Современная новелла Китая

ЛЮ СИНЬУ АВТОБУСНЫЕ МОТИВЫ © Перевод В. Сорокин

ТРАНСПОРТ — КРОВЬ БОЛЬШОГО ГОРОДА…

Раздражение. Его испытывает каждый, кому приходится ездить автобусом.

Томительное ожидание. Автобуса нет и нет. Наконец он появляется — и с грохотом проносится мимо. На нем надпись: «Экспресс» или «Дальнего следования». И на следующих то же. Дождался, пробился к двери, а она захлопывается перед твоим носом. Все-таки протиснулся — с помощью кондуктора, который обращается с тобой как с мешком картошки. Когда у него боевое настроение, он придирается к каждому пассажиру, требует проездные документы, нет настроения — он даже ленится продавать билеты.

На конечной остановке скопилось немало машин, но почему-то ни одна не трогается с места. В сердцах ожидающих занимается пламя гнева. Кто-то из очереди врывается в крохотную комнатушку, диспетчерскую:

— Почему не отправляетесь?

Ноль внимания.

Женщина-диспетчер с унылой физиономией заполняет какую-то ведомость. Несколько девушек и парней — не то водителей, не то кондукторов — сидят на скамейке и обсуждают свои проблемы.

Пассажир, повысив тон, повторяет вопрос. Сразу несколько голосов отвечают:

— Ждите! Пока машин нет!

В конце концов одна из машин подруливает к остановке, люди бросаются к ней, у входа давка. Тут раздается голос кондукторши:

— У Сиданя не останавливаемся! Кому в Сидань, не садитесь!

Как так? Ведь Сидань — одна из главных остановок!

Общее замешательство. Некоторые решают выйти и ждать следующей машины, но автобус уже тронулся. Поднимается шум:

— Почему не останавливаетесь? Мало ли, что экспресс, нам всем нужно в Сидань!

Кондукторша с завитыми волосами и подведенными бровями презрительно морщится:

— Говорите с водителем, я тут ни при чем.

Пассажиры начинают уговаривать водителя; у одних в голосе мольба, у других возмущение. Тут выясняется, что расписание экспресса допускает изменения, диспетчерские наметки не столь уж обязательны. Раздается голос водителя:

— Следующая остановка Сидань!

— Сидань! — повторяет кондукторша. Но автобус сочлененный, общей длиной в семнадцать метров, кто-то не расслышал, кто-то пропустил мимо ушей.

Диспетчер давно привыкла к тому, что пассажиры врываются к ней и учиняют допрос. Ей лень отвечать, лень даже поднять голову, когда спрашивают.

Диспетчерская — это особый крошечный мир, недоступный пониманию пассажиров.

На стене — большая доска учета сотрудников. На нее по выходе на работу вешают именной деревянный жетон. Особое место отведено для больных и прогульщиков.

В глазах пассажиров недобрые огоньки: столько машин, а приходится ждать.

По графику не в часы пик курсирует лишь половина машин. Водители расходятся по домам. Но и в час пик отдельные машины стоят из-за неявки шоферов.

Выход на работу диспетчер контролировать не может.

Зевая, она продолжает заполнять ведомость. Особенно трудно с графой «коэффициент соблюдения графика».

Точно соблюдать график невозможно. Из-за узких улиц — некоторые не расширялись с императорских времен, когда средством передвижения был паланкин. Из-за перегруженности артерий — сейчас в Пекине насчитывается триста тысяч автомобилей и пять миллионов велосипедов. Из-за светофоров. Из-за аварий. Из-за множества непредсказуемых факторов.

Что мы знаем о работе диспетчеров? Они трудятся по двадцать четыре часа, потом по двадцать четыре часа отдыхают. Это называется «работа через день». В автоколонне помимо стационарных есть несколько передвижных диспетчерских — в них спят после возвращения из последних рейсов. В обиходе их именуют «жилыми станциями».

Из-за дорожного происшествия на одном конце маршрута задержалось несколько машин. Потом они все скопом прибывают на другой конец. Диспетчер не может их все сразу отправить обратно, поэтому ей приходится переводить часть машин в «экспрессы», которые не останавливаются в Сидани, а потом посылать специальную машину в Сидань, чтобы разгрузить забитую народом остановку.

И так каждый день. Пассажиры никак не могут этого понять и возмущаются: «Чем только занимаются эти диспетчеры!»

Обида несправедлива — по крайней мере в данном случае. Диспетчерша вовсе не хотела доставить пассажирам лишние неудобства. Она замужем, у нее нелады со свекровью. Ее сын горбат. У мужа неприятности с цеховым начальством. Она никак не купит стиральную машину. Она вымазала свое клетчатое пальто мазутом. Говорят, есть хороший пятновыводитель «Сиюцзин», но его не достанешь. Еще ей очень хочется белые туфли на модном скошенном каблуке. Голова гудит — пора мыть, но для этого надо купить новый косметический набор. Только кому до всего этого дело?

— Что вы тут делаете? Почему не отправляете машины?

Она не поднимает глаз. Она заполняет ведомость.

Автобус стоит у Сиданя. Одни пассажиры со вздохом облегчения покинули машину, другие с торжественным видом втиснулись внутрь.

Но автобус стоит.

Два парня, только что покинувшие его, в сильном возбуждении бросаются к кабине водителя. Один раскрывает дверцу, орет:

— Ты, сукин сын, почему не остановил у Дома профсоюзов?

Другой дергает водителя за рукав:

— А ну, вылезай, я тебя научу водить машину!

Дом профсоюзов — это предыдущая остановка. Перед отправлением объявляли, что автобус пропустит только Сидань. Водитель Хань Дуншэн думал, что, уступив требованиям пассажиров, заслужил их благодарность, а вот поди ж ты…

Хань Дуншэн невысок ростом, но крепко сколочен. У него густые брови и волосатые руки. Сразу видно, что с ним лучше не связываться.

Он заводится с полуоборота. Все требовали остановиться у Сиданя, потому он решил пропустить Дом профсоюзов. А где были эти парни, почему молчали? Вот всегда так, сделаешь доброе дело и неприятностей не оберешься. Недавно в Дабэйяо чинили мостовую, машин скопилось — минимум на полчаса. Самые нетерпеливые стали просить: «Хозяин, открой дверь, позарез нужно выйти!» По правилам двери открываются только на остановках. Он мог бы не обращать внимания на просьбы, но сердце у него мягкое. Сколько раз он нарушал правила и выпускал пассажиров! Сейчас он пожалел едущих до Сиданя — и нате пожалуйста. Чего хотят эти двое — ищут повод для драки? Весь красный, он закричал:

— Эй, вы! Хотите вытащить из кабины — тащите, я все равно дальше не поеду. Пусть машина торчит здесь, отвечать будете вы.

Парни всерьез не тащили, топали ногами и ругались. Дрожа от возмущения, Хань Дуншэн повернулся к пассажирам:

— Послушайте, ведь правда все требовали остановить у Сиданя? Вы можете подтвердить?

Подтвердила только кондукторша Ся Сяоли:

— Ну да, все хотели сойти у Сиданя, а теперь капризничают…

Из пассажиров никто не проронил ни слова.

Обиженный Хань Дуншэн возобновил перепалку с парнями. Он уже готов был с ними схватиться.

Возле остановки образовалась пробка. Автобусы все прибывали и быстро образовали длинную очередь.

Регулировщик на перекрестке кипятился, но сделать ничего не мог. А тут еще скапливались зеваки — пешие и на велосипедах.

Все это происходило на пересечении улицы Сидань с главной магистралью, улицей Вечного Спокойствия, расцвеченной флагами, по которой непрерывным потоком шел транспорт.

Дело принимало неприятный оборот.

Неудивительно, что пассажиры не поддержали водителя.

Те, кто требовал остановиться в Сидане, уже сошли. Те же, кого Сидань не интересовал, не прислушивались к спору. К тому же люди обычно руководствуются правилом: меньше скажешь — меньше пожалеешь.

Сейчас большинство в автобусе составляли те, кто вошел в Сидани. Они чувствовали себя неуютно, но толком не знали, в чем дело, и потому лишь хмурились и молчали.

Подошел регулировщик, с ним члены бригады охраны порядка. Парни, затеявшие перепалку, почли за благо скрыться.

