Солдат

ГЛАВА 4 «ПОХОЖДЕНИЯ 82-й ДИВИЗИИ

82-я дивизия была одним из самых замечательных боевых соединений периода первой мировой войны. Она пробыла на передовой линии дольше, чем какая-либо другая американская дивизия. Сражения, в которых она принимала участие, носят названия, занесенные в книгу военной истории, — Лоррен, Сен-Мийель и Мез-Аргонн. Одним из офицеров этой дивизии был майор Джонатан Уэйнрайт, награжденный впоследствии Почетным орденом конгресса за оборону Коррегидора, а самым знаменитым ее героем был стрелок из штата Теннесси сержант Эльвин йорк, чей подвиг не имеет равных в истории современных войн. Он один отразил натиск целого немецкого батальона.

Это была великолепная дивизия, но в феврале 1942 года, когда генерал Брэдли и я прибыли в Кэмп-Клейборн, штат Луизиана, она представляла собою не более чем название, легенду, уходившую в прошлое. Она была расформирована в 1918 году и с тех пор фактически не существовала. Теперь, когда немцы опять вступили на дорогу войны, нам предстояло воссоздать дивизию на основе кадрового ядра, составленного из представителей лучших частей регулярной армии.

Вначале мы располагали йишь этой группой и славной историей старой 82-й дивизии. Генерал Брэдли и я считали, что каждый новобранец должен проникнуться гордым духом 82-й дивизии, поверить в неувядаемость славы, переходящей из поколения в поколение. Каждый из них должен стремиться к тому, чтобы великие дела отцов были повторены сыновьями.

Поэтому прежде всего мы пригласили прославленного солдата Йорка, жившего в штате Теннесси, чтобы он рассказал личному составу дивизии о сражений, в котором он один, вооруженный винтовкой и пистолетом, убил 20 немцев, 132 взял в плен, вывел из строя 35 пулеметов, покончив таким образом с батальоном, сосредоточившимся для наступления[16]. Старый солдат прекрасно справился со своим рассказом. Этот спокойный, простой, скромный человек произнес правдивую речь, которая произвела на присутствующих сильное впечатление.

Его посещение мы обставили с большой пышностью. Был выстроен почетный караул, играл оркестр, состоялся парад. Солдаты в большинстве своем были настолько молоды, что вряд ли знали, с какой ноги следует начинать ходьбу после команды «шагом марш». Но через несколько дней усиленной муштры под командой бывалых сержантов они уже маршировали с лихостью старых ветеранов.

В память об этом визите осталась прекрасная мелодия, ставшая позднее боевым гимном 82-й дивизии. У нас не было оркестра, но за три дня до прибытия сержанта я набрал около пятидесяти человек, имеющих некоторый опыт игры на музыкальных инструментах. Я приказал капельмейстеру подобрать два-три простых марша и исполнить их мне, чтобы я выбрал один из них для репетиций. Он так и сделал. Один из маршей, под названием «Американский солдат», мне особенно понравился. Его с успехом исполнили на параде. Замечательная мелодия этого марша всегда повергает меня в глубокое волнение.

Я уверен, что посещение сержантом Йорком дивизии в значительной степени способствовало рождению того боевого духа, который позднее стал отличительным признаком всего личного состава воздушно-десантных войск. Йорк вызвал в умах фермеров и клерков — всех этих юнцов, представлявших различные слои американского населения, — убеждение, что солдат с высоким боевым духом, хорошо обученный и отлично вооруженный, может выйти из любого наложения. Парашютист верит не только в себя, но и в своих товарищей и всегда полон решимости при любых обстоятельствах оказаться не менее храбрым и мужественным, чем его товарищи.

Суровая программа физической подготовки, которую проходили наши солдаты, также имела большое значение для поднятия их боевого духа. Хотя ни генерал Брэдли, ни я никогда не были в боях, мы оба знали, что только солдаты с тренировкой первоклассных боксеров смогут выдержать напряжение боя и побороть усталость, вызываемую длительными маршами, недостаточным отдыхом и огромной тратой сил в бою. Многие бок были проиграны главным образом из-за того, что слабые физически солдаты быстро выдыхались, и когда дело доходило до последней атаки, они оказывались слишком усталыми, чтобы идти в бой. В первые дни войны в Корее было много примеров такою трагического истощения сил, когда расположенные на передовых позициях войска, полусонные пт крайней усталости, истреблялись противником в своих же окопах.

