Современная японская новелла 1945–1978

ЖЕНА ВИЙОНА _{Перевод Кима Минэ}

Меня разбудил громкий звук быстро раздвинутой двери. Но я не встала — я знала, это пришел муж. Он всегда возвращался домой поздно и пьяным. Тяжело дыша, зажег он в соседней комнате свет и вдруг начал лихорадочно рыться в письменном столе и книжном шкафу, будто что-то искал там. Затем тяжело опустился на татами, и до меня донеслось его прерывистое дыхание. «Что он там делает?» — недоумевала я.

— Это ты? — окликнула я мужа. — Ты голоден? Если хочешь поесть, ужин в буфете.

— Да-а? Спасибо, — неожиданно ласково проговорил он. — Как себя чувствует наш малыш? Температура еще держится?

Этот вопрос удивил меня. Нашему мальчику в будущем году должно было исполниться четыре года, но то ли от недоедания, то ли от дурной наследственности, — муж мой много пил, — то ли потому, что мальчик вечно болел, ростом он был меньше двухлетнего ребенка. Он едва умел ходить и почти ничего не говорил, из его ротика вырывались лишь отдельные звуки: ума, ума, ня, ня! Мне казалось, что он слабоумный. Когда я ходила с ним в баню, раздевала и брала его на руки, каким худеньким и некрасивым он выглядел! Жгучие слезы наполняли мои глаза, и я плакала, не стесняясь людей. Кроме того, у него часто повышалась температура или болел животик. А мужу до этого, казалось, не было никакого дела, он почти не бывал дома, и я совсем теряла голову. Если я говорила ему, что мальчику снова плохо, он равнодушно отвечал: «Да? Надо бы показать его врачу», — потом надевал свою крылатку и уходил. Но денег на врача не было, и мне ничего не оставалось, как только лечь рядом с малышом и молча гладить его по головке.

И вдруг мой муж спрашивает о здоровье сына?! Это было так неожиданно, что вместо радости мною овладело тревожное чувство, даже холод пробежал по спине. Я растерялась, не знала, что отвечать.

— Можно войти? — раздался в этот момент за дверью высокий женский голос.

Я вздрогнула, словно меня окатили студеной водой.

— Добрый вечер, Отани-сан! — проговорил тот же голос более решительным тоном, и я услышала, как заскрипела в передней дверь. — Отани-сан, вы дома? — В голосе незнакомки послышались сердитые нотки.

Только после этого муж вышел в переднюю.

— В чем дело? — спросил он, и я увидела, что лицо его искажено страхом.

— Как «в чем дело»? — повторила женщина. — Такой приличный дом, а вы занимаетесь воровством! Прекратите эту неуместную шутку и верните, пожалуйста, то, что вы взяли. Иначе я заявлю в полицию!

— Что?! Да как ты смеешь?! Вон отсюда, а то я сам обращусь в полицию!

В это время послышался мужской голос:

— Ну, знаете, это уже наглость! Как вы разговариваете с нами?! Пошутили и довольно. Ничего себе, присвоил чужие деньги и гонит. Мы и так натерпелись из-за вас, и вот вы нас отблагодарили. Не думал я, что вы окажетесь таким.

— Это шантаж! — срывающимся голосом крикнул муж. — Убирайтесь вон! Если у вас есть ко мне претензии, милости прошу завтра!

— Ах, вот как! Выходит, вы и вправду отменный негодяй! Что ж, придется идти в полицию.

Мне стало страшно — в голосе мужчины уже слышалась злость.

— Можете идти! — крикнул муж, но в его тоне не было прежней уверенности.

Я встала, накинула на ночное кимоно хаори, открыла дверь в переднюю и поздоровалась.

— Добрый вечер!

— О, это вы, хозяйка.

В передней стояли мужчина и женщина. Мужчине было лет пятьдесят, он был одет в короткое пальто. Он поклонился в ответ на мое приветствие, но полное лицо его хранило сердитое выражение. Его спутнице было лет сорок, это была худощавая, невысокая, опрятно одетая женщина.

— Извините, что мы столь поздно, — сухо сказала она и сняла с головы платок.

В этот момент муж, быстро надев гэта, попытался выскользнуть на улицу.

— Нет, постойте, вы куда?!

Мужчина крепко схватил мужа за плечо.

— Пусти, не то…

В правой руке у мужа блеснул нож. Этот нож у него всегда лежал в письменном столе. Видимо, его-то он и искал, когда вернулся домой, — он, вероятно, предвидел, что дело может обернуться плохо.

