардир, губернатор Клифф-Пика, был вице-губернатором провинции, когда «Меч Шулера» нанес удар. Его предшественник был убит в своем собственном кабинете фанатиками-сторонниками Храма, и Мардир, которого в то время не было в столице провинции, стал его преемником. Как и Дрейфис, он не мог вернуться в свою провинцию, пока не были изгнаны армия Бога с могущественным воинством Бога и архангелов, но с тех пор его дважды переизбирали, включая выборы в июне этого года.

Они были довольно разными людьми.

Мардир был профессиональным политиком, человеком, который добился успеха, тщательно подмечая направление ветра. Что, признал Мейдин, можно было бы сказать о любом, кто беспокоился о желаниях своих избирателей и считал их достижение своей главной обязанностью. Однако некоторые из этих избирателей относились к нему со смешанными чувствами. Для его сторонников его отказ от инквизиции Жэспара Клинтана из Сиддар-Сити был публичным выражением лояльности провинции к республике, и он проделал эффективную работу по уходу за своими перемещенными гражданами в лагерях беженцев в восточном Сиддармарке. Его недоброжелатели, с другой стороны, указывали на то, что он сделал все это из безопасности Сиддар-Сити, и склонны были неблагожелательно сравнивать его с решением Жэйсина Канира вернуться к своему архиепископству. Возможно, это было не совсем справедливо. Клифф-Пик был полностью захвачен прежде, чем удалось организовать какое-либо сопротивление, в то время как архиепископство Канира отбило все атаки под руководством своего любимого архиепископа. В «его» провинции не было места, из которого Мардир мог бы осуществлять какой-либо контроль, и он, несомненно, добился большего для перемещенных жителей Клифф-Пика на востоке, чем когда-либо мог добиться дома.

Кроме того, — сухо подумал Мейдин, — было бы явно несправедливо сравнивать любого простого смертного с Жэйсином Каниром! Но все же…

— На данный момент мои симпатии к губернатору Мардиру явно ограничены, ваше преосвященство, — кисло сказал лорд-протектор. — Понимаю, что у него проблемы, но нам не помешала бы хотя бы небольшая его поддержка! И я чертовски хорошо знаю — простите за мой язык, — что он понимает проблему!

Зэйджирск кивнул, выражение его лица было не более счастливым, чем раньше.

Тейрейл Мардир был в основном честным человеком — или, во всяком случае, был им. Мейдин знал это, потому что они вдвоем тесно сотрудничали, организуя поддержку перемещенных лиц из Клифф-Пика во время джихада. Однако бывали времена, когда человек, сменивший Грейгора Стонара на посту лорда-протектора, задавался вопросом, что случилось с этой честностью. Вероятно, она столкнулась с политическим прагматизмом, учитывая, что никто не смог бы выиграть губернаторские выборы в Клифф-Пике без поддержки политической машины, которая принадлежала Стивину Трумину и Винситу Орейли. Они были старшими делегатами Клифф-Пика в палате делегатов… и были настолько нечестными, какими были даже не все коррумпированные политики.

В отличие от Мардира, Андрей Дрейфис был успешным магистром права в Лейк-Сити, который только баловался политикой на стороне. До «Меча Шулера» это было скорее хобби, чем призванием, но из-за этого интереса к политике у него было лучшее представление о том, что может произойти, чем у многих. Он вывез свою семью за два месяца до удара «Меча», и Стонар выбрал его губернатором Тарики в изгнании в основном потому, что он был первым добравшимся до Сиддар-Сити членом правительства провинции.

Вероятно, никто не был более удивлен, чем Дрейфис, тем, насколько хорошо он проявил себя на этой должности, и, в отличие от Мардира, он, вернувшись теперь домой, старался быть в своей администрации настолько беспристрастным, насколько мог. Было очевидно, что его личные симпатии были на стороне тех, кто остался верен республике, особенно тем, кто стоял на своем и сражался, но он понимал, почему Грейгор Стонар настаивал на том, что правительство республики должно быть правительством всех сиддармаркцев, какой бы ни была их позиция во время джихада.

К сожалению, Стонар не смог предотвратить принятие Закона о лишении гражданских прав, который лишал права голоса любого, кто бежал за пределы республики во время джихада. Он решительно протестовал — как и Мейдин, — но палата депутатов приняла его с более чем достаточным перевесом, чтобы преодолеть вето Стонара. Основным возражением Стонара (и Мейдина) было резкое превышение полномочий окружного прокурора. Для окружного прокурора не имело значения, почему кто-то бежал из республики; это относилось к семьям, которые нашли убежище в Чарисе, так же, как и к приверженцам Храма, которые искали убежища в самом Зионе или даже принимали активное участие в армии Бога. Любой, кто покинул республику во время джихада, терял свое право голоса и не мог его вернуть, пока не приносил присягу на личную верность перед магистратом. Однако в западных провинциях, включая Тарику и Клифф-Пик, Закон пошел еще дальше. В этих провинциях клятвы верности должны были быть «проверены» правительствами провинций, нотариально заверены и засвидетельствованы в судах по примирению.

Мейдин чертовски хорошо знал, что законодательные органы провинций намеренно тянут время, когда дело доходит до проверки клятв верности для тех, кто отправился на запад, а не на восток. Как следствие, голосование было сильно смещено в пользу сторонников Сиддара, которые имели явное большинство в законодательных собраниях обеих провинций. Это слишком сильно ограничивало возможности Дрейфиса.

Но, по крайней мере, в отличие от Мардира, он пытался!

— Я не говорил, что Тейрейл Мардир был прекрасным примером прямоты и морального мужества, милорд, — сказал архиепископ. — Я не вижу его так часто, как архиепископа Оливира, потому что — слава Лэнгхорну! — мне приходится иметь дело непосредственно в первую очередь с губернатором Дрейфисом. Я обменялся довольно большим количеством переписки с губернатором Мардиром, конечно, из-за судов примирения. Исходя из этой переписки, я думаю, что, предоставленный самому себе, он выбрал бы более… бескорыстный курс. Во всяком случае, я знаю, что он хорошо осведомлен о недовольстве, которое питает политика Трумина и Орейли. И я не сомневаюсь, что он понимает, насколько это мешает вашим и сенешаля усилиям справиться с этим продолжающимся циклом насилия.

Глаза Зэйджирска за стеклами очков были печальны, и на мгновение он выглядел совершенно измученным. Почти таким же измученным, каким Жэйсин Канир выглядел в конце, — подумал Мейдин с внезапной вспышкой беспокойства, и по слишком многим из тех же причин. — Зэйджирск упорно сражался, чтобы защитить народ Тарики и даже несчастных узников концентрационных лагерей инквизиции. Он не раз подвергался серьезному риску быть отстраненным Клинтаном и подвергнутым самому Наказанию, а вместе с его интендантом Игназом Эймейром они спасли тысячи жизней. Но они потеряли миллионы, и Мейдин знал, что Зэйджирск никогда не простит себе этого. Что могло только усугубить для него нынешние беспорядки. То, что он видел сейчас, было лишь бледной тенью того, что сотворил «Меч Шулера», но на этот раз он пользовался полной поддержкой Матери-Церкви и федерального правительства… и все равно не мог остановить это.

— Я знаю, что Мать-Церковь говорит, что человеческая природа в основе своей добра, ваше преосвященство, — сказал лорд-протектор. — Бывают времена, когда мне трудно в это поверить. И, честно говоря, я никогда не понимал, как кто-то, кто так регулярно выслушивает исповеди, как это делают ее священники, может действительно в это верить. Я знаю, что и Бог, и архангел Бедар говорят, что это то, во что мы должны верить, но…

Он пожал плечами, и Зэйджирск выдавил улыбку.