Исключительно трудный учебный курс, предусматривающий преодоление препятствий в виде глубоких канав, бревенчатых барьеров и высоких стенок, был одним из превосходных средств физической закалки солдат. Генерал Брэдли и я настояли, чтобы все офицеры дивизии независимо от того, находятся ли они на штабной работе или на командной должности, вместе с солдатами прошли этот курс физической закалки. Мы тоже не составляли исключения. Помню, сколько смеха вызвала у солдат демонстрация нашей ловкости. Последним препятствием был довольно широкий ручей, который, к несчастью, служил сточной канавой. Нужно было подбежать к этой канаве, ухватиться за веревку, на которой были навязаны узлы, и, раскачавшись, по-тарзаньи перемахнуть через ручей. Генерал Брэдли и я бежали по учебному городку вместе. Поскольку я был младше как по возрасту, так и по должности, то все время, пока мы перепрыгивали канавы и карабкались через стенки, находился примерно на шаг сзади. Вот, наконец, последнее препятствие, Генерал Брэдли прыгнул, но руки его соскользнули с веревки, и он со всего маху плюхнулся в зловонный поток. Разумеется, вид генерал-майора, облепленного нечистотами, вызвал всеобщий хохот. Этот инцидент остался одним из самых памятных эпизодов периода обучения. Когда я увидел, как упал генерал, моим первым побуждением было, конечно, последовать за ним. Но тут же я подумал, что, поступив таким образом, зашел бы в своей вежливости слишком далеко.

Когда боевая подготовка 82-й дивизии наладилась и пошла полным ходом, генерал Брэдли был направлен в лагерь Борегар, где должен был вступить в командование 28-й дивизией национальной гвардии[17] штата Пенсильвания, которая никак не могла подготовиться должным образом и крайне нуждалась в новом командире. Таким образом, мне посчастливилось занять в 82-й дивизии высшую командную должность, и вскоре после этого я получил временное звание генерал-майора.

Это произошло 26 июня 1942 года. Через месяц с небольшим нас известили, что 82-я дивизия будет реорганизована в моторизованную дивизию, и мы начали получать сотни грузовиков и других машин.

Едва наша дивизия была преобразована в моторизованное соединение, как мой старый друг генерал-майор Паркс, приехав из управления боевой подготовки генерального штаба, с таинственным видом вошел ко мне. Он закрыл дверь, осторожно огляделся вокруг и приглушенным голосом, почти шёпотом, спросил меня, не хочу ли я командовать воздушно-десантной дивизией, Я сказал, что и понятия не имею о воздушно-десантной войне. Паркс ответил, что никто толком не знает об этом. Однако, как всем нам было известно, немцы весьма успешно использовали парашютные и планерные войска против англичан на Крите. Очевидно, рождалась новая форма ведения войны, и 82-я дивизия — лучшее из обучавшихся тогда соединений — была избрана для того, чтобы разработать тактику возду шно-десаптной войны.

В то время у меня не было никаких знаний в области воздушно-десантных операций. Я не имел ни малейшего представления о том, какой должна быть организация воздушно-десантного соединения и его вооружение, а также его тактика и способы использования. Мне было известно о подготовке парашютистов в небольших эсперименталь-ных подразделениях, и я полагал, что рано или поздно пехотные командиры будут иметь в своем распоряжении парашютные части. Поэтому я решил при первой возможности совершить один или два прыжка с парашютом, так как мне не хотелось заставлять людей делать то, о чем ясам не имел никакого представления и чего сам никогда не испытал. Б феврале, мне довелось быть в Форг-Бен-пинге, и я получил разрешение совершить прыжок. Однако единственный самолет, приспособленный для прыжков с парашютом, не смог подняться из-за каких-то неисправностей или плохой погоды, и мне не пришлось тогда совершить свой первый прыжок.

