Современная новелла Китая

ЛУ ВЭНЬФУ ОКНА НА УЛИЦУ © Перевод А. Монастырский

На улице Трех гор нет ни одной горы, да и улицей ее, пожалуй, не назовешь. По нынешним временам это переулок, да и то захудалый, но во времена Цинской империи, лет сто тому назад, это был широкий тракт, и ездили по этому тракту важные чиновники в богатых паланкинах, — каждый паланкин несли на плечах восемь человек. Там, где улица поворачивает на юг, на самом углу стоит небольшой домик, выстроенный, должно быть, еще в цинские времена. В нем двенадцать окон, узких и высоких, с фигурными рамами в виде цветов мэйхуа. Дом давно поделили пополам, и живут там две семьи, у каждой — свои шесть окошек.

Окна в западной части дома на первый взгляд ничем не примечательны. Изредка только подходит к окну сгорбленный старичок и напевает отрывки из местных опер, да так хорошо, что прохожие изумляются.

Гораздо интереснее другие шесть окон. Их украшают малиновые шторы с вышитыми золотом цветами, а когда легкий ветерок приподнимает тюлевые занавески, можно увидеть, как причесывается красивая девушка и как шелковистые волосы, словно волны, падают на плечи, а потом вновь собираются в тугой узел на затылке. В такие минуты случайный прохожий невольно замедлял шаги, а если девушка еще и напевала какую-нибудь арию, непременно улыбался, радуясь, что существуют еще на свете такие красивые голоса.

Жители улицы Трех гор знают все про обитателей дома с высокими окнами. За глаза их называют «те, кто зарабатывает на жизнь открытым ртом», то есть поют в театре, по-нынешнему — артисты, модная профессия.

Старичка, живущего в западной части дома, зовут Яо Дахуан. В молодости ему случалось петь в театре, но было это несерьезно. А потом он вступил в какое-то театральное общество, взялся за кисть и тушечницу и начал сам писать пьесы, статейки и еще всякую мелочь. Теперь он сочиняет для местного театра. Он и режиссер, и суфлер, а если надо, то сам возится с освещением и тянет занавес, что, впрочем, никак не отражается на его авторитете — все в театре уважают старого Яо, а в городе даже считают его знаменитостью.

Девушку зовут Фань Бичжэнь. Она прима труппы, играет роли веселых хорошеньких девушек и переживает, что ей не хватает солидности. В восемьдесят втором ей исполнилось двадцать восемь, но она говорила всем, что ей уже тридцать. Ее мать в свое время тоже пела в театре, и называли ее Малышкой Фань. Годы прошли, а имя осталось. Она пользовалась большим успехом, пешком не ходила — ездила на рикше, летом не расставалась с дорогим душистым веером, а зимой куталась в лисью шубу. Фань Бичжэнь уже в три года умела петь. После четвертого класса ее приняли в спецшколу, потом — в театральное училище. Во время «культурной революции» училище закрыли, пришлось вернуться домой и учиться у матери. В театре тогда не хватало молодых актеров, и ее взяли.

Яо Дахуан и Малышка Фань знали друг друга не один десяток лет, долго работали вместе, и соседи болтали про них всякую всячину. Поговаривали, например, что Яо в молодые годы был очарован красоткой Фань и именно из-за нее увлекся театром. И еще многое рассказывали, но все было так похоже на сюжет одной пьесы, про торговца маслом и фею цветов, что вряд ли происходило на самом деле. Впрочем, Яо и Фань дружные соседи. Их квартирки разделяет лишь тонкая перегородка, а коридор общий. Они вместе воспитывали маленькую Бичжэнь, и та поражала знатоков своими успехами. В театре Фань Бичжэнь начала с второстепенных ролей, но играла хорошо и очень скоро стала представлять барышень и фей, привлекла к себе внимание, стала часто получать приглашения на различные встречи и собрания.

Яо, который хорошо знал театральную жизнь и лучше, чем кто-либо другой, понимал, что без образования актер перестает совершенствоваться и быстро сходит со сцены, взял на себя обязанности домашнего учителя и давал девушке исторические книги и старинные энциклопедии, стихи и романы. Они читали «Сон в красном тереме» и «Веер с цветами персика»[31], современную художественную прозу. Благодаря этим урокам Фань Бичжэнь не только хорошо пела, но и могла свободно и раскованно вести беседу, имела собственное суждение о людях и вещах.

Жители улицы Трех гор привыкли к тому, что с наступлением вечера окна оживали. Оттуда часто доносились то пение, то смех. Это Фань Бичжэнь отправлялась за перегородку на урок или старый Яо шел к соседям выпить рюмочку. Бывало, в окошке показывается Фань Бичжэнь, спрашивает:

— Учитель, а что значит «барабанное брюхо нефритом набито»?

Высовывается из окна Яо и с расстановкой поясняет:

— Смысл этого выражения — чревоугодник объелся деликатесами, подобно тому как я это сделал вчера у вас в гостях!

