Смертельный номер

Глава 16

— Уважаемые пассажиры, пристегните, пожалуйста, ремни! — объявила стюардесса. — Мы идем на посадку.

Им навстречу плыли зеленые поля, длинные и низкие ангары аэропорта с нетерпением ожидали, когда самолет в них врежется, а сам он так накренился, будто вознамерился непременно вонзиться в землю носом, опрокинуться и взорваться в языках пламени…

— Все, пожалуйста, проходите сюда, — сказала стюардесса и открыла дверь.

Наконец инспектор Кокрилл был в родной Англии.

Накануне им не без труда удалось дозвониться с острова до Скотленд-Ярда, и в лондонском аэропорту их встретили и по одному провели через вокзальную рутину.

— Ничего облагаемого налогом, — сказал их сопровождающий, махнув рукой в сторону длинного ряда наспех собранных чемоданов. Таможенник небрежно отсалютовал и что-то записал цветным мелком. Маленькая группка печальных людей выделялась среди оживленных туристов и начинающих контрабандистов с воровато чистосердечными глазами.

— Я распорядился, чтобы вам приготовили отдельную комнату, — сказал полицейский Кокриллу, а потом добавил: — Отдел криминалистики хочет все выяснить до того, как вы разъедетесь из аэропорта. Можете допросить их там, мистер Кокрилл. Потом мы развезем вас по домам.

Он быстро повел их за собой.

Во время полета Хелен Родд не произнесла ни слова. На ней была густая вуаль — атрибут траура на Сан-Хуане, а лицо бледно и кротко. Мисс Трапп, не преуспев в попытках утешить ее, вернулась, охая и ахая, к беспрестанным заботам о Лувейн. На Лувейн вуали не было. Равнодушная ко всему, она шла, как заводная кукла, а мисс Трапп поддерживала ее под руку. Глаза Лули были ярко голубыми, как будто она никогда не плакала, волосы без привычной завивки густой массой спадали на плечи, на бледном лице наспех наложенный макияж местами стерся, как у плохо загримированного клоуна.

Полицейский провел их по узким коридорам, открыл какую-то дверь и отступил, пропуская их внутрь. Навстречу им встали и подошли еще два полицейских. В дальнем углу комнаты неподвижно сидел мужчина. Все немного расступились, пропуская вперед Лувейн. Она вошла ничего не видя, как в мучительном сне. Мужчина встал и подошел к ней. Она неуверенно сделала шаг вперед и протянула к нему руки. Своей единственной рукой мужчина резко оттолкнул их.

— Не прикасайся ко мне, Ванда Лейн, — хрипло сказал Лео Родд.

Последние остатки самообладания, под маской которого Ванда так долго мучилась, покинули ее. Она рухнула на пол к его ногам и плакала, что-то бормотала, рыдала, всхлипывала, содрогаясь от отчаяния, стонала и, наконец, затихла. Все смотрели на нее с отвращением и ужасом…

…и вот она снова сидит за столиком в своем номере в отеле «Белломаре». На миг небо и солнечный свет заслоняет появившаяся в открытой двери ее двоюродная сестра Луиза. Вот она стоит и улыбается: ее сестра Луиза, которая все годы их приключений и успеха звалась Лувейн Баркер и была ее помощницей и подругой. Лули — вот она стоит в белых бикини, а все остальные в гостинице дремлют в долгие, ленивые и жаркие часы сиесты. Лули, ее помощница и подруга, стоит и чуть застенчиво улыбается… И говорит, что дружба кончилась, партнерство распалось: она начнет жизнь с новой страницы — вместе с Лео Роддом…

Но Ванда уже знала обо всем, знала и была непреклонна.

— Я не позволю.

— Ванда, но мы ведь можем продолжать нашу затею, как и прежде!

Как и прежде! Смотреть, как они встречаются, Лувейн и Лео, наблюдать за ними, как Ванда делала всю эту кошмарную неделю; смотреть, как Лувейн наслаждается, едва сознавая свое счастье, роскошной возможностью любить и принадлежать любимому, тем, ради чего она, Ванда, отдала бы душу дьяволу!

— Я не позволю тебе, Лувейн. И все.

Лувейн оторопела, обиделась и смутилась, но не отступила.

— Для меня в этом мире существует только Лео. Если ты не согласишься…

— Если я не соглашусь, ты останешься без гроша, и ничего у вас с Лео не получится. У тебя не будет работы, ты же ничего не умеешь делать, и у него больше нет профессии и ни фартинга своего собственного…

Но Лувейн опрометчиво повторила то же, что сказала Сесилу накануне вечером на пляже:

— Фартинги заработаю я. — И добавила, как и накануне: — Думаешь, я не смогу? Смогу, вот увидишь.

