Смерть в конце тоннеля

Глава 4

За час до того, как молодого патрульного, который осматривал место происшествия, вырвало в кювете возле дороги, Пол и Джойс Конклин, сидя в Бланчарде за обедом, опять поссорились.

В последние два года они часто ссорились, и всегда по пустякам. Но на этот раз причина была серьезной.

Почти пять лет назад, в апреле, они обедали в этом же самом ресторане. Тогда шел второй день после их свадьбы, второй день медового месяца. Джойс все прекрасно помнила. Помнила даже лицо толстой официантки, которая их обслуживала, и как Пол рассмешил ее. Это было золотое время, когда они были самой счастливой парой на земле. Они любили друг друга и ждали от жизни только хорошего.

Сейчас тоже был второй день их поездки, которую Джойс задумала как возвращение в прошлое. Она рискнула потащить Пола в путешествие, надеясь вновь обрести то, что они потеряли. Джойс не знала ни как, ни где это произошло. Но если вы не помните, где потеряли свое счастье, то нужно поискать следы его там, где вы проезжали раньше, когда оно еще было при вас.

У двадцатишестилетней Джойс Конклин было худое скуластое лицо, как у бойкого мальчика-подростка, темные густые волосы и густые брови, которые росли как им нравилось. Самой замечательной ее чертой, наверное, была ее энергичность, очевидная с первого взгляда, как и то, что в груди у нее билось сердце. Ее тело было стройное и крепкое, движения стремительные, угловатые, мимика и жесты эмоциональные. В редкие минуты неподвижности она казалась некрасивой, но стоило ей оживиться, задвигаться, заговорить — она расцветала. На фотографиях Джойс выходила ужасно из-за их статичности.

Ее нельзя было не любить. Она заводила друзей так же естественно, как другие дышали, потому что ее участие и интерес к людям были неподдельны. Продавец в магазине, зубной врач, водитель автобуса, электрик — все обожали ее и всегда рады были видеть. Встречи с ней поднимали им настроение.

Джойс выросла в доме, где царили любовь, доверие, понимание и строгость. Ее энергия была безгранична, оптимизм — заразителен. За пять лет замужества она родила двоих детей, мальчика и девочку. Первые роды были трудные и опасные из-за узкого таза. Второй ребенок — мальчик — родился путем кесарева сечения.

Но за последние два года она изменилась. Ее движения стали нервными, под глазами залегли темные тени, что придавало ей утонченный, болезненный вид. Теперь Джойс бывала и молчалива, и грустна.

Пол Конклин являлся существом более сложной организации, чем его жена Джойс. Ему было двадцать восемь лет, он был высокий, темноволосый и худой. Свое детство Пол отбыл, как отбывают тюремный срок, в семье, которой не было, обреченной на распад, но не распавшейся, где ненависть — это голос за закрытой дверью, презрение — долгий пристальный взгляд, насилие — осязаемая в пустых комнатах материя.

Он долго искал спасения, пока наконец не нашел его внутри себя, в лабиринтах своего удивительного разума. Пол посвятил себя интеллектуальному совершенствованию. Только обладая интеллектуальным превосходством над другими, он мог чувствовать себя в безопасности.

Два года он прожил затворником, изучая шахматы, и в пятнадцать лет принял участие в матче на звание чемпиона мира. Еще через год ему наскучило играть с равными соперниками, и он оставил шахматы.

Пол стал сочинять атональную музыку. Когда ему стукнуло всего восемнадцать лет, его произведения уже исполняли небольшие инструментальные группы. Это была удивительная музыка — смелая, сложная, полихроматическая, и все же слушать ее было все равно что слышать, как бесконечно падают с крыши сосульки. Она не говорила ни о чем, кроме как о своей виртуозности.

В двадцать лет Пол опубликовал работу по антисиллогическому методу в символической логике, которая вызвала много споров среди математиков. В двадцать два года, после восьми месяцев психоанализа, поступил в траппистский монастырь. Два месяца спустя сбежал оттуда и стал работать в актуарном отделе крупной страховой компании.

Надменность была основной чертой его характера. Среди людей Пол держался либо молча и отчужденно, с презрением взирая вокруг, либо все общество становилось жертвой его язвительного остроумия. И, при всем своем уме и блеске, он оставался одиноким, как последний человек на земле.