Новые обстоятельства властно требовали, чтобы я как можно скорее прыгнул с парашютом. И вот вместе с начальником артиллерии моей дивизии генералом Джо Суингом я поехал в Форт-Беннинг под предлогом, что мне надо познакомиться с повой тактикой пехоты, которая была разработана там. Я нашел своего старого друга генерала Бада Майли и рассказал ему, что предстоит делать 82-й дивизии. Если кому бы то ни было в моей дивизии придется прыгать с парашютом, сказал я, то мне хотелось бы попробовать первому. Майли славился в Уэст-Пойнте как великолепный гимнаст, а теперь был в числе пионеров воздушно-десантною дела. Он командовал одним из первых двух взводов парашютистов, подготовленных к тому времени.

Майли заявил, что завтра же утром с большим удовольствием испытает меня в качестве парашютиста. Узнав о моем намерении, Джо Суинг потребовал, чтобы и ему разрешили прыгнуть с парашютом. Именно этого я и ждал от Суинга и, разумеется, одобрил его желание. Бад Тоже согласился, сказав, что чем больше нас будет, тем веселее.

Глубокой ночью после двух стаканов виски с содовой и плотного обеда мне казалось, что трудностей для меня не существует. Однако, проснувшись рано утром на следующий день, я начал сомневаться в разумности этой авантюры. Теперь моя затея казалась мне прямо-таки идиотской. Дело кончится тем, что я сломаю себе ноги, если не случится чего-нибудь похуже. «Вот дубина! — ругал и себя. — Зачем нарушать основное правило старого солдата — никогда не вызываться добровольцем ни на какое дело?»

Но идти на попятный было уже поздно, Майли встретил меня за завтраком весело, нисколько не волнуясь, словно прыжки с самолета — самая обыкновенная вещь, которую человек должен делать каждый день просто для того, чтобы поразмять мускулы. Он поглотил изрядное количество снеди, и я поступил точно так же, не желая показать, что немножко нервничаю. После завтрака мы направились в гимнастический зал, где какой-то сержант минут десять инструктировал меня. Он затянул на мне парашютные ремни и заставил выпрыгнуть из двери макета самолета, установленного на высоте примерно трех метров. Затем сержант показал мне, что нужно сделать, чтобы парашют не потащил меня за собой, если будет ветер.

После этого мы сели в самолет и поднялись в воздух. Бад сказал, что тут нет ничего хитрого и что он прыгнет первым. Я должен наблюдать, как он опускается, а затем, когда самолет сделает новый заход, прыгнуть, повторив все его движения. Джо Суинг будет прыгать с третьего захода.

Я в точности последовал инструкциям. Бад прыгнул, а я как зачарованный смотрел ему вслед до тех пор, пока его не скрыли верхушки высоких сосен, разбросанных на территории Форт-Беннинга. Это не совсем совпадало с планом прыжков, но делать было нечего — приходилось прыгать. Пилот совершил круг и снова летел над полем. Прозвучал сигнал, загорелась зеленая лампочка, и я прыгнул.

Многие описывают удивительные переживания человека, спускающегося с парашютом. Прыжок в ревущую струю воздуха, резкий, словно дубинкой, удар по плечам (это открылся парашют), а затем удивительная тишина. Неподвижно висишь в небе, под тобой качается земля, а деревья и скалы медленно увеличиваются. Потом — бах! — ударяешься о землю и катишься, царапая себе лицо и руки. Это приземление. Я забыл все предупреждения сержанта, который советовал мне держать тело прямо, а чтобы не качаться, подтягиваться на стропах. Я так ударился головой о землю, что лязгнули зубы. Впоследствии я рассказывал своим офицерам об упоительном чувстве спокойствия и мира, которое испытываешь, опускаясь вниз, но я, конечно, не признался, что приземление было похоже на прыжок с автомашины, несущейся со скоростью 60 километров в час. Суинг прыгнул после меня и приземлился вполне удачно.

