Солдат

ГЛАВА 24 ЗДЕСЬ СТОЯТЬ!

Оставалось каких-нибудь два часа до отлета в Корею, За это время я собрал необходимые сведения у генерала Хики и его помощников, у командующего военно-воздушными силами генерала Стреитмейсра и командующего военно-морскими силами на Дальнем Востоке вице-адмирала Тернера Джоя.

Мы вылетели в полдень при сильном встречном ветре, с тем же отличным экипажем, с которым я летел на последнем участке пути до Токио. Когда я завтракал, под нами проплыла гора Фудзияма. Южный склон Фудзиямы был покрыт снегом, с запада ее окутывали облака, а на вершине, как плюмаж, тянулось по ветру перистое облако. Это облако предвещало неприятности. Едва я успел сделать наброски речи, которую намеревался произнести при вступлении в командование, как мы попали в грозу. Сквозь облака и дождь мы продолжали лететь к Тэгу. Когда мы приземлились в Корее, небо было затянуто облаками и холод пронизывал до костей.

Старые друзья тепло и приветливо встретили меня па аэродроме. Среди них был Лайон Аллен, начальник штаба 8-й армии. Впрочем, во встречу, не было ничего парадного. Улыбка, рукопожатие — и мы уже неслись в виллисе, подпрыгивая на разбитой дороге. Повсюду я видел картины, так хорошо знакомые каждому солдату: палатки, грузовики, солдаты в полевой форме, запыленный военный скарб. Здесь, среди зловония и шума, столь характерных для восточного города, трудно было поверить, что всего три дня назад по телефонному вызову Коллинза я оставил веселую компанию в Вашингтоне.

Уже наступала ночь, когда я прибыл в штаб, где встретил! много старых друзей. Мы беседовали до позднего вечера. Затем я распаковал свой багаж и достал полевое обмундирование — поношенную, покрытую пятнами полевую форму, которую я носил в Европе. На рассвете следующего дня я вылетел на передовой командный пункт, находившийся в 300 километрах к северу, под Сеулом. Я летел на В-17 — старом ветеране авиации, известном мне еще с 1936 года, когда я летал на одном из первых самолетов этого типа. Я пролез в маленькую дверцу, пробрался через бомбовый отсек, на четвереньках прополз к месту бомбардира в носу и уселся там, испытывая прилив теплого чувства к этому самому прочному и изящному из всех наших бомбардировщиков.

Ничто не может заменить личную разведку. Поэтому я приказал лететь кружным путем. Около ста километров самолет шел над неровной гористой местностью. Глядя вниз с высоты в тысячу метров, я отмечал на карте линии хребтов, где впоследствии могла бы закрепиться и вести бой реорганизованная 8-я армия. Вид этой местности был мало утешительным для командующего механизированной армией. Гранитные вершины возвышались на две тысячи метров, хребты были острые, как ножи, склоны крутые, а узкие долины извивались, словно змеи. Дорогами служили тропинки, невысокие холмы были покрыты низкорослыми дубами и соснами, которые могли бы стать прекрасным укрытием для одиночных солдат, умеющих маскироваться. Эта местность была идеальной для партизанских действий северокорейцев и пеших китайских стрелков, но никак не для наших механизированных войск, привязанных к дорогам.

Однако сражения происходят там, где встречаются армии, и богу было угодно, чтобы мы встретили противника именно здесь. Оставалось только как можно лучше подготовиться к этой встрече.

Я прилетел в Сеул на передовой командный пункт, но, к своему великому удивлению, нашел там лишь кучку офицеров. Остальные были в Тэгу, в 300 километрах от линии фронта. Я был намерен немедленно изменить это положение. Сначала я посетил нашего посла, а затем вместе с ним нанес визит его превосходительству президенту Ли Сын Ману.

— Генерал, я счастлив вас видеть, — любезно приветствовал оп меня.

— Господин президент, — отвечал я, — я рад, что прибыл сюда, и намерен здесь оставаться.

В этом заявлении не было хвастовства. Я говорил от чистого сердца. Перед нами стояла альтернатива: выстоять, перейти в наступление и победить — или нас сбросят в море. О последней возможности я не хотел и думать.

В течение трех дней я объезжал фронт и беседовал с командирами частей, непосредственно соприкасавшихся с противником за р. Ханган. Я ездил в открытом виллисе и не разрешил бы пн одной машине с поднятым тентом появиться в районе передовых позиций. Езда в закрытой машине по району боевых действий вызывает ложное ощущение безопасности. Кроме того, я придерживался, может быть, старомодного мнения, что боевой дух солдат поднимается, когда они видят рядом с собой «старика», который в снег, дождь и грязь делит с ними тяготы солдатской жизни. Во время поездки я чертовски продрог. На голове у меня была только легкая, без наушников и меховой подкладки, фуражка, которую я носил в Европе, а на руках обычные штатские перчатки. Наконец, один сердобольный майор где-то раскопал для меня меховую шапку и пару теплых рукавиц. Я не могу сейчас вспомнить фамилии майора, но никогда не забуду его любезности.