Раздается дружный смех на всю улицу.

А неподалеку от улицы Трех гор строго с востока на запад проходит прямой широкий проспект, выстроились шеренгами высокие дома, среди которых затерялось трехэтажное здание с универсамом внизу. Верхний, третий этаж занимает управление культуры, хотя оно и не имеет никакого отношения ни к рису, ни к пиджакам. Окна все с железными рамами. Если они открыты, можете быть уверены, в комнате никого нет, если все закрыты наглухо, значит, там заседают — при открытых окнах никого и ничего не услышишь из-за шума с улицы.

Сейчас крайнее окно плотно закрыто. Там идет совещание важное и секретное. Заседают всего четверо, один из них прислан сверху. На повестке дня вопрос о проведении в жизнь кампании по упорядочению руководящих кадров. Председательствует начальник управления по фамилии Ван. Ему пятьдесят девять, скоро на пенсию. Трудится на поприще культуры более тридцати лет, и за все это время особых промахов за ним не замечалось. Ван не скрывает своей позиции: если найдут подходящего человека, то он хоть сейчас готов отправиться на покой нянчить внуков, но пока, что поделаешь, приходится тянуть лямку. А как быть? Кого прикажете выдвигать на свое место, когда все остальные тоже болтаются между пятьюдесятью и шестьюдесятью? Один не годится на эту должность, у другого способностей маловато, а приказом их не прибавишь. Вслух говорить такие вещи, конечно, нельзя — можно обидеть. Нет, скажет такой обиженный, я лично ни на что не претендую и готов уйти на вторые рубежи, но объясните, что вы имеете в виду. А объяснять — значит нарушать всеобщее согласие, мир и покой. Все равно через пару лет снова все встретятся в парке на скамеечке или будут заниматься по-стариковски гимнастикой на свежем воздухе. Зачем же делать так, чтобы кто-то воротил нос при встрече? Спору нет, руководство надо омолаживать и уровень образованности руководителей повышать давно пора. Только как? С образованием еще куда ни шло — пусть будет хоть несколько классов начальной школы, их всегда можно к чему-нибудь приравнять и написать посолиднее, а вот возраст никак не объедешь. Чем опытней работник — тем старше, а для отчета о проведении новой кампании особенно важны две графы — на сколько лет снизился в результате реорганизации средний возраст руководителей и на сколько процентов стало больше руководителей с высшим и средним специальным образованием. Тут поневоле призадумаешься.

Крайнее окно не открывается уже три дня, а вопрос так же далек от разрешения, как и в самом начале, хотя выход ясен и всем известен: надо просто назначить кого-нибудь совсем молодого, чтобы остальные могли поделиться с ним своим возрастом. Лучше всего найти этакого Гань Ло — тот в двенадцать лет уже был первым министром при дворе, хотя и не имел, наверное, диплома о среднем специальном образовании…

Перебрали всех молодых — и без результата. Одно название что молодые, а на самом деле всем им под сорок, а то и больше.

Тут снова заговорил начальник Ван. Надо мыслить шире, сказал он, ведь люди из низовых учреждений — театров, например, — тоже годятся.

Как только прозвучало слово «театр», всех словно осенило. Не сговариваясь, подумали о Фань Бичжэнь, которую не раз видели в спектаклях и на собраниях. Держится свободно, говорит складно и рассудительно, а главное — ей всего двадцать восемь. Вся жизнь связана с театром — так пусть им и занимается. Только вот как у нее с образованием? Ведь не до учебы ей было, едва успевала роли разучивать… Знаете, и с образованием все в порядке, вдруг сказал один из заседавших. В прошлом году восстановленное театральное училище в связи с новой политикой вспомнило о своих прежних воспитанниках и выдало дипломы всем, кто проучился не менее четырех лет. Вместе с другими получила диплом и Фань Бичжэнь. Училище можно записать как вуз — никто не станет копаться в таких тонкостях, — и все прекрасно!

Железная рама распахнулась, заседавшие столпились перед окном, довольные и спокойные, жадно глотая свежий воздух.

Зато прибавилось теперь беспокойства на улице Трех гор. Фань Бичжэнь и во сне такое не снилось — чтоб ей вдруг предложили стать заместителем начальника управления! Она в испуге бросилась к матери:

— Ой, мама, беда! Меня в начальники выбирают!

Малышка Фань развеселилась:

— Глупенькая, ты еще не проснулась, наверное!

— Да нет же! — топнула ногой Фань Бичжэнь. — Правда! Меня только что вызывал начальник Ван, сказал, что об этом скоро объявят.

Тут уж мать засомневалась, не спит ли она сама. Начальники, казалось ей, — личности почти исторические, непременно должны воевать с разной нечистью, преодолевать какие-нибудь великие преграды и тому подобное. А дочка совсем еще ребенок! И вид у нее не начальственный.

— Что скажешь, мама?

У Малышки Фань на все сложные случаи жизни был один испытанный метод.