— Ты! — Ванда презрительно фыркнула, поигрывая в руке ножом, тем самым ножом «из Толедо», которым любовалась, когда появилась ее сестра. — Ты! Да что ты можешь? Ты без меня ноль без палочки. — (Чтобы не дать Лули завладеть этим мужчиной, Ванда готова была бросить все, разорвать их игру в двойной образ, рассказать, кто такая на самом деле Лувейн Баркер, пусть даже придется вынести позор и крах карьеры. Всем готова была пожертвовать Ванда ради Лео!) — Лувейн, я ведь довольно богата, даже если я больше ни слова не напишу, мне на всю жизнь хватит. А ты — ты-то что умеешь?

— Умею писать, — ответила Лувейн.

— Ты — писать? Что писать?

— Романы.

— Ты — романы! Бедная глупышка моя, да ты сперва попробуй.

— Я уже попробовала.

— И попробовала найти издателя?

— И нашла, — ответила Лули. — Ванда, сначала я написала ради забавы, просто посмотреть, что у меня выйдет. А потом мне так понравилось то, что вышло… Я просто не устояла перед искушением это напечатать. Но я знала: тебе не понравится, ты сочтешь это опасным, ведь у тебя такой бзик насчет того, что нас могут перепутать. Вот я тебе и не говорила. К тому же было так приятно, что у меня появились свои деньги, все мои собственные. Вообще-то, немаленькая сумма. Так что, как видишь, кое-что я умею, и мы с Лео…

Нож сверкнул и вонзился в грудь Лули сквозь сатин белого купальника с алыми маками. Кровь брызнула на стол и на белое кимоно Ванды. Ванда покачнулась, стул с шумом упал за ее спиной, она схватила его и поставила на место окровавленной рукой, вышла из-за стола и посмотрела на лежавшее на полу тело.

Сколько времени она просидела возле своей сестры, Ванда не могла потом вспомнить. Неподвижно, затаив дыхание от ужаса, смотрела она на безжизненное тело, лежавшее в бело-красных бикини на белом полу, на лицо с ярким макияжем… Теперь, когда на этом лице не было веселой улыбки и живой мимики, оно так походило на ее собственное…

«Так похоже на мое собственное…

Девушка по имени Ванда Лейн умерла — тихая, незаметная, нелюдимая, почти сирота, если не считать безумной матери, ведущей свое полусуществование в пограничном мире фантазий и грез. А девушка по имени Лувейн Баркер продолжает жить, возрождается во мне, и теперь у нее есть не только свои природные данные, но и мои собственные достоинства, талант Ванды Лейн. К тому же столького не придется добиваться самой, все готово: заслуженное признание моих красоты и обаяния, образ веселой, порывистой и уверенной в себе женщины, шлейф друзей. Любовный роман…

'Любовный роман. Лео Родд влюблен в Лувейн. О, сколько, сколько раз я мечтала быть на месте Лувейн! И вот теперь — если бы я смогла стать Лувейн…»

Изобретательный ум Ванды взял верх над сердцем, она подавила эмоции, страх и ужас и начала безжалостно и четко строить сценарий. Все было под рукой: косметика, краски для волос, накладные ресницы, бюстгальтеры с набивкой, накладные ногти, ~ все принадлежности для перевоплощения. Теперь нужно просто перенести их с Лули на себя. Поменяться ролями. «Как будто бы я — Лувейн, а эта Лувейн — я…»

Ванда потащила беспомощное тело убитой в маленькую ванную и принялась за дело: стерла с лица Лули румяна, помаду, тени и подведенные карандашом брови, отклеила накладные ресницы, сунула ее ярко-рыжую кудрявую голову под душ и смыла знаменитую краску для волос на основе яичного желтка, ржавыми ручейками сбежавшую в ванну. Было очень страшно держать обмякшую руку, обрезая и подпиливая такие чудесные настоящие длинные ногти Лули, но времени для сантиментов не было. Сняв лак с ногтей на руках, Ванда переключилась на ноги.