— Не забывайте, что Благословенная Бедар написала свою книгу до восстания Шан-вей, мой господин. Чему на самом деле учит Мать-Церковь, так это тому, что человеческая природа скорее хороша, чем плоха, но в эти падшие дни граница стала намного тоньше. Как демонстрирует джентльмен, которого мы только что обсуждали.

— Похоже, это один из способов выразить это, — сказал Мейдин. — Но именно поэтому я надеюсь, что эта встреча пройдет так хорошо, как, похоже, надеется епископ Эври. И вашей поддержкой тоже не стоит пренебрегать. Я не жду чудес. Просто надеюсь, что мы сможем хотя бы немного замедлить кровотечение.

Как врач-паскуалат, архиепископ прекрасно понял аналогию лорда-протектора. Было более чем достаточно людей с вполне законными причинами ненавидеть любого, кто встал на сторону Церкви во время джихада. Зэйджирск мог бы пожалеть об этом, но он слишком хорошо понимал человеческую натуру, чтобы ожидать чего-то другого. Эти законные причины вызвали бы много гнева, много волнений, несмотря ни на что. Но он и губернатор Дрейфис давно осознали, что кто-то организует и направляет большую часть этой ненависти — фокусирует ее, усиливает. Сначала они думали, что зачинщиками были некоторые из тех людей, у которых были законные, личные причины для их гнева. Однако совсем недавно они начали находить доказательства — не просто подозрения, а доказательства — того, кто на самом деле стоял за этим. Улики, которые слишком хорошо сочетались с тем, что давно подозревали Хенрей Мейдин и Сэмил Гадард из Сиддар-Сити.

Спекулянты землей, чье хищничество уже так много сделало для разжигания беспорядков, обнаружили, что их возможности заключать сделки по сниженным ценам сокращаются, поскольку эмигранты-сиддармаркцы, которые вернулись только для того, чтобы восстановить собственность и получить как можно больше денег от своей собственности до джихада, распродали ее и вернулись на земли Храма. Те, кто приехал, чтобы остаться, или кто хотел что-то близкое к тому, сколько на самом деле стоила их собственность, не были склонны принимать предложения, которые иногда составляли только десять процентов от стоимости фермы или мельницы до джихада. Поэтому спекулянты решили оказать небольшое психологическое давление, чтобы побудить их быть более «разумными», и если в процессе были избиты или убиты несколько десятков — или несколько сотен — людей, их это вполне устраивало.

Зэйджирск не был готов представить свои доказательства в суде, потому что большая их часть была косвенной и в большей степени зависела от показаний свидетелей, чьи жизни оказались бы под угрозой, если бы более ярые сторонники Сиддара услышали то, что они планировали сказать магистратам. Но он был готов заявить о своей личной уверенности в том, что самими сторонниками Сиддара манипулируют расчетливые, циничные ящерицы-падальщики, и бросить свой моральный авторитет — и Матери Церкви — на чашу весов с другой стороны.

— Мы сделаем все, что в наших силах, милорд, — заверил он другого мужчину.

В церкви святого мученика Сент-Григори было прохладно.

Церковь, нежно известная поколениям жителей Лейк-Сити как церковь святого Грига, была самой старой церковью в городе более пятидесяти лет, с тех пор как первоначальный собор Лейк-Сити был снесен, а новый, более крупный собор был построен сорок семь лет назад. Она также была расположена на вершине холма — ветреной вершине холма, — с которой открывался великолепный вид на озеро Ист-Уинг, что объясняло, почему здесь было так холодно, несмотря на дымоходы, проходящие через стены и пол святилища из подвального гипокауста. Отец Григори Эйбикрамби, приходской священник, который настоятельно призывал свою паству использовать ласкательное уменьшительное, объясняя (с невозмутимым лицом), что он не хотел, чтобы кто-то запутался, думая, что церковь была названа в его честь, проинструктировал пономаря убедиться, что гипокауст был зажжен рано и излучал успокаивающее тепло как от стен, так и от пола. К сожалению, большая часть этого тепла рассеивалась прежде, чем доходила до скамей, на которых собрались участники утреннего собрания.

Армейская служба безопасности лорда-протектора Хенрея тщательно осмотрела церковь, и пара солдат-драгунов — без карабинов, но с револьверами на виду — стояли прямо в вестибюле. Майор, командовавший отрядом, хотел бы более заметного присутствия внутри церкви, но Мейдин отказал ему. Последнее, что им было нужно, — это дать своим оппонентам возможность обвинить их в «осквернении дома Божьего» с помощью массированных сил вторжения. И это задало бы неправильный тон тому, что должно было стать встречей примирения.

Учитывая, как разделились его участники — сторонники Сиддара справа от центрального прохода и сторонники возвращения Храма слева, — на данный момент это выглядело не очень примиренным с Мейдином.

Что ж, это твоя работа — изменить это, — сказал он себе. — Вероятно, это была бы хорошая идея, если бы ты начал с этого.

Он сидел за большим столом прямо перед церковным святилищем, глядя на эти скамьи, слева от него сидел архиепископ Артин, а справа — отец Григори. Вспомогательный епископ Эври сидел за довольно маленьким столом в стороне, готовый делать заметки. Губернатор Дрейфис предложил свое присутствие, и во многих отношениях его поддержка была бы желанной. Но он уже достаточно ясно изложил свою позицию, и Мейдин решил пока не привлекать его к собственным встречам с местными жителями. Было важно, чтобы он и они понимали неотфильтрованные позиции друг друга. Это означало прямой диалог, и был, по крайней мере, шанс, что удержание губернатора в стороне от него на начальных этапах поможет предотвратить ситуацию, в которой местные политики и бизнесмены будут придерживаться устоявшихся позиций и антагонизма. Возможно, вероятность была не очень велика, но на данный момент он был готов использовать любую выгоду, которую мог выпросить, купить или украсть. И он полностью намеревался привлечь Дрейфиса к более поздним встречам.

Предполагая, что будут какие-то более поздние встречи. В данный момент он не был слишком уверен, что так оно и будет.

— Ваше высокопреосвященство, — сказал он, поворачиваясь к Зэйджирску, — я думаю, было бы неплохо, если бы вы открыли наше собрание молитвой.

— С разрешения отца Григори? — ответил Зэйджирск, подняв брови на священника, который усмехнулся.

— Я слишком труслив, чтобы сказать моему архиепископу «нет», ваше преосвященство! — Его тон был таким забавным, что некоторые суровые лица на скамьях по обе стороны нефа улыбнулись, а некоторые даже откровенно рассмеялись. — Серьезно, — продолжил Эйбикрамби, его собственная широкая улыбка сменилась чем-то более мягким, — я был бы польщен.

— Спасибо, отец, — сказал Зэйджирск. Он встал, глядя на эти скамьи, и расправил плечи.

— Мои сыновья и дочери, — добавил он, глядя на полдюжины присутствующих женщин, — я обещаю, что буду краток. В конце концов, сегодня не среда! — Это вызвало еще несколько смешков, и он улыбнулся. Затем он поднял руки.

— Боже, — сказал он, — мы умоляем Тебя быть с нами на этой встрече и напомнить нам, что Ты любишь всех Своих детей, что бы ни думали смертные мужчины и женщины. Аминь.

Он снова сел, и по сидящим мужчинам и женщинам пробежало движение. Архиепископ Артин был хорошо известен своими краткими, точными проповедями и молитвами, но это было необычно… экономно даже для него.

Мейдин позволил волнению улечься, затем откашлялся.