— Эй, Яо, дорогой! — забарабанила она в перегородку. — Иди-ка скорей сюда, надо посоветоваться!

Яо Дахуан как раз обдумывал новую, оригинальную пьесу, когда удары в стенку прервали ход его мыслей. Старик поспешно сунул ноги в туфли, погасил сигарету и помчался к соседям.

— Что тут у вас стряслось? Я думал, вы стенку пробьете!

— Беда, Яо! Хотят Бичжэнь сделать начальником, хотят запрячь нашего осленка вместе со скакунами!

— А что я могла сделать? Мне объявили, и тут же начальник Ван говорит, что дело это серьезное, отлагательства не терпит. Это, говорит, организационное решение, поэтому как члену партии надо, с одной стороны, проникнуться, а с другой стороны — подчиниться. Что уж тут говорить? Я пока не очень прониклась, но подчиниться, судя по всему, придется. Как же теперь быть, учитель?

Мать и дочь с надеждой устремили взоры на соседа, ожидая от него какого-нибудь чуда, веря, что он, многое повидавший, знающий дела минувшие и нынешние, под их пристальным взглядом уподобится великому стратегу древности Чжу Гэляну и извлечет из потаенных глубин своей расписной сумы спасительное слово.

Действительно, готовое решение уже давно хранилось в седой голове драматурга. Дело в том, что люди пишущие всегда имеют свое мнение по вопросам, будоражащим жизнь общества. Так и Яо Дахуан пристально следил за проходящей кампанией по упорядочению кадров и был в глубине души горячим ее сторонником, многого ждал от нее, полагая, что стержнем кампании является проблема руководителей среднего звена. Если об них споткнется новая политика, то тем, кто внизу, только и останется, что в недоумении хлопать глазами, а толку как не было, так и не будет.

Подумывал Яо и над тем, чтобы написать об этом пьесу, но скоро почувствовал, что привычные формы здесь не подходят, да и представлять будет сложно, и не стал писать.

И вдруг появилась надежда, что не нашедшая творческого воплощения мечта осуществится на деле. Личный опыт, впрочем, учил, что и в жизни, и в творчестве надо быть сдержанным и не торопиться высказывать свои идеи.

— Ах, вот в чем дело! — задумчиво произнес Яо Дахуан. — Ну и что же вы решили?

— Я считаю, что соглашаться нельзя. Она всегда так, сначала скажет, потом думает! Как же она будет доклады делать? А начальникам постоянно приходится делать доклады.

— Доклады не самое страшное — можно, в конце концов, и по бумажке читать. Я боюсь, что не справлюсь, что сил не хватит. Да еще сцену придется бросить. А вдруг начальника из меня не получится, тогда что?

— Верно! — Яо Дахуан энергично раздавил окурок. Его охватил творческий порыв. — Ты уловила самую суть! Два момента важны. Во-первых — способности. Это такая вещь, что ее не увидишь и не пощупаешь. Они таятся в человеке, и ни он сам, никто другой об этом не знает, пока в положенный срок они не проявятся в настоящем деле. Тут только время покажет. Ну а потом, начальник — это не пожизненно, можно и уйти.

Яо считал, что у истоков творчества стоит логическая мысль, потом приходят образы и чувства. И в соответствии с этим строил свои монологи.

— Во-вторых, ты не должна думать только о себе. Взгляни на мои седины, на мою согбенную спину. Посмотри на мать — и ее не пощадил осенний иней, к тому же она располнела. Мы оба всю жизнь в театре. В «культурную революцию» девять смертей пронеслись над нашими головами, мы тогда дышать, как говорится, не смели. Теперь, казалось бы, можно поднять голову, расправить плечи, но телевидение вдруг наносит театру тяжелый удар… Как изменчив наш путь, сколько подстерегает бед и невзгод! — Яо Дахуан был в ударе — ведь только вчера он показывал Фань Бичжэнь, как надо декламировать монолог Чжу Гэляна, наставляющего своих учеников.

Фань Бичжэнь слушала, кивая в такт головой.

— Продолжайте, учитель!

— Наш традиционный театр надо встряхнуть, оживить, дать ему силы принять вызов, брошенный телевидением, и проводить эти реформы следует, опираясь на наши традиции. Потребуются люди, деньги, активная помощь руководителей — дальновидных, конечно, а не таких, которые будут на нас давить. Хороший начальник может для театра сделать столько, сколько не сделают и десять, и двадцать актеров. И вот еще что — для руководящей работы ты молодая, а в театре твое золотое время уже на исходе. Иди. Не получится — вернешься, я буду учить тебя сочинять пьесы.

Фань Бичжэнь схватила сумочку и помчалась вступать в должность. Она распахнула окно в железной раме и села напротив начальника Вана за свой стол. Двое в одном кабинете, лицом к лицу.

