Снег

Глава 22. Назад в СССР

Андрей очнулся в двенадцать дня с тошнотой в горле и омерзением к себе. Подрагивающими пальцами сложил портрет, спрятал в бумажник, после чего покинул жилище. По дороге в прачечную заглянул к «полотерам». Знакомому пареньку передал ключ и двойную оплату. Сказал, что на этот раз очень грязно, попросил постарался.

В прачечной сунул форменную одежду в стиральную машину, и все сорок минут «быстрой стирки» сидел рядом в трусах, в ботинках, с бумажником и кобурой в руках. Одев влажные вещи, направился к знакомой «гримерше». С поправленным фейсом в половину второго сменил на посту сонного Макивару.

Весь день Раш проспал и явил лик лишь к девяти вечера. Помятый, с красными налитыми глазами, с голым торсом, мускулистый, поджарый, рослый, весь в наколках и шрамах он походил на гладиатора Римской эпохи, когда дрались на мечах, ножах и трезубцах. Босс подмигнул, поднявшемуся навстречу Андрею, спросил:

— Все спокойно, солдатик?

— Без происшествий, — докладывал Андрей, заглядывая в блокнот на столе, — приходили Торс, что-то насчет качалки хотел узнать. Двое от Флопира в половине третьего были, сказали, зайдут завтра в это же время. Еще «связист» от вояк желал аудиенции, сейчас в баре, сказал, надо поговорить и будет ждать. Забегал …

— Иди зови связиста, — по-деловому распорядился Раш.

Скоро Андрей вернулся с посланником. На диване сидел Конь в форме бодигарда, с наплечной кобурой и с журналом в руках. Они поздоровались, Конь сказал:

— Можешь идти отдыхать. Пост принял.

— Ага, — Андрей не пошел отдыхать. Постучал в дверь, зашел, спросил у Раша, — там Конь, говорит, сменщик мой. Я могу идти?

— Да, он третий. Вам с Маком теперь полегче будет.

По прибытии в номер Андрей увидел убранную, вычищенную комнату. Пахло сильной ароматной химией, как в общественном туалете.

Он лег на застланную койку. Смотрел в потолок, в голову лезли скверные мысли и воспоминания. Последние дни, проведенные с Максимом, виделись особенно четко. Он корил себя за грубое, порой несправедливое обращение с сыном, что в прошлом уделял ему недостаточно внимания, что не смог уберечь и за все прочее тоже. Центрифуга самобичевания с каждым витком раскручивалась все сильнее.

Андрей встал, нервно заходил по комнате. Понимал, что надо отдохнуть, выспаться, но также знал, что ни хрена у него не выйдет. В итоге переоделся и направился в «тренажку». Лупил груша до седьмого пота, пока в глазах не потемнело. Уснул на матах. Его разбудил Кач, когда закрывал спортзал. Андрей сонный доковылял до комнаты и на этот раз уснул без «косяка». Не успел закрыть глаза, как его уже тряс Макивара. Бросил на одеяло старенькую «моторолу», сказал:

— Как телефон она, понятное дело, швах, но как часы и будильник сгодится. Мы там график с Конем накидали, посмотри свое время дежурства, если устраивает, поставь звоночек, а то я как-то подзаемухался за тобой бегать.

Стоило коллеги оставить Андрея одного, он тут же схватил телефон и принялся натыкивать заученные навечно комбинации. Ни Лена, ни Ксеня не ответили. Хотя Андрей знал, что именно так и будет, все же расстроился.

Жизнь как будто начала налаживаться. Андрей нашел лекарство от депрессии и хандры. Все свободное время проводил в «тренажке» и на ринге. Отчего с физиономии не сходили синяки и ссадины. За два месяца поднялся до высшего дивизиона. Дрался с остервенением, не жалел ни себя, ни противников.

— Ты в последнее время, словно с цепи сорвался, — как-то после очередного спарринга сказал ему Торс, глядя, как уносят бесчувственного и окровавленного Юрка́, - тебя будто подменили, будто пообещали какой-то особенный приз. На фига парней калечишь?

Андрей ничего не сказал, катнул желваками и хотел уйти, но пузан остановил его за плечо:

— Ты как стал телохранителем, изменился, и не в лучшую сторону, в зверюгу какую-то превратился. Не забывай мы в одной команде…

Андрей дернул плечом, сбрасывая руку, пробурчал:

— Я сам за себя.