Пол знал, что достоин большего, чем служить в страховой компании. Но зато здесь он работал один и делал важное дело — переводил статистические данные в формулы для компьютеров, чтобы получить более детальный и гибкий прогноз расходов и доходов компании. Эта чистая математика, свободная от влияния человека, представлялась ему в виде многомерного продолжения той самой шахматной доски, которая так поразила его в тринадцать лет, когда он в первый раз увидел, как ходят фигуры.

Джойс Макаллен была новой девушкой, принесшей ему данные с нижнего этажа. Он лишь мельком взглянул на нее. Она засмеялась и спросила, почему он такой странный. Сначала Пол подумал, что с ее стороны это какая-то гамбитная ловушка. Но потом понял, что ей на самом деле интересно знать, что ее внимание к нему искреннее. И он, сперва неохотно, начал выбираться из голубых ледяных пещер своего интеллекта навстречу ее теплу и любви. Раньше его никто не любил. Что-то внутри его медленно, опасаясь получить отпор, возвращалось к жизни.

Они поженились. Пол говорил в шутку, что свадьба — это не то языческий обряд, не то мазохистский ритуал. Джойс вызывала в нем тщательно скрываемое благоговение, священный трепет. Он был дикарь, который обрел богиню огня и поклонялся ей. Раньше Пол верил только в необъяснимость собственного разума, теперь поверил в нее, и это опровергало его нигилизм. Три года Пол Конклин, согретый ее любовью, был нормальным человеком.

Два года назад все началось снова. Все. Черная меланхолия. Отчуждение. Стены изо льда. Мало-помалу Пол удалялся от Джойс, погружался в свои неудобные холодные пещеры, и теперь на его лицо лишь изредка падал бледный отсвет ее огня. Он знал, что делал, и видел, что делает с ней. Он мог взглянуть на себя со стороны, увидеть свое отдаление и попытаться остановить его, но не находил для этого ни одной зацепки.

Эта ссора была похожа на остальные. Из-за нового шоссе вид города изменился, и они не сразу нашли ресторан. Сначала Джойс сомневалась, но, как только они вошли, сразу узнала место. Они сели за столик на двоих у окна.

— Даже столик тот же самый, Пол, — улыбнулась Джойс.

— Не уверен…

— А я уверена. — Безразличие его тона ее не обескуражило.

Он развернул салфетку.

— Подумать только, это, может быть, та же самая ложка.

— Не говори так, Пол.

— Почему я не должен так говорить? Я подыгрываю тебе. Разве тебе не хочется, чтобы это была та самая ложка?

— Хорошо, пусть это игра, но ты согласился, что мы должны попытаться.

— А я и пытаюсь. Я ведь поехал. Но только ты хочешь повторить все точь-в-точь, насколько возможно. Только если мы делаем все то же самое, то получается абракадабра. С математической точки зрения эта ложка вполне может оказаться той же самой. Ложки используются пять лет, если не больше. Эта как раз выглядит на пять лет. Разумеется, в процессе использования ложки приходят в негодность. Их воруют или выбрасывают вместе с объедками. Но раз уж мы ищем совпадения, то почему бы этой ложке не быть той же самой ложкой? Чтобы найти математическую вероятность для вилки, ты должна умножить общее число ложек на число вилок…

— Замолчи, Пол, — прошептала Джойс.

Официантка приняла у них заказ. Когда она удалилась, Пол продолжил:

— Это простое действие. Допустим, у них тут три сотни ножей, три сотни вилок и три сотни ложек. Шансы, что тебе попадется та же самая ложка второй раз, составляют один к тремстам. Вилка с ложкой — один из девяноста тысяч. Полный набор — один шанс из двух миллионов семисот тысяч.

Джон глядела на свои руки, лежащие на коленях, чувствуя, как глаза медленно наполнялись жгучими слезами.

— Как глупо.

— Я следую нашему плану.

— Ты издеваешься.

— Я стараюсь соблюдать равновесие. Я не мистик.

— Я хотела приехать сюда… потому что… это то же самое место.

— Да, я нахожу, что здесь по-прежнему прекрасно.

— Нельзя найти того, чего не ищешь, Пол.