Мужчина отступил. Воспользовавшись этим, муж, размахивая рукавами крылатки, словно ворона крыльями, выбежал на улицу.

— Держи вора! — громко закричал мужчина, бросаясь вслед за ним. Но я, как была босиком, выскочила в переднюю и, обхватив мужчину руками, задержала его в дверях.

— Умоляю вас, остановитесь! Он может ранить вас! Я все улажу сама.

— В самом деле, — сказала испуганно женщина. — Он сейчас словно сумасшедший — еще натворит что-нибудь!

— Черт возьми! Надо позвать полицию! Больше терпеть нельзя! — прошептал мужчина, растерянно глядя в темноту улицы. Гнев его несколько улегся.

— Простите меня, расскажите, что случилось? — Я вошла в комнату и присела на корточки. — Может быть, я смогу все уладить. Входите, пожалуйста. Правда, у нас такой беспорядок…

Они переглянулись.

— Все равно вы нас не уговорите, — сказал мужчина. — Но все же я вам расскажу, что произошло.

— Пожалуйста, прошу вас, проходите!

— Нам вообще-то некогда, но, видимо, все же… — Мужчина стал снимать пальто.

— Пожалуйста, не снимайте. У нас холодно. Никакого отопления.

— Тогда извините, войду в пальто.

— Пожалуйста, вы тоже не раздевайтесь, — обратилась я к женщине.

Они прошли за мной в комнату мужа.

Крайне запущенный вид комнаты — порванные татами, поломанная ширма, ободранные обои, обветшалая фусума, неказистый письменный стол и совсем пустой книжный шкаф — по-видимому, чрезвычайно поразил их. Я не могла предложить им ничего, кроме старого дзабутона, из которого местами уже вылезала вата.

— Пожалуйста, возьмите хоть такой. Татами не вполне чистые, — сказала я и снова им поклонилась. — Очень рада с вами познакомиться. Право, не знаю, сможете ли вы простить нас. Мой муж, как я догадываюсь, причинил вам много неприятностей. Да еще угрожал ножом. Знаете ли, он такой странный человек… — проговорила я, но тут комок подступил у меня к горлу, и я не могла продолжать.

— Простите, госпожа, сколько вам лет? — спросил мужчина, повернувшись ко мне. Он сидел на подушке, скрестив ноги, облокотясь руками о колени и подперев подбородок ладонями.

— Мне?

— Да. Если не ошибаюсь, вашему мужу уже лет тридцать, правда?

— Да. А я… на четыре года моложе.

— Тогда вам примерно двадцать… шесть. Как все это ужасно! Такие молодые.

— Я тоже удивилась, когда увидела вас, — сказала женщина, выглядывая из-за плеча мужчины. — Иметь такую прекрасную жену и вести себя столь… Не понимаю!

— Он нездоров, он очень нездоров. Прежде с ним ничего подобного не было. Да, совсем опустился. — Мужчина глубоко вздохнул. — Знаете, госпожа, — продолжал он другим тоном, — мы с женой содержим маленький ресторан около станции Накано. Оба мы из Дзёсю, и я в свое время был там честным торговцем. Лет двадцать назад мне это наскучило, потянуло к городской жизни. Мы с женой переехали в Токио и нанялись в один большой ресторан. Мы отказывали себе во всем, скопили немного денег и вот в тридцать шестом году сняли около теперешней станции Накано небольшой двухкомнатный домик, открыли там недорогой ресторанчик, где посетители могли бы провести время за одну-две иены. Мы экономили на всем и усердно трудились. Это помогло нам создать хороший запас джина и других напитков. Поэтому, когда с вином стало плохо, это не застало нас врасплох и, не в пример другим, мы продолжали принимать посетителей. Некоторые из наших постоянных клиентов стали даже помогать нам понемножку доставать вино, — ведь его продавали тогда только военным. Детей у нас нет. И заботиться нам было не о ком. Когда началась война с Америкой и Англией и бомбежки участились, мы не захотели эвакуироваться в деревню, а решили продолжать торговлю. Война для нас, слава богам, кончилась благополучно. Мы вздохнули свободнее и, закупив на черном рынке большую партию вина, продолжали торговлю. Вот и вся наша история.

Вам может показаться, что нам все легко удавалось. Но жизнь человека — это ад, и верно говорят, что в жизни зла больше, чем добра, что за маленьким счастьем всегда приходит большое несчастье. Счастлив тот, у кого хоть один день в году, хоть неделя проходит без особых забот.