Вскоре к нам подошел Бад Майли, исцарапанный, с синяками, — как видно, приземление на сосны не обошлось без неприятностей. Сконфуженно улыбаясь, он поздравил нас. Я чувствовал себя неплохо: ведь теперь я уже был в известной мере парашютистом. Однако моя роль подопытного кролика еще не завершилась. Воздушно-десантная дивизия состояла из одного парашютного и двух планерных полков. Мне надо было испробовать еще полет на планере. Чтобы совершить этот второй эксперимент, я поехал на аэродром Райт, поднялся в воздух в одном из больших планеров вместе с опытным пилотом полковником фрэдом Дентом и парил около 20 минут. Все шло хорошо, пока мы не начали опускаться. Наш планер был экспериментальной моделью, снабженной взлетной тележкой и полозом для посадки. Самолет-буксировщик поднимает планер в воздух, а затем пилот планера сбрасывает взлетную тележку на землю. Посадка совершается на посадочный полоз. Но когда мы попытались сбросить взлетную тележку, механизм заело, и она не отделилась от планера. Нам пришлось садиться со взлетной тележкой, на которой не было тормозов. Планер быстро катился по взлетно-посадочной полосе, как вдруг Дент крикнул: «Прыгай!» Прямо перед нами в конце полосы стоял четырехмоторный бомбардировщик с вращающимися воздушными винтами, самолет вот-вот должен был подняться в воздух. Чтобы не оказаться изрубленным в куски винтами бомбардировщика, я выпрыгнул из двери на твердый бетон, стараясь упасть на Джо Суинга, который выпрыгнул передо мной. Однако двигались мы со скоростью около 50 километров в час, поэтому я перелетел через Джо и совершил самую жуткую посадку на две точки, какую только можно себе представить. Я содрал кожу на левой щиколотке и на правом бедре и долго не мог сообразить, что со мной. Как я потом узнал, мы могли не торопиться: какие-то сообразительные «механики не без риска для себя схватили планер за крыло, когда он несся мимо них, и вовремя свернули его со взлетно-посадочной полосы.

Прихрамывая, я вернулся в дивизию, которую к тому времени перебросили в Форт-Брагг, и с увлечением расписал всем, какое чудо — полет на планере. Я говорил, что именно этого добивались люди еще с тех пор, когда Икар на самодельных крыльях дерзнул подняться слишком близко к солнцу. Я рассказывал о непередаваемой прелести свободного полета планера, когда он, словно огромная птица, бесшумно и плавно парит в воздухе. Солдаты слушали меня с интересом, но несколько недоверчиво. Чувствовалось, что они без особого энтузиазма относятся к предстоящим полетам на планерах. Парашютисты, естественно, не хотели иметь к ним никакого отношения. Одни добровольно пошли в парашютные войска, но летать на этих непрочных приспособлениях из стальных труб и тонкого полотна не собирались. А другие и вовсе не были добровольцами. И вот теперь их собирались посадить в планеры, не спрашивая их желания. Конечно, большинству это не нравилось. Чтобы поднять у своих солдат доверие к планерам, я попросил генерала Арнольда прислать нам планер с хорошим пилотом — пусть дивизия убедится, какая надежная машина планер. Вскоре по распоряжению генерала к нам приехал Майк Мэрфи — великолепный пилот и отчаянно смелый человек. Мы выстроили всю дивизию, чтобы перед каждым солдатом продемонстрировать полет планера и переубедить самых закоренелых скептиков. Я чувствовал, что командир дивизии должен сам совершить этот первый полет, и, согнувшись, забрался в машину рядом с Майком. Едва меня закрепили ремнями, Майк спросил, что я думаю насчет нескольких мертвых петель. Я ответил, что не вижу в этом никакого смысла. Но Майк не согласился со мной. По его мнению, чтобы вызвать у солдат доверие к планеру, надо показать им все его летные качества. Да, Майк был прав, и я ответил, что если он выдерживает эти мертвые петли, то и я выдержу.

Поднявшись на высоту около 1200 метров, мы отцепились от буксировщика, и пилот начал проделывать на планере все, что может сделать самолет. Это был большой корабль, почти такой же, как самолет С-47, однако он выполнил вертикальный вираж, две бочки и, наконец, три мертвые петли. Когда мы вышли из последней мертвой петли, земля оказалась страшно близко от нас. Затем пилот посадил планер примерно в одном метре от человека, которого он специально поставил на этом месте до взлета, чтобы продемонстрировать, как хорошо поддается машина управлению.

Эта демонстрация убедила многих скептиков, что планер вовсе не ловушка, как им рассказывали, но все же оставалось еще много солдат, которые не хотели садиться в планер. Они смотрели на него и чертыхались, не ожидая от этой машины ничего хорошего.