— А тебе не кажется, что это болезнь, навязчивая идея? Что это бессмысленно, пошло, сентиментально? У меня в голове крутится тема. Как ты думаешь, звучали бы скрипки в нашем эпизоде?

— Такой фильм никто не стал бы снимать.

— Да, пожалуй. Хотя почему же? Если разобраться… Вот сидят два абсолютно чужих друг другу человека. И тут наступает волшебный момент откровения, огонь вспыхивает в их глазах, а скрипки в это время играют крещендо.

— Пол!

Им принесли еду. Он ел аккуратно и размеренно, с отсутствующим выражением лица. Она смотрела на него и не могла понять, почему они оба так переменились. Пять лет назад этот ресторан казался им сказкой. Но годы и слова превратили его в забегаловку, чьи стены не защищали от рева машин на дороге. Еда была безвкусной, из кухни доносилась ругань.

Джойс была не такая дура, чтобы верить в то, что они вечно будут любить друг друга, как до свадьбы. Она знала, что их чувства со временем должны измениться, успокоиться. И все же — не настолько, чтобы осталась одна ненависть. Пол как будто впал в детство, став жестоким, словно подросток. Джойс чувствовала, что его гложет обида на семью, детей, на их брак. Он ненавидел их. И оскорблял ее потому, что она была воплощением его постылого рабства.

Пол Конклин медленно помешивал кофе в чашечке. И хоть ему было стыдно за то, что он опять все испортил, он продолжал молча сидеть с каменным лицом. Кодекс поведения запрещал ему признавать собственную вину и раскаиваться.

Он поступал так с давних пор. Помнил, как это нашло на него в первый раз, в темном доме, в тишине, наступившей после одного из тех ужасных скандалов. Пол тогда был совсем маленьким. Ему купили железную дорогу и поезд. Блестящий синий локомотив, вагончики — он мечтал о таком подарке. И навсегда запомнил его изумительный острый «электрический» запах. Пол играл с ним в пустой комнате. Еще там была станция, и внутри у нее горел свет. Желтая вагонетка, перевозившая дрова, сама вываливала их, стоило лишь повернуть нужный рычажок на трансформаторе. Целый чае, пока поезд бегал кругом по рельсам, он любил этот поезд.

А потом вдруг стал брать вагоны и защемлять их по одному тяжелой дверью шкафа. Локомотив был последним и все никак не хотел ломаться. Когда с поездом было покончено, он растоптал жестяную станцию. Свет внутри ее погас. Пола отлупили, а обломки поезда унесли. Больше он никогда их не видел.

Годы спустя его лечил маленький чудной человек, лицо у которого беспрестанно передергивалось от нервных тиков, отчего он сам походил на сумасшедшего.

— Я постараюсь объяснить вам попроще, мистер Конклин, — сказал он. — Постараюсь, но ведь вы не станете слушать. Когда вы нуждались в любви, у вас ее не было. И вы начали винить себя за то, что вас никто не любил. Случай с игрушечным поездом тому подтверждение, как и то, что вы мне рассказывали о музыке и о шахматах. Вы не можете получать удовольствие без того, чтобы не искать путей уничтожить его источник. В вас говорит негативизм. И это не шутки. Однажды вам может прийти в голову мысль повернуть его против самого себя. Когда вам захочется что-то разрушить, остановитесь и задайте себе вопрос, чего ради вы себя наказываете.

«Вы говорили со мной серьезно, доктор. Да, вы изучили результаты моих тестов и огорчились, потому что мне ничего не помогло. Но вы были не правы, доктор. Вы думали, что меня излечит любовь. Когда я нашел ее, мне и вправду полегчало, но лишь на время.

Теперь у меня есть Джойс. Она для меня все — и сверкающий поезд, и моя двухслоновая атака, и дуэт для кларнета с виолончелью. Она — все, что я когда-либо любил, и даже больше. Душа моя плачет и тянется к ней, но я с презрительной улыбкой на лице высмеиваю то, что дорого ее сердцу, причиняя ей невыносимую боль. Я отвергаю ее. Это не просто, потому что она влюблена и упряма. Но я могу загубить все, что угодно, доктор. Все на свете. У меня природный талант к этому делу, и я добился больших успехов. Я отвергну ее и убью ее любовь. Ей нужен в доме надежный, спокойный мужчина, любящий детей. Я не из таких. Я холоден, как айсберг. У меня такое чувство, что я тысячу раз за день прощаюсь с ней навсегда».