— Я бы хотел, чтобы архиепископ Данилд был таким же кратким по средам в столице, ваше преосвященство, — сказал он с кривой улыбкой и увидел, как несколько лиц одобрительно ухмыльнулись. — Однако, — продолжил он, — каким бы кратким вы ни были, вы также прямо указали на причину этой встречи. Мы здесь — все мы — потому что, похоже, забыли о том, что вы только что сказали. Надеюсь, что к тому времени, когда мы сегодня покинем Сент-Григ, мы вспомним об этом и предложим некоторые конкретные шаги, чтобы напомнить остальным гражданам Тарики о том же самом.

Улыбки исчезли, и два или три человека сердито уставились друг на друга через проход.

— Я верю в то, что нужно с самого начала выкладывать свои карты на стол рубашкой вверх, — сказал Мейдин этим сердитым взглядам, — поэтому позвольте мне начать с того, чтобы как можно яснее объяснить свою позицию и свои обязанности, а также то, как я их понимаю.

— Я уже обсудил причины моей поездки в Лейк-Сити с губернатором Дрейфисом и лидерами вашего законодательного органа, и мы очень скоро встретимся снова, несомненно, много раз, чтобы обсудить, что можно сделать законодательно и с помощью новой политики для улучшения ситуации здесь. Но, на мой взгляд, комиссия, подобная той, которую предлагает создать архиепископ, смогла бы решить те же проблемы с большей эффективностью, чем любое решение, которое мы могли бы попытаться навязать им. Те из вас, кто собрался здесь, представляют деловое сообщество вашего города. Вы фермеры, владельцы ранчо, банкиры, торговцы, целители и юристы. Вы — это ваше сообщество, его лидеры и те, кто наиболее тесно связан с тем, чтобы оно процветало… или терпело неудачу.

Он сделал паузу, его взгляд скользнул по скамьям, и в тишине они услышали, как ветер тихо завывает вокруг карниза и мокрый снег стучит по витражам церкви.

— Я сказал архиепископу по дороге сюда сегодня утром, что не жду чудес, — продолжил он через мгновение, — и я действительно не жду их. Но каковы бы ни были наши прошлые позиции, каковы бы ни были наши прошлые действия, мы все сиддармаркцы. Ни один из нас не был бы здесь, если бы мы не думали о республике как о своем доме. Это означает, что все вы — соседи, и мы с архиепископом пригласили вас сюда сегодня, пригласили вас занять места в его комиссии, потому что мы должны восстановить это чувство соседства и общности, и вы — единственные люди, которые могут это сделать. Без этого чувства общности не может быть мира, а без мира не может быть стабильности, а без стабильности не может быть ни безопасности, ни процветания.

— Я не был бы канцлером казначейства столько лет, не понимая, насколько жизненно важны здоровые экономики провинций для казначейства в целом. Или без понимания того, что они не могут быть здоровыми, если общество, которому они служат, не является одинаково здоровым. И это правда, что с точки зрения дворца протектора вклад Тарики в казну имеет решающее значение, особенно учитывая текущее состояние экономики республики в целом. Все вы понимаете эту холодную, жесткую финансовую реальность.

— Но с точки зрения лорда-протектора — с моей точки зрения, с точки зрения моей ответственности перед народом Сиддармарка, а не его экономикой, и от моего собственного сердца — положить конец этому кровопролитию и насилию, не приказывая сенешалю посылать свои войска… это гораздо важнее, чем любой вклад, который Лейк-Сити или Тарика могут внести в федеральный бюджет. Как у канцлера казначейства, моей главной обязанностью было свести бухгалтерские балансы, найти средства для оплаты операций федерального правительства, армии, десятков государственных служб, за которые оно отвечает. Как у лорда-протектора, моя главная обязанность — заботиться о безопасности наших граждан. Это включает в себя их финансовую и экономическую безопасность, но их физическая безопасность заменяет любую другую ответственность или обязанность моего офиса.

— Не так давно ваша провинция и ваша община были разорваны на части «Мечом Шулера» и джихадом. Я знаю — поверьте мне, знаю, — насколько велико было число погибших. Я также знаю, как трудно было — как усердно вы работали — восстановить что-то, приближающееся к процветанию Тарики до джихада для ваших возвращающихся граждан. Я хочу, чтобы это восстановление продолжалось, и хочу — не думаю, что кто-нибудь из вас может полностью понять, как сильно хочу, — чтобы оно продолжалось без федеральных войск, патрулирующих ваши улицы, без кавалерийских отрядов, поддерживающих вашу местную городскую стражу. Это ваша провинция, ваш дом, и вы являетесь его надлежащими хранителями. Но я очень боюсь, что если мы не сможем найти для вас способ восстановить — и поддерживать — местный порядок и спокойствие, у меня не будет другого выбора, кроме как увеличить присутствие армии. Мне нравится так делать не больше, чем, думаю, вы хотите, чтобы я это сделал, но моя присяга не оставит мне выбора.

Он снова сделал паузу, позволяя этому осмыслиться, наблюдая, как его последняя фраза попала в цель. Затем он выпрямился в кресле, расправив плечи.

— Итак, теперь, когда вы понимаете, почему я здесь, кто-нибудь хочет предложить, с чего он — или она — думает, что мы должны начать?

— Мой папа говорит, что он думает, что Мейдин говорит серьезно, — сказал Андру Ардмор, откидываясь на спинку стула с кружкой горячего вишневого чая и прислушиваясь к тяжелому стуку дождя, который сменил прошедший днем мокрый снег. — Говорит, что в его словах было много смысла.

— Гм. — Выражение лица Арина Томиса было таким же уклончивым, как и его тон, но его глаза были суровыми, и Ардмор вздохнул. Затем он отхлебнул вишневого напитка, опустил кружку и покачал головой.

— Никто не просит тебя притворяться, что того, что случилось с Ричирдом, никогда не было, — тихо сказал он. — Я просто говорю, что папа думает, что он действительно хочет убрать войска с улиц и позволить нам вернуться к нормальной жизни.

— Нормально, — прорычал Арин. — Скажи мне, Андру, что это за «нормальность», к которой все хотят вернуться? Не верю, что я когда-либо видел ее.

— Я тоже, — признал Ардмор. Он был на год моложе — и на четыре дюйма выше — своего друга. — И я бы сам очень хотел увидеть ублюдков, которые поймали Ричирда. Не думай, что я бы этого не сделал! Но где же это кончится, Арин? Они отправляют одного из наших в больницу, поэтому мы отправляем одного из них в больницу, и все, что это делает — как говорят архиепископ и отец Григори, — это поддерживает цикл, и это то, где мы живем. Ты хочешь поймать этого сукиного сына Тиздейла? Прекрасно! Давай найдем его, в какой бы дыре он ни прятался, и вытащим его жалкую, трусливую задницу оттуда. Я буду держать его, пока ты сломаешь ему обе коленные чашечки молотком. Из-за этого я тоже не потеряю ни минуты сна. Но ты думаешь, что это чего-то добьется, кроме того, что нам обоим станет лучше?

Арин сердито откинулся на спинку стула, глядя в окна таверны на промозглый ночной холод, пробирающий до костей. Он знал, что Андру был прав. Если уж на то пошло, он знал, что архиепископ Артин был прав. Если цикл насилия и репрессий продолжится, сообщество вокруг него никогда не исцелится.

