Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Путилин не зря называл Костомарова учеником, готовым пойти дальше своего учителя. Когда дело его передали и правительствующий сенат, стало ясно, что наказание неизбежно. С одной стороны, оно выгодно Костомарову, поскольку пресечет нелепые слухи о его якобы предательстве, ну а с другой стороны, — где же справедливость? «Нет муки больше той, как страдать за идею, которой не служишь». И Костомаров требует от Путилина свести его с генералом Потаповым, управляющим Третьим отделением после отстранения Шувалова. Путилин, куда денешься, настояние его исполнил, и тогда Костомаров заявил Потапову, что располагает сведениями об огромной сети тайного общества, о главной думе революционного комитета в Москве и в Петербурге, о тайных типографиях, а также и о складе оружия, но сделает он эти открытия при условии выполнения его требований для отклонения подозрения в измене обществу: пусть Костомарова разжалуют в рядовые и сошлют на Кавказ, но с правом выслуги, а семейству его назначат пособие. Засим он распрощается со всеми друзьями и недругами в обеих столицах и уедет, как Лермонтов: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, послушный им народ». И пусть тогда сгорят со стыда все досужие сплетники.

О ревелациях (разоблачениях) Костомарова доложили царю, после чего государь высочайше соизволил изъявить согласие на просьбу «московского приговоренного».

Третье отделение охотно приняло уже испытанный ранее способ. «Посылаю вам черновой проект моего письма к неизвестному другу, — писал Костомаров Потапову. — Что же касается до того, что в письме моем больше болтовни, чем дела, — в этом вините уж не меня, а скудость самих фактов. Впрочем, я полагаю, что при той обстановке, которая имеется в виду, совершенно достаточно и этого… Все это — черновое и может измениться хоть сто раз».

В январе сенат приговорил Костомарова к шести месяцам заключения в крепости, его разжаловали в рядовые, однако уже в феврале он был отправлен якобы на Кавказ под надзором капитана петербургского жандармского дивизиона. На остановке в Туле Костомаров написал обещанное письмо, уже чистовое, некоему Соколову.

«Принимаюсь… а с чего начать? Pour commencement — конечно, как говорят французы («для начала»), — или, по древней поговорке, ab ovo — с яиц Леды… но вот тут-то и камень преткновения… С яиц… с которого же именно? — Их так много… В таком случае всего лучше было бы начать с самой Леды, необорное чрево которой… но это слишком далеко заведет нас, — а у меня слишком мало времени и… бумаги. Поэтому — я начну с Чернышевского».

И далее вот так же витиевато, длинно, кокетливо, со словами и фразами французскими, немецкими, латинскими, он обстоятельно рассказывал о вредоносной деятельности Чернышевского, с которым его свел Михайлов. Пространно донося, Костомаров не забывал приговаривать: «Меня обвиняли в малодушии, подозревали в предательстве. Многие, подхватив на лету нелепую сплетню, молча оставили меня; другие были почестнее и говорили мне, в чем меня обвиняет молва…»

Из всей этой кучи многостраничного мусора Потапову предстояло просеять жемчужину, даже две: подробные сведения о том, как Чернышевский составил воззвание «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» и отдал его печатать и как Шелгунов составил воззвание «Русским солдатам от их доброжелателей поклон» и ходил с ним в солдатские казармы. Немало говорилось в письме и о Михайлове, в частности, сообщалось: «Мы пошли с ним в разные стороны».

С пометкой «Тула, 5 марта» письмо оказалось, как и было задумано, в руках Потапова, и Костомарова срочно возвратили в Петербург.

Из показаний Всеволода Костомарова, разжалованного из корнетов в рядовые с выдержанном шести месяцев в крепости, отобранных при допросе в высочайшее утвержденной следственной комиссии.

Вопрос. Когда, где и по какому случаю познакомились вы с упоминаемым в письме Соколову Михайловым, какие ваши были к нему отношения, в чем именно заключалось несогласие ваше с ним, вследствие чего, по вашему выражению, вы пошли с ним в разные стороны?

Ответ. Знакомство мое с Мих. Лар. Михайловым было чисто литературное. Поводом к нему было издание редактируемого мною сборника «Поэты всех времен и народов», для которого я пригласил Михайлова, как одного из талантливейших переводчиков, написать несколько статей и стихотворений. Что же касается до моего выражения, что «мы пошли с ним в разные стороны», то я и теперь повторяю то же, что писал в письме к Соколову, то есть что «говорить об этом нечего», особенно после настоящего приключения с этим письмом. Впрочем, пусть лучше первый камень в меня будет брошен самим мною, а не другими. Вот в чем в настоящее время мы не сходимся с Михайловым: Михайлов до конца остался верен своим убеждениям и своим друзьям, а я сделался врагом тех, которые называли меня своим другом, и навсегда отказался от того, на что когда-то смотрел как на лучшую цель моей жизни… не потому, чтобы я струсил перед опасностями этого пути, — не потому, чтобы меня соблазнили приятности другой дороги, более торной, — а тольк! потому, что я имел несчастие убедиться вполне, что мы сеяли на совершенно бесплодную почву… Я и до сих пор остался верен тому принципу, что сеять доброе семя необходимо (хотя сам положительно отказался от роли сеятеля): в этом я совершенно сходился с составителями манифеста. Но я всегда был против методы удобрять бесплодную почву трупами и кровью — и в этом «заключалось мое разногласие с ними». Михайлов до конца вынес на себе вместе с своим грехом грехи чужих; и в своем-то грехе он признался только из сострадания ко мне; а я, хотя и совершенно невольно, являюсь без всякой необходимости обвинителем других. Общество не станет разбирать, во имя чего и как это сделалось; оно не поверит тому, что все это сделалось нечаянно и без всяких корыстных и недостойных целей; оно забудет, да, вероятно, и не знает всего, что я выстрадал в эти почти два года; перед его глазами будет один факт; и оно назовет Михайлова мучеником за свои убеждения, страдальцем за друзей своих, назовет меня отступником от своих убеждений, предателем друзей своих. Михайлову не откажут в сочувствии (как человеку) даже люди, совершенно противуположного с ним образа мыслей, а меня отвергнут все. Михайлов, казненный правительством, стоит и будет стоять высоко в общественном мнении, а я погибну, беспощадно казненный и тем и другим. Вот что значит мое выражение «мы пошли с ним в разные стороны»,