Это началось, кажется, весной сорок четвертого года, когда Отани-сан впервые появился в нашем ресторане. Тогда еще казалось, что войну мы не проиграем. Хотя, может быть, мы ее уже проиграли, но не знали истинного положения дел. Мы думали, что пройдет два-три года и все помирятся на равных условиях.

Ну вот, когда Отани-сан впервые у нас появился, он был, как мне помнится, одет в крылатку. Тогда многие так одевались. В те дни в Токио еще мало кто носил униформу. Поэтому мы не заметили в его одежде ничего особенного. Отани-сан пришел не один. Вы меня извините, я буду говорить откровенно. Ваш муж зашел к нам потихоньку, через черный ход, с одной молодой женщиной.

В те времена парадный ход нашего ресторана всегда был закрыт — это называлось «торговлей при закрытых дверях». Наши постоянные клиенты приходили к нам всегда через черный ход, и пили они не в зале, а в отдельной комнате, без шума, при слабом освещении.

Молодая женщина, с которой был Отани-сан, служила до этого в одном баре в Синдзюку и обычно приводила к нам хороших клиентов. Почти все они потом становились завсегдатаями нашего ресторана. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека. Жила она рядом с нами. Поэтому, когда бар в Синдзюку закрылся и она осталась без работы, она стала частенько приходить со своими знакомыми к нам. Но к этому времени запасы сакэ у нас сильно поубавились, и мы уже не особенно радовались новым клиентам, какими бы хорошими они ни были. Наоборот, это начинало нас беспокоить. Но мы не показывали вида и принимали ее гостей, потому что были ей обязаны. Вот почему, когда Аки-тян, — так звали эту женщину, — пришла к нам с вашим мужем, мы приняли их и подали им вино, как обычно, без всяких подозрений. В тот вечер Отани-сан вел себя вполне прилично, полностью рассчитался и ушел с Аки-тян тем же путем.

У меня до сих пор в памяти остались его благородные манеры и сдержанное поведение. Неужели злой дух всегда принимает такой скромный и невинный облик, когда впервые проникает в чужой дом? С того вечера Отани-сан и приметил наш ресторан. Примерно дней через десять он опять пришел, на этот раз один, и вдруг ни с того ни с сего вытащил из кармана сто иен и протянул их мне. Сумма для того времени большая. Пожалуй, сто иен тогда стоили столько же, сколько стоят сейчас три тысячи, а может, и больше. Он совал деньги мне в руки и застенчиво улыбался: «Прошу вас, возьмите». Мне показалось, что он был здорово навеселе.

Вам, наверное, известно, что пить он умеет. Бывало, кажется, что уже совсем пьян, но вдруг как ни в чем не бывало становится серьезным, начинает рассуждать здраво, будто в рот не брал хмельного. Мы ни разу не видели, чтобы он, например, шатался. Конечно, тридцатилетний мужчина в расцвете сил может выпить много, но редко кто выпивал столько, сколько Отани-сан. Так вот, в тот вечер он где-то уже основательно выпил, однако у нас добавил еще чашек десять сакэ. Мы пытались заговорить с ним, но он в ответ только застенчиво улыбался и неопределенно поддакивал. Потом он встал и спросил, который час. Когда я протянул ему сдачу, он отрицательно замотал головой:

— Нет, нет, что вы!

Я стал настаивать:

— Так нехорошо! Возьмите сдачу!

Тогда он ответил с улыбкой:

— Пусть будет за вами. Я еще приду. — И ушел. И больше он ни разу не заплатил. После под всякими предлогами он обманывал нас. За три года он выпил почти весь запас нашего вина и не заплатил ни иены. Это же возмутительно!

Я невольно рассмеялась. На меня вдруг напал беспричинный смех. Спохватившись, я тут же прикрыла рот. На лице мужчины появилась горькая усмешка.