Некоторые думают, что начальнику Вану жаль расставаться со своим местом и со своей властью. Какая несправедливость! Не об этом беспокоится он, а о том лишь, чтобы воспитать себе надежную смену — тех, кто продолжит его дело, дело его жизни. Фань Бичжэнь для него — чистый лист бумаги, на котором он нарисует свой план, — и Фань Бичжэнь пойдет дальше по проложенной им дороге, вперед, в бесконечность.

Ему нравится эта девушка, от нее веет теплом и покоем. Не оттого ли, что она ровесница его дочери. Дочь живет далеко отсюда. И внешне они похожи. Словно бы Ван и не в кабинете, а дома. И говорить можно тоже по-домашнему.

— Ты не волнуйся. Будешь учиться, глядя на меня, — понемногу все получится. Представь, будто ты разучиваешь роль. Будто я старый актер, а ты ученица. Я пою — а ты подпевай, я делаю — а ты повторяй. После сама все поймешь. Роль следует выучивать наизусть, а в нашем деле для начала надо досыта начитаться разных документов. Ничем другим ты пока заниматься не будешь. Посидишь в кабинете, будешь отвечать на звонки, просматривать приходящие бумаги. Секретарей я уже предупредил, чтобы все тебе приносили.

Фань Бичжэнь понравилось, что начальник Ван так душевно с ней разговаривает. Поблагодарила, конечно, пообещала стараться, не пожалеть сил.

Ван обрадовался очень, не удержался — протянул руку и по голове погладил Бичжэнь, как дочку. И вдруг спохватился. Ведь она такой же начальник, как он, и сказал, чтобы загладить неловкость:

— Ну что же, надеюсь, мы сработаемся.

Фань Бичжэнь завалили грудой бумаг, без умолку звонит телефон. Она отвечает на звонки, просматривает кипы циркуляров. Только закончит — приносят новые. И так две недели подряд. В глазах рябит, в ушах звон, шея как деревянная, и спина ноет. Все время хочется спать. Раньше Бичжэнь много двигалась, часто бывала на свежем воздухе, а теперь сидит сиднем дни напролет. Изредка только подходит она к окну, распахивает железную раму и, свесив голову, смотрит на улицу. Там внизу снуют люди, машины, кажется, сам воздух пропитан шумом и суетой, но даже шум этот ей нравится. Ах, как весело помчался вон тот мотоцикл, с треском и с синим шлейфом позади!

Наступил день, когда Фань Бичжэнь увидела среди прочих бумаг сообщение о театральном фестивале. Каждый местный театр должен представить музыкальную драму, демонстрирующую творческие особенности своего направления.

— Давайте я этим займусь, — сказала она начальнику Вану. — Ведь я немного разбираюсь в театральных делах.

Ван подумал и согласился.

— Ладно, — сказал он. — Это как раз по твоей части. Но учти, фестиваль — дело серьезное. Нам обязательно надо занять призовое место, пусть не думают, что мы впустую работаем. Ты пока бери все на себя — взвали, так сказать, всю тяжесть на свои плечи, а там я подскажу. Сейчас главное — сама пьеса. Пусть Яо Дахуан напишет что-нибудь. Только помни: хоть он человек и очень способный, но нуждается в постоянном контроле. Ему нельзя расслабляться — тогда он за вечер может сочинить пьесу, а пустишь дело на самотек — будет целый год сюжет обдумывать. Кстати, намекни ему между делом, что его жилищный вопрос решается. Я вас обоих подаю на рассмотрение. Не потому, конечно, что ты теперь начальница, — мы давно собирались. Надо проводить в жизнь новую политику в отношении интеллигенции!

Начальник Ван всегда стремился к ясности в деталях, особенно когда приходилось взваливать ношу на чьи-либо плечи.

Фань Бичжэнь вернулась домой в приподнятом настроении и сразу же постучала в стенку:

— Учитель, у меня хорошие новости!

Она рассказала про большой фестиваль и все остальное, а про жилищный вопрос умолчала — чтобы не слишком было похоже на «материальное стимулирование».

Яо Дахуан страшно разволновался — ведь это же тот самый случай, который поможет осуществить его грандиозный план. Насколько грандиозный, не ему, конечно, судить, но вынашивал его Яо три года.

Он задумал перестроить традиционную драматургию, используя ее преимущества — сочетание пения с танцем. Приблизить театр к народной драме, сделать действие проще по форме и динамичнее, что отвечало бы духу времени. Текст станет емким и лаконичным, будет звучать как стихи. А там, когда сольются в единое целое стихи, песня и танец, посмотрим, что предпочтет молодежь — глубину мысли и изящество или же телевизор.

Фань Бичжэнь даже в ладоши захлопала от радости — так ей это понравилось.

— А о чем будет пьеса?