Я имел право освободиться от всякого, кто малодушно боится воздуха, и в течение нескольких месяцев мы отделались от нескольких тысяч человек: по своему характеру они не подходили для воздушно-десантной войны. Но тысячи других остались, и к тому моменту, когда мы, наконец, были готовы двинуться за океан, дивизия насчитывала около 12 тысяч смельчаков, которые не боялись прыгать с парашютами или садиться в планерах на вершины деревьев или на поля, усеянные камнями. Это относилось и к нестроевому составу, например, к медикам и священникам, которые, не моргнув глазом, прыгали с парашютом и вступали в бой вместе с нами.

Вскоре После демонстрации Майком планера генерал Маршалл вызвал меня в Вашингтон и заявил, что хотел бы послать меня в кратковременную поездку в Африку с двумя или тремя офицерами моего штаба. Там я должен был приступить к предварительному планированию выброски воздушного десанта на Сицилии. Мы полетели по южноатлантическому маршруту — через остров Вознесения и Аккру (Золотой Берег), а затем пересекли весь огромный выступ Африки и достигли Туниса.

Хотя мы летели над безбрежным океанским простором между Бразилией и местом нашей первой высадки на надежном четырехмоторном С-54, я помню, на ум мне не раз приходила старая наивная молитва рыбаков Бретани: «О, Боже! Будь милостив ко мне. Ведь море твое так огромно, а мой корабль так мал». Мне вспоминался и саркастический ответ инструктора на вопрос нашего штурмана о том, как мы найдем остров Вознесения: «Ну, друг, его нельзя не найти. Ведь ничего другого там нет».

В Африке я впервые увидел самый зловещий из всех пейзажей — поле боя. Впервые я испытал то странное возбуждение, которое охватывает человека, когда он знает, что за ним следит невидимый враг и что каждую минуту его может сразить случайная пуля.

2-й корпус генерала Паттона тогда участвовал в боях, и генерал Брэдли находился там дублером Паттона, чтобы принять командование корпусом, когда Паттон будет переведен на должность командующего 7-й армией. Сражение за проход Кассерин, в котором противник основательно потрепал нас, произошло еще совсем недавно, и на равнине близ Сбейтла мы выставили один батальон в качестве приманки, надеясь заманить немцев в засаду.

Однако немцы были осторожны и «не попали в ловушку. В то время сильных боев еще не было, но усиленно действовали дозоры. Мы с Брэдли отправились в передовые подразделения 1-й дивизии Терри Аллена и 9-й дивизии Мантона Эдди.

В те дни немецкая авиация действовала весьма активно. На одном участке дороги, который мы называли «Аллеей мессершмиттов», ездить было особенно опасно: немецкие самолеты, как ястребы, бросались на все, что двигалось по дороге, даже на отдельные автомашины. Там я впервые увидел противника. Мы ехали на виллисе с кем-то из 9-й дивизии, когда увидели мессершмитт. Пулеметы на его крыльях извергали огонь. Гнался он, правда, не за нами, а за более крупной добычей — грузовиком с имуществом связи, который с грохотом мчался на расстоянии нескольких сот метров впереди нас. Мессершмитт попал в грузовик, но, пикируя, оказался над расположением тыловых частей 9-й дивизии. Все стрелки открыли огонь. Кому-то удалось подбить самолет. Послышался страшный рев мотора, и самолет упал, подняв огромный столб пыли, огня и дыма. Как ни странно, пилот остался жив. Это было мое первое знакомство с авиацией противника, и оно многому научило меня. Во время боев на Сицилии я никогда не разрешал машинам скапливаться на дороге.

Через несколько дней я возвратился в Форт-Брагг и сразу узнал, что днем генерал Маршалл, генерал Арнольд и Антони Иден приедут инспектировать дивизию. Были сделаны все приготовления к их встрече и подготовлено небольшое тактическое учение с применением планеров. Солдаты поднялись на планерах в воздух, затем посадили их, приняли боевой порядок и наладили связь так, словно все это происходило в боевых условиях.