— Смеяться тут нечему, хотя невольно делается смешно, — ведь все это очень глупо выглядит. В самом деле, прояви он такие способности в чем-нибудь другом, более достойном, он мог бы стать кем угодно — даже министром, а то и профессором. Да разве одни мы пострадали? Многие теперь по его милости плачут горючими слезами. Он разорил не одних нас. Нам известно, что та же Аки-тян из-за него растеряла всех своих богатых покровителей, осталась без денег и кимоно и живет сейчас, как нищая, в грязной комнате в бараке. А тогда и она превозносила его, сколько хорошего о нем рассказывала! Ведь он, говорила она, очень знатного происхождения, второй сын барона Отани, из боковой ветви княжеского дома на Сикоку. Правда, его выгнали из семьи за распутную жизнь, но ведь как только его отец умрет, он получит богатое наследство! Она уверяла, что он необыкновенно умный, талантливый человек. В двадцать один год будто написал книгу, да какую, получше, чем у великого поэта Исикавы Такубоку[1]. А после того еще штук десять написал. Хоть он еще и молодой, а уже считается лучшим поэтом Японии. Вдобавок он еще и ученый, закончил самый известный колледж, а потом императорский университет, знает немецкий, французский. В общем, чуть ли не бог. Правда, кое-кто говорит, что это не так, хотя поэтом и бароном он мог бы быть. Вот что говорила Аки-тян. Да что там Аки-тян! Вон моя жена — это в ее-то годы — и то о нетерпением ждала его всякий раз. Мол, он аристократ. Правда, сейчас этих аристократов уже не признают, а до войны стоило мужчине сказать женщине, что он незаконный сын какого-нибудь аристократа, она уже и готова. Вот тут невольно подумаешь, что баба любит быть рабой. А я что, я всего повидал на своем веку, меня ничем не удивишь. Подумаешь, аристократ, да еще с Сикоку, — чем я, извините, хуже его? А он ко всему прочему даже и не первый сын.

И все-таки я ничего не мог поделать. Сколько раз решал не давать ему больше ни рюмки! Но каждый раз, когда он неожиданно появлялся у нас, тяжко дыша, будто затравленный зверь, я забывал о своих благих намереньях. Ведь даже пьяный он никогда не шумел. Эх, пусть бы пил себе на здоровье, лишь бы платил. Ведь какой хороший клиент был бы. Сам он никогда о себе ничего не говорил, не хвастался попусту, а если Аки-тян при нем начинала восхвалять его таланты, он сразу это пресекал.

— Денег надо достать. Хочу расплатиться с хозяином, — и быстро уходил.

Сам он никогда не платил. Иногда за него расплачивалась Аки-тян, а иногда — другая женщина, о ней Аки-тян не знала.

Та, другая, видно, была замужем. Она с Отани-саном приходила нечасто, но платила за него даже больше, чем полагалось. Мы, торговцы, всегда на что-то надеемся, а то разве можно поить клиента задаром, будь он хоть сын императора. Но я терпел убыток — эти расчеты от случая к случаю меня не устраивали. Вот почему, услышав, что Отани-сан женат на приличной женщине, я решил при случае зайти к ней и получить долг. Но когда я попытался узнать точный адрес, он сразу догадался, для чего это мне нужно.

— Только попробуй пойти! Все равно ни гроша не получишь. Зря беспокоишься. Имей в виду, если мы с тобой поссоримся, тебе же будет хуже.

Все же мы несколько раз пытались узнать его адрес, следили за ним, но он всегда очень ловко от нас уходил. В то время Токио бомбили чуть ли не каждый день, на улицах творилось бог знает что, поэтому изловить его нам не удавалось.

Потом Отани-сан стал приходить в военной форме, крылатку снял. Он стал наглеть все больше и больше, — придет, подойдет к буфету, возьмет бутылку, выпьет прямо из горлышка, и будь здоров.

Когда война кончилась, мы закупили на черном рынке большую партию вина и продуктов, вход в ресторан украсили новыми шторами. Даже наняли молодую девушку, чтобы привлекать посетителей. И нас снова стал посещать этот демон. Теперь он приходил без женщин, зато всегда приводил с собой приятелей-журналистов, — они утверждали, что время военных прошло, что настало время поэтов, которые прежде жили в нищете и безвестности. Отани-сан в спорах щеголял английскими словами, поминал имена каких-то иностранцев, о философии рассуждал, так что я, извините, совершенно ничего не понимал. А когда спор разгорался, он незаметно вставал и уходил. Приятели, спохватывались, недоумевали:

— Куда он исчез? Нам тоже, пожалуй, пора, — и собирались уходить.

Тогда я их останавливал:

— Одну минуточку! Тот господин всегда так исчезает. А вам придется уплатить.

Некоторые смиренно собирали деньги в складчину и расплачивались, а некоторые обижались:

— Пусть Отани платит, он нас приглашал, откуда у нас деньги, на пятьсот иен в месяц не особенно разойдешься.

Но я отвечал на это:

— Нет, господа! За Отани-саном числится уже столько, что, если вы поможете мне получить с него хотя бы часть долга, я поделюсь с вами пополам.

У тех от изумления вытягивались лица.