И об этом старый драматург подумал. В пьесе есть и пение, и танцы, поэтому Яо решил заново пересказать историю Си Ши[32] — она ведь и пела замечательно, и танцевать была мастерица. Его героиня не будет стереотипной. Си Ши предстанет как живое воплощение красоты, и именно от этого все ее несчастья, страдания и позор. Это будет трагедия прекрасного. Не просто история о том, как величайшая красавица древности утопилась, а подлинная трагедия, рассказывающая, как уродство и зло губят прекрасное. Ведь в настоящей трагедии — Яо Дахуан где-то об этом читал, — в настоящей трагедии гибель прекрасного должна вызвать у зрителя гнев, возмущение против всего отвратительного, должна заставить его самого искать красоту. Не думайте, что старик дальше своего носа не видит, в теории искусства он кое-что смыслит!

Фань Бичжэнь пока не разбирается в этих тонкостях, ну да ничего, ведь он по-прежнему ее наставник, а она — послушная ученица.

— Поскорее пишите эту пьесу, учитель, а я уж постараюсь, чтобы она попала на сцену!

В этот раз Яо решил показать все, на что способен. Он писал пьесы всю жизнь, зачастую не вникая в смысл написанного. Словно чужая рука водила его кистью. Во времена «культурной революции» все было распределено: руководство дает идею, массы — жизнь, писатель — свою кисть. Голова и кисть тогда существовали порознь, теперь же их надо соединить — ведь в начальниках Фань Бичжэнь! — и он наконец-то напишет такую пьесу, какую сам хочет. Напишет — и подарит людям.

С этого дня ночи напролет в его окнах горел свет. Жители улицы Трех гор не слышали больше, чтобы старый Яо напевал, и очень редко видели его на улице. А если случайно встречали, когда он бежал за сигаретами, здоровались, заговаривали с ним, он не слышал, не видел, молча шел дальше, наталкиваясь на велосипедистов. Все это беспокоило людей, и они спрашивали его жену:

— Что с вашим стариком, уж не заболел ли?

Но старая Яо спокойно отвечала:

— Ну как вы не понимаете — он увлечен творческим процессом!

— Ах вот оно что! Только уж очень его увлекло, со стороны поглядишь — вроде как не в себе.

— Так ведь говорят — в театр ходят тронутые, на сцене играют психи, а у тех, кто пьесы эти сочиняет, вообще мозги набекрень. Вот и мой старик тоже — вскочит вдруг среди ночи и что-то бормочет себе под нос! Только за весь век ничего себе не набормотал — ютимся до сих пор в тесноте.

— Вы уж будьте покойны! По радио теперь только и слышно, что интеллигенция да интеллигенция — рано или поздно и о вас вспомнят.

Яо Дахуан трудился изо всех своих старческих сил, а Фань Бичжэнь взяла на себя заботу о нем. Она просила мать покупать каждый день что-нибудь вкусненькое и угощала Яо — тому не много надо было. Если же ей дарили хорошее вино или сигареты, она не отказывалась, как раньше, отдавала все старику.

Она следила, чтобы в доме громко не разговаривали и не топали по лестнице. Телевизор внезапно сломался, и после ужина все сразу ложились спать.

Двенадцать окошек затихли, затаились. Казалось, что в доме никого нет, и только вечером и глубоко за полночь сиротливо горела в окне одинокая лампа да в тишине слышно было, как тихонько кашляет старик Яо.

Начальник Ван пристально смотрит на календарь: скоро фестиваль, а о подготовке ни слуху ни духу.

— Как продвигаются наши дела? — поднимает он глаза на Фань Бичжэнь. — Времени мало.

— Все в порядке. Яо Дахуан работает день и ночь.

— Это хорошо. — Начальник снова заглядывает в календарь. — На среду на вторую половину для назначим собрание — пусть Яо отчитается о своей работе. Пригласим специалистов — послушаем, выскажутся.

— Да ну, зачем отвлекать человека? — попробовала отмахнуться Фань Бичжэнь. — Он же еще не закончил! Вот как отпечатают текст, тогда и соберемся.

— Послушай, Бичжэнь, — со вздохом сказал начальник. — Как на сцене играть, ты, конечно же, знаешь лучше меня… Я не сомневаюсь, что Яо Дахуан пьесу напишет — для него это сущий пустяк. Дело в том, что он забывает о политике, сочиняет вслепую, не зная обстановки. Чтобы все не испортить, надо его работу держать под контролем, и поверь, я это знаю по опыту.

У Фань Бичжэнь опыта никакого не было. Вроде бы верно говорит начальник Ван — кажется, она и сама такое слышала, только не помнит от кого, что чем тщательнее работаешь над произведением, тем искуснее оно получается.

Опять Яо Дахуана будут «прорабатывать»? Он только успел закончить первое действие и был им очень доволен, как вдруг приходит приглашение, а в нем напечатано: «В среду в два часа дня просим прибыть на обсуждение доклада Яо Дахуана о ходе работы по подготовке к театральному фестивалю». Яо весь задрожал, прочитав, с листком в руках пошел к Фань Бичжэнь.

— Это что? Что такое?

Фань Бичжэнь увидела, что лицо у старика налилось кровью, и поспешила его успокоить:

— Не волнуйся, ничего серьезного. Я говорила, не надо отвлекать тебя от работы. Просто начальник Ван хочет знать, как идут дела.