Господин Иден промолчал, но генерал Маршалл и Арнольд были настроены весьма критически. Сейчас планеры посажены на гладкие взлетно-посадочные полосы, заявили они, а это далеко от действительности: ведь в боях придется сажать их на небольших площадках, на неровной местности. Это замечание немного задело меня, но я не подал вида. Я отлично понимал, что наши учения мало похожи на суровую военную действительность. Но когда в вашем распоряжении всего четыре планера для обучения целой дивизии, сказал я этим джентльменам, нужно быть очень осторожным, чтобы не поломать их. Если нам дадут планеры и обеспечат, замену тех, которые мы поломаем, то мы воспользуемся ими как следует.

Видно, они поняли, в чем дело, и вскоре мы стали получать достаточное количество планеров. Теперь мы не боядись сажать планеры на верхушки деревьев, на распаханные поля, пастбища, на неровную местность. Так мы изучили все возможности планера, и уверенность дивизии в своих силах значительно возросла. Мы узнали также, что планер способен выдерживать сильные удары Можно довольно сильно повредить машину, но люди, находящиеся в ней, не пострадают. Их может немного помять, однако даже из-под обломков машины они могут выбраться в полной боевой готовности.

Нелегко было найти пилотов для планеров. Все Хорошие молодые летчики стремились летать на истребителях и бомбардировщиках. Им отнюдь не улыбалась перспектива попасть на эти громоздкие тихоходные машины, которые движутся только по воле ветра и восходящих воздушных потоков. Сначала некоторые полагали что в распоряжение транспортно-десантного авиационного командования, которое располагало самолетами-буксировщиками, планерами и самолетами С-47 для переброски парашютистов, штаб ВВС направит самых плохих летчиков. Лично я никогда не разделял этого мнения. По-моему, пилоты планеров 52-го транспортно-десантного авиационного крыла генерала Г. Кларка были не менее опытными, чем любые другие летчики. Они были одинаково отвалены как в воздухе, так и на земле. Направляясь в район выброски, они выдерживали свое место в плотном строю гораздо точнее, чем летчики бомбардировщиков, а ведь это приходилось делать чаще всего ночью. Они не имели возможности производить противозенитный маневр, каким бы Сильным ни оказывался огонь с земли. Опустившись на землю, пилоты планеров сражались как пехотинцы. Мы использовали их для охраны командных пунктов, пока не представлялась возможность отправить их обратно, чтобы они могли подготовиться к выполнению следующего задания.

У этих пилотов были и опыт, и крепкие нервы. Они нуждались только в тренировке. На протяжении всей войны 82-я дивизия и 52-е транспортно-десантное авиационное крыло страдали от того, что не могли тренироваться вместе. Как только заканчивалась боевая операция, в штабе верховного командования каждый старался захватить эти транспортно-десантные части и использовать их для других целей. Обычно их направляли для переброски различных грузов, и поэтому пилоты не имели практики в полетах строем. А ведь от умения летчиков выдерживать место в строю часто зависит успех воздушно-десантной операции. Несмотря на все трудности, молодые пилоты сделали для нас очень много, и я высоко ценю их. Они летали ночью в плотном строю клином, на расстоянии всего 50 метров друг от друга, определяя свое место в строю только по едва различимым светло-оранжевым огням. Когда эскадрильи из 9 самолетов летят в 300 метрах друг от друга, а всего но одному курсу следует 500 самолетов, ночью или в плохую погоду очень легко наскочить на самолет, летящий впереди. Если столкновения в воздухе были очень редки, то это свидетельствует лишь о мастерстве пилотов.

В разгар боевой подготовки мы получили приказ разделить 82-ю дивизию на две части, чтобы вокруг старых кадров создать другую, 101-ю, воздушно-десантиую дивизию. Так возникла проблема морального порядка. 82-я дивизия уже стала единым коллективом с высоким боевым духом, и никто не хотел переходить в новую дивизию, даже под руководством такого замечательного командира, как генерал Уильям Ли. Когда приказывают выделить людей, командир обычно отбирает самых худших. Но мне даже в голову не пришло поступить так: ведь Ли мой старый друг. Поэтому я предложил разделить весь личный состав дивизии на две почти равные половины, а затем бросить жребий. Кто выиграет, тот возьмет любую половину. Билл сказал, что не может быть ничего более честного. Так мы и поступили. Я не помню сейчас, кто выиграл, но знаю, что 82-я дивизия передала часть своих лучших солдат 101-й дивизии.