Теперь, без ярких искусственных красок, без изящных движений, без смешливости, теперь, когда замерло влюбленное и доброе сердце, в луже крови и воды на полу ванной лежало несчастное создание, беспомощное и некрасивое. Его вид придал Ванде мужества и сил, и она снова протащила труп по всей комнате, сняла с него купальник и завернула в свое закапанное кровью кимоно. Рана уже давно не кровоточила, но нож увяз в ней и рукоятка была вся в крови. Ванда обернула нож полотенцем и принялась сушить волосы мертвой сестры.

Но волосы не сохли. Безжизненная голова податливо качалась, и от этого Ванду стало подташнивать. Она испугалась, что может и не справиться со своим планом до конца, если ей уже так тяжело. К тому же краска до конца не смылась, и оставила на полотенце ржаво-коричневое пятно. Ванда унесла его в ванную Лувейн — там пятна от краски для волос никого не удивят. Выходя из комнаты Лули с чистым полотенцем, она внезапно заметила шаль.

Красная шаль Лули висела на спинке стула. Красная шаль — это спасение. На красной шали от мокрой головы останется темное пятно, но оно не будет темнее, чем просто от мокрых волос, потому что на красном рыжина незаметна. А сама шаль будет намекать на некое ритуальное убийство… Значит, надо уложить труп соответственно…

Ванда расстелила шаль на кровати, подняла на нее стройное тело, после смерти ставшее невероятно тяжелым, аккуратно сложила ноги и руки Лувейн, разметала мокрые волосы так, чтобы они высохли побыстрее, и убрала полотенце с рукоятки ножа.

Голубые немигающие глаза Лувейн бессмысленно, но с укором смотрели на нее, и Ванда с ужасом отвернулась. «Интересно, задумается ли кто-нибудь, — решительно заставила она себя думать о материальном, — как это ее волосы — мои волосы — могли намокнуть так сильно под тугой резиновой шапочкой?»

Она застирала кровь на бикини и протерла пол в комнате. Стул остался отодвинутым от стола и запятнанным кровью, но Ванда не стала его отмывать. «В конце концов, ведь будут думать, что нападали на меня. Я как будто сидела здесь, я, Ванда Лейн, хозяйка этого номера, за своим столиком. Напал другой, тот, кто вошел и встал у стола спиной к двери. Была убита Ванда Лейн; она сидела за столом, встала навстречу вошедшему, отодвинув стул, и упала, истекая кровью, на пол.

Но вот что я делала за столом? Записи в своем блокноте, блокноте «характеров», куда заношу заметки о тех, с кем встречалась и кто в один прекрасный день мог бы стать прототипом моих литературных героев. Но обычно это делалось в комнате Лувейн, там лежат карандаши, тетради, листочки для записей. Это надо учесть: все принадлежности писательницы лежат в номере Лувейн, ведь она же изображает популярную романистку.

Но блокнот запачкан кровью. Что же делать с предательски запятнанным блокнотом? — ведь еще столько всего надо успеть! Стоп! Где легче всего спрятать листья? В лесу. Где спрятать окровавленный предмет? Там, где уже есть кровь. Блокнот надо оставить таким, какой он есть. Но вот куда его спрятать?»

Ванда подняла упавшую на пол ручку и внизу каждой страницы написала сумму в фунтах и обвела ее кружком, потом собрала все ручки, карандаши и бумаги и отнесла их в соседнюю комнату, а блокнот сунула в платяной шкаф, в ящик, как будто его туда в спешке затолкали с глаз долой. Из всех ее многочисленных хитростей спрятанный от обозрения блокнот был самой хитрой уловкой.

Ванда виновато оглянулась на лежавшую на кровати мертвую сестру. Она покоилась на алой шали и широко открытыми глазами смотрела на Ванду. Мертвая…

Лувейн всегда была горячей энтузиасткой «репетиций» сцен из будущих романов на деле «в живую». «Давай проиграем это, Ванда, давай сами прогоним эту сцену и посмотрим, жизненно ли у тебя все описано». «Идет, — подумала Ванда, — раз тебе так нравится, я прогоню всю сцену еще раз ради тебя…»

Она села за стол. «Теперь я Ванда Лейн, сижу в углу за столиком. Кто-то входит, мы ссоримся, пришедший нападает на… да, на Ванду Лейн, живущую в этой комнате. На столе лежит нож, пришедший хватает его, наносит удар, кровь разбрызгивается по столу… А можно ли определить по форме пятен крови на столе, с какой стороны стола находилась жертва? Если да, тогда поймут, что убийца тот, кто стоял в углу, а не у двери. Закрадется сомнение…» Она долго смотрела на обличающие пятна, потом подняла столик и развернула его другой стороной. И слегка поклонилась трупу на кровати: «Спасибо, Лувейн, ты правильно делала, что настаивала на проигрывании сцен», — сказала она и ушла в комнату сестры, которая отныне должна была стать ее собственной. Все разрушительное окончено, закрылась дверь за мертвым телом Ванды Лейн, скрытной, нелюдимой и нелюбимой особы, не знавшей настоящей жизни.