— А кто проводит собрание?

— Не сказали.

— Кто еще там будет?

— Не знаю. Ван через секретарей рассылал приглашения.

У Яо ноги подкосились.

— Вот беда! Опять все по-старому! Бичжэнь, ты же за это отвечаешь — не соглашайся на такое собрание. Они задушат мою пьесу еще в колыбели!

У Фань Бичжэнь тоже было на душе неспокойно, но ведь надо приободрить учителя.

— Не переживай. Я думаю, если ты расскажешь поярче, покрасочнее, все поймут, что пьеса хорошая.

Яо замотал головой.

— Не судьба, видно. Вытащат мою Си Ши на суд толпы и бросят на плаху, чует мое сердце! Одна надежда на тебя, — что ты их руку удержишь.

Наступила среда. В назначенный срок пришел Яо Дахуан на обсуждение, поглядел на собравшихся — и сердце похолодело.

Кроме начальника Вана и Фань Бичжэнь, было еще несколько человек — все старые знакомые, во время «культурной революции» не раз «прорабатывали» Яо.

Настроение у старика сразу упало. Стал говорить кое-как, сбиваясь на каждом слове. Перед актерами он никогда не робел, мог бойко прочитать пьесу, говорил спокойно, а перед начальством словно немел. Да и обстановка не та, чтобы петь и пританцовывать — на собрании можно лишь вкратце рассказать основную сюжетную линию. Про то, какая Си Ши красавица, как горячо любила юношу из своей деревни, как увидел ее Фань Ли и насильно увез, грозясь за неповиновение отрубить голову тому юноше. Чтобы спасти жизнь любимого, Си Ши, забыв стыд, отдала себя на поругание. А потом, не стерпев унижений, пришла на берег реки и бросилась в волны… Вот такая история.

Яо Дахуан за десять минут пересказал всю пьесу, а когда поднял глаза, то по выражению лиц понял, что рассчитывать на сочувствие не приходится. Во всяком случае, ничего нового и прекрасного они в пьесе не увидели.

Вспомнив совет Фань Бичжэнь, он пытался изобразить все ярко и красочно, но ведь его пьеса построена на танцах и стихах. Здесь важна и красота движений, и изящество стихотворной строки. А он, к сожалению, не великий Мэй Ланьфан[33], ему под силу лишь в доступной форме объяснить, что пьеса хорошая, что в ней трагедия прекрасного, что она призвана вызвать возмущение против всего отвратительного и пробудить стремление к прекрасному, но по форме она новаторская…

Но и пояснения не помогли делу, напротив, вложили плетку в руки критиков.

— Новаторская по форме? Гм, гм… Форма определяется содержанием, формализмом увлекаться нельзя. Что же касается содержания, то тема Си Ши устарела. Стоит ли на нее тратить силы?

Яо Дахуан попробовал доказать свою правоту:

— Нет старых и новых тем, важна сама идея осмыслить ту или иную тему по-новому.

— Я согласен с тем, что говорит Яо, — перебил его один критик. — Идея должна быть новой. Идея перед нами действительно новая, но содержание ее — пассивность. Автор находится под чьим-то нездоровым влиянием. Ведь Си Ши в первую очередь патриотка, а наш дорогой Яо на первое место ставит любовь. Это снижает образ Си Ши. Красной нитью через весь сюжет проходит одна идея — «разрушение прекрасного». Все это может породить у зрителей пессимизм, пассивность, упаднические настроения, что не соответствует духу времени и коренным образом расходится с политическими установками в отношении прекрасного. Все прекрасное разрушено, куда уж дальше!

Яо Дахуану стало не по себе. Он хоть и разбирался немного в теории, но нельзя же знать все! Да и что можно противопоставить таким кулачным методам? Ничего другого ему не оставалось, как обернуться к Фань Бичжэнь в безмолвной надежде, что она поможет, поддержит, спасет.

Фань Бичжэнь попыталась отвести занесенный кулак.

— Товарищи! Все замечания учитель Яо учтет, но не надо мешать ему продолжать работу над пьесой, тогда мы посмотрим — добьется он успеха или потерпит поражение.

Фань Бичжэнь говорила уверенно и серьезно, однако для многих она все еще оставалась актрисой — голос приятный, можно послушать, но принимать во внимание не стоит. Никто ей не возразил, но никто и не поддержал. Все смотрели на начальника Вана, ждали, что скажет он.

Начальник Ван будто не слышал сказанного Фань Бичжэнь.

— Ну ладно, — подал наконец свой голос. — У меня есть несколько незрелых мыслей…

Яо Дахуан привычно вытащил записную книжку, зная по опыту, что такие «незрелые» приговоры обжалованию не подлежат.