— Что вы говорите? Не думали мы, что он такой ловкач! Теперь мы черта с два будем с ним пить! Но сейчас у нас и сотни не наберется. Вот возьмите пока в залог, а завтра мы принесем вам остальные деньги. — И решительным жестом они скидывали с плеч свои пальто.

Я вам вот что скажу: хотя в народе журналисты считаются непорядочными людьми, они были гораздо порядочнее Отани-сана. И если он действительно второй сын барона, то журналисты тогда достойны быть первыми сыновьями князей.

После войны Отани-сан стал пить еще больше, лицо у него огрубело, с губ часто срывались похабные шутки, не раз он затевал с журналистами драки. А в довершение всего соблазнил служившую у нас девушку, а ей тогда и двадцати еще не было. Ну как тут было не рассердиться. Однако делать было нечего, что сделано, то сделано. Девушку мы успокоили и потихоньку отправили в деревню к родителям.

Вскоре я сказал Отани-сану:

— Мне от вас ничего не надо. Только, ради бога, не приходите больше к нам.

Знаете, что он мне ответил?

— Интересно, — говорит, — какое ты имеешь право заявлять это мне, у тебя у самого рыльце в пушку. Ты же на черном рынке нажился. Учти, мне все известно.

Разумеется, он и не думал оставлять нас в покое. Явился на другой день как ни в чем не бывало.

Понимаете, мы, как и многие другие, занимались в войну мелкой спекуляцией, и, видно, за это судьба наказала нас, послав нам такого негодяя, как Отани-сан.

Но после того, что случилось сегодня вечером, мне наплевать, кто он, — аристократ или поэт. Для меня он просто вор. Вы знаете, что сегодня он украл у нас пять тысяч? Откровенно говоря, в доме мы таких денег не держим, на деньги мы сейчас же покупаем продукты, но сегодня вечером у нас было пять тысяч. Приближается конец года, мы обошли всех своих клиентов и получили долги. Сегодня вечером мы должны были внести их нашим поставщикам, иначе мы останемся без продуктов и будем вынуждены закрыть ресторан. Так вот, жена положила эти деньги в шкаф.

Отани-сан сидел в это время в зале один и все видел. И вдруг он встал, подошел к шкафу, отодвинул мою жену, сгреб деньги и запихнул их в карман. Пока мы стояли разинув рот, он спокойно вышел — только его и видели. Наконец я пришел в себя и бросился вместе с женой за ним вдогонку. На улице я хотел было крикнуть: «Держи вора!» — чтобы с помощью прохожих поймать его. Но ведь, что ни говорите, Отани-сан — наш знакомый, и я не стал позорить его. На этот раз мы решили во что бы то ни стало следовать за ним, точно узнать, где он живет, и по-хорошему попросить вернуть деньги. Мы ведь всего-навсего беззащитные торговцы, поймите нас.

И вот наконец с большим трудом нам удалось выследить его. Мы просто кипели от гнева, но все же, как вы, вероятно, слышали, вежливо попросили его вернуть деньги. А он — на что это похоже — даже ножом угрожал.

Я снова почувствовала, что меня душит смех. Жена торговца смущенно улыбалась. Я смеялась долго, хотя прекрасно понимала, что это производит странное впечатление, но что поделать — я не могла остановиться. Даже слезы на глаза навернулись. Не знаю, что имел в виду муж, когда написал свое стихотворение «Смех на краю бездны», но мне почему-то показалось, что он имел в виду именно то чувство, которое испытывала я.

Однако же я понимала, что положение очень серьезное и тут одним смехом не отделаешься. Подумав немного, я сказала:

— Хорошо. Все это я сама улажу. Подождите еще один день, до завтра. Пока не ходите в полицию, А завтра я сама приду к вам.

Я с трудом уговорила хозяев ресторана повременить и подробно расспросила, где находится их ресторан.

Они ушли, а я долго еще сидела на полу одна в пустой и холодной комнате, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Но в голову не приходило ни одной удачной мысли. Я поднялась, скинула хаори, легла под одеяло рядом с моим мальчиком и, гладя его по головке, молила бога, чтобы это завтра никогда не наступило.

В свое время в Токио, в парке Асакуса, около пруда, мой отец содержал уличное кафе, где продавал одэн. Мать моя умерла рано. Вдвоем с отцом мы жили в небольшой комнате нагая и вдвоем же работали в своем кафе. Мой теперешний муж часто посещал в то время наше кафе. Тайком от отца я стала с ним встречаться. Когда я почувствовала, что должна стать матерью, я растерялась, не знала, как мне быть.