Должен откровенно признаться, что состояние боевого духа 8-й армии вызвало у меня глубокое беспокойство. Неуверенность, нервозность, склонность к мрачным предчувствиям и опасениям за будущее сразу бросилась мне в глаза. Многие солдаты на все смотрели косо. Для этого имелись достаточные основания. К моему приезду на передовых позициях было только три из семи американских дивизий. 24-я и 25-н, укомплектованные примерно на две трети, находились в соприкосновении с противником. 1-я кавалерийская дивизия[32], тоже далеко не полного состава, прикрывала тыл. 2-я дивизия, все еще небоеспособная, реорганизовывалась и пополнялась на самом юге полуострова. 1-я дивизия морской пехоты только что прибыла на южное побережье, в район Масана, а 3-я и 7-я дивизии, потрепанные на севере, все еще двигались на юг морским путем.

Сначала я побывал в дивизиях, занимавших оборону за Ханганом. И моей первой задачей было внушить их командирам ту уверенность, которую испытывал я сам. В глубине души я был убежден, что нам надо только взять себя в руки, учесть свои возможности и полностью использовать их. Если нам это удастся, то мы сможем резко изменить ход войны и разгромить азиатские орды. Вступив в командование, я сразу же почувствовал, что наши войска потеряли уверенность в своих силах. Я читал это в глазах солдат и офицеров, в самой их походке. Командиры были молчаливы, разговаривали неохотно, и мне приходилось буквально вытягивать у них необходимые мне сведения. Совершенно не чувствовалось той живости, того наступательного порыва, которые свойственны войскам, обладающим высоким боевым духом.

Утратив свой наступательный порыв, лишившись своего боевого духа, они, казалось, забыли и о многих основных и неизменных принципах ведения войны. Войсковая разведка работала из рук вон плохо. Сведения о расположении и силах противника были совершенно недостаточными. Есть два вида съедений, без которых не может обойтись ни один командир. Это сведения о противнике, доставляемые войсковой разведкой, и сведения о местности. Я говорил командирам, что, еще изучая азы военного дела, я усвоил, как, вероятно, и они сами, что первым правилом ведения военных действий является установление соприкосновения с противником. Раз такое соприкосновение установлено, его нельзя терять. Надо держаться за противника бульдожьей хваткой. В данном случае противник располагался непосредственно против нас, но мы не знали пи его численности, ни его точного расположения.

Я приказал немедленно организовать энергичную и активную разведку вдоль всей нашей линии обороны, растянувшейся на 2\5 километров. Мы должны искать противника и энергично воздействовать на него до тех пор, пока он не обнаружит свои позиции и силы. В то же время я приказал всем частям приложить максимум усилий, чтобы убить или взять в плен хотя бы нескольких красных разведчиков, которые каждую ночь прокрадывались через наши позиции.

Второй вид важных для боя сведений — это сведения о местности. Я сказал командирам, что мне надоело на вопрос к солдатам «Где дорога?» каждый раз слышать ответ «Не знаю». Они обязаны знать, что находится передними, какая растительность может быть использована для маскировки, где проходят дороги и как текут ручьи, могут ли действовать на этой местности танки. Подчас безразличие солдат и командиров изумляло меня и приводило в бешенство. Например, один пехотный командир заявил мне, что он не может установить связь с соседней ротой: у него, видите ли, не работает рация. Пришлось напомнить ему, что индейцы умели устанавливать связь на открытой местности на расстоянии многих километров задолго до того, как возникло само представление о радио. Если же машина не пройдет через эти холмы, то её с божьей помощью можно заменить парой крепких ног.

Особое внимание я обращал также па использование огневых средств. Прибыв в Корею, я немедленно отправил телеграмму в Пентагон с просьбой срочно отправить в мое распоряжение еще десять дивизионов полевой артиллерии. Скоро эти орудия должны были прибыть, и я хотел, чтобы они нашли себе применение. Мне неоднократно приходилось слышать и в военных школах, и на маневрах, и много раз во время войны в Европе, как некоторые командиры взывали о помощи, а от половины до четверти их огневых средств бездействовало. Я сказал командирам, что нс буду слушать никакие просьбы о помаши, если они не сумеют доказать мне, что используют в бою каждую винтовку, каждый пулемет, каждую гаубицу, зенитную пушку и танк.