Да, именно так после смерти сына он стал себя ощущать. Поборол жалость и сострадание. Эта схватка не прошла для него бесследно. С добродетелями из него ушла душа. Он не хотел этого, так вышло. Из отца и мужа превратился в обычного «утюга», «спо́ртсмена», «кулачника», в молотильную машину. Стал хладнокровным и жестоким. Приобретение нового апгрейда, отразилось на рейтинге. Стремительно взлетел с восьмой строчки на четвертую. Про вселенную он больше не вспоминал. Решил строить свою жизнь и карьеру в «Ладоге», по ее законам и понятиям.

С приобретением штатного оружия появились новые интересы. В тире тренировал стрелковые навыки. Посещал бы и чаще, но патроны стоили дорого. На БК тратил половину заработанных чеков. Дырявил мишени, и кое-что откладывал в запас.

На свой тридцать шестой день рождения Андрей решил прекратить «поститься». Не хотел отмечать в местных барах, где кругом знакомые рожи. В верхнем городе нашел уютный кабачок в подвале старого кирпичного дома с низкими сферическими потолками, закопченными керосинками, с контрфорсами, с пошарпанными стенами, с дубовыми бочками вместо столиков, с грибным пивом, с вяленой воблой. Рыбу, кстати, приноровились ловить в Кубани.

Играла тихая музыка в основном шлягеры восьмидесятых и девяностых. Песню мог заказать любой желающий, бросив жетон в прорезь музыкального автомата и нажав номер из списка, пришпиленного к стене.

После третьего полулитрового бокала Андрей достал из бумажника сложенный лист. Развернул… Снова зажгло, защемило. Еще песня играла такая жалостливая — «Журавли». Андрей встал, подошел к стойке, у бармена купил жетон. Ему очень захотелось услышать одну из любимых песен Максима — «Седая ночь».

Тем временем Марк Бернес продолжал тянуть душу:

… Настанет день и с журавлиной стаей

Я поплыву в такой же сизой мгле

Из-под небес по-птичьи окликая

Всех вас, кого оставил на земле.

С жетоном в руке Андрей подошел к музыкальному автомату. Рядом с устройством стоял полный бородатый мужчина в телогрейке, в широких штанах, заправленных в короткие полуботинки. Он положил на аппарат руку и, уткнувшись лицом в сгиб локтя, беззвучно рыдал. Это Андрей понял по содроганию спины.

Песня закончилась, Андрей собрался занять место бородатого. Тот зашевелился, скинул руку, но вместо того чтобы уйти, достал из кармана очередной жетон и принялся возить им у прорези. Ноги его подгибались, тело раскачивалось. Наконец, в приемнике звякнуло. Нетвердый палец ткнул в цифру. Снова зазвучали «Журавли»:

Мне кажется, порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей…

— Там не все куплеты, — вяленым языком проговорил Андрей. — Я сам узнал, когда с сыном стих к Девятому мая учили.

— Чего? — мужчина повернул широкое красное лицо с мокрыми глазами, из-за плеча скосился на Андрея.

— Сегодня предвечернею порою, я вижу, как в тумане журавли… что-то… летят определенным строем, как по полям они… людьми они брели. Следующий куплет не помню совсем. Люблю песни военных лет, — говорил Андрей теплый и мягкий, — у меня два деда на фронтах погибли.

Бородач снова уткнулся в локоть.

Андрей вернулся на место, слушать «Ласковый май» расхотелось. Заказал еще один «грибасик». Склонился над бочкой, достал измятый лист. Он смотрел в родные глаза, и они плавили в груди льдину. Пиво этому даже очень способствовало. Уже был готов прослезиться, как чья-то фигура заслонила керосинку и на Андрея легла тень. Он накрыл портрет рукой, поднял на человека глаза. Это был бородач:

— Присяду? — спросил тот низким голосом.

Андрей убрал лист под стол, там его сложил, сунул в карман брюк, сказал:

— Присядь.

— Все мы из прошлого, — начал незнакомец, всматриваясь в Андрея.

— Так — то да, — согласился Андрей.

— Смотрю по годам ты тоже сэсэсэровский?

— Точно.

— Ну вот, — мужик улыбнулся в бороду, — уже есть общая тема, — протянул руку, — Чека.

— Летеха, — Андрей пожал большую, сильную ладонь, — будем знакомы.

Бородач развернулся на стуле, поднял руку, щелкнул пальцами:

— Шима! Два «грибасика»!

Из полумрака, поблескивающего бутылками и бокалами, послышался картавый голос:

— Пгинял!

— Ты хотел музычку заказать? — бородач вновь посмотрел на Андрея.

— Уже, Че́ка, перехотел. Забей.

— Не Че́ка, а Чека́, - знакомец поднял палец, — причем не чека от гранаты, а от слова чрезвычайный комитет. Врубаешься?

— Врубаюсь.