Но чего Андру, похоже, не понимал, так это того, что Арину было все равно. Это больше не было «его» сообществом… если предположить, что оно когда-либо было. Он все еще был в Лейк-Сити по одной-единственной причине: продать семейную ферму Томисов за что-то, отдаленно приближающееся к справедливой цене. Его родителям понадобились бы эти деньги в Чарлзе — или на землях Храма, если бы они решили продолжить путь дальше на запад, увеличить расстояние между собой и республикой, которую они когда-то называли домом. Они понадобятся им, чтобы заботиться о сыне, который никогда больше не будет ходить без костылей, который никогда больше не прочтет ни одной из своих любимых книг.

Знакомая ярость закипела у него в животе, когда он подумал об этом. Подумал о тщетной попытке Ричирда скрыть свое отчаяние, когда целители сказали ему, что его правый глаз навсегда слеп и что даже с самыми лучшими очками, которые кто-либо мог бы ему изготовить, он никогда больше не увидит левым глазом ничего, кроме размытых изображений. Тиздейлу и другим ублюдкам было недостаточно искалечить его младшего брата, они лишили его единственной вещи, которая могла бы сделать его разбитую жизнь сносной.

Это стало последней каплей для Клинтана и Дэниэль Томис. Как только они смогли безопасно перевезти Ричирда, они увезли его из ненавистного города, в котором была сломана жизнь их сына. Они больше не заботились о продаже фермы. На самом деле Клинтан винил себя за то, что задержался слишком долго, за то, что пытался получить лучшую цену за землю, которой его семья владела столько лет, столько поколений. Если бы он только взял то, что предложили спекулянты, и вывез свою семью из Тарики раньше…

Арин понимал, но он был твердо уверен, что у его родителей будет все необходимое, чтобы заботиться о его брате. Он знал, сколько на самом деле стоит эта ферма, и пообещал отцу, что получит ее. И мать, и отец поначалу спорили с ним. Они также хотели, чтобы он благополучно убрался из Лейк-Сити. Дэниэль посмотрела на него мокрыми от слез глазами и умоляла его поехать с ними. Умоляла его не позволить Лейк-Сити забрать у нее второго сына.

Но Арин был непреклонен, и в конце концов они уступили. Его мать потребовала, чтобы он пообещал быть осторожным, избегать неприятностей, и он дал ей это обещание, потому что до тех пор, пока он этого не сделает, его отец отказался передать ему ферму. Но в конце концов Клинтан Томис зарегистрировал новый договор, предоставив Арину полномочия вести переговоры о его продаже, и в течение последних двух месяцев именно этим он и занимался.

Он помог своей семье собрать вещи, доставил ящики с книгами, которые Ричирд никогда больше не прочтет, в публичную библиотеку Лейк-Сити. В его собственных глазах стояли слезы, когда он загружал эти ящики в тележку, но ему удалось сдержать их в голосе, потому что последнее, в чем нуждался Ричирд, — это доказательство его собственного горя, его собственного гнева. Конечно, Ричирд был прав. Если он больше не мог читать их сам, он мог, по крайней мере, передать их туда, где другие любители книг могли бы их прочитать, и это, казалось, облегчило его боль, по крайней мере немного. Однако ничто и никогда по-настоящему не отнимет ее у меня. Арин знал это так же хорошо, как и Ричирд.

А потом он поехал с родителями на грузовом фургоне на станцию канала, помог им погрузить все на баржу, которую зафрахтовал его отец, обнял и поцеловал всех, помахал на прощание, вернул грузовой фургон… и отправился на охоту.

Его друг Андру не знал истинной причины, по которой никто не видел Бирта Тиздейла последние восемь или девять пятидневок. Никто этого не сделал, хотя рыба на дне озера Ист-Уинг могла бы дать им ключ к разгадке.

Арин намеревался оставить все как есть, как бы ему ни хотелось рассказать дружкам Тиздейла, что с ним стало. Или, если уж на то пошло, как бы ему ни хотелось послать и их, чтобы они составили ему компанию. Но Тиздейл был лишь одной из двух задач, которые он поставил перед собой. Более важная, — признал он, — но все же только одна, и ему еще предстояло выполнить вторую. Каким-то образом он должен был найти покупателя, обеспечить своих родителей необходимыми им средствами.

— Что-нибудь еще от Овиртина? — спросил Ардмор, и Арин напрягся, когда вопрос непреднамеренно вызвал его бурные эмоции.

— Нет. — Ему удалось произнести это единственное слово почти нормально, а не в рычании, которое он хотел выпустить.

Тейджис Овиртин и Григори Халис в настоящее время были двумя крупнейшими «инвесторами» в недвижимость Тарики. Халис был уроженцем Старой провинции, а не Тарики. Он участвовал в первоначальной «агрессивной скупке» после джихада и прибыл с кошельком, полным готовых марок. Его репутация человека, заключающего выгодные для себя сделки, хорошо подтвердилась в те первые дни. Это также вызвало к нему еще большую неприязнь, чем к большинству ему подобных, но у него хватило ума сотрудничать с Овиртином, уроженцем Тарики, чья семья осталась яростно преданной республике. Более трети этой семьи погибло, и Овиртин пользовался большим уважением местного сообщества благодаря их самопожертвованию. Он стал для Халиса отправной точкой для многих его земельных сделок и позволил незваному гостю продолжать скупать проблемную недвижимость.

— Знаешь, мой отец говорит, что Овиртин заключает более жесткие сделки с такими людьми, как ты, — сказал Ардмор, и Арин хмыкнул.

Он сам слышал то же самое и видел достаточно доказательств, чтобы знать это. И, вероятно, не было слишком удивительно, что кто-то, потерявший столько двоюродных братьев, сколько было у Тейджиса Овиртина, испытывал особое удовлетворение, выбивая выгодные цены из «приверженцев Храма». К сожалению, у Арина было мало других возможностей. Ферма Томиса была слишком большой покупкой для кого-либо, кроме кошелька Халиса и Овиртина. Если, по крайней мере, он не хотел разбить его на более мелкие участки. И если бы он это сделал, то не нашел бы покупателя на все из них — по крайней мере, при нынешних обстоятельствах.

— Уверен, что он знает, — прорычал он через мгновение. — Знаю, что лучшая цена, которую он предложил мне до сих пор, составляет, возможно, четверть от того, что на самом деле стоит это место.

— Только четверть? — Ардмор выглядел расстроенным. Он знал, почему Арин продавал. Более того, он знал, сколько на самом деле стоит ферма.

— Это то, что он говорит, — ответил Арин. Он хотел добавить что-то еще, но остановился и вместо этого отхлебнул вишневого чая.

Ардмор с любопытством посмотрел на него, но решил не настаивать. Вместо этого он откинулся на спинку стула и начал описывать привлекательную — и доступную — молодую леди, с которой намеревался провести вечер. Арин слушал, одобрительно посмеиваясь во всех нужных местах, но на самом деле его мысли были заняты не любовными приключениями его друга.

Он вспоминал тот последний разговор с Овиртином. Тот, в котором Овиртин снизил свою цену предложения. Арин не был до конца честен с Ардмором, потому что текущее предложение Овиртина «бери или оставайся» на самом деле составляло всего около двадцати процентов от оценочной налоговой стоимости фермы, а оценочная налоговая стоимость почти всегда была ниже фактической. Он указал на это Овиртину, и покупатель земли пожал плечами.

— Лучшее, что я могу сделать, — сказал он. — На самом деле, тебе, наверное, лучше решаться сейчас, правда. Ситуация только ухудшается.

— Почему? — натянуто спросил Арин.