Но Хань Дуншэн не взял в руки баранку, он покинул кабину, вошел в салон и крикнул:

— Машина дальше не пойдет. Прошу всех выйти!

Регулировщик спросил, в чем дело.

Обиженно поглядывая на место, где только что стояли парни, Хань Дуншэн ударился в амбицию:

— Ага, хулиганов отпустили, а меня хотите наказать! Пожалуйста, я все равно больше не работаю.

С этими словами он передал регулировщику пачку красных, желтых, синих и зеленых «Талонов регистрации нарушений правил водителями г. Пекина».

Эти талоны водители обычно берегут от инспекторов как зеницу ока.

Регулировщик с ледяным спокойствием вернул талоны.

— Сначала отгоните машину в сторону.

Хань Дуншэн скрестил руки на груди и, не отрывая глаз от часов на здании Центрального телеграфа, заявил:

— Машина сломана, дальше ехать нельзя.

Видя, что конфликт затягивается, регулировщик стал расчищать путь для стоявших вереницей машин. Тем временем члены бригады охраны порядка уговаривали разойтись любопытных.

Хань Дуншэн вновь объявил пассажирам:

— Поломка машины, дальше не поедем, прошу всех выйти.

Человек десять сходят, остальные даже не собираются. Особенно те, кому посчастливилось захватить сидячие места. Как расстанешься с такой нежданной добычей! Тем более что жизнь учит терпению — оно помогает достичь недостижимого. Через раскрытые двери входят новые пассажиры, не обращая внимания на пронзительный голос кондукторши. Как бы то ни было, лучше находиться в машине — ведь следующая придет неизвестно когда. Любая, даже малая реальность надежнее самой блестящей перспективы.

Один из пассажиров протягивает Ся Сяоли деньги. Та сердится:

— Какой билет, видите, машина стоит!

— А я еду с начальной станции.

Кондукторша сдается:

— Ничего, обойдетесь.

Рядом с автобусом промчалось несколько такси. На душе у Хань Дуншэна стало еще муторнее.

Светящиеся опознавательные знаки на крышах такси он пренебрежительно называл «могилками», а самих таксистов «могильщиками». Но он очень им завидовал.

Хань Дуншэну шел тридцать первый год. Отец его служил поваром второй руки в захудалом ресторанчике, помещавшемся в переулке, мать не работала, вела хозяйство. Сестры тоже работали в ресторане: одна резала овощи и готовила подливы, другая разносила блюда. Гордостью семьи был младший брат. Он устроился в крупный институт в западной части Пекина, правда, всего лишь каменщиком ремонтно-строительного отдела. Однажды всем преподавателям выдали по экземпляру энциклопедического словаря «Море слов». Административному и техническому персоналу словарь как будто не очень нужен, но в соответствии с традицией уравнительного распределения благ брат тоже получил экземпляр. И тут же перепродал его за сорок юаней. Время от времени подобные случаи повторялись, и Хань Дуншэн почувствовал себя обделенным: от автопарка он только и получал что пару перчаток в год.

Хань Дуншэна еще застала кампания по отправке городской молодежи в деревню и горные районы. Он попал в последнюю партию — позже выпускникам средних школ уже не нужно было проходить через это испытание. Работая в поле, обливаясь потом, он мечтал стать промышленным рабочим. Такой случай представился: небольшое угледобывающее предприятие в Фаншане объявило набор. После этого он узнал, что шахтерам приходится еще тяжелее, нежели крестьянам. Тогда он стал мечтать о возвращении в город. И тут ему, можно сказать, здорово повезло: «названый брат» его отца служил бригадиром в автобусном управлении и помог Хань Дуншэню перевестись в автоколонну. Перед увольнением с шахты ему предложили подписаться под заявлением о том, что он добровольно переходит из рабочих четвертого разряда во второй. Он поставил свою подпись без колебаний. В автоколонне ему пришлось начинать все сначала. Два года он был кондуктором и лишь потом сдал на водительские права. И все это время он был в общем доволен судьбой. Только год назад у него стало сосать под ложечкой.

Причина — быстрое распространение такси.

Совсем недавно в Пекине было немногим более тысячи таксомоторов и ремесло таксиста отнюдь не считалось прибыльным. Теперь же в городе свыше десяти тысяч машин, и повсюду слышны рассказы о том, как их обладатели гребут деньги лопатой. Во всем автобусно-троллейбусном управлении насчитывается десять тысяч водителей — меньше, чем таксистов.

И рост продолжается. В самой крупной таксомоторной компании «Метрополис» число машин уже превысило три тысячи. Следом идет Городская таксомоторная компания — тысяча восемьсот машин. А затем еще более сотни названий — всякие там «Дальний полет», «Комфорт», «Дружба», даже «Шангри-Ла». Чего только не придумают.

После Освобождения велорикши с почтением и завистью взирали на водителей автобусов, а теперь те с высоты своих кабин смотрят на таксистов и испытывают к ним острую, как зубная боль, зависть. Хань Дуншэн еще не так страдает, как другие.

Каждое утро он встает до рассвета. Живет он в глубине старинного переулка, в традиционном пекинском дворике, в комнате чуть больше десятиметровой, очень скромно обставленной. На сооруженном им самим шкафчике стоит будильник, купленный еще к свадьбе. Он уже два года молчит, но Хань не несет его в ремонт, он и без будильника просыпается ровно в половине четвертого.

Спит он вместе с женой и ребенком на деревянной двухспальной кровати, теперь уже не модной. Ребенку пошел пятый год, но в детский сад его не водят. Дело в том, что Хань с женой мусульмане, а в мусульманский детский сад попасть трудно. Это усложняет жизнь. Они с женой молоды, как говорится, в самом соку. Но ребенок уже большой, как при нем заниматься любовью? То забормочет во сне, то скрипнет зубами — всякая охота пропадет, сам себя не уважаешь. Но это бы еще ладно — у соседей не лучше. Труднее всего мириться с тем, что одним выпало на долю крутить баранку автобуса, тогда как другие водят такси.

С этой мыслью он встает, совершает утренний туалет, через полчаса выходит из своего переулка и на ночном кольцевом автобусе едет к главному входу в парк Цзиншань. К тому времени там собираются заступающие на смену водители и кондукторы, и дежурные машины развозят их в разные концы города. Зрелище поистине впечатляющее, жаль, что девяносто девять процентов пекинцев его не видят.

По дороге на работу Хань с водителями чаще всего судачит о том, кому и каким образом удалось перевестись в таксомоторный парк. Подобные разговоры жгут его душу как раскаленный уголь. Он считает несправедливым, что в таксисты, как правило, переводят детей или просто родственников автобусного начальства. Он так крепко запомнил имена и родственные связи новоиспеченных таксистов, что может их перечислить, если его разбудят среди ночи.

Вот и парк. Пора готовиться к смене. Настроение отвратительное. Ему представляются современные модели такси, все более красивые и комфортабельные. С кондиционерами — зимой не холодно, летом не жарко. С магнитофонами — можешь слушать модные мелодии из кинофильмов. На заднем стекле игрушечная собачка, покачивающая головой, на переднем — гроздь винограда из пластика или мешочек с ароматическим веществом. Чтобы в машине хорошо пахло. Не хочется везти пассажира — не вези. Часть выручки, правда, полагается сдавать в сертификатах, но кое-что и себе остается. Закончил смену — можешь подъехать на машине прямо к дому. Да и полезные знакомства нетрудно завести. Словом, и удобно, и выгодно.

Зимой, когда в радиатор приходится заливать кипяток и легко обжечь руки, особенно приятно вызывать в памяти заманчивые картины из жизни таксистов. За смену, пока ведешь автобус, чего только не передумаешь, но труднее всего отделаться от одной мысли: «Почему же мне заказан путь в таксисты?»

Зарплата у водителей автобуса низкая. В среднем всего полсотни юаней. Тем, кто водит сочлененные машины, добавляют по шесть мао в день. Считая надбавки за пробег, за экономию горючего и премиальные, можно выжать в месяц до ста двадцати юаней — при условии, что не было вынужденных прогулов и аварий.

Отопление и еда для семьи Ханя сейчас не проблема, впрочем, как и для остальных жителей Пекина. Вопрос в том, что люди хотят жить зажиточнее и комфортабельнее.