В комнате Лувейн все было готово для восстановления разрушенного образа на основе вполне похожего. Ванда неожиданно ощутила ликование от той власти, которую обрела для изменения своей жизни, увидев под рукой удивительные средства для перевоплощения. Сначала покрасить волосы этим чудесным, быстро сохнущим составом, в котором «только яичный желток очень уж противный». Ванда втерла состав и закрутила в тугие кудри мышино-русые локоны, столько времени безжалостно зачесываемые гладко и назад, покрасила лаком ногти на ногах, наклеила длинные пластиковые ногти, которые Лули использовала всякий раз, когда у нее на руках ломались собственные. Но красить их Ванда не стала: «пусть все увидят, когда я окажусь среди них, — Лули ведь всегда красила ногти на людях.

Я выйду к ним, как Лувейн. Скажу… скажу, что порвался лифчик купальника (ведь он порезан ножом), — это подойдет для объяснения повода для «исчезновения» (лучше всего спрятаться в одной из кабинок для купальщиков), пока «Ванда Лейн» будет демонстрировать последние прыжки в своей жизни. А сейчас — спуститься с балкона, юркнуть через гостиную наверх по лестнице и в «комнату Ванды Лейн», надеть черный купальник поверх бикини, завернуть красный пакет с косметикой в полотенце и взять с собой. И вот я появлюсь снова, как можно скорее, уже как Ванда Лейн, заговорю со всеми, кто попадется, намекну на что-нибудь из сведений о них из моего «блокнота характеров» и тем самым подготовлю их умы к восприятию Ванды Лейн как одной из тех, кто делает свое состояние на слабостях других людей… Да, это очень веский повод для убийства, все отлично вписывается, просто отлично, как будто это сюжет для нового романа».

Ее снова стало радовать ощущение власти над другими. «Итак, спуститься к скале и сделать прыжок. Пусть они все соберутся на пляже, потом я сделаю еще прыжок, на сей раз немножко жестко. Это я смогу изобразить, и тогда у меня будет повод уйти к себе. Все они останутся на пляже, а я нырну в кабинку (надо оставить там полотенце с завернутым пакетом), сниму черный купальный ансамбль, намажусь поярче, растреплю рыжие волосы и, вся «лувейнированная», явлюсь на пляж опять. А если номер не пройдет, если первое появление в роли Лувейн крупным планом получится не лучшим образом, тогда можно, к примеру, сочинить встречу с шантажисткой Вандой Лейн (мы «встретились» у подножия скалы), и отсюда возможная странность в поведении, бледность, напряженное выражение лица.

Нет, я не боюсь. Я справлюсь, все получится, все так отлично подходит одно к другому, что просто не может не получиться! И посмотрите, как я спокойна, как собранна, как все держу под контролем. К тому же мне не в новинку играть роль» я десять лет без единого перерыва играла одну и ту же роль. А роль Лувейн — разве я не смогу? Эти туристы знакомы с ней всего дня три и почти все — очень поверхностно. Кроме Лео, конечно, но он виделся с ней чаще всего по вечерам, в сумерках, все же остальное время он старательно притворялся, что не замечает ее.

А мы с Лувейн так похожи? Конечно, в нас много кровного сходства: голос, фигура, походка. Десять лет назад я усердно трудилась, чтобы понизить голос, но теперь могу вернуться к нашему «родовому» тембру. Походка — я специально приучила себя семенить; надо только расправить плечи, пойти свободно и уверенно. К тому же кто обратил внимание на ее походку за эти несколько дней, в основном проведенных в дрянных шарабанах, кто рассматривал ее осанку, кто будет на это смотреть после того как… найдут убитую, ну кому будет дело до слегка изменившейся одной из туристок-попутчиц? Они видели-то ее всего два-три дня, а я — я видела ее с детских лет, знаю каждый ее взгляд, привычное движение, каждое — придуманное мной же — словечко. Короче, она была, можно сказать, частью меня. Ведь это я помогла ей создать такой образ, я знала все, о чем она думала, когда что-то делала или говорила в этом образе, знала как облупленную. И разве я так глупа, чтобы не суметь стать, по сути говоря, своим же вторым «я»? Стоит только все тщательно просчитать. К тому же…

К тому же в награду за прекрасное перевоплощение я получу потрясающую новую жизнь, без подростковых сдержанности и робости, сковывавших меня, которые потребовалось превратить в привычку, новую жизнь с желанным моему сердцу, истосковавшемуся по любви. А если провал — то смертная казнь через повешение.