— Потому что у нас заканчиваются деньги, — откровенно сказал Овиртин и поморщился. — Я не говорю, что предложил бы тебе больше, чем, по моему мнению, должен был. Ни одному из нас нет смысла притворяться, что я бы это сделал. Но при том, как обстоят дела сейчас, когда проклятый Шан-вей «центральный банк» Мейдина валяет дурака, никто не знает, каким будет кредитный рынок в следующем месяце. Черт возьми, никто не знает, на что это будет похоже в следующую пятидневку! Все, что мы знаем, это то, что ситуация будет становиться все более напряженной, и, по правде говоря, мы с Григори и так слишком подвержены воздействию. В конце концов, вся эта земля вернется к своей стоимости, существовавшей до джихада, но сейчас мы богаты землей и бедны деньгами, и так оно и есть.

Арин посмотрел на него, стиснув зубы, и Овиртин пожал плечами.

— Послушай, — сказал он, — я слышал, что случилось с твоим братом. Я не собираюсь притворяться, что у меня нет… собственных проблем с людьми, которые бежали в горы вместо того, чтобы стоять и сражаться, но вы с ним были всего лишь детьми. Это была не твоя идея, и это неправильно. Избивать до полусмерти ребенка его возраста — это неправильно.

К его чести, он говорил так, как будто действительно имел это в виду, и мышцы челюсти Арина немного расслабились.

— Хороший бизнесмен не позволяет сочувствию мешать бизнесу, — продолжал Овиртин, — и я не собираюсь говорить тебе, что заплатил бы вам столько, сколько будет стоить дом вашей семьи через несколько лет, несмотря ни на что. Это не моя работа, и я бы солгал, если бы предположил, что сделаю что-нибудь в этом роде. Но не я старший партнер, а Григори, и именно он определяет политику. При других обстоятельствах я, возможно, смог бы купить по моему предыдущему предложению, если бы ты принял его тогда. Теперь у меня нет выбора. Твоя семья уже уехала, и я знаю, что ты хочешь получить для них деньги с фермы. Я это понимаю. Но ты молодой человек, у тебя нет собственной семьи, которую нужно содержать, и я буду честен. На твоем месте, думаю, я бы нашел себе работу здесь, в городе, чтобы свести концы с концами и немного подождать. Если ты считаешь, что в состоянии продержаться на ферме еще — я не знаю, три или четыре года? — цены на землю, вероятно, восстановятся до уровня, который позволит тебе заключить более выгодную сделку с продавцом. Сейчас ты не можешь. И если этот «центральный банк» сделает то, чего боятся многие люди, пройдет чертовски много времени, прежде чем цены на землю снова начнут расти. Если ты все-таки решишь продать сейчас, я могу заплатить тебе наличными, деньги за бочку. Дело не в том, сколько стоит твоя собственность, сынок, это просто все, что ты можешь получить за нее прямо сейчас.

Арин просидел там в тихом тепле его кабинета несколько минут. Затем он встал и протянул руку через стол.

— Дай мне подумать об этом, — сказал он. — Понимаю, о чем ты говоришь. И думаю, ты это серьезно. — Он был немного удивлен, услышав это от себя, и еще больше, осознав, что это правда. — Но я просто не могу отдать ферму за такую цену. Не без того, чтобы сначала долго и упорно не думать об этом.

— Понятно. — Овиртин сцепил с ним предплечья. — И мое нынешнее предложение действительно до конца следующей пятидневки. После этого, я боюсь, оно может снова упасть. Я говорю это не для того, чтобы выкрутить тебе руки, хотя в любом случае мог бы, а потому, что это так.

— Понимаю, — повторил Арин и ушел.

Теперь, слушая восторженное описание Ардмором атлетизма своей подруги, он вспомнил тот разговор и почувствовал, как в глубине его живота медленно, неуклонно разгорается гнев, подпитываемый отчаянием.

— Я думаю, что мы действительно можем добиться некоторого реального прогресса, — сказал Хенрей Мейдин, когда они с Артином Зэйджирском снова покатили к церкви Сент-Григ.

Сегодня дождя не было, и они вдвоем были плотно укутаны от холодного ветра, дующего с озера. Внутри церкви должно было быть еще холоднее, чем на их предыдущих собраниях, но Мейдина это устраивало. Ему и раньше бывало холодно, и ощущение того, что обе стороны комиссии, которую возглавил архиепископ, искренне хотели найти способы снизить напряженность, было гораздо важнее, чем когда-либо могло быть простое физическое тепло.

— Полагаю, что вы, возможно, правы, милорд, — признал Зэйджирск. — И я, конечно, воодушевлен тем, что почти все, кого мы попросили участвовать, согласились занять место в комиссии. Однако ничто из того, что мы придумали до сих пор, просто не сразу разрушит всю эту враждебность. И как только комиссия открыто начнет бизнес, люди с обеих сторон начнут пытаться разорвать его на части. — Он грустно улыбнулся. — Вся эта история с человеческой природой, о которой мы с вами говорили перед первой встречей.

— Но это было более пятидневки назад, — ответил Мейдин с затаенным огоньком. — Несомненно, за это время человеческая природа эволюционировала до новой вершины величия!

— Вижу, что вы человек необычайно глубокой веры, сын мой, — сказал Зэйджирск.

— Либо это, либо необычайно глубокое отчаяние. — Тон Мейдина был более трезвым. — С другой стороны, думаю, что они действительно хотят что-то сделать с этой проблемой.

— Уверен, что вы правы по крайней мере в этом, — сказал Зэйджирск с такой же серьезностью. — Меня беспокоит то, что слишком много людей кровно заинтересованы в том, чтобы ничего с этим не делать.

— Ты имеешь в виду таких людей, как Орейли и Трумин.

— Конечно, но, честно говоря, я больше беспокоюсь о людях, которые ближе к дому. Как Григори Халис. Последнее, чего он хочет, — это чтобы ситуация стабилизировалась и цены на землю сделали то же самое! Если бы я мог, я бы подражал сейджину Брантли и выгнал спекулянтов из Лейк-Сити кнутом.

Судя по его тону, он даже наполовину не шутил, — размышлял Мейдин.

— Ну, поскольку ни один из нас не сейджин, ваше преосвященство, боюсь, нам просто придется сделать все, что в наших силах. И, по крайней мере, я могу быть немного менее непопулярен на Западе, когда вернусь домой. — Он причудливо улыбнулся, глядя в окно со своей стороны кареты. — Я бы этого хотел, — сказал он. — Я бы очень этого хотел.

Арин Томис стоял на холодном ветру, закутавшись поглубже в теплое толстое пальто, и смотрел на улицу пустыми глазами.

Холодный день был намного, намного теплее, чем его сердце, и рука в левом кармане пальто сжала скомканное письмо. Письмо от Уиллима Стирджеса, в котором говорилось то, что его мать еще не нашла в себе сил написать сама.

Рассказав ему, что решил его брат Ричирд.

Они отняли у тебя все это, Ричи, — мрачно подумал он. — Всё. И я на самом деле не удивлен. Но, о, как ты мог так поступить с мамой? Как?

Но он, конечно, знал ответ. Был предел боли, которую кто-то мог вынести, и Арина не было рядом, чтобы помочь ему вынести это. Если бы его не было рядом, чтобы заставить Ричирда поговорить с ним о вещах, на которые их мать не стала бы его подталкивать, потому что это причинило бы ему сильную боль. Не было там, чтобы увидеть предупреждающие знаки, чтобы следить за ним, чтобы он не поковылял в тот сарай с такой длинной веревкой.

А теперь его не стало, и Арина там не было, потому что он был здесь, слишком сосредоточенный на продаже семейной фермы, чтобы сохранить жизнь своему младшему брату.

Боль снова пронзила его, более холодная и острая, чем любой ветер, который когда-либо дул, и он почувствовал слезы на своих полузамерзших щеках.