Раньше пекинцы спрашивали при встрече: «Вы поели?» Питание было проблемой первостепенной важности.

А сейчас спрашивают: «Вы уже приобрели цветной телевизор?»

О черном-белом вообще не спрашивают.

Затем следуют вопросы: «Какой размер экрана? Какой марки?»

Назовете «Пион», «Куэньлунь», «Золотая звезда» или «Павлин», вас спросят, покачав головой: «А почему не японский?» Ответите: «Фукуниси», поинтересуются: «Прямо из Японии? Обтекаемый? Тогда еще ничего». Восхищение вызывают лишь «Тосиба», «Сони» или «Шарп». «Вот здорово! Как вам удалось?»

Такова типичная психология пекинского обывателя в наши дни.

Не отстает и семья Хань Дуншэна. Но есть у нее и свои проблемы.

Отец Цинь Шухой, жены Ханя, человек еще не очень старый, но еще десять лет назад его частично парализовало. Цинь Шухой рассказала об этом будущему мужу, еще когда он за ней ухаживал.

Мало того, что тесть почти не может передвигаться, он еще и не без странностей. Сейчас он живет в соседней с Ханем комнатушке. Рядом с его кроватью стоит большой сундук, настолько древний, что с него сошел лак. Говорят, он из камфарного дерева, но Хань никогда не чувствовал запаха камфары. Тесть никому не разрешает трогать сундук, даже внучонку Цзинцзину, — стоит тому лишь протянуть руку, как дед останавливает его движением губ.

Старожилы двора рассказывают о старике немало любопытного. Это сейчас он, бывший рабочий седьмого разряда, пенсионер, превратившийся в развалину. А лет тридцать тому назад был мужчина хоть куда и завзятый театрал. Арии из спектакля «Башня с белыми вратами» исполнял не хуже, чем сам Е Шэнлань. У него в жизни был период взлета, были свои тайны. Можно восстановить его послужной список, но никому уже не удастся узнать, о чем он думал на разных этапах своей жизни. Теперь все прекрасное и таинственное, что было на его веку, хранится в сундуке из камфарного дерева: афиши и программы пекинских театров тридцатых и сороковых годов, театральные газеты того периода, а также немало фотографий, и его собственных, и чужих. Утверждают, что среди них есть фото с автографами таких знаменитостей, как Мэй Ланьфан, Сяо Цуйхуа, Сюнь Хойшэн, Янь Хочжу — как в театральном облачении, так и в обычном платье. Во времена «культрева», когда шла борьба со старой культурой, он был рядовым рабочим, и хунвэйбины не интересовались его имуществом. В наши дни содержимое его сундука представляет немалую историческую ценность. Узнай о нем сотрудники Института китайского традиционного театра, они возрадовались бы и постарались принять соответствующие меры. Но разговоры о сундуке не выходили за пределы переулка. Слушая их, Хань Дуншэн лишь посмеивается. А он-то думал, что в сундуке спрятаны золотые слитки или на худой конец серебряные украшения. И вдруг такое разочарование!

Хань Дуншэн не понимает пекинской музыкальной драмы, так же как и других видов театрального искусства. Не любил он и книги, в его доме не найдешь никаких печатных изданий. Он что-то слышал о Мэй Ланьфане, но ему куда ближе эстрадные звезды Ямагути и Чжан Линь.

Он ничего не имеет против семьи жены. Зная, что мать рано умерла, а отец тяжело болен, он все же женился на Цинь Шухой. Мусульманину в Пекине нелегко найти себе пару, так что особенно разборчивым быть не приходится. Более или менее подходит — и слава богу.

Семья жены жила немного просторнее, чем его собственная, поэтому он поселился у нее. Ладят они, можно сказать, неплохо.

После рождения сына Цинь Шухой не вернулась на работу (в мастерскую, изготовлявшую шерстяные рубашки) и, как принято говорить, «кормилась за счет соцстраха». Пособие мизерное — всего тридцать юаней с небольшим. Но что делать? Отдать мальчика в детский сад нет возможности, да еще отец больной на руках. Раньше он хоть мог кое-как сварить себе лапшу, а сейчас пиалу не удержит. И под себя ходит. Не настираешься на малого да на старого. Она подумывала о найме няньки, но, подсчитав все как следует, решила, что выгоднее кормиться за счет «соцстраха», быть у самой себя нянькой, и пришла в хорошее настроение.

Как-то раз Хань Дуншэн, проезжая мимо Храма солнца, вдруг затормозил, выскочил из кабины, схватил за рукав какого-то велосипедиста и устроил ему разнос. Парень нарушил правила движения. Но не это явилось причиной. Просто ему надо было выместить на ком-нибудь свою досаду, накопившуюся за вчерашний день. Накануне жена с малышом пошли покупать овощи. И в это самое время с тестем случился грех. Поднялась вонь, Ханю пришлось наводить чистоту. Свое дело он сделал, на душе стало тоскливо. Что за жизнь — на работе обслуживай пассажиров, а дома ухаживай за больным. Цветного телевизора и то нет. И за что ему так не везет!

Иногда у него возникала мысль: «Ну, когда же он…» Но усилием воли Хань тотчас ее прогонял.

Бывало, что тестю становилось лучше и он начинал говорить, хотя и невнятно, как будто рот полоскал. В таких случаях он подзывал зятя и просил купить ему пару пачек сигарет.

Хань молча брал из дрожащей руки тестя один юань и уходил. У старика была неплохая пенсия, но он отдавал на расходы только пятнадцать юаней, на питание, остальное держал у себя. Иногда раскошеливался, если в доме кончались сигареты или чай. Любил покурить и побаловаться чайком. Когда позволяло здоровье и было настроение, он выползал на улицу и приносил Цзинцзину гостинец. Таковы были экономические отношения в этой семье.

Хань Дуншэн купил пачку «Зимородка» за 4 мао 4 фэня и пачку «Алых цветов сливы» по 4 мао 7 фэней (тесть признавал только эти марки). Оставшиеся девять монеток он вложил в дрожащие старческие руки вместе с сигаретами.

Глядя на лицо тестя, по которому то и дело пробегали судороги, он пожалел старика. Кто знает, не случится ли и с ним такое…

Стремление постичь чужую душу — одно из ценнейших человеческих свойств.

Но душа скрыта за телесной оболочкой и разглядеть, что в ней творится, нелегко.

Главное — чтобы было желание понять других. Но трудно добиться, чтобы такое желание было у каждого.

Жизнь подобна сети. Пока автобус везет пассажиров от одной ячейки к другой, они как бы отключаются на время или же размышляют о собственных делах. «Водитель автобуса» и «кондуктор» для них понятия абстрактные; даже видя их перед собой, пассажиры менее всего думают о том, что у этих людей есть свои имена, свои пути в жизни, свои семьи, свои радости и печали, восторги и страдания…

Трудно винить в этом пассажиров. Им в автобусах приходится нелегко.

Бывает, что они терпят обиды от водителей и кондукторов. Так случилось и тогда, когда Хань Дуншэн заупрямился и велел пассажирам покинуть автобус у Сиданя. Особенно обиженными при этом себя почувствовали несколько человек.

Тот, кто хотел приобрести билет, но получил от Ся Сяоли отказ, работает техническим специалистом в государственном учреждении. Хань Дуншэн завидует таксистам, зарабатывающим больше, чем он, но ведь этот специалист получает еще меньше. Правда, если судить по стабильной части зарплаты, у него доход выше. Но Хань получает надбавки и премии, а этот специалист — уже лысеющий человек, разменявший пятый десяток, — кроме зарплаты, не имеет почти ничего. Все его добавочные поступления не превышают ста юаней в год.

Хань и его коллеги обнаружили еще один источник доходов. Некоторые из них часто сказываются больными. На деле они вовсе не болеют, а договариваются с разными предприятиями и перегоняют для них машины из Гуанчжоу и других портовых городов. Каждая такая поездка занимает от недели до полумесяца. При этом можно заработать до шестисот юаней.