«С ресницами очень постараться придется. Из-за этих волосков моя жизнь может повиснуть на волоске, — цинично пронеслось в ее уме. — Нельзя же появляться в образе Ванды Лейн с Лулиными накладными. Даже если обойтись без них, показавшись первый раз на несколько минут в роли Лувейн, то когда я окончательно приму ее облик и сбегу на пляж, без них уже мой «смертельный» номер не пройдет. А их наверняка слишком долго прикреплять, пока я буду переодеваться в кабинке… Ладно, надо рисковать: ресницы прикреплены к полоске ткани, нужно просто прилепить ее клеем, наложив по верхнему веку — возиться с этим яичным белком некогда. А если они потом растреплются — так что ж? Над Нулиными «гримировочными» средствами вечно смеялись, и она на это не обижалась. Можно достать зеркало и каждые пять минут подправлять макияж — это ни у кого не вызовет удивления: Лувейн делала так по двадцать раз на день.

Осталась одна загвоздка: как избавиться от мокрых черных купальных принадлежностей? Понятно, что Ванда Лейн пойдет в них к себе в комнату. Как же тогда вернуть их туда? Надо, видимо, спрятать их в красный пакет и держать при себе. Когда-то мы все равно пойдем, как обычно, в гостиницу, и тогда я должна — должна перекинуть их через перила у ее комнаты. Это будет несложно. (Дай бог, чтобы никто из них не задумался, почему это Ванда Лейн, переодевшись, завернула все в полотенце, вместо того чтобы развесить сушиться!)».

Послышался бой часов. Прошло полтора часа с тех пор, как солнечный свет затмился в двери на балкон, полтора часа — с тех пор как Лувейн вошла и остановилась, улыбаясь, в белом купальнике с красными маками. А теперь в этом белом купальнике стояла она, Ванда Лейн, - и не улыбалась. Она стояла перед зеркалом и пристально всматривалась в послушно заулыбавшееся лицо, лицо, которое столько раз смотрело на нее, только не из зеркала. Очень похожее лицо, то же самое лицо: глаза широко открыты, с помощью теней и карандаша подведены так, чтобы соответствовать дугам подведенных кверху бровей, щеки нарумянены и их очертания немного изменены, рот густо намазан алым — и все это обрамляют ярко-рыжие крашеные волосы. То же самое улыбающееся лицо, которое столько раз улыбалось ей, — никакой разницы, только улыбка зловещая.

Ванда оторвала взгляд от зеркала и распахнула окно, чтобы яркое солнце досушило рыжие локоны. Где-то хлопнула дверь, и на балкон неторопливо вышел инспектор Кокрилл…

— Вряд ли стоит объяснять все в подробности, — заговорил инспектор Кокрилл, когда лежавшую в полуобмороке Ванду Лейн подняли с пола и увели в полицейскую машину. — Обвинив миссис Родд, Ванда решила рассказать нам всю правду и выдать себя полиции. И все продемонстрировала — только никто из нас не догадался. Она изобразила Ванду, которую якобы играла Лувейн. И какими же тупыми и слепыми глупцами были мы, решив, что она Лувейн, играющая Ванду? Нас смутил рыжий локон, выбившийся из-под черной шапочки, он обманул нас всех, и никто ни на миг не подумал, что перед нами настоящая Ванда Лейн. Но сама она о нашей глупости не знала, она продолжала играть себя, и сделала бы прыжки в воду и все прочее. Ванда пошла на это, боясь, что Лео Родд возненавидел ее за клевету на миссис Родд. Она признавалась перед всеми, что она — Ванда Лейн, ибо считала, что он больше не любит ее и поэтому ей больше нечего терять. Но тогда, когда она готова была выдать себя начальнику полиции, произошло непредвиденное: миссис Родд вмешалась и спасла ее, а Лео Родд сказал: «Хелен, я буду всю жизнь благодарен тебе за то, что ты сделала для Лувейн». За то, что ты сделала для Лувейн. Ванда торжествовала: она ошиблась, Лео Родд все-таки любит ее, значит, есть для чего жить, а мы все еще верим, что она Лувейн.