Он должен был принять предложение Овиртина до того, как покупателю земли пришлось снова урезать его. Он не должен был медлить после того, как Овиртин прямо предупредил его, что он может идти только вниз, а не вверх. Он должен был взять его и отправить семафором письмо своим родителям, сказать им — и Ричирду — что он присоединится к ним, что он будет там в течение пятидневки. Может быть, этого было бы достаточно, чтобы удержать его брата, пока он не добрался туда. Но он продолжал надеяться, обманывая себя, оттягивая принятие неизбежного, когда он должен был знать, что это неизбежно перед лицом такой неопределенности в отношении кредитных и банковских законов. Арин сам не понимал этих эзотерических подробностей, но он понял достаточно. Он понял, кто дестабилизировал их всех. Кто создал условия, которые удерживали его здесь, а не в Чарлзе, где он был нужен своему брату.

Часть его знала, что он фокусирует свой гнев на других. Что ему было так больно, боль была такой глубокой, что ему пришлось найти кого-то другого, кто выдержал бы тяжесть его ярости. Но это была крошечная часть его, и он не слушал ее. Ему было все равно. Его семья достаточно страдала, была слишком сильно сломлена, чтобы он мог чувствовать что-то, кроме ярости, вулканической лавы, бурлящей прямо под поверхностью.

Мир раздавил его брата, его родителей своей безжалостной пятой, и Арин Томис найдет способ наказать мир за это.

Он услышал приближающийся стук копыт и скрежет колес и поднял голову.

Карета остановилась перед церковью святого мученика Сент-Григори, и один из кавалеристов эскорта спешился, чтобы открыть дверь.

Хенрей Мейдин кивнул в знак благодарности и начал спускаться по ступенькам кареты на тротуар. Затем он услышал крик. Его голова повернулась в ту сторону.

Последнее, что он когда-либо видел, была вспышка дула револьвера в правой руке убитого горем старшего брата.

II

— Господин посол.

Канцлер казначейства Климинт Миллир встал, протягивая руку в знак приветствия, когда его секретарь проводил Малкима Прескита в его кабинет.

Прескит отметил, что это был рабочий кабинет канцлера, а не тот, который он зарезервировал для более официальных мероприятий. С другой стороны, он и Прескит были старыми друзьями.

День был холодный и ветреный, но Прескит не возражал против этого так сильно, как могли бы некоторые из его коллег по дипломатической службе Чариса, потому что он вырос, сталкиваясь с гораздо худшими ситуациями. Уроженец Чисхолма, родившийся и выросший в предгорьях гор Сноу-Крест, он был почти шести футов ростом, со светлыми волосами и голубыми глазами. Действительно, он гораздо больше походил на стереотипное представление о сиддармаркце, чем его хозяин. Миллир был на два дюйма ниже его ростом, с темными волосами, темными глазами и сильно изуродованной левой щекой, лишь частично скрытой густой бородой.

— Спасибо, что согласились принять меня, милорд, — официально сказал Прескит, помня о своей официальной должности, когда он пожал канцлеру руку.

— В любой день я предпочел бы поговорить с тобой, чем корпеть над очередной колонкой цифр! — с чувством сказал Миллир, отпуская предплечье посла и жестом приглашая его в удобное кресло по другую сторону своего стола. Он подождал, пока его гость сядет, затем снова сел и сложил руки на своем блокноте.

— Но тот факт, что я предпочел бы поговорить с тобой, чем иметь дело с большим количеством цифр, не означает, что у меня нет довольно проницательной — и несчастной — идеи о том, почему ты хотел меня видеть, Малким, — продолжил он, и Прескит кивнул. Может, Миллир и не был в лиге Хенрея Мейдина, когда дело касалось тонкостей экономики республики, но он не был дураком.

— Боюсь, что вы, вероятно, знаете, милорд, — признал он. — Во-первых, однако, их величества специально поручили мне заверить вас в их неизменной вере в лорда-протектора Хенрея и конечный результат его реформ.

— Но вы здесь, потому что мы не смогли выполнить наши обязательства по договору, — сказал Миллир, ухватившись за рога дилеммы со всей тонкостью человека, который был полковником, а не дипломатом.

Кое-что можно сказать о полковниках, — сухо подумал Прескит.

— Боюсь, что-то в этом роде, — признал он вслух. — Их величества полностью осознают связанные с этим трудности, и они заверили великого герцога в своем абсолютном доверии республике.

— Но он становится нетерпеливым, — сказал Миллир и фыркнул. — Не вините его — ни капельки! У его людей все их свиньи и виверны на месте, а у нас нет. Честно говоря, я удивлен — благодарен, но удивлен — что он так долго терпел. — Канцлер пристально посмотрел на чарисийца. — Не случилось бы это потому, что император и императрица немного посидели на нем, не так ли?

Определенно есть что сказать о полковниках!

— Я бы не стал выражать это именно в таких терминах, — допустил Прескит с легкой улыбкой. — Полагаю, однако, что вы, возможно, уловили суть ситуации.

— Не удивлен. — Миллир откинулся на спинку стула, выражение его лица стало гораздо серьезнее. — Кэйлеб и Шарлиэн всегда были хорошими друзьями республики, — сказал он. — И я хочу, чтобы вы знали, как сильно и лорд-протектор, и я ценим то, что вы уже передали ему о распространении их «Плана Армака» на республику. Думаю, что в конечном счете это окажет благотворное влияние, хотя передача его в руки наших местных банкиров до того, как они привыкнут к новой реальности, может только ухудшить ситуацию. Бог свидетель, половина из них дралась бы, как кракены, в безумии кормления, чтобы получить хоть какие-то кредиты, направленные в их собственные жадные руки! И это создало бы всевозможные проблемы, если бы казначейство начало выдавать кредиты в качестве агента Кэйлеба и Шарлиэн. Измените это с чего-то, исходящего из их личного кошелька, на официальное «вмешательство Чариса» в нашу экономику в мгновение ока. Или в «заговор чарисийцев», чтобы купить контроль над каналом! Помоги нам Бог, если кто-нибудь из наших настоящих идиотов ухватится за эту идею! Шан-вей заплатит, и не надо париться!

Прескит кивнул, хотя и лелеял собственные сомнения на этот счет. Лично он считал, что экономика Сиддармарка находится в достаточно тяжелом положении, и возможность получения таких займов, которые получали Соединенные провинции — и продолжают получать — от чарисийских монархов, могла бы только помочь. Его инструкции от Теллесберга наводили на мысль, что Кэйлеб и Шарлиэн думают так же, но они также очень ясно дали понять, что решение о любых объявлениях остается за лордом-протектором. Он лучше всех знал свою страну, он был тем, кто боролся с лесным пожаром на земле, и было важно, чтобы они поддерживали свои сердечные отношения с Мейдином, особенно с такой неприятной реакцией на Чарис, которая начала проявляться в определенных секторах Сиддармарка.

Конечно, предложение Сиддармарку «Плана Армака» тоже могло бы немного повлиять на эту негативную реакцию, — размышлял он. — Но это не тебе решать, Малким. И правда в том, что, вероятно, сейчас нет хорошего способа справиться с этим.

К сожалению, пока кто-то не нашел способ справиться с этим, хорошо это или плохо, один из самых важных проектов после джихада полностью остановился.