— В любом деле надо учитывать ситуацию в целом, видеть стратегическую линию. — Начальник Ван скользнул взглядом по Фань Бичжэнь, поскольку фраза предназначалась ей. — Я вот как понимаю. Все готовятся к фестивалю, и поскольку это фестиваль разных течений традиционного театра, то и приготовят к нему все лучшее, все традиционное, пошлют лучших актеров. Нам их не обогнать, скорее наоборот. Значит, нужна другая, современная пьеса. И пусть она будет не бог весть какая и актеры не самые лучшие — все окупится новизной тематики. Присуждая призы, непременно посмотрят: современная тема или несовременная. Конечно, надо постараться, чтобы и пьеса была получше, и актеры на высоте, — это принесет свои плоды.

Опытности в таких делах начальнику Вану не занимать, да и приз на фестивале получить просто необходимо, а остальное — второстепенно, не стоит того, чтоб нервы тратить.

Все дружно согласились с начальником Ваном, и без лишних слов участь Си Ши была решена.

Начальник Ван заметил, что у Яо Дахуана лицо посерело, и вежливо спросил:

— А вы как считаете, Яо?

Яо Дахуан прибег к испытанному приему пассивной защиты:

— Начальник очень правильно сказал, но я не думал о такой пьесе и не смогу ее написать!

— Это ничего. Мы здесь и собрались для того, чтобы вам помочь. — Начальник Ван обвел всех внимательным взглядом. — Ну-ка, давайте, пошевелите мозгами! А то критиковать все мастера, предложили бы лучше что-нибудь дельное.

Стали предлагать дельное. Сочинять пьесу — не научные проблемы решать, тут каждый, кто хоть немного разбирается в театре, может подать какую-нибудь идею.

Можно, к примеру, описать рост благосостояния современной деревни — как крестьяне богатеют, покупают телевизоры.

Или же как девушка бросается в реку, а смелый юноша, героический атлет, ее спасает. Или, например, про свадьбу инвалида — и трогательно, и благородно.

Предлагали и тут же сами отвергали: нет, не годится. Столько было похожих сюжетов на телевидении, все это не ново…

Мало-помалу все притихли. Легко сказать, найти что-то новое, самобытное! У писателя на это подчас целая жизнь уходит.

И вдруг — нашли! Пьеса о крупных экономических преступниках!

Сам начальник Ван поддержал идею:

— Верно, на эту тему еще никто не писал, это будет шаг вперед в современной драматургии.

— Про крупных экономических преступников писать можно — здесь есть сюжет, — согласились специалисты.

Яо Дахуан видел, что Си Ши не спасешь, решил спасти хоть себя и, выхватив ручку, стал записывать предложения, которые спешил внести каждый. Опять, как в прежние времена, вершилось коллективное творчество — Яо Дахуану оставалось только записывать.

Надо сказать, придумывать пьесу — занятие не из легких. Сначала надо найти хороший сюжет, а затем втиснуть в него все необходимые детали. Только где его возьмешь, этот сюжет? Бывало, вдесятером ломали голову. И день ломали, и два, а иногда и неделю! Впрочем, сегодня удача сама идет в руки — Си Ши хоть и не выдержала испытания, но ее сюжетную линию вполне можно использовать. Надо лишь перенестись из древности в современность.

Итак, год 1982-й. Быстро растет уровень благосостояния деревни, в которой живет девушка по имени Ши Си. Красоты она неописуемой, но заражена буржуазной идеологией. В нее влюбляется юноша из этой же деревни, хочет жениться. Влюбленные мечтают о том, как заживут вместе, построят дом, купят цветной телевизор… Но Ши Си колеблется — ее манит сказочный и прекрасный Гонконг, где с неба сыплются цветы, а из земли брызжет вино. Она мечтает жить на вилле, разъезжать на машине, пить кофе, танцевать. Тут и появляется чуждый элемент — один из тех самых крупных экономических преступников по имени Фэнь Ли. Он бесстыдно врет девушке, что дядюшка в Гонконге оставил ему наследство, за которым надо срочно ехать. Так заморочил красавице голову, что та, поддавшись соблазну, уехала с ним в большой город, где и погрязла в пучине порока. Коварный Фэнь Ли решил использовать ее красоту для совращения ответственных работников, чтобы потом с их помощью совершать крупные экономические преступления. Но органы шли по следу, и вот Фэнь Ли изобличен, а Ши Си возвращается в деревню и, не стерпев позора, бросается в бурный поток.

Но это еще не конец, потому что влюбленный в Ши Си юноша, который как раз шел по берегу, храбро кидается в волны и спасает девушку. Спасенная Ши Си горько плачет, раскаиваясь в своих прегрешениях, юноша прощает ее, и они женятся…

Слово за слово, общими усилиями слепили пьеску. Кстати, коллективно написанное произведение лучше продукта индивидуального творчества. Хотя бы потому, что оно многогранно. В нем мощь и широта идеи, красота образов.