Сесил сидел, подперев подбородок ладонью, и, задумавшись о фразе Лео Родда, вдруг вспомнил:

— В тот день, уже позже, когда Ванда отлеживалась после спектакля, я говорил с ней об этом, и она сказала.. Да, правильно, она сказала: «Вы никогда не поймете, и никто не поймет, что значат для меня эти слова».

— Они значили то, что ее по-прежнему принимают за Лувейн; это, вне сомнения, придало ей смелости. Она наверняка стала считать себя непогрешимой, раз ей удалось всех нас обмануть, полностью перевоплотиться в Лувейн и избежать наказания. Да, мы были озадачены, потому что всем нам, пусть в разной степени, Лувейн понравилась. Понравилась, — вынужден был мрачно признать инспектор Кокрилл, — насколько может человек понравиться за считанные дни. Но вот новая Лувейн нам уже почему-то не нравилась. Как-то сразу ее остроты стали плоскими и глупыми, часто она оказывалась черствой там, где настоящая Лувейн не была бы такой. И она обращалась к миссис Родд «милая моя». Лувейн так обращалась ко всем, кроме миссис Родд. Настоящая Лувейн обладала достаточной деликатностью, чтобы не быть фамильярной с миссис Родд. Что же касается мистера Родда…

Лео Родд сидел рядом с Хелен у заклеенной плакатами стены.

— Я был совершенно сбит с толку, — заговорил он. — Я любил Лувейн, знал, что Лувейн… ну, в общем, та, кого надо любить, и вдруг понял, что не могу. Я пытался, просто заставлял себя вернуться к чувству любви, но… ничего не получалось, я был в полной растерянности. Нет, я не разлюбил ее, увлечение не иссякло, как в обычной интрижке… — Он не держал жену за руку, не смотрел на нее, но знал: хотя ей сейчас очень больно, она его понимает. — Я полюбил Лувейн, ничего не мог с этим поделать — это нагрянуло на нас одновременно, и возникла любовь. И вдруг — любви не стало. — Лео взглянул на пол, где совсем недавно рыдала и унижалась Ванда, и сказал: — Слава богу, что к этой я не чувствовал ни капли любви. Слава богу, что ни разу не обнимал ее. Да будет проклята ее душа, что она посмела подумать, будто станет для меня… Лувейн.

Повисла тишина, но Сесил нарушил ее фонтаном домыслов и восклицаний, как бутылка шампанского, в конце концов откупоренная… И как могла Ванда так вести себя с миссис Родд, и этот номер с юбкой из лоскутков, такой потрясающий и такой простой, удивительно в струю пришедшийся…

— С юбкой?

— Юбка из лоскутков, дорогие мои, неужели забыли? Она надела ее на похороны Ванды Лейн… э-э… то есть на свои похороны. Ох, только подумать, как жутко и все же потрясающе: ведь тем самым она отбрасывала от себя весь ужас совершенного убийства… Ну, в каком-то смысле. А на самом-то деле это были похороны бедной милой Лули, — добавил он более сдержанно. Вспомнив о похоронах, Сесил не пожалел о том, что потратился на траурный костюм: он, кстати, очень пригодится для маленьких интимных вечеринок в холодные зимние вечера (о последнем мистер Сесил, конечно же, умолчал). — Так вот, юбка. Ванда была в ней на похоронах, а потом, когда мы возвращались на пароходике, у нее произошла размолвка с мистером Роддом. Я видел, мистер Родд, я наблюдал за вами; а потом вы оставили ее и пошли к миссис Родд, подсевшей ко мне за столик, и попросили ее вытащить занозу у вас из пальца. Это, видимо, вывело ее из себя — Ванду Лейн, я имею в виду. Она спустилась до самого конца корабля, на корму или как там это называется. И, дорогие мои, что было у нее за лицо! В нем были страх и злость. Наверняка она уже тогда прикидывала, как отомстить миссис Родд: потому что мистер Родд всегда просил о помощи жену. И наверняка именно тогда она поняла, как одним махом отомстить и заодно отнять у мистера Родда его помощницу, чтобы он обо всем просил только ее, Лувейн-Ванду. Как говорит мистер Кокрилл, к ней стало приходить ощущение власти над людьми.

— У нее плохая наследственность, — быстро отозвался Кокрилл.

— Да-да. Так вот, как только пароходик причалил и мы разбежались, Ванда, оставшаяся одна, юркнула в лавчонку и купила второй нож. Потом инспектор Кокрилл расспрашивал, не покупала ли у них нож девушка в такой юбке, которую просто невозможно не заметить — яркой, с нашитыми лоскутками. И они сказали, что такая к ним не заходила. — Сесил зорко оглядел присутствующих. — Юбка с красной каймой по подолу.