В конце концов я очутилась на положении его жены. Конечно, в официальный брак мы не вступали, и наш мальчик считается незаконнорожденным. Муж мой часто пропадал на несколько дней, случалось, что я не видела его целый месяц; где он, что он делает — я не знала. Возвращался он домой всегда пьяным, с бледным, опухшим лицом. Иногда он молча смотрел на меня, тяжело дыша, и крупные слезы текли у него по щекам. А иногда вдруг крепко прижимал меня к себе и, дрожа всем телом, лихорадочно шептал:

— Нет, так больше нельзя! Страшно! Понимаешь ли ты, страшно! Мне страшно! Помоги мне!

Всю ночь затем он стонал, бредил, а наутро вставал совершенно разбитый, опустошенный. Потом снова куда-то исчезал, и снова я его не видела несколько дней подряд. Если бы несколько старых знакомых мужа по издательству не приносили мне изредка деньги, мы с сыном умерли бы от голода…

Я забылась в тяжелом полусне, а когда открыла глаза, сквозь щели в ставни пробивались первые лучи солнца. Я встала, привела себя в порядок, привязала мальчика за спину и вышла на улицу. Я чувствовала, что больше не могу оставаться дома.

Без определенной цели направилась я в сторону вокзала. В лавке перед вокзалом я купила мальчику еды. И тут, как бы очнувшись, я села на трамвай в направлении Китидзёдзи. Взявшись за ручку, я случайно бросила взгляд на потолок вагона, — там висело рекламное объявление, — и заметила фамилию мужа. Это было объявление журнала, в котором муж опубликовал большую статью под названием «Франсуа Вийон». Я смотрела на название статьи, на фамилию мужа, и вдруг горячие слезы стали застилать мне глаза. Объявление стало мутнеть, расплываться, а потом исчезло совсем.

Я сошла у Китидзёдзи побродить по парку Иногасира. Около пруда уже совсем не осталось криптомерий, их вырубили, словно здесь собирались что-то строить. Знакомое место показалось мне каким-то пустым и голым.

Сняв ребенка со спины, я присела на ветхую скамейку у пруда и дала сыну немного батата.

— Посмотри, какой красивый пруд, — сказала я сыну. — Только раньше здесь было много-много золотых рыбок, а теперь их нет.

Он ничего не ответил, не спросил. Не знаю, о чем он размышлял в этот момент. Набив рот бататом, он вдруг как-то странно засмеялся. Вот ведь — родной сын, а тогда он показался мне совершенным идиотом.

Однако, сколько тут ни сиди, делу не поможешь. Я снова посадила его на спину и медленно побрела на станцию, разглядывая по дороге оживленную улицу с многочисленными лавками. Так ничего и не придумав, я взяла билет до Накано, а потом пошла по той улице, где должен был находиться ресторанчик моих вчерашних знакомых.

Вход в ресторанчик был закрыт, я обошла дом кругом и зашла через заднюю дверь. Хозяина не было. В зале была одна хозяйка. Встретившись с ней глазами, я совершенно неожиданно для себя начала врать:

— Послушайте! Мне кажется, я смогу вам полностью вернуть ваши деньги. Если не сегодня вечером, то завтра — обязательно. Так что не волнуйтесь.

— Что вы говорите?! Это было бы замечательно! Большое спасибо! — радостно воскликнула женщина, но я заметила, что на ее лице все же осталась тень недоверия.

— Это правда, поверьте. Деньги вам принесет один человек, а до его прихода я останусь у вас как заложница. Теперь верите? А пока я буду помогать вам.

Сняв ребенка со спины, я усадила его в жилой комнате на татами, а сама принялась за работу. Мальчик привык бывать один, поэтому нисколько не мешал мне. Он был еще такой глупенький, что не отличал даже своих от чужих, — радостно смеялся и хозяйку принимал за меня. Когда я, получив по карточкам продукты, вернулась в ресторан, он играл пустой консервной банкой от американской тушонки.

Около полудня с рыбой и овощами вернулся хозяин. Ему я сказала то же, что сказала его жене. Выслушав меня, он нравоучительным тоном заметил:

— Знаете ли, госпожа, деньги — это такая штука, что пока не будешь держать их в собственных руках, до тех пор сомнения тебя не покинут.

— Нет, я говорю вам правду! Прошу вас, обождите до завтра. А пока я буду помогать вам.

— Хорошо бы вернуть эти деньги, — сказал он, будто рассуждая сам с собой. — А то ведь через несколько дней кончается год…

— Вот почему я… О, гости!. Здравствуйте! — Я улыбнулась вошедшим посетителям. Это были, вероятно, рабочие. — Дайте мне, пожалуйста, передник, — тихо сказала я хозяйке.