Сам Хань Дуншэн трусоват для этого, да и жена ему не велит. Первые два года после рождения ребенка Цинь Шухой по рекомендации уличного комитета занималась изготовлением коробок для упаковки одежды. За большую коробку она получала 3,6 фэней, за маленькую 2,4 фэней. Хань Дуншэн, который круглый год затемно выходит на работу и возвращается в половине второго, после обеда помогал жене.

Они клеили коробки до самого ужина, потом смотрели телевизор и продолжали клеить. В десятом часу Хань укладывался спать, а жена порой работала до одиннадцати.

В лучшие дни выработка составляла двести и более коробок. За вычетом стоимости материалов и управленческих расходов в месяц удавалось заработать максимум восемьдесят юаней.

А у этого специалиста, который обычно ездит на велосипеде и лишь изредка пользуется автобусом, никаких иных источников дохода нет. Ни у него, ни у его жены, тоже служащей, нет ни сил, ни объективных условий для дополнительных заработков. Принято считать, что кадровые работники получают льготы при распределении жилья, но это не всегда так. Действительно, этот специалист недавно получил двухкомнатную квартиру. Но если бы Хань Дуншэн и его друзья видели, какая скромная в ней обстановка! Хозяевам хотелось бы приобрести электроприборы, заменить маленький черно-белый телевизор, которому уже много лет, но все не получается. Даже на столь необходимую стиральную машину с двумя бачками и то еще не собрали денег.

А у Ханя в доме помимо телевизора с большим экраном уже стоит большая стиральная машина марки «Могущество», изготовленная в Гуандуне. Цинь Шухой накрывает ее куском ворсистой ткани яркой расцветки, что подчеркивает особое положение машины в семье.

Нет, Хань не прав, из-за мелких неприятностей считая себя самым неудачливым человеком в Поднебесной и вымещая досаду на пассажирах.

Но и пассажирам неплохо было бы побольше знать о его домашних проблемах.

Сколько пришлось склеить коробок, чтобы купить стиральную машину. Но после первых же двух стирок она испортилась. Вне себя от ярости, Хань с женой тут же отвезли машину на грузовом велорикше в универмаг, требуя ее заменить.

В универмаге им предложили оставить машину на техосмотр, чтобы установить, есть ли дефекты в моторе или машиной неправильно пользовались. Хань кипел от злости, спорил, но все без толку — точно так же, как без толку спорили с ним пассажиры. Власть, пусть самая маленькая, здесь была не на его стороне.

Машину пришлось оставить. Все следующее утро у Ханя было неспокойно на душе. Он то и дело резко тормозил, пассажиры падали друг на друга. Они не догадывались, что даже на опытного шофера действует сиюминутное настроение, в данном случае испорченное из-за оставленной в универмаге стиральной машины.

Не будем подробно рассказывать о том, как супруга четыре раза ездили в универмаг, три раза меняли машины. Только на четвертый им досталась та, что теперь накрыта куском яркой ворсистой материи. Эта действительно хороша и надежна, работает как надо. Но мелкие невзгоды в семейной жизни продолжались, как легкое волнение после шторма. Однажды Хань, придя домой, увидел, что жена сидит на кровати и утирает слезы.

Что случилось?

Оказывается, кто-то подложил супругам свинью — сообщил уличному комитету, что у них есть постоянная работа, а потому они не имеют права прирабатывать изготовлением коробок. И им действительно отказали в этом дополнительном доходе.

Хань не думал, что есть люди, завидующие ему не меньше, чем он завидует таксистам.

Как так? — возмутился Хань. Разве им легко доставались эти восемьдесят юаней? Иной раз, торопясь выполнить в срок заказ, они с женой клеили до глубокой ночи, и наутро он с трудом мог вести машину. А случись происшествие, у него отобрали бы права, посадили под арест — на что жили бы тогда жена с ребенком? За что же их лишили этих денег, где справедливость?

Хань Дуншэн мог бы подумать о том, каково приходится таксистам. Да, они хорошо зарабатывают, но ведь их рабочий день длиннее, чем у водителей автобуса: двенадцать, пятнадцать, а то и восемнадцать часов. И разве справедливо было бы отбирать у них часть заработанного в пользу водителей автобусов?

Каждый глядит на того, кто больше зарабатывает, и чем дольше глядит, тем больше разгораются у него глаза.

Зависть. Самая распространенная в настоящее время аномалия у китайцев.

Лишившись доходов от изготовления коробок, Хань с женой принялись искать другие пути. Каким-то образом познакомившись с почтовыми служащими, Цинь Шухой подрядилась торговать газетами на комиссионных началах.

За каждый проданный экземпляр «Вечернего Пекина» можно выручить 0,4 фэня, а за «Многоликий мир» и «Болельщик», которые продаются вместе, по 0,5 фэня. Беря на комиссию соответственно по триста и двести экземпляров, муж с женой понемногу, но упорно приумножали свой капитал.

Теперь Хань каждый вечер торговал газетами, выручая по два с лишним юаня. И когда жена пересчитывала прибыль — сплошь мелкие монетки и потрепанные ассигнации, — она неизменно произносила с видом полного удовлетворения:

— Что ж, сегодня на еду заработали!

Китайское кулинарное искусство славится во всем мире.

Но в обычной жизни китайцы по-прежнему весьма скромны в еде. Пекинский обыватель всегда готов на ней сэкономить, чтобы отложить деньги на «большие покупки».

Сейчас пекинцы уже не определяют степень зажиточности той или иной семьи ни по еде, ни по одежде. Даже мебельный гарнитур, люстры и бра не имеют значения. Только количество и качество дорогих электроприборов и предметов длительного пользования.

Есть распространенное выражение — «восемь больших вещей». Первое место среди них прочно удерживает известный телевизор, далее последовательность может меняться в зависимости от личных вкусов, но набор такой: стиральная и швейная машины, магнитофон, фотокамера, мотоцикл и видео…

Устремившись в поход за «восемью большими вещами», семья Ханя предельно урезала расходы на питание. Он уходил на работу без завтрака, и лишь совершив несколько рейсов, в девятом часу забегал в мусульманскую харчевню на конечной станции. Там он проглатывал четыре кусочка жареного теста, запивая их горячим чаем. Так бывало каждый день. В середине дня семья собиралась на обед. Обеды в семье Ханя были притчей во языцех у всех соседей. Триста шестьдесят пять дней в году на стол подавалась жаренная с соевой подливой лапша. Подливу Цинь Шухой не жалела, но в ней, кроме яиц и креветочной шелухи, ничего не было. С тех пор как цена на баранину подскочила до трех юаней восьми мао за кило, мясо стали покупать раз в месяц, и то лишь полкило. За ужином подавали рис и тушеные овощи (самые дешевые в данный момент). В эти дни дешевле всего помидоры и сладкий перец — по 3 мао 2 фэня за кило, поэтому жена их тушила по полкило каждый вечер.

Всего этого, естественно, не знал тот пассажир, которому отказали в продаже билета. Между тем он был очень обижен и рассержен.

— Как же так? Я ехал на государственном автобусе и должен оплатить проезд. Я не хочу обманывать государство! — твердил он, все еще протягивая Ся Сяоли один мао.

Та еще более грубо отвела его руки, уставилась в потолок, прищурив глаза, так что они превратились в две щелочки. Подбородок ее дрожал, и она, будто виноградную кожицу, выплевывала слова:

— Хватит, хватит, хватит…

Наблюдавшие эту сцену пассажиры больше не могли молчать.

— Но вы же неправы… — воскликнула седеющая женщина.

Кондукторша резко ее оборвала:

— Неправа, неправа, неправа… Ну и что?

Глаза ее округлились и из двух щелочек превратились в два боба.

Тут не стерпел интеллигент в очках и, слегка заикаясь от волнения, заговорил:

— Что… что вы себе позволяете? Как вы от… относитесь к своим обязанностям?

— Вот так и отношусь! Я вообще не хочу работать кондуктором!

Ся Сяоли отвечала, как будто проволоку рубила.

«Не улеглась одна волна, как вслед за ней встает другая», — сказал поэт. Обстановка в автобусе все накалялась. Бедные пассажиры!

Ся Сяоли окончила среднюю школу в дальнем пригороде Пекина. Ее отец и мать были рядовыми рабочими на тамошней фабрике. Школа, где она училась, не относилась к числу «базовых», привилегированных, поэтому из всех выпускников лишь трое попали в вуз. В это самое время транспортное управление Пекина объявило набор кондукторов, и она подала заявление.