— Хорошо, хорошо, — раздраженно перебил его Кокрилл. — Теперь нам уже известно, что она надела юбку наизнанку.

— Да, теперь-то известно. Но тогда бедный мистер Кокрилл намучился с расспросами! Ладно, не будем вспоминать о грустном. Значит, после этого Ванда договорилась о встрече с мистером Роддом во время сиесты, как только его жена уснет. И — как Только он вышел из их комнаты, Ванда проникла внутрь. С ним она встретилась чуть позже, в сосновой роще. Но мы все удивлялись, почему напавший на миссис Родд так сильно промахнулся и ударил ее в правую руку. А ведь цель была не убить, а именно повредить правую руку, чтобы миссис Родд не могла больше помогать своему мужу.

— А все-таки, — задумался Фернандо, — почему бы и не убить, раз она была на такое способна? Ведь миссис Родд ей тоже мешала.

— Мы вряд ли можем до конца представить себе все, что творилось в ее голове, — сказала Хелен. — К тому времени она, вероятно, была… ну, явно не в себе.

— Плохая наследственность, — повторил Кокрилл.

Фернандо сидел вплотную к мисс Трапп на маленьком для него стуле, и его крепкое бедро тепло прижималось к ней. Нет, никогда она не привыкнет к этому: к беззастенчивой близости его плоти, к откровенной чувственности, к таким… таким приземленным отношениям. Но есть в нем намного больше другого, того, что перекрывает ее физическую застенчивость… Мисс Трапп сидела и тихо радовалась своему счастью, не отстраняясь от Фернандо. Да, она очень сочувствовала остальным, их прошлым бедам и неразрешенным проблемам, но за себя она не могла не радоваться.

— Но, инспектор Кокрилл, сначала вы не знали обо всем этом? — спросила мисс Трапп. — Когда же вы узнали?

…Лицо, взглянувшее вверх с террасы на башню дворца; рука, протянувшаяся, чтобы достать очки из нагрудного кармана; фигура, опасно наклонившаяся за падающим «дипломатом»…

— Считалось, что она должна бояться высоты. Мы знали… знали, что настоящая Лувейн боялась высоты. Но вот она перегнулась через низкий парапет в сотне футов над садами внизу, над садами, которые в свою очередь спускаются по крутому склону, схватила дипломат и втащила обратно. Передумал я к тому времени о многом, но в тот момент понял все. Для Лувейн это был бы смертельный номер — она не переносит высоты, — эта же девушка не боится высоты. Эта девушка — не Лувейн.

— А мистер Сесил… его бумаги… мистер Сесил упал в обморок…

— Да, совершенно верно, я действительно безумно легко падаю в обморок, — подтвердил Сесил, — но, право же, не из-за каких-то там своих рисунков! Нет-нет, дело в том, что я знал Лули чуточку лучше, чем все вы, потому что по части одежды у меня глаз наметанный. А в последнее время Лувейн все носила как-то не так, не те кофточки, не те юбки, все надето было кое-как. А у Лули, настоящей Лули, был вкус, она всегда отлично смотрелась. Так что я был чуть лучше вас подготовлен к секрету, раскрывшемуся на башне. Та, которую мы принимали за боящуюся высоты Лувейн, смело перегнулась через парапет — и тут все стало на свои места: нет, разучилась одеваться не Лувейн — это просто не Лувейн, как сказал мистер Кокрилл. А как я уже сказал, я так безумно легко падаю в обморок. А тут такое потрясающее, такое невероятное — и в то же время настолько очевидное, если взглянуть с другой стороны, — дело. Вот я и хлоп! — отключился, как лампочка. И так расшибся об этот жуткий мраморный пол: огромная розовая отметина на плече до сей…

— Розовая отметина была и на плече Ванды Лейн, — перебил инспектор, — там, где она ударилась о воду, намеренно плохо сделав второй прыжок. Чтобы это объяснить, когда она уже появилась в образе Лувейн, она сказала, что загорела полосами, потому что не могла выйти из кабинки. Она показала мне эти подразумеваемые полосы. Но потом, когда мы все стояли у двери в номер мисс Лейн, ее плечи были совершенно белы. Отметина побледнела. Загар так побледнеть не мог. А на следующий день, когда вы все лежали под тентом, я снова увидел ее плечи. Они были совершенно белы, без следа загара. Я должен был уже тогда додуматься, — добавил Кокрилл так, будто в его недогадливости была их вина.