Заблудшая спасена, удар по крупным экономическим преступникам нанесен, благосостояние деревни растет, моральное разложение обличено и подвергнуто критике. Но что самое главное — счастливый конец. Оптимизм. Надо полагать, Яо Дахуан не станет возражать против этого, тем более что сам некоторым образом причастен к созданию произведения.

Глаза у Яо округлялись по мере того, как он слушал. Он менее всего ожидал, что задушенная в колыбели Си Ши вдруг оживет и, перевоплотившись, снова будет чаровать своей красотой. Правда, Фань Ли уже был не Фань Ли, а крупный экономический преступник, хотя и такую возможность отбрасывать не следует: ведь известно из исторических записей, что он позже занялся торговлей и, кто знает, может, даже и спекуляцией.

Фань Бичжэнь, похоже, собиралась еще выступать, но Яо Дахуан дал понять, что не хочет спасать Си Ши. Творческий порыв пропал, и он вдруг обнаружил, что прежний его замысел не так уж грандиозен и что не ему, старому Яо, творить великое искусство.

Фань Бичжэнь между тем все еще не сдавалась. Когда стали расходиться, она подошла к начальнику.

— Я считаю, первоначальный замысел учителя Яо хороший. К тому же отвечает особенностям нашей местной театральной школы. Почему бы не дать человеку попробовать?

— Вот что, милая Фань, — неторопливо начал Ван. — Я давно хотел тебе кое-что сказать, да все не решался. А теперь вижу — не говорить нельзя, иначе ошибки неизбежны.

Фань Бичжэнь недоумевала — еще ничего не сделано, откуда же взяться ошибкам?

— Ты, наверное, считаешь, что культурная работа — это веселье. — Голос начальника Вана набирал силу. — Разные там песни-пляски, спектакли-концерты? Нет! Это борьба двух линий в области идеологии, и вопрос стоит — «кто кого». Вспомни борьбу с контрреволюцией, с правыми уклонистами, вспомни «великую культурную революцию» — все начиналось с культуры! Современная обстановка напряжена до предела, какие же могут быть сейчас Си Ши? Как можно говорить о «разрушении прекрасного»? Ведь так мы и самих себя разрушим! Запомни, спектакль — не дом. Дом плохо построишь — никто слова не скажет, а спектакль плохой — всем до этого дело. Вот о чем ты, должно быть, не подумала.

У Фань Бичжэнь даже мурашки по телу побежали.

— Нет, не подумала… я… мне казалось, пьеса хорошая.

— Пришло время менять старые привычки, Бичжэнь. Каждый поступок, каждый шаг надо оценивать с политической точки зрения…

Начальник Ван подумал, что может совсем запугать девочку, и поспешил потрепать ее по плечу, снизив пафос:

— Да ты не бойся. Работай смело, а что неясно — спрашивай у меня.

Фань Бичжэнь вся как-то сникла, словно под тяжестью исторической ответственности, возложенной на ее плечи.

А вот Яо Дахуан расслабился — какой с него спрос? И жители улицы Трех гор не видели больше ночью одинокой лампы, а днем часто встречали Яо на улице и даже видели, как он подолгу стоит около стариков, наблюдая за игрой в шашки. В общем, все как обычно, и рассеян он не больше, чем всегда.

А когда соседи спрашивали у его старухи:

— Ну, что он, творит? — та пожимала плечами:

— Да кто же его знает, пишет себе да пишет.

Но это была не вся правда. На таких пьесах Яо Дахуан давно набил себе руку и писал играючи, успевая еще одним глазом смотреть телевизор. Кисть так и порхала по бумаге.

Пьесу он закончил вовремя, обсуждение прошло гладко. Отправили ее на фестиваль. Были, конечно, волнения, но ни сон, ни аппетит не пропадали, даже животик у Яо округлился.

Стратегия начальника Вана сработала. Кроме того, у него ведь знакомые всюду — провели соответствующую работу.

После просмотра спектакля специалисты ничего плохого не сказали. Как, впрочем, и хорошего. Сказали только, что на фестиваль разных направлений она не годится — такая уж у нее своеобразная направленность. Однако, когда дошло до присуждения премий, пришлось признать, что это единственная современная пьеса, так как ни одно традиционное направление до нынешней тематики пока не добралось. Дали приз — шелковое знамя, денег три тысячи юаней.

Начальник Ван был очень доволен.

— Ну вот, — сказал он Фань Бичжэнь, — старики-то, оказывается, еще кое-что соображают! А теперь следующий шаг — широко объявить о нашем успехе, организовать статью в газете, торжественное собрание.

На собрании каждый получил свою честно заработанную долю. Уравниловкой не пахло: Яо Дахуану дали двойную премию — восемьдесят один юань. Здесь же в присутствии всех было объявлено, что квартиру Яо решено расширить вдвое, за счет соседней, освобождающейся.

Знакомые поздравляли старого Яо:

— Говорили же вам — нынче интеллигенции почет и уважение, обязательно и вам должно было кое-что перепасть от этой политики. Так и вышло! Смотрите — теперь у вас целых двенадцать окон!