— Ого! Какую красавицу наняли! — воскликнул один из посетителей.

— Ну, вы не очень-то! — нарочито серьезно ответствовал хозяин. — Она больших денег стоит.

— Выходит, племенной рысак в миллион долларов? — цинично заметил другой посетитель.

— Не горюй: говорят, если рысак — кобыла, он идет в полцены, — в тон ему бросила я, разливая по чашкам сакэ.

— Ну зачем же! Я слышал, у нас скоро будет полное равенство для всех, даже для лошадей и собак, — вмешался в разговор самый молодой из посетителей. — А я, знаете, сразу в вас влюбился, с первого взгляда. А это кто? У тебя уже есть ребенок?

— Это не ее, — ответила хозяйка, входя в зал с мальчиком на руках. — Мы взяли его у родственников. Теперь и у нас есть наследник.

— А значит, и деньги водятся.

— Как бы не так! Одни долги, — проворчал хозяин и, сразу изменив тон, любезно сказал: — Что вам подать? Хотите ёсэнабэ?

Был, сколько мне помнится, канун рождества, поэтому посетители шли один за другим. Во рту у меня с утра не было ни крошки, но безрадостные мысли совсем отбили аппетит. Даже когда хозяйка любезно предлагала мне перекусить, я отвечала:

— Спасибо, я сыта, — и продолжала обходить столики.

Быть может, это нескромно, но мне казалось, что это из-за меня в ресторане в тот день царило такое оживление, тем более что многие со мной заигрывали, спрашивали имя, назначали свидания.

«Однако чем это все кончится? — думала я. — Надежды никакой». Улыбаясь, я смело отвечала на грубые шутки посетителей, грубо шутила сама, кокетничала, разливая сакэ. А на душе у меня скребли кошки, мне хотелось, чтобы тело мое стало бесплотным, растворилось в воздухе.

И все же на свете иногда случаются чудеса.

Это было примерно в десятом часу. В ресторан вошел мужчина в маскарадной рождественской треуголке из бумаги и в черной, как у Арсэна Люпэна[2], полумаске. С ним была худощавая интересная дама лет тридцати пяти. Мужчина сел в углу зала спиной ко мне. Однако я сразу узнала его, едва он показался в дверях; это был мой муж — вор!

Очевидно, он не заметил меня, а я, притворяясь, что тоже не знаю его, флиртовала с посетителями. Через минуту дама, сидевшая с мужем, окликнула меня:

— Подойдите к нам!

— Слушаю! — отозвалась я и подошла к их столику. — Добрый вечер! Вам сакэ?

Метнув на меня быстрый взгляд из-под полумаски, муж явно удивился, я легонько похлопала его по плечу и заговорила шутливо:

— Поздравляю с рождеством! Или как это говорят в таких случаях? Мне кажется, вы в состоянии выпить еще немало.

Дама не поддержала шутки и со строгим лицом проговорила:

— Послушай, милая! Будь добра, позови сюда хозяина, нам нужно поговорить с ним.

Я пошла на кухню к хозяину, который в это время что-то жарил на плите.

— Отани-сан пришел! Идите к нему, но обо мне ничего не говорите. Мне не хочется ставить Отани в неловкое положение.

— Пришел все-таки!

До сих пор хозяин не совсем верил мне, но теперь он, очевидно, решил, что Отани пришел сюда моими стараниями.

— Так вы обо мне ничего не говорите, — еще раз попросила я.

— Ну что ж, это нетрудно, — согласился хозяин.

Войдя в зал, он направился прямо к столику мужа.

Обменявшись несколькими словами, все трое вышли из ресторана.

«Теперь все в порядке!» Мне почему-то хотелось верить, что все кончится благополучно. От радости я крепко схватила за руку молоденького парнишку лет двадцати, одетого в темно-синее узорчатое кимоно, и сказала:

— Давайте выпьем! Сегодня же рождество!

Через каких-нибудь полчаса, а может быть, и раньше, хозяин вернулся. Он подошел ко мне и сказал с довольной улыбкой:

— Спасибо вам. Я получил свои деньги.

— Правда? Слава богу! Все?

Он как-то криво улыбнулся:

— Нет, только вчерашние.

— Сколько же всего за ним?

— Двадцать тысяч.

— И это все?

— Да, я сделал большую скидку.

— Хорошо. Эти верну я. Только разрешите мне поработать у вас. Я заработаю и верну вам все.

— Вот это здорово! Да вы прямо-таки волшебница!