Кто мог знать, что вскоре начнет бурно развиваться частная инициатива. На разоряющихся или еле сводивших концы с концами частников не обращали внимания, говорили только о нуворишах, причем не всегда с преувеличениями. Один из соучеников Сяоли стал в их районе монополистом по изготовлению цукатов, организовав с этой целью «семейный цех». Никому не была известна сумма его вклада в сберкассе, но все видели, что «восемь больших вещей» он приобрел. Однажды он пригласил Ся к себе в дом на просмотр видеозаписей, после чего она еще больше стала ругать себя за то, что поторопилась пойти в кондуктора. Посидела бы дома, покантовалась какое-то время, потом получила бы патент на индивидуальный промысел и показала бы себя! В том, что ей это удастся, была уверена.

Раньше она не обращала особого внимания на свой гардероб, но теперь многое ее прельщало. Только вошел в моду косметический набор «Уоттс», как газеты уже рекламируют набор «Вейнберг». Не успела купить кисточку для бровей, как в универмаге появились щипчики для ресниц. Совсем недавно на пекинских улицах открылись салоны красоты на гонконгский манер со специально приглашенными из Гуанчжоу мастерами. От одних названий можно сойти с ума: «Малый Париж», «Новая волна», «Мини»[34]… Побывав на демонстрации мод, она узнала, что такое одежда типа Икс, Эйч или А. А сколько сверкающих украшений и драгоценной бижутерии в универмаге Лидо на Восточной улице Великого Спокойствия! Не успела купить туфли на тонком высоком каблуке, а уже входит в моду низкий…

Пассажирам следовало бы с пониманием отнестись к душевному состоянию девушки. Пусть она не писаная красавица, но она в расцвете молодости. Стремление к красоте — прекрасное качество, им не нужно пренебрегать.

Суть проблемы в том, что ей все больше претит профессия кондуктора. Выдаваемая управлением форма — синяя с желтыми пуговицами, на которых изображена баранка, — кажется ей некрасивой, а материя дрянной. Бригадир утверждает, что она стоит сорок восемь юаней, а в комиссионном за нее дают лишь девять. Поэтому Ся, нарушая правила, сидит на своем рабочем месте в той одежде, которая ей нравится.

Она завидует хорошо одетым пассажиркам, особенно иногородним.

Как-то одна приезжая обратилась к ней: «Товарищ, где пересаживаться, чтобы попасть в парк Ихэюань?»

Она искоса посмотрела на женщину. Хорошо сшитый дорогой костюм европейского покроя, в ушах сверкающие клипсы, то ли золотые, то ли позолоченные… Вот, полюбуйтесь! Наверняка впервые в столице, даже в Ихэюане не бывала, да и выговор провинциальный. Ся с презрительной миной ответила — этот автобус не идет в Ихэюань! А где пересаживаться, спросите, когда сойдете.

Женщина расстроилась. Она впервые приехала в Пекин. Автобус только что миновал Тяньаньмэнь, и на сердце у нее было тепло от встречи с главной площадью страны. Она полагала, что в столице все должно быть лучше, чем в провинции, и люди тоже, заранее радовалась поездке в Ихэюань, тем более что дома ждут от нее рассказа о столичных впечатлениях. И вдруг, когда она спросила о маршруте, столичный кондуктор посмотрел на нее белыми от злости глазами и ответил ледяным тоном.

Женщина не удержалась:

— Товарищ, как вы со мной разговариваете?

— Как разговариваю? По-пекински, разве непонятно? — Ся Сяоли демонстрировала уверенность в собственной правоте. — Я же сказала, что этот автобус не идет в Ихэюань, чего еще вам надо?

Пассажирка возмутилась:

— Что у вас за отношение к работе?

Ся вскинула голову:

— А вот такое отношение! Не нравится — можете взять такси!

Женщина готова была расплакаться. У нее пропало всякое желание ехать в Ихэюань.

Пассажиры часто недоумевают, почему транспортное управление не принимает строгих мер против таких водителей или кондукторов. Почему их не увольняют? Некоторые звонят или пишут в управление и официально ставят этот вопрос.

Сама его постановка не удивляет. Разве пару лет назад киноэкран и телевизор не были заполнены историями о реформах? О том, как новый начальник, реформатор с железными мускулами, первым делом начинает приструнивать разгильдяев и лоботрясов. Будешь работать как следует? Исправишься? Нет, опять за свое! Тогда собирай манатки и катись ко всем чертям!

Однако Ся Сяоли и ей подобные не только не боятся такого поворота событий, но именно этого и дожидаются.

Из десяти тысяч водителей автобусов и троллейбусов четвертая часть уже подала официальное прошение о перемене места работы. Некоторые вообще готовы оставить службу. Иные, не дожидаясь разрешения, перестают являться на работу и ищут другие источники доходов.

Есть такие и среди кондукторов. Вот и Ся Сяоли пыталась уйти с работы, но ее не отпустили. Тогда она стала вымещать злобу на пассажирах. Ей часто бывает лень продавать билеты. Согласно существующим правилам, невыполнение плана по продаже билетов не отражается на премии, а перевыполнение дает добавочное вознаграждение, но небольшое. На маршруте, который обслуживает Ся, большинство пассажиров имеют месячные билеты, так что на продаже разовых билетов план все равно не перевыполнишь. А увольнения Ся не боится, ведь она уже уходила с этой работы.

Действительно, несколько месяцев назад она вдруг исчезла и долго не являлась на работу. Кто-то из начальства приезжал к ней домой, но родители твердили одно: «Мы и сами не знаем, где она. Может, поехала к золовке в Шэньян». А она была в Пекине. Тот самый «король цукатов» рекомендовал ее во внешнеторговую организацию, где она стала работать в отделе приема гостей — подавать чай и лимонад иностранным коммерсантам. Хотя работа была временная, с заработком не выше, чем в автобусном парке, все же она давала дополнительные преимущества, к тому же казалась Ся более легкой и престижной.

В конце концов бригадир ее разыскал и объяснил в той организации, где Ся работала, что она самовольно ушла из автобусного парка, после чего ее уволили.

Вскоре она пришла в диспетчерскую в костюме, который ей выдали для обслуживания иностранцев. Какой он был яркий и броский! На шее — гонконгский шарф цвета лазури, в ушах — серьги в форме снежинок, на ногах необыкновенные туфли из искусственной кожи — бледно-голубого цвета на высоком, самом модном каблуке.

Ни дать ни взять — «возвращение в родные места с почетом и славой»!

Ни у кого не возникла мысль, что Ся совершила что-то предосудительное. Хань Дуншэн, увидев ее после долгой разлуки, приветливо улыбнулся:

— Ага, пташка вернулась в гнездышко!

Ся Сяоли оказалась в окружении молодых кондукторш. Одни щупали ее платье, другие спрашивали, в каком салоне она причесывалась и сколько платила — девять или двенадцать юаней, третьи принюхивались, сморщив нос, к исходившему от нее аромату. Сияя от удовольствия, Ся балансировала, стоя на одной ноге — туфлю с другой ноги примеряла одна из девушек. Лицо Ся пылало румянцем, трудно описать, в каком она была настроении.

— Эй, Дуншэн, бери чэньпимэй![35]— крикнула напарнику Ся, кладя на стол пакет с деликатесом, и пригласила всех отведать. Дуншэн взял немного.

— Иностранные торговцы сейчас предпочитают чэньпимэй, а на сливочные конфеты смотреть не хотят, — поделилась своим жизненным опытом Ся Сяоли.

Диспетчерша, дожевывая чэньпимэй, спросила:

— Ну, когда собираешься заступить на работу?

— Ладно уж, завтра выйду, — милостиво согласилась Ся.

Наказывать? Увольнять? Но каждый начальник хорошо понимает, что, чем запугивать водителей и кондукторов увольнением, лучше постоянно напоминать о том, что никуда им не уйти из этой системы. Слишком много желающих уволиться, и управление этого не допустит. В случае самовольного ухода поступают как с Ся Сяоли. Так что ни устроиться на новое место работы, ни получить патент на индивидуальный промысел будет невозможно. Значит, шоферам придется по-прежнему водить машины, а кондукторам продавать билеты.