— Да, а потом я пошел во второй раз к принцу, — заговорил Лео, отводя разговор от этого неприятного воспоминания, — чтобы попытаться уговорить его отпустить мою жену вместе со всеми нами. Потом появились мистер Кокрилл и мистер Сесил и сообщили нам о том, что случилось на башне. Мистер Кокрилл намеревался забрать Ванду Лейн в Англию: что бы она ни совершила, было бы несколько… так скажем, подло оставить ее на милость сан-хуанского правосудия. Что до меня, то, когда я пережил удар от этого известия, я тоже захотел, чтобы ее вернули в Англию. — Его лицо стало мрачно, рука, лежавшая на колене, сжалась в кулак. — Пусть правосудие будет не только торжествовать, но пусть его торжество будет видно. Я хочу увидеть, как она сидит на скамье подсудимых Британского суда, хочу увидеть, как ее приговорят к смерти за то, что она убила Лувейн. И когда прокурор скажет: «Да помилует Господь вашу душу», — я буду рад быть там и не говорить «Аминь!».

— Ну вот, а потом мы соорудили сценарий, или, лучше сказать, в основном его соорудил принц, — продолжил свою болтовню мистер Сесил. — О, мои дорогие, каков этот Эксальтида! Громадина — просто восхитительный! — с чувством сказал модельер. — И такой величественный! Даже инспектор Кокрилл вынужден был его слушаться, правда, инспектор?

— Мы все вынуждены были его слушаться, — сухо отозвался Кокрилл. — Мы все были в его власти. Принцу нужен был заложник, живой или мертвый — это его не интересовало. Нам нужно было увезти Ванду Лейн в Англию. Она не покинула бы остров, если бы не поехал Лео Родд, а Лео не уехал бы, если бы его жену оставили в тюрьме. Мы заявили, что не уедем, если хоть один из нас останется в темнице Сан-Хуана. И принц наконец придумал такую хитрость: пусть мистер Родд изобразит, что утопился. Нам она не очень понравилась, но пришлось согласиться. Мы придумали, как его можно обвинить, чтобы это выглядело достаточно убедительно, ибо Ванда Лейн совсем не глупа. Мистеру Родду нужно было уплыть на довольно большое расстояние и с помощью маски продержаться под водой как можно дольше, пока лодка с матросами, получившими распоряжения принца, не выйдет иj не поднимет его на борт. Видимо, мисс Лейн очень переживала, но нас это совершенно не трогало. Матросы вытащили мистера Родда, и он неподвижно лежал под парусиной (он признался, что она ужасно воняла рыбой), а мы с мистером Сесилом по очереди сделали вид, что удостоверились в его смерти. — Кокрилл по-утиному кивнул в сторону мистера Фернандо и мисс Трапп. — Мы должны извиниться перед вами, что пришлось вас обманывать. Но было необходимо, чтобы хотя бы кто-нибудь вел себя естественно. Как я уже подчеркнул, Ванда Лейн совсем не глупа.

Служитель аэропорта постучал в дверь и вошел: автобус отвезет их к вокзалу Ватерлоо, не будут ли они любезны пройти сюда…

Они встали и тихо вышли: мистер Сесил с маленьким красным «дипломатом» под мышкой (он чуть замедлил шаг и порозовел, ибо, право же, служащий потрясающе смотрится в темно-синей форме с серебристыми нашивками, просто душка); мисс Трапп в коричневом шелковом платье и шляпе с «брюссельской капустой»; Фернандо, сияющий искренним дружелюбием, бок о бок со своей худенькой возлюбленной; Хелен Родд, спокойная и сдержанная, не выказывающая ни следа тревог и печалей последних ужасных дней; и рядом с ней — Лео Родд, с измученным лицом и запавшими глазами, несший чемоданчик в, единственной руке.

Инспектор Кокрилл пропустил всех и учтиво поклонился дамам.

— Я только на секунду задержусь, — сказал он служащему, вертя в руке летнюю шляпу. Он подошел к рекламному плакату, привлекшему его внимание, и долго-долго стоял перед ним. Он был адресован иностранным посетителям и приглашал: «Отдыхайте в Британии!»

— Вы забыли вашу соломенную шляпу, сэр, — сказал служащий забиравшемуся в автобус инспектору Кокриллу.

— Не забыл, — ответил Кокрилл. — Она мне больше не понадобится.