После этого разделения 82-я дивизия получила еще один парашютный полк — 504-й, оказавшийся одной из самых замечательных боевых частей воздушно-десантных войск. Этот полк отличился в ожесточенных боях з Италии и Нормандии.

Примерно за месяц до отплытия за океан меля известили, что организация воздушно-десантной дивизии изменяется. Вместо одного парашютного полка и двух планерных у нас будут два парашютных полка и один планерный. У меня было два прекрасных планерных полка — 325-й и 326-й, и я долго не мог сделать выбора. В конце концов, я решил отдать 326-й и сохранить 325-й. В обмен мне дали 505-й парашютный полк, которым командовал полковник Джеймс Гейвин. Этот великолепный полк отличился во всех боях — от Сицилии до Эльбы, — а его командир Джеймс Гейвин, сейчас уже генерал-лейтенант, стал блестящим военным теоретиком.

Организационные перестройки, конечно, мешали боевой подготовке. Накануне отъезда за океан было приказано произвести новые коренные организационные изменения. Я должен был создать дивизион парашютной артиллерии. Дивизион располагал 75-мм гаубицами, которые, как и сами артиллеристы, сбрасывались на парапетах. До сих пор таких частей не существовало, и нам пришлось, взяв экспериментальную батарею из воздушно-десантного центра, чуть ли нс за одну ночь увеличить ее до дивизиона.

После такой неразберихи, которую я считал в то время естественной, мы отплыли в Африку. Я убежден, что ни одна дивизия из тех, которые отправились из Соединенных Штатов на войну в Европе или на Тихом океане, столько раз не реорганизовывалась, причем таким радикальным образом, как наша 82-я дивизия. Когда мы отплыли из лагеря Майлс-Стендиш в район Кейп-Кода, наша дивизия была гораздо слабее обычной пехотной дивизии, Недостаток подготовки компенсировался лишь высоким боевым духом дивизии и стремительностью ее ударов.

Мои солдаты гордились особым положением парашютистов и ревниво охраняли свои привилегии. В первую ночь, когда мы прибыли в лагерь Майлс-Стендиш, в гарнизонной лавке произошло, нечто вроде бунта. Придя в лавку, мои солдаты увидели там саперов из состава морского десанта, обутых в парашютные ботинки — священный символ парашютных войск. Повалив саперов на пол, они сорвали с них ботинки. Сделать это оказалось нелегко, так как саперы сами крепкие ребята, и поэтому помещение немного пострадало. Ночью накануне нашего отправления из Форт-Брагга в Форт-Стендиш солдаты тоже были настроены очень воинственно. Им не на ком было отвести душу, и они начали развлекаться, бросая друг в друга бутылки. Хозяйка, очень милая женщина средних лет, случайно оказалась между солдатами, и одна из бутылок угодила ей в голову.

Мое беспокойство о боевой готовности дивизии отнюдь не уменьшалось, пока мы плыли в Африку. Дивизия была погружена на три транспорта, и один из них, «Джордж Вашингтон», на котором находился я, то и дело останавливался из-за неполадок. Однажды, когда от побережья Африки нас отделяло всего несколько сот километров, я проснулся в середине ночи и обнаружил, что наша старая посудина снова остановилась, а конвой уже исчез за горизонтом. Я встревожился, так как не хотел чтобы дивизия высадилась на берег без меня. Пришлось послать командиру конвоя адмиралу Пфейферу телеграмму, в которой я заявил, что если наш транспорт к утру не сдвинется с места, я прыгну за борт, Тогда, чтобы подобрать меня, придется послать эскадренный миноносец, и, таким образом, я не отстану от конвоя.

Очевидно, моя телеграмма всех позабавила, но я не-шутил. К счастью, мне не пришлось осуществить свою угрозу. Задолго до рассвета мы снова двинулись в путь и нагнали конвой. Утром 10 мая вдали, на фоне голубого неба, мы увидели белые минареты Касабланки, ослепительно сверкавшие в лучах утреннего солнца Сицилии.