Кровообращение в больших городах идет с перебоями.

Избыток холестерина? Тромбы? Перенасыщенность капилляров?

О, Китай! О, Пекин! Какие трудности на пути развития!

Слишком много людей, слишком тесно. Но нет вертикальной транспортной системы, которая смогла бы рассредоточить самый густой в мире людской поток. Во многих иностранных городах транспорт функционирует, как минимум, на трех уровнях: метро под землей, электрифицированные железные дороги на эстакадах и наземный автомобильный и троллейбусный транспорт. Обычно ведущую роль играет метро.

Возьмем, к примеру, Париж. Сеть подземных магистралей, протяженностью сто девяносто километров, имеет триста семьдесят станций и ежедневно перевозит около четырех миллионов человек — куда больше, чем другие виды транспорта.

А в Пекине всего две еще не соединенные между собой линии метро длиной 39,5 км, с 29 станциями. В годовом исчислении на метро приходится всего сто миллионов поездок, что составляет лишь 3,2 % от общего количества пассажирских перевозок. Эстакадных линий нет совсем, так что основная масса перевозок падает на автобусы и троллейбусы.

Сейчас в Пекине 158 автобусных и троллейбусных маршрутов общей протяженностью 1866 км, которые обслуживают четыре тысячи машин. Ими пользуется восемь с половиной миллионов пассажиров в день. А в Париже в 1980 году было 219 автобусных маршрутов общей длиной 2320 км с парком из 3992 машин. Однако пользуются ими всего 2080 тыс. пассажиров в сутки. По пекинским нормам на квадратный метр площади автобусов и троллейбусов должно приходиться не более девяти пассажиров, но в часы пик это число возрастает до тринадцати. В Париже норма 6 человек на квадратный метр, фактически же из-за недогрузки — 3–4. Неудивительно, что в Пекине машины часто набиты до отказа, а в Париже редко увидишь стоящих пассажиров.

Но как ни хорошо в Париже, до него далеко!

«Чем стоять у водоема и жадно глядеть на рыбу, лучше пойти и сплести сеть».

«Плетут сеть» постоянно. Разве руководство Главного управления общественного транспорта Пекина не хочет развивать и наращивать транспортные возможности города, повышать качество работы своей системы?

При управлении есть научно-исследовательский институт, в котором несколько десятков научных сотрудников со всем старанием ведут исследовательскую и информационную работу. Их зарплата еще меньше, чем у Хань Дуншэна, и они все еще ютятся в старом здании с протекающей крышей.

Нельзя не сказать и о том, что комитет по коммунальному хозяйству Пекина делает все от него зависящее, чтобы «расшить» узкие места. У некоторых руководителей от постоянных забот развилась бессонница. Легко упрекать их в бюрократизме, но попробуйте встать на их место — можете ли вы гарантировать, что быстро наладите городской транспорт в столице? Вряд ли.

Не будем говорить о конкретных трудностях. Сложнее всего — определить, каким должен быть городской транспорт: полностью или в основном хозрасчетным предприятием. Или же отраслью социального обеспечения, на дотации у государства.

Пока неясно. Транспорт называют «производственной отраслью, обслуживающей население».

Такое определение влечет за собой непримиримое противоречие.

Если речь идет об обслуживании населения, значит, прибыль не должна ставиться на первое место, следует даже мириться с убытками. Сейчас убыточной является каждая вновь открытая линия в Пекине, а на некоторых маршрутах и каждый рейс. Если цель — обслуживание, ни в коем случае нельзя поднимать плату за проезд. Но ведь горючее дорожает, а налоги на него не снижаются. За каждый месячный проездной билет государство доплачивает 1,9 юаня, и в нынешнем году сумма дотации составит примерно 32 миллиона юаней. Этим путем удается лишь кое-как устранить дефицит и добиться простого воспроизводства затраченного капитала. В таких условиях работники Главного управления не могут рассчитывать на повышение ставок, а водители и кондукторы на увеличение зарплаты. Социальное обеспечение во всей системе можно лишь сохранять на нынешнем низком уровне.

Но если считать транспорт производительной отраслью, весь персонал должен думать о том, как бы выжать из него побольше денег. Погоня за деньгами приводит к тому, что пассажирам в автобусах негде ногу поставить. В некоторых городах с транспортом полный хаос. Ах, мы хозрасчетная отрасль? Отлично, выделим побольше автобусов на перевозку туристов, а на обычных маршрутах оставим минимум машин. Самовольно повысим плату за проезд или же будем брать с пассажиров деньги и не выдавать билеты. Можно сократить число остановок, чтобы увеличить частоту движения, а можно ждать на остановках, пока салон не заполнится. Можно ворчать и заниматься саботажем из-за того, что на туристических маршрутах заработки выше…

Говоря по правде, пекинский транспорт еще не так плох, особых беспорядков нет. Но коль скоро доходы персонала не соответствуют его потребностям, все большие масштабы приобретает совместительство. Утром 21 августа этого года женщина-водитель сорок четвертого маршрута, которая всего три часа как заступила на смену и не может еще устать, наехала на людей возле остановки Мавэйгоу. На месте умерла в мучениях женщина-инженер, содержавшая родителей и детей. Трое получили ранения, причем у только что зачисленного в вуз парня вытек глаз. А ведь водитель внимательный, осторожный, очень добрая по натуре женщина! Как же мог произойти такой трагический случай? Она задремала за рулем. Почему — ясно без слов.

Так каким же должен быть городской транспорт?

Почти во всех капиталистических странах на этот счет существует полная ясность. Транспорт является частью социальной сферы, он не только не обязан приносить доход, но и не должен стремиться к самообеспечению. Он систематически получает дотацию. Во Франции, например, выручка от продажи билетов покрывает лишь 36 % расходов городского транспорта; остальное берут на себя правительство, местные власти и заинтересованные организации. В итоге не только компенсируются затраты, но и остается сумма, достаточная для дальнейшего развития транспорта и для обеспечения вполне приличного уровня доходов персонала и социальных благ. Так, водитель парижского автобуса получает в среднем шесть тысяч франков в месяц, что примерно равно двум тысячам юаней, то есть доходу таксиста.

В социалистических странах, например в Венгрии, поначалу не было выработано четкой политики в отношении общественного транспорта. В результате — серьезные убытки, невысокая трудовая активность. С конца семидесятых годов государство стало добиваться оживления в сфере обслуживания, перевело на хозрасчет общепит и увеселительные учреждения; в то же время было решено изъять из сферы хозрасчета транспорт и впредь рассматривать его как часть социальной сферы. В начале восьмидесятых годов были вложены большие средства в модернизацию городского транспорта Будапешта при сохранении прежней платы за проезд. Зато резко повысились государственные дотации, которые покрывают теперь три четверти расходов. Зарплата и социальные блага, получаемые водителями, делают их профессию весьма привлекательной.

Когда транспорт наряду с почтой и таможнями выводится из сферы конкуренции и пользуется твердо установленной дотацией, его персонал начинает испытывать профессиональную гордость и материальное удовлетворение, становится легче добиваться повышения качества обслуживания.

Значит, и нам надо поскорее выдавать дотацию, и чем больше, тем лучше! Совершенно верно, дотация необходима.

Но в дотациях нуждается не только транспорт. Разве детские сады, начальная и средняя школа не требуют помощи, притом в больших размерах? Посмотрите, как во время каникул школы превращаются в больницы и учителя обслуживают постояльцев, чтобы пополнить свои скудные доходы. Тоска! А культурно-просветительным учреждениям не нужна дотация? Разве мы не возмущаемся, когда видим, как библиотеки вынуждены организовывать в читальных залах платный просмотр низкопробных гонконгских видеофильмов, когда в наших музеях и заповедниках на каждом шагу взимают с посетителей дополнительную плату, когда в охраняемых законом местах разрешают за плату производить съемки и развертывать торговлю, в результате чего страдают памятники старины и окружающая природа? Слишком много отраслей нуждается в дотациях. А заграничная практика показывает, что дает с пользой употребляемая дотация: в школах прекрасное оборудование, музеи открыты для школьников бесплатно, в заповедных местах запрещены не только торговля, но и въезд автотранспорта…

Но дотация требует много денег. Откуда их взять?