В течение сотен лет Сэлтарский канал длиной в четыреста пятьдесят миль, соединяющий залив Силкия на востоке и залив Сэлтар на западе, переправлял грузы через Силкию, устраняя длительное плавание вокруг Южного Мыса и предоставляя великому герцогству богатый источник доходов. Причину было нетрудно понять, особенно для чарисийцев. Даже для парохода, способного поддерживать постоянную скорость в пятнадцать узлов и не зависящего от ветра и парусины, путешествие из Теллесберга в бухту Горэт при движении на запад занимало более двух месяцев — шестьдесят шесть дней, если быть точным, — несмотря на то, что две столицы находились менее чем в семи тысячах миль друг от друга по прямой линии. К сожалению, на пути вставал континент Ховард. Фактически, тот же самый пароход мог бы добраться до Горэта на два дня раньше, если бы он плыл на восток, чтобы добраться туда по окружности планеты.

Неудивительно, что Сэлтарский канал всегда считался важнейшим водным путем, но строители канала никогда не представляли себе взрывного роста морской торговли за последние пятьдесят или шестьдесят лет. Пропускная способность канала стала ограничением при обработке необходимого объема грузов за годы до начала джихада, и с тех пор ситуация только ухудшилась. Она могла бы значительно улучшиться, если бы в начале следующего лета открылась для движения железная дорога Сэлтар-Силк-Таун, идущая параллельно каналу. Тем не менее, даже эта дорога не смогла бы справиться с тоннажем, который уже хотели отправить люди, стремящиеся сократить утомительное, трудное путешествие между Теллесбергом (или Мэнчиром) и заливом Горэт — или в другом направлении, в Сиддар-Сити, если на то пошло, и этот тоннаж мог только увеличиться.

Менее десяти лет назад идея строительства канала длиной почти в пятьсот миль, способного пропускать морские грузовые суда, была бы сочтена безумием. Однако внедрение ливизита во время джихада и паровые землеройные машины, возникшие в вечно плодородных умах мастеров и инженеров заводов Делтак после джихада, изменили это. Никто не смог бы приступить к такому проекту сразу после джихада, потому что «паровые лопаты» и «дрэгондозеры» Делтака в то время были всего лишь концептуальными чертежами, даже не прототипами. Однако, учитывая послужной список герцога Делтака в достижении того, чего он намеревался достичь, все понимали, что это был только вопрос «когда», а не «если». И именно поэтому в 902 году в Силк-Тауне был подписан договор.

Было до боли очевидно, что что-то вроде канала Силкия станет желанным призом для любого жадного властелина. Все были слишком вежливы, чтобы упоминать такие имена, как Марис или Уэйсу, но казалось разумным позаботиться о том, чтобы держать от него как можно дальше любые цепкие пальцы. Это означало дать владельцам этих пальцев понять, как сильно по ним шлепнут, если они потянутся в его направлении, и лучший способ гарантировать это — сделать его строительство многонациональным проектом. Конечным каналом будет управлять независимый управляющий совет, но он будет принадлежать всем странам, участвующим в его строительстве, и они будут представлены в совете — и участвовать в его доходах — пропорционально их инвестициям в его строительство. Более того, их совместное владение послужило бы четким предупреждением тем более жадным душам, что они столкнутся с более чем одним врагом, если попытаются захватить канал.

Договор в Силк-Тауне предусматривал именно это: проект трех стран, финансируемый — и защищаемый — тремя государствами, имеющими в нем самые важные стратегические интересы: великим герцогством Силкия, империей Чарис… и республикой Сиддармарк.

На данный момент двое из этих трех партнеров были готовы приступить к работе. Третьего не было. Казна Сиддармарка была слишком истощена, чтобы покрывать только основные расходы республики. В ней, конечно, не было наличных денег, чтобы оплатить свою долю бюджета на строительство канала, а хаос на ее кредитных рынках означал, что она также не могла выпустить облигации, чтобы покрыть эти расходы. Это была одна из причин, по которой Прескит считал, что для лорда-протектора Хенрея было бы разумнее пойти дальше и публично объявить о плане Армака. Кэйлеб и Шарлиэн могли бы покрыть до трети республиканской доли бюджета за счет текущего производства месторождения Мория. Это ограничило бы даже их денежный поток, но они могли бы это сделать, и такое масштабное вливание капитала могло бы принести республике много пользы.

Но Мейдин опасался потенциальных негативных последствий, как довольно неэлегантно выразился Миллир, «вбрасывания» Плана Армака на кредитные рынки республики. Никто не мог предсказать точные последствия, а новый центральный банк лорда-протектора все еще был неопытным учреждением, которое только-только встало на ноги. До тех пор, пока он не будет уверен в его стабильности, сможет лучше оценить его способность управлять процентными ставками и ликвидировать недостаточно финансируемые обязательства, внезапный огромный приток внешнего капитала может фактически ухудшить ситуацию. И это даже не учитывало то, что один из коллег Прескита назвал «оптикой» проекта. Там уже была эта мерзкая, накапливающаяся волна негодования против Чариса. Если бы Кэйлеб и Шарлиэн ворвались, скупили необходимые облигации Сиддармарка, многие люди — особенно те потенциальные финансисты, которые были отодвинуты — закричали бы, что Чарис пытается купить право собственности на канал и лишить Сиддармарк его справедливого представительства в управлении… каналом, в его будущих доходах. Это было бы нелогично, и уж точно не было бы разумно. Фактически, Кэйлеб и Шарлиэн одолжили бы республике деньги, необходимые для покупки ее доли в канале, вместо того, чтобы просто заплатить те же деньги, чтобы увеличить свою собственную долю.

Однако их оппоненты и недоброжелатели представили бы дело совсем не так. Прескит знал это. Так что Мейдин, вероятно, был прав, когда ждал новостей о Плане Армака, и особенно о том, как это может быть связано с каналом Силкия, пока он не сможет продать по крайней мере большую часть своих облигаций Сиддармарку, а не этим «жадным чарисийским» иностранцам.

Проблема заключалась в том, что никто не знал, сколько времени ему потребуется, чтобы добиться этого.

— Понимаю вашу точку зрения, милорд, — сказал посол. — Если уж на то пошло, я почти уверен, что великий герцог Силкия тоже это понимает. И знаю, что их величества понимают. К сожалению, Канрад сталкивается с растущим внутренним давлением, требующим начала строительства.

— Я в этом уверен, — мрачно сказал Миллир. Он повернулся на стуле, чтобы выглянуть в окно. — Силкия выполнила свои финансовые обязательства или выполнит в ближайшее время. Я знаю, что они еще не дошли до конца. И «Чарис» выполнил свои обязательства в полном объеме. Мы — якорь, неуклюже плетущийся позади.

— Уверен, что великий герцог никогда бы так не выразился, милорд.

— Только потому, что он вежлив и дипломатичен. Я бывший полковник, и я могу быть более честным в этом. Мы — якорь, Малким.

— Ну, полагаю, это был бы один из способов выразить это, — признал Прескит. — Но в то время как их величества пообещали великому герцогу Канраду, что они обсудят с ним ваши проблемы, они также заверили его в своей уверенности в вашем руководстве казначейством и решимости и способности республики выполнять свои обязательства по договору.

Миллир оглянулся на него, затем фыркнул.

— Во всяком случае, хорошо, что они так сказали, — сказал он. — Во многих отношениях, чем в одном. Но я бы сказал, что они, вероятно, правы, доверяя руководству лорда-протектора Хенрея. — Он покачал головой. — Сомневаюсь, что это большой секрет, кто на самом деле управляет казначейством в дополнение к остальной республике!

— Думаю, вы недооцениваете свою собственную роль, милорд, — мягко сказал Прескит. — У меня есть свои источники в вашем правительстве, вы знаете. Они многое рассказывают мне о том, кто чем управляет.