Шима, перевязанный белым фартуком, с вафельным полотенцем через руку принес пиво.

— За знакомство, — Чека поднял бокал.

— За знакомство, — Андрей причалил с глухим стуком. Пиво качнулось, пена плеснула за бортики.

— Верните меня в СССР, где жизнь людей была светлей. Где не боялись отпускать детей без взрослых погулять, — затянул бородач.

— Печально, — Андрей пьяненько покивал, — есть ченьть повеселее?

— Есть. Маша и Миша играли на крыше. После двух выстрелов стало потише.

— И это повеселее?

— Не смешно?

— Неа.

— Ну, тогда вот:

Скорый поезд Тбилиси — Баку.

Дверью зажало башку мужику.

Тронулся поезд. Мужик побежал…

Долго я взглядом его провожал.

— Ха-а-а, — усмехнулся Андрей, — продекламировал:

Милая девочка с именем Рита

попу чесала куском динамита.

Взрыв прозвучал на улице Жданова -

ноги в Медведково, попа в Чертаново.

— Ха-ха-ха, — заржал Чека, — у тебя, блин тоже совсем не о грустном, ага. — И тут же закатал свой стишок:

Мальчик Володя купил кимоно.

Пару приемов увидел в кино…

С криком «Кия!» и ударом ноги -

папины яйца стекли в сапоги.

Они загоготали хором.

— Супер, — Андрей поднял растопыренную ладонь, — дай пять.

Звонко хлопнули руками.

— Свой человек, — вытирал слезу Чека, — айда к нам.

— Это куда? — все еще подхихикивая поинтересовался Андрей.

— В «Красные ватники». Мы как раз, таких, как ты ищем. Так сказать, людей своего круга — сэсэсэровцев.

— И много вас?

— Прилично, — Чека посерьёзнел, — не пожалеешь. — Склонился к Андрею раскрасневшимся мясистым лицом с укладистой бородой — один в один поп. — Ребята у нас классные. Есть что выпить, пожевать есть. Скучно точно не будет. Вот держи, — он вытащил из кармана телогрейки визитку, продвинул по бочке. Андрей мутным глазом не без труда прочитал: «Назад в СССР Кирова 19А».

— Впритычку с парком «Победы». Там сейчас дорогу ширят. Пойдешь, фонарик не забудь. Темень, как у негра в опе. Там слева поворот закрашенный. Раньше флажок ставили. Тырят, сволочи. Калина в автозапчасти прокопался, баллончиков набрал, теперь без проблем. Короче, ищи красный угол. Я пойду, пора, — Чека поднялся, — но ты имей в виду — СССР навсегда, — сжал кулаг, руку согнул в локте.

— Но пасаран, — Андрей ответил жестом революционеров.

И он таки посетил Кирова 19А. Понравился ему Чека, и тема про эсэсэсэр зашла. Его встретила полная тетя-мотя с отсиженным огромным задом, в юбке, с бутылочными донцами в роговой оправе — Нора Яновна. Строгая и официальная, она немного оттаяла, узнав, что Андрея пригласил Чека`.

Почти все пространство трешки было заставлено, завалено артефактами восьмидесятых, семидесятых, шестидесятых вплоть до революционных и даже царских времен. Такой местечковый музей энтузиаста. И пахло специфически — нафталином, старыми вещами, газетами.

Андрей, словно нырнул в прошлое. Сразу перестал слышать экскурсовода и с горящими глазами ходил от экспоната к экспонату. Восхищался, вспоминал себя детсадовцем: резиновый синий мячик с красной полосой, шорты на лямках, колготки, деревянные кубики… Школьником: октябрятская звездочка, пионерский галстук, счетные палочки. Комсомольцем: дипломат, значок "Иси- Диси", напульсник… А когда экскурсовод бережно свинтила крышку с флакона и сунула под нос «Шипр», каким пользовался его отец, а затем «Тройной одеколон», так и вовсе, чуть в обморок не упал. Еще там были «Красная Москва», «Огуречный лосьон», «Чайная роза», «Тет — а - тет». Иглой времени прошила мозг обычная точилка из его начальной школы — гильотинка с пластиковой ручкой. Он ее прямо ощутил у себя в руках двенадцатилетнего, как пальцем упирается в задник, снимает стружку, увидел крошку грифеля…

Чего только не было в этом музее и его первый фотоаппарат «Смена -8», и увеличитель для печати фотографий, и ванночки для растворов, и порошки в пожелтевших пакетиках: закрепитель, проявитель, и электросушилка — все точь-в-точь как у него, и дисковый телефон, как у Торгашовых, и целлулоидная неваляшка, которую ломали на кусочки, засовывали в банку из-под кофе с дыркой от гвоздя, ставили на доску, зажигали, крепко ногой закупоривали крышкой и отпускали в пруд «газовать». Офицерская линейка здесь тоже была, бобинные магнитофоны, кассетники, проигрыватели пластинок, патефоны, линзовый КВН — 49, ножной «Веритас», ручная «Чайка», станки под «Неву», помазки, заводная бритва «Спутник», электрическая «Харьков»… Он все это видел и даже пользовался многим.