Факты свидетельствуют о том, что прежний экономический курс, при котором все было зажато в узкие рамки, привел к низкой эффективности и медленной отдаче. Страна не богатела, поэтому приходилось варить в общем котле жидкую кашицу и всем хлебать оттуда.

Практика подтверждает, что только курс на оживление экономики внутри страны и открытая политика вовне раскрепощают производительные силы и ведут страну к зажиточности.

Но оживление неминуемо влечет за собой неравномерность.

Некоторые отрасли, некоторые люди в результате оживления богатеют. Другие лишь мало-помалу получают определенные выгоды.

А есть и такие — например, работники городского транспорта, — которые по сравнению с таксистами и частными предпринимателями «терпят урон».

Бедность требует оживления экономики. Но оживление ведет к увеличению разрыва между бедностью и богатством. Ликвидировать разрыв можно, если вернуться к жидкой кашице из общего котла. Не хотите жить бедно и скучно — значит, необходимо оживление. Вот такой получается «заколдованный круг».

Гамлет вздыхал: «Быть или не быть — вот в чем вопрос».

Множество китайцев вздыхает: «Оживление или жесткая регламентация — вот в чем вопрос».

Давайте все-таки вернемся к нашему автобусу.

Страсти вокруг него накалились до предела.

Часть пассажиров покинула было салон, но следующей машины все не было видно, и кое-кто вернулся обратно.

Хань Дуншэн продолжал бастовать. Ся Сяоли, не жалея голосовых связок, гнала пассажиров:

— Машина сломана, дальше не пойдет. Не пойдет дальше! Выходите, выходите же!

Отдельные пассажиры пытались урезонить ее:

— Всем же видно, что машина цела. Так почему мы не едем?

— На что это похоже! Разве у вас есть право решать, ехать или не ехать?

— Трогайте скорее, а то что о вас подумает начальство?

Полемика перешла на новую, более высокую ступень.

— А вот не поедем, и все. Машина цела, а мы не поедем!

— Что это за разговор? Да как вы смеете? Смотрите, жалобу пошлем!

— Не надо посылать, можете позвонить. Три три семь ноль три шесть, добавочный три шесть шесть. Идите звоните!

— Вы не имеете права так обращаться с пассажирами!

— Можете писать в «Вечерку», в раздел «На улицах древнего города»! Пропечатайте нас!

Спорящие стороны в своих высказываниях начали переходить границы. Захоти кто-нибудь придраться, он нашел бы в их словах «реакционные настроения» — недовольство действительностью.

«Что за порядки! Чем дальше, тем безобразнее!» — думали иные пассажиры.

«Что это за жизнь, хватит с нас!» — думали Хань Дуншэн и Ся Сяоли.

Готовность произносить самые громкие слова по поводу самого незначительного события — это еще одна особенность современного рядового китайца.

Люди не хотят прощать друг друга, в каждом, кто с ними спорит, видят живое подтверждение испорченности нравов, мстят ему за собственные неудачи. А случается, что от слов переходят к делу и проливается кровь.

Но если разобраться — кто пострадал от нынешних «испорченных» нравов?

Взять хоть Хань Дуншэна, разве десять лет назад он жил лучше, чем сейчас? Или Ся Сяоли с ее губной помадой, щипчиками для ресниц, серьгами, шарфом… Она посещает парикмахерские, салоны, слушает эстрадную музыку, лакомится пломбиром в высоком бокале, смотрит американский фильм «Звездные войны», — разве все это не проявление нынешних нравов?

Почти каждая городская семья приобрела электроприборы и имеет реальные возможности добавлять новые, более высокого качества.

С одной стороны, жалуются, что все дорожает, с другой — покупают недоступные прежде продукты, одежду и утварь.

Еще важнее то, что над головами больше не висит мрачная туча «классовой борьбы», кадровые работники не должны отправляться в «школы седьмого мая»[36], интеллигенция не воспринимает как должное кличку «девятые поганцы»[37]; младшие братья и сестры, сыновья и дочери больше не едут по приказу свыше в деревни и горные районы; люди с «плохим происхождением», с «заграничными связями», носившие те или иные «колпаки», больше не подвергаются — по крайней мере открыто — дискриминации и оголтелым нападкам.

И тем не менее все недовольны!

Оживление экономики и открытая политика по отношению к загранице вызвали к жизни новые психологические конфликты: между богатыми и бедными, между очень богатыми и просто зажиточными, между разбогатевшими легко и потратившими много усилий…

Как примирить эти противоречия?

Может, следует убеждать людей не считаться с личными выгодами, не придавать значения зарплате и благам, довольствоваться жизнью скромной и непритязательной? Что же, эти качества достойны прославления. Но если в подобной пропаганде перестараться, возникнут сомнения в экономической реформе, психологическим стимулом которой как раз и является стремление увязать производственные задания с личными интересами. Это тоже заколдованный круг, но вращающийся в противоположную сторону.

Успех реформ в экономике в большой степени зависит от того, удастся ли реформа психологии людей.

Чувство меры — важнейшая составная часть истины. Высшее достижение практики — обретение необходимого равновесия.

Как это трудно!

Наш автобус в конце концов все же двинулся с места.

Кто добился этого?

В разгар перебранки к автобусу приблизился пожилой мужчина, высокий и худой, с жидкой седой бородкой и резко выступающим кадыком, одетый по-европейски.

Жестами он успокоил пассажиров, споривших с Ся Сяоли, и церемонно обратился к ней:

— Барышня, прошу вас успокоиться!

Затем он подошел к кабине и еще более любезно заговорил с Хань Дуншэном:

— Молодой товарищ, я не представляю никого, кроме самого себя, но прошу вас сесть за руль.

Ничего особенного сказано не было, но Хань вздрогнул. Он увидел выражение глаз пожилого мужчины. О чем сказали ему эти глаза?

После он и сам не мог бы ответить. Не всегда можно объяснить ход собственных мыслей. Но вовсе не было случайным то, что взгляд пожилого человека так подействовал на Ханя.

Бригадир не раз уговаривал Хань Дуншэна выходить в воскресные дни на сверхурочную работу. За нее платили надбавку, но не более трех юаней, а это не устраивало Ханя. Единственным его развлечением в выходной была поездка на велосипеде в парк Сунь Ятсена вместе с Цзинцзином. Сын ехал рядом на своем маленьком велосипеде с добавочным колесиком. Молодец парень! Еще нет и четырех, а он уже катит — под присмотром отца — вдоль оживленной магистрали до самого парка. Этот велосипед стоил родителям пятьдесят шесть юаней, но они не скупились.

Покататься на электромобиле в парке стоит целый юань, но если Цзинцзину этого хочется, отец достает деньги — катайся, сколько душе угодно! В игровом зале возле Сиданя с желающих покататься на сталкивающихся автомобилях берут вдвое больше. Но Хань и тут раскошеливается. Эй, Цзинцзин, хочешь покататься?

Цзинцзин одет не хуже любого мальчика из обеспеченной семьи. Едва появляются первые мандарины, по три юаня кило, отец покупает пару самых крупных и отдает сыну, который съедает их в один присест. Мы говорили, что семья потребляет полкило баранины в месяц, но кроме того, специально для Цзинцзина несколько раз покупается маринованная говядина. У мальчика немало игрушек. Однажды по телевизору рекламировали печенье с витамином Е, способствующее умственному развитию. Хань тут же послал жену, которая обежала полгорода, но печенье нашла. Однако вскоре он услышал от кого-то в автопарке, что избыток витамина Е делает человека идиотом. Придя домой, он без всякого сожаления выбросил остатки печенья в мусорный ящик. Значит, может он быть другим — с сыном, женой, с тестем. Об этом и напомнил Ханю взгляд пожилого мужчины.

…Его позвал тесть, он подошел.

— Вот здесь, сзади…

Он понимал, что тестю совсем плохо; пока тот мог терпеть, он не звал зятя. Хань стал растирать ему спину; тесть шумно вздыхал — не то от боли, не то от удовольствия.