Затем я говорил с командирами о снабжении. Каждый предмет взамен пришедшего в негодность должен доставляться за 15 тысяч километров. Это требует времени и стоит немалых денег. И я не желаю больше слышать о потерях дорогостоящего имущества. Каждый солдат, который потеряет, бросит или без надобности испортит что-либо из снаряжения или имущества, будет предан военному суду.

Пришлось поговорить с командирами и о руководстве боем. Наши предки перевернулись бы в гробу, — сказал я, — если бы услышали рассказы о поведении некоторых командиров в бою. В бою место командира там, где происходят решающие действия. Я требовал, чтобы во время боя командиры дивизий находились с передовыми батальонами, а командиры корпусов — в тех полках, которые ведут самые активные действия. А если им нужно писать бумаги, пусть выполняют эту работу ночью. Днем их место там, где стреляют.

Сейчас на карту поставлено могущество и престиж Америки, и чтобы спастись от разгрома, потребуются и пушки и мужество. О — пушках позабочусь я. Остальное зависит от командиров, от их боевых качеств, военного опыта, спокойствия, рассудительности и смелости.

Однако я понимал, что от всех моих призывов будет мало толку, если не подкрепить их делами. Прежде чем начать какие бы то ни было боевые действия, надо подготовить местность. В первый же день я попросил Ли Сын Мана выделить нам 30 тысяч местных жителей для работы. К рассвету следующего дня первые 10 тысяч человек прибыли. Мы вооружили их кирками, лопатами и тенорами, и они начали копать и опутывать колючей проволокой позиции, с которых мы должны будем отражать атаки противника.

Вот примерно то, что я говорил и делал в первые три дня своего пребывания в Корее. В этом не было ничего исключительного. — Просто самые необходимые распоряжения, которые отдал бы в подобной обстановке всякий опытный командир.

Еще один серьезный вопрос тревожил войска, и он и мел решающее значение. Это вопрос: почему мы вообще воюем? Какого черта делаем мы здесь, в этой забытой богом стране? В Штатах какой-то комментатор заявил, что мы ведем не ту войну, не в том месте и не с тем противником. Это произвело глубокое впечатление на солдат 8-й армии. Я понимал, что должен искренне, с твердой верой в правоту нашего дела ответить солдатам на волнующий их вопрос. И нот однажды ночью я написал:

Я чувствовал, что день нашего испытания приближается. В конце старого года, как я полагал, должно было начаться генеральное наступление по всему фронту, к которому китайцы, по всем данным, уже давно готовились. Я пробыл в Корее около недели. За этот короткий срок мною было сделано все возможное,» чтобы подготовить войска к отражению наступления. Мы увеличили глубину обороны, силами местного населения подготовили мощные оборонительные позиции севернее и южнее Хан г а на. План действий на случай отхода под давлением противника был тщательно согласован между корпусами, особенно между 1-м и 9-м, действовавшими на главном направлении. 10-й корпус все еще сосредоточивался в Пусане после искусно проведенной эвакуации из Хыннама, и его части по мере высадки па берег срочно направлялись на север, в район боевых действий. 2-я дивизия приводила себя в порядок и доукомплектовывалась и $ыла уже почти готова двинуться на фронт.

Все разведывательные данные ясно указывали вероятное направление главного удара. Мы считали, что китайцы будут наступать строго на юг по испытанному веками пути вторжения от Ыйчжонбу на Сеул. Мощный вспомогательный удар северокорейских войск по узлу дорог у Чхунчхона ожидался из района Хвачхона.

Командир обязан предвидеть, на каком участке фронта разыграется решающий бой, и быть во время боя в этом месте. Только тогда он может своими глазами наблюдать за ходом боя и иметь правильное представление о действиях подчиненных командиров и их частей. Б воскресное утро 31 декабря я сказал своему начальнику штаба, что еду на свой передовой командный пункт в Сеуле, так как наступление могло начаться в канун Нового Года. Если оно не начнется ко 2 января, я вернусь обратно. Тем временем я приказал ему самым решительном образом форсировать переброску всех наличных частей с юга в район боевых действий.

В половине двенадцатого я приземлился на Сеульском аэродроме и около полудня прибыл в город. Наспех позавтракав, я отправился на командные пункты 1-го и 9-го американских корпусов, оборонявших участок фронта на направлении вероятного наступления противника. В тот день я в течение двух часов объезжал линию обороны, останавливаясь, чтобы побеседовать с командирами частей. Это была сильно пересеченная местность, живописная, но пустынная и дикая, поглощавшая пехоту, словно губка влагу. На участке английской бригады я встретил одного замечательного английского лейтенанта; который руководил оборудованием оборонительной позиции на гребне высоты. Он четко отрапортовал мне и весело улыбнулся. — Я спросил, не могу ли чем-нибудь помочь ему. Он ответил, что ему ничего не нужно.