После первого беглого осмотра Андрей был словно в тумане.

Нора Яновна пригласила его в буфет, в который можно было попасть, выйдя из музея, пересечь лестничную площадку и войти в соседнюю двушку. Заварку «Индийского чая» разбавляли кипятком из пятилитрового самовара. Пили из граненых стаканов, в эпических подстаканниках вприкуску с колотым рафинадом, и вспоминали СССР. Андрей не мог отделаться от временно́го «камбэка» и с удовольствием прибывал под впечатлением. Ему хотелось встать, пройти по музею еще раз. Все рассмотреть дотошно и, если можно, потрогать, повертеть экспонаты в руках.

Скоро в буфет начала стекаться публика. Нора Яновна знакомила Андрея с вновь прибывшими. Ими были мужчины разных возрастов, одетые по-разному и по-разному с ним знакомились — кто жал руку, кто приподнимал шляпу, кто обнимал, кто просто кивал.

Чаепитие с бутербродами, сыром и шпротами под скрипучие пластинки Сличенко, Утесова, Шульженко (они это называли «маевкой»), плавно перетекло в застолье. Откуда-то взялась бутылка «Пшеничной», затем «Посольской», соленые огурцы… Первый тост подняла Нора Яновна, как Андрей догадался, она всеми верховодила. Женщина поправила очки, обвела присутствующих взглядом:

— Товарищи, друзья, коллеги, я рада, что в нашей тесной и теплой компании «Назад в СССР» появился еще один член. Товарищ компетентный и, поверьте мне, здесь неслучайный. Я, Андрей, — остановила взгляд на госте, — немножко за вами понаблюдала и поняла, что вы из нашего общего прошлого. Хочу выпить за вас, за нашу дружбу. Осваивайтесь и приживайтесь. Ура, товарищи! — она приветственно приподняла чекушу с «Посольской», затем ловко опрокинула ее в рот. Выпила, слегка поморщилась, села, понюхала краюху черного хлеба, хрустнула огурчиком. Остальные последовали ее примеру, зашумели, застучали вилками по тарелкам. «Все как тогда», — подумал Андрей и тоже «хлопнул», «заложил за воротник», «опрокинул».

Через некоторое время к нему подсел Чека, завязался непринужденный, приятельский разговор. В какой-то момент Андрей поймал себя на мысли, что и здесь тоже интересуются его прошлым, настоящим и даже дотошнее Мафика. Хотя уже «хряпнул» четвертую, мысли свои контролировал, говорил складно.

Андрею не понравилась, что после пятой, когда потянулся за сырком, Чека посмотрел на экскурсовода и коротко ей кивнул. Спустя минуту, к ним подсела Нора Яновна. Андрей понял, сейчас начнется настоящий разговор.

Взгляд у женщины сделался проницательным, глубоким, она неотрывно смотрела ему в глаза, словно полиграф. Под таким пристальным оком Андрей ощутил себя, будто на допросе. Он отстранился, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди, сделал недовольную, но в то же время учтивую мину. Женщина не обратила на позу внимания и продолжала вещать. Она откровенно его вербовала в ряды «единомышленников». На что Андрей показал пропуск на запястье, сказал, что, к сожалению, занят. Более того, поведал о «тренажке» и «утюгах», умолчал лишь о работе.

— Тем лучше, — Нора Яновна натянуто улыбнулась. — Крепкие парни нам очень нужны. Вы, Андрюшенька, ничего не теряете, — положила руку ему на предплечье, — только приобретаете друзей по интересам. Времена настали суровые, сами знаете, и чтобы выжить, мы должны держаться вместе, помогать друг другу, — большим пальцем мягко поглаживала его бицепс. — Вот и все. Расслабьтесь и веселитесь, — она кокетливо повела плечиком. — А это вам от меня, — из кармана кофточки достала «Шипр», положила флакон в перекрестье рук Андрея.

Андрей принял подарок, так как очень его хотел, а еще потому, что решил — больше сюда ни ногой. Надеялся, что в «Ладоге» вряд ли кого из новых знакомых встретит. Даже если и встретит, испытывать неловкость точно не станет.