Ханя с женой все в автопарке хвалили. Было известно, что парализованный старик вовсе не родной отец Цинь Шухой. Ее взяли в дом на пятьдесят шестой день после рождения и вырастили. Об этом она тоже рассказала Хань Дуншэну до женитьбы. Ее родная мать еще в добром здравии, Хань вслед за женой называет ее «тетушкой»; дело в том, что родной отец Цинь приходился старшим братом приемному. Жена младшего брата не могла родить, и он отдал ему свою дочь на воспитание. Теперь его, как и приемной матери Цинь, нет в живых. И вот при всем этом Хань с женой ухаживают за больным стариком и никогда не обижают его.

Был, однако, случай, несколько омрачивший картину, но о том не ведают ни соседи, ни тем более старик. Супруги украдкой посетили юридическую консультацию и рассказали адвокату, что старик не родной отец и что у него есть источник существования. Нельзя ли сделать так, чтобы он жил отдельно, а из его пенсии оплачивать сиделку? Или, может быть, власти устроят его в «дом почтения старости»? Адвокат отвечал очень вежливо и больше намеками, но им стало ясно, что лучше оставить все как есть.

Выйдя из консультации, супруги почему-то почувствовали, что у них горят щеки. По дороге домой они купили пять штук импортных, дорогих бананов, два из них отдали Цзинцзину, а три самых крупных положили перед стариком.

Прямо перед своими окнами Хань Дуншэн как-то соорудил кухоньку и маленькую, в два квадратных метра, кабинку. Первоначально в ней хранились коробки, которые изготовляли они с женой. После того как «подложили свинью» и лишили их приработка, он принес с работы использованную канистру и укрепил ее на крыше кабинки. Потом он подвел к канистре шланг от водопровода, приспособил разбрызгиватель — получился настоящий душ. В жаркие дни вода в канистре нагревалась до самой приятной температуры. С конца июня до начала сентября весь двор не ходил в баню, наслаждаясь душем, сконструированным Ханем…

Теперь понятнее, почему Хань Дуншэн невольно смягчился от взгляда пожилого человека.

И Ся Сяоли бывала совсем другой. Каждый раз, возвращаясь в свой дальний пригород, она навещала школьную подругу Чэнь Сюэмэй, жившую в километре от нее. Муж Чэнь покалечил кого-то в драке и получил два года. Теперь она жила вдвоем с маленькой, похожей на тощего котенка дочерью. Ся помогала ей убирать комнату, гуляла с ребенком, успокаивала плачущую подругу. Когда Чэнь заводила речь о разводе, она сначала бранила ее, топала ногами, а потом обнимала за плечи и говорила ласковые слова. Прошлый раз она привезла подруге два пакета чэньпимэй, а потом вынула из украшенного бусинками портмоне фото молодого парня, сказав, что показывает ей одной. То был водитель легковушки, с которым она познакомилась, обслуживая иностранцев. Чэнь стала убеждать ее поскорей решаться, а она вдруг попросила у подруги сигарету. Теперь настала очередь подруги брать ее за плечи, утирать выступившие слезы, долго шептать ей о чем-то…

Вот и Ся Сяоли, встретив взгляд пожилого человека, перестала шуметь и грубить.

В этом взгляде было что-то трудно передаваемое словами, что-то очень, очень важное, чего сейчас так часто не хватает людям.

Пожилому человеку пришлось много пережить. Он умел поставить себя на место другого и всегда старался думать обо всех хорошо. Взять тех двух парней, что затеяли ссору возле автобуса. Не один Хань Дуншэн возмущался ими — пассажиры, регулировщик и бригадмильцы почти единодушно сочли их злостными хулиганами. Иначе с чего бы им так поспешно ретироваться?

Но пожилой человек оказался более снисходительным. Вдруг они и вправду спешили к Дому профсоюзов по неотложному делу?

По-видимому, так оно и было. Эти молодые люди в джинсах и белоснежных рубашках, с дешевыми кольцами на пальцах и завитыми волосами назначили свидание у Дома профсоюзов и боялись опоздать. Они сидели в конце автобуса и не слышали объявления: «Следующая остановка Сидань!» Когда спохватились, оказалось, что автобус протащил их до самого Сиданя. Они были рассержены, расстроены, и для обретения равновесия им нельзя было обойтись без ссоры с водителем…

Никакие они не хулиганы. Может быть, они недостаточно воспитанны, их грубая речь и развязные манеры и в самом деле вызывают раздражение, но у них есть свой смысл существования, своя жизнь, которой они хотят наслаждаться. У них могут быть и свои трудности, жизнь не всегда поворачивается к ним приятной стороной. Но мало кто может думать о них доброжелательно.

А тот пожилой человек может.

Он еще глубже понимает водителя, а потому еще больше ему сочувствует.

— Водить машину очень нелегко, — говорит он стоящей рядом женщине средних лет. — Вот недавно в жаркий день я на Ванфуцзине накупил целую корзину вещей. В автобусе было, как всегда, тесно, я взял да поставил корзину на капот мотора. Как раз около Сиданя автобус затормозил, корзина покачнулась, вещи посыпались чуть ли не на водителя. Тот был тоже молодой парень, посмотрел он на меня сердито, но вещи собрать помог. Подъезжаем к Мусиди, гляжу — рядом с креслом водителя лежит мой настольный термометр. Думаю, разбился. Нет, цел остался. Но знаете, сколько он показывал? Сорок пять градусов!

Жаль, что ни Хань Дуншэн, ни Ся Сяоли не слышали этих прочувствованных слов. Но они ощутили притягательную силу глаз этого человека.

Тогда стоял июль, все никло от жары. Пожилой человек возвращался домой автобусом. Никто не уступил ему место, и он порядком утомился. Ухватившись за подпорку позади водительского кресла, он изо всех сил старался удержаться на ногах. Ему вспомнилось, как лет десять назад, во времена «культурной революции», на стекле возле кабины были изображены «Обязательства по обслуживанию пассажиров». Среди них было и такое: «Не стеснять и не толкать пассажиров». Хороши же «обязательства»! Представьте себе столовую, где работники «обязуются не класть яд в отпускаемые блюда»!..

Пожилой человек поглядел на двухместное сиденье, над которым красовалась надпись: «Для стариков, детей, больных и беременных». Сейчас всю скамейку занимал упитанный верзила, притворявшийся спящим. Кондукторша ничего не могла с ним поделать. Только что вошедшая женщина с грудным ребенком посадила его на кондукторскую стойку, не встретив при этом возражений. Хотя такое в последнее время случалось не так уж редко, все равно скверное впечатление, созданное поведением толстяка, несколько рассеялось. Пожилой человек перестал обижаться на окружающих, спокойно доехал до Мусиди, нашел свой термометр…

«Правильно говорят — век живи, век учись, — подумал он. — Сколько ездил на автобусах, и никогда не обращал внимания на то, в каких условиях трудятся водители!»

Переходя от единичного к общему, мысли придавали его взгляду новую глубину и силу. Неудивительно, что выражение его глаз так подействовало на Хань Дуншэна. Еще не до конца успокоившись, он решил продолжить рейс. Но он все-таки не хотел терять лица. Обернувшись к пассажирам, он крикнул:

— Машина не в порядке, она не заводится. Если хотите ехать, пусть несколько человек сойдут и подтолкнут машину.

Среди пассажиров вновь разгорелась дискуссия. Никто не хотел выходить, не веря в поломку машины. Послышались голоса обиженных, некоторые готовы были вновь ввязаться в спор с водителем. Но пожилой пассажир первым сошел с автобуса, приговаривая:

— Пойдемте, пойдемте, разомнемся немножко!

За ним последовало сначала три-четыре человека, потом еще десяток. Ся Сяоли высунулась из окна и крикнула пожилому пассажиру:

— А вы не толкайте! Пусть они поработают!

Хань включил зажигание, люди стали возвращаться в автобус. Пожилому кто-то уступил место, и он сел.

Автобус продолжил наконец движение.

Автобусы, наши автобусы…

В них еще можно встретить таких водителей, как Хань Дуншэн, и таких кондукторов, как Ся Сяоли. В них нередко приходится на одном квадратном метре вместе с двенадцатью соотечественниками «из своих тел строить Великую стену»[38].

Над этим стоит как следует поразмыслить. «Из своих тел строить Великую стену» — это не более как возвышенная метафора. Но попытаемся, не прибегая к метафорам, ответить на вопрос: что мы должны делать?