— Вы считаете, что у вас все в порядке? - спросил я.

— Так точно, сэр, — отвечал он. Затем, немного подумав, добавил: — Правда, солдат маловато.

Он был прав. Солдат на его участке действительно было не густо. С горсткой солдат он должен был прикрывать 900 метров фронта. Но тут ничем нельзя было помочь. Другие части на этом рубеже были вытянуты в такую же тонкую линию. День уже угасал, когда я вернулся в Сеул.

Через два часа, с наступлением полной темноты, китайцы нанесли удар. Они продвигались в том самом направлении, которое мы предвидели. В течение всей ночи на мой командный пункт в Сеуле поступали отрывочные донесения о том, что многие тысячи китайцев штурмуют наши позиции. К утру китайцы глубоко вклинились в наши позиции на десятикилометровом фронте в полосе обороны 1-й и 7-й корейских дивизий[33] и на участке 19-го американского пехотного полка на левом фланге 24-й дивизии. Корейцы дрогнули и обратились в бегство.

На рассвете я отправился на передовые позиции, обороняемые корейцами, — здесь противник вклинился особенно глубоко. Всего в нескольких километрах к северу от Сеула я столкнулся с бегущей армией. До сих пор мне нс довелось видеть ничего Подобного, и я молю бога, чтобы мне не пришлось снова стать свидетелем такого зрелища. По дороге мчались грузовики, битком набитые стоящими солдатами. Солдаты побросали тяжелую артиллерию, пулеметы, минометы. Лишь немногие сохранили винтовки. Все они думали об одном — как можно скорее убежать, оторваться от страшного противника, преследующего их по пяткам.

Я выскочил из виллиса и встал посредине дороги, жестами пытаясь остановить машины. С таким же успехом я мог бы попытаться остановить течение Хянгана. Я не умел говорить по-корейски, а со многие было переводчика. Мне не удалюсь найди ни одного корейского офицера, который говорил бы по-английски. Оставался один выход: позволить им бежать дальше, а глубоко в тылу поставить заградительные посты, остановить машины, направить их в район сосредоточения, успокоить солдат, доукомплектовать части и вновь повернуть их на противника. Я немедленно поехал обратно, чтобы отдать распоряжение об организации этих заградительных постов. Эти посты сыграли свою роль. Отступающие в панике войска были остановлены дороживши заграждениями, установленными военной полицией. Солдат накормили и теперь приводили в порядок.

Надо — помнить, что эти войска с самого начала испытали разгром, какой за всю историю войн выпадал на долю немногих армий. За первые месяцы Корейской войны они были практически уничтожены. Командиры их были убиты или взяты в плен, а офицеры, которые теперь, в последние дни старого года, командовали дивизиями, по своему боевому опыту стояли па уровне командиров рот, если не ниже.

Командующий армией должен решать все вопросы. Одной рукой он должен направлять командиров корпусов, ведущих в бой свои дивизии, а другой — руководить обширным комплексом тыловых вопросов, от которых зависит снабжение солдат в бою. За два дня и две ночи, пока мы сражались севернее Хангана., я объехал на виллисе и осмотрел с самолета передовые позиции, побывав в каждой участвовавшей в бою дивизии. Наше положение стало очень опасным. Перед нами был обстрелянный, решительный противник, а позади — широкая, полузамерзшая река, в своем нижнем течении забитая льдом, который то замерзал, то снова ломался под влиянием приливов и отливов с моря. Единственный путь отхода лежал через два пятидесятитонных понтонных моста, наведенных через Ханган у Сеула.

Если у китайцев большие силы, мы долго не продержимся. Поэтому наша задача — вести упорные сдерживающие бои, уничтожая как можно больше живой силы противника, а затем, если не удастся выдержать дальнейшего нажима, выйти из боя и быстро отойти за Ханган на новые оборонительные позиции, которые уже» были подготовлены в 20 километрах к югу.

В конце дня 2 января я в последний раз совершил поездку по фронту. На открытом виллисе я побывал на командных пунктах командиров всех корпусов и дивизий и заслушал их оценку обстановки. Давление противника возрастало. Пора было отходить. На следующее утро я, скрепя сердце отдал приказ отступать к югу за Ханган и еше раз отдать в руки противника Древнюю столицу Кореи — Сеул.