— На ежедневной основе это, вероятно, справедливо, — сказал Миллир через мгновение, затем внезапно улыбнулся. — Из меня действительно получился неплохой адъютант, если я сам так говорю! Но правда в том, что лорд-протектор проводит свою собственную экономическую политику, и все это знают. Тоже чертовски хорошая вещь! Даже люди, которые ненавидят его больше всего из-за его центрального банка, понимают, что он разбирается в нашей экономике лучше, чем кто-либо другой. Им может не понравиться лекарство, которым он их кормит, и некоторые из них могут подумать, что он хочет обгрызть их личных виверн прямо до костей. Но пока совершенно ясно, что они ожидают, что он выведет всю республику с другой стороны в целости и сохранности. Трудно представить себе кого-то еще, кто мог бы прямо сейчас сделать такое заявление.

— Склонен согласиться, милорд. Я только говорю, что вы больше, чем просто штамп с чернилами. Все, кто хоть что-нибудь знает о федеральной политике, знают это, и я рискну сказать, что в Сиддаре нет ни души, которая не доверяла бы вашей честности. Поверьте мне, это не второстепенный фактор, когда речь идет о стабилизации банков!

— Может быть, и нет, но мы немного отошли от причины, по которой вы зашли. Их величества дали вам какую-нибудь оценку терпению великого герцога, чтобы поделиться со мной?

— Никаких конкретных оценок, милорд. Они поручили мне сказать вам, что, учитывая прогнозируемый срок строительства, они не чувствуют себя даже близко к отчаянию. Очевидно, что они хотели бы начать как можно скорее, но все равно пройдет по меньшей мере год, а скорее всего, и два, прежде чем заводы Делтак смогут доставить паровые лопаты и дрэгондозеры, чтобы начать по-настоящему. А инженеры герцога Делтака подсчитали, что на завершение строительства уйдет не менее пятнадцати лет после начала работ. Так что не похоже, что еще год или два будут иметь такое уж большое значение.

— Понятно. — Миллир кивнул. — С другой стороны, я заметил во время войны, что вы, чарисийцы, всегда, кажется, заканчиваете раньше, чем планировалось!

— Мы стараемся, чтобы трава не зарастала у нас под ногами, милорд. Это правда. А тем временем параллельная железная дорога очень поможет.

— Да, и Марис все еще злится из-за этого по стольким причинам! — заметил Миллир, просияв от явного удовлетворения.

— Полагаю, что можно было бы разумно так сказать. Если, конечно, вы бывший полковник, а не обходительный и лощеный дипломат.

Они оба улыбнулись друг другу.

Одной из вещей, которые больше всего возмущали Мариса IV в договоре, заключенном до джихада при посредничестве Церкви, чтобы Силкия не стала поводом для еще одной войны между Деснейром и Сиддармарком, был тот факт, что канал Сэлтар был незащищенным, дразнящим в сотне миль от границ герцогства Норт-Уотч. Это был случай «так близко и в то же время так далеко», который ему было особенно трудно вынести. Тот факт, что горы Мерсейр сделали невозможным прокладку канала между заливом Джарас и заливом Сэлтар, только посыпал рану солью.

После изобретения Чарисом паровой машины он, очевидно, надеялся построить собственную железную дорогу через Мерсейрский перешеек шириной в двести миль, к югу от границы с Силкией, чтобы отвести часть прибыльных поступлений от канала Сэлтар, и он начал искать партнеров по инвестициям задолго до того, как герцог Делтак объявил о своем партнерстве с полудюжиной инвесторов из Силкии для строительства железной дороги Сэлтар-Силк-Таун. Маршрут этой дороги был более чем в два раза длиннее, чем предложенная Марисом железнодорожная линия, но только в прямом смысле. Он пересекал ровную, почти плоскую равнину между горами Мерсейр на юге и горами Сэлтар на севере, в пределах видимости существующего канала, в то время как маршрут Мариса должен был извилисто петлять через Мерсейр. Горные повороты увеличили бы по крайней мере на пятьдесят процентов расстояние по прямой для любой деснейрской железной дороги, а ее строительство через такую пересеченную местность значительно увеличило бы ее стоимость.

И, конечно же, за предлагаемым деснейрским консорциумом не стояли бы ни герцог Делтак, ни заводы Делтак.

Излишне говорить, что планы Мариса умерли при рождении или, возможно, даже немного раньше, что было источником чистого удовольствия для герцога и его заводов.

— Важно то, что в конце концов мы построим канал, — сказал сейчас Прескит. — Мы все хотели бы приступить к этому как можно скорее, но их величества совершенно готовы подождать, пока лорд-протектор не почувствует себя комфортно, что у него свой собственный дом в порядке. Их депеши мне совершенно ясно дают понять, что их первое желание — убедиться, что у вас есть время, необходимое для достижения этой цели. Они не были настолько неэлегантны, чтобы выразить это в таких выражениях, но на самом деле они говорят, что готовы сидеть на Канраде еще некоторое время и даже немного жестче, если потребуется.

— Мы ценим это, — искренне сказал Миллир, но Прескит отмахнулся от его благодарности.

— Они не забыли джихад, мой господин. — Выражение лица посла стало очень серьезным. — Они не забыли, чего это стоило республике, и они не забыли, кто стоял за их плечом в то время, когда это имело наибольшее значение. Я не могу начать рассказывать вам, как смерть лорда-протектора Грейгора опечалила их. Знаю, что вы разговаривали с ними на похоронах, но это было в официальной обстановке. Они говорили со мной о своих чувствах довольно неформально во время моего последнего визита в Теллесберг. Поверьте мне, они очень скучают по нему, и думаю, что они рассматривают канал как его последнее наследие. И они очень тепло отзывались о лорде протекторе Хенрее. Он им нравится, они доверяют ему, и они готовы сделать все, что в их силах, чтобы помочь ему добиться успеха в поставленной им задаче.

— Приятно это слышать, — просто сказал Миллир. — Это очень приятно слышать.

Несколько мгновений они сидели в тишине, затем канцлер глубоко вздохнул и хлопнул обеими ладонями по своему блокноту.

— Спасибо, что пришел сказать мне это, Малким, — сказал он. — Особенно последняя часть. Это много значит для меня. Не просто потому, что их величества готовы поддержать нас, а почему. Лорд-протектор тоже всегда очень тепло отзывался о них, и я знаю, как высоко он оценит то, что вы только что сказали. Это и осознание того, что мы можем положиться на нашу поддержку Чарисом, станет для него огромным облегчением. Для всех нас, на самом деле. Это не слишком поможет, когда снова начнут орать идиоты, но, по крайней мере, те из нас, кому приходится мириться с визгом, могут почувствовать немного спокойнее!

Он улыбнулся, и Прескит усмехнулся. Он поднялся со своего стула, и Миллир встал, снова протянув руку через стол.

— Всегда пожалуйста, милорд. Это было для меня удовольствием, а также моим долгом перед их величествами. Я буду…

Дверь кабинета резко открылась, прервав его на полуслове, и он повернул голову, когда в комнату вошел секретарь Миллира. Канцлер сделал то же самое, но выражение его лица было гораздо более раздраженным, чем у его гостя. Он открыл рот, но секретарь заговорил первым.

— Я…

Мужчина остановился и откашлялся. Он несколько раз моргнул, и Прескит почувствовал, как его брови приподнялись, когда он понял, что молодой человек борется со слезами.

— Что это? — Судя по тону Миллира, он понял то же самое, и его раздражение превратилось в беспокойство.

— Я… я прошу прощения за… за то, что помешал, милорд. — Голос секретаря был хриплым, дрожащим по краям, и он протянул сложенный лист бумаги.

— Мы только что получили семафорное сообщение от архиепископа Артина, милорд, — сказал он.