— Помнишь, как ты рассмешил официантку? — робко спросила Джойс.

И хотя он все отлично помнил, демон, сидящий у него внутри, не позволял ему признаться в этом.

— Только не говори, что я ее щекотал.

— Нет, она засмеялась, когда ты сказал, что… Ну да ладно, теперь это уже не смешно.

— Нет, расскажи.

— Я не хочу рассказывать, Пол. Ты опять станешь издеваться. И тебе вовсе не хочется знать.

— Нет, будь добра, напомни. Может, мне удастся рассмешить и нашу надутую выдру. А почему бы нам самим не посмеяться? Вдруг мы втроем покатимся на пол от смеха?

— Ты закончил? — тихо спросила она. — Тогда расплачивайся. Я вернусь через минутку.

Джойс вышла в туалет. Пол проводил ее взглядом: в последнее время она стала ходить осторожно, будто боясь упасть и рассыпаться. Он расплатился, оставил чаевые и вышел на улицу. Когда пришла Джойс, он стоял у дверей. Она улыбнулась ему как ни в чем не бывало. Невероятным образом к ней вернулась ее бодрость, будто она не только простила его, но и совершенно забыла об их ссоре. Ее идиотский оптимизм в ту минуту покоробил его и ужаснул. Неужели Джойс всерьез надеется, что это путешествие пойдет им на пользу, что они смогут залатать все дыры и прорехи взаимных обид?

Они пошли к стоянке, где оставили машину.

— Нам повезло с погодой. Тогда после обеда полил дождь, помнишь? — сказала она, когда они уселись в свой темно-бурый «плимут».

— Ах да, и продолжался до следующего утра. Ночью мы лежали в объятиях друг друга в мотеле, слушая, как он барабанит по крыше. Романтика! Может быть, попробуем вызвать бурю?

— Разве обязательно острить по любому поводу?

— Я и не думал острить. Я просто рад, что не забыл, какая погода стояла в тот день. Значит, у меня еще есть надежда.

— Я не знаю… не знаю, зачем ты хочешь все, что было тогда, выставить в дурацком свете. Но у тебя ничего не выйдет. Я тебе не позволю.

Они ехали по шоссе.

— Новый взгляд на вещи.

— Это твой новый взгляд. Ты с недавних пор стал так смотреть на вещи. Ты стараешься все принизить, опошлить, как будто ничего и не было.

— Если разобраться, то ничего и не было, дорогая.

— А как же любовь?

— Я не думаю, что даже ты станешь утверждать, что это какое-то особенное чувство. Обыкновенный инстинкт.

— Инстинкт?

— Конечно. Инстинкт продолжения рода и прочее.

— Значит, ты не веришь в любовь?

— Так, теперь мне следует поостеречься, иначе ты загонишь меня в угол. Дальше ты скажешь, что я не люблю детей. Но прежде чем заходить так далеко, дорогая, взгляни внимательно на род человеческий. Неужели ты не замечаешь, что существует достаточно причин, чтобы отказаться от его продолжения?

— Бред какой-то. Ты снова издеваешься. Но ты задал мне вопрос. Нет, таких причин не существует. Есть много добрых людей. В мире есть добро. В него я и верю.

На выезде из города он прибавил скорости. Полоса слева была свободна от машин. Он улыбнулся пустой дороге.

— Ты неисправимая оптимистка. Люди — отвратительные твари. Пойми это, наконец.

Она промолчала.

Открытый голубой «кадиллак», двигавшийся впереди по центральной полосе, собрался их подрезать. Пол Конклин не снизил скорости. Он был в нескольких футах от «кадиллака», когда тот метнулся обратно. Потом его снова бросило влево, на разделительную полосу. Его хвост загородил дорогу. Хвост подбирался, но слишком медленно. Пространство и время тянулись как резина. Пол выжал газ, зная, что у него есть единственный, хотя и призрачный шанс на спасение — как можно быстрее проскочить между задним бампером «кадиллака» и машиной справа.