Мы оба расхохотались.

Около одиннадцати часов я покинула ресторан, и мы с сыном вернулись домой. Мужа, как всегда, еще не было, но я была спокойна. Завтра я опять пойду в ресторан и, может быть, снова его увижу. Я удивлялась, как мне это до сих пор не приходило в голову. Когда-то в отцовском кафе в Асакуса я неплохо обслуживала посетителей; почему бы мне не испробовать свои способности еще раз? Ведь за один только сегодняшний вечер я заработала пятьсот иен чаевых!

Из рассказа хозяина я узнала, что вчера ночью мой муж отправился ночевать к кому-то из своих знакомых, а сегодня с самого раннего утра зашел в бар в Кёбаси, который содержит та самая женщина, что была с ним. Там он пил виски и без счета сорил деньгами, раздаривая их девушкам из бара в виде рождественских подарков. Около полудня вызвал такси и уехал куда-то, но вскоре вернулся, неся с собой треуголку, маску, праздничный торт и даже целую индюшку; потом пригласил знакомых и закатил грандиозный пир. Хозяйка бара полюбопытствовала, откуда у него такие деньги, — ведь она знала, что у него никогда их нет. Тогда муж чистосердечно признался ей во всем.

Это женщину не устраивало, а вдруг дело дойдет до полиции! А Отани — ее близкий знакомый, это скомпрометирует и ее. Она настойчиво советовала ему вернуть деньги, а потом велела проводить ее в Накано и сама отдала деньги хозяевам ресторана. Закончив рассказ, хозяин сказал:

— В общем, я знал, что так оно и случится. Но вы-то как ловко все устроили. Небось попросили его друзей повлиять на него?

Хозяин думал, что я и впрямь явилась в ресторан нарочно, чтобы дождаться мужа. Но я не стала разуверять его и сказала:

— Ну конечно…

Жизнь моя изменилась — она стала радостнее, светлее. На другой день я зашла в парикмахерскую, сделала прическу, купила духи, пудру и помаду. Я привела в порядок кимоно, а хозяйка подарила мне две пары белых носков. Казалось, все пошло на лад.

Утром, позавтракав, я сажала ребенка на спину, брала с собой коробку с завтраком и отправлялась на работу.

Наступили горячие дни — канун Нового года. Посетители прозвали меня Саттян — маленькая счастливица, и эта Саттян целый день как угорелая носилась то туда, то сюда, так что к вечеру у нее голова шла кругом. Не проходило двух, самое большее трех дней, чтобы в ресторане не появился муж. Он пил, а я расплачивалась. Иногда он не показывался несколько дней, а иногда заглядывал поздно вечером и тихо спрашивал:

— Поедем домой?

Я с радостью соглашалась и спешила вместе с ним.

— Ты знаешь, — говорила я ему по дороге, — я теперь очень счастлива! И почему я не догадалась поступить так с самого начала?

— Женщины не знают, что такое счастье и несчастье.

— Ты думаешь? Впрочем, наверно, ты прав. А мужчины?

— У мужчин бывает только несчастье. Они всегда борются со страхом.

— Я тебя не понимаю, но все равно мне хорошо. И какие чудесные люди хозяева ресторана!

— Дураки! Деревенщина! И жадные, как шакалы. Сперва споили меня, а теперь еще хотят на мне заработать!

— В этом нет ничего странного! Ведь они торговцы! К тому же ты, кажется, с его женой был близок?..

— Это было давно. А что, он разве знает?

— Наверное, знает. Как-то он сказал: «И любовницу здесь завел, и долги наделал…»

— Знаешь, может, тебе и нелегко услышать, но мне иногда так хочется умереть! С детства думаю об этом. Да и для других было бы лучше. Правда? Но я вот никак не могу на это решиться. Будто какая-то страшная сила удерживает меня.

— Твоя работа!

— Работа — чепуха! Ты думаешь, что существуют какие-либо великие или бездарные творения? Глупости. Тебе нравится — значит, хорошо, нет — значит, плохо. Как, например, воздух, который вдыхают и выдыхают наши легкие. А самое страшное, что где-то на этом свете есть бог. По-твоему, есть бог?

— Что?

— Есть ли бог?

— Не знаю.

— Не знаешь?

Прошло несколько дней, и мне стало казаться, что все, кто приходят к нам в ресторан, — это одни жулики. «Боже! — подумала я, — ведь мой муж по сравнению с ними почти святой. Да что посетители! Все, кого я вижу кругом, стараются скрыть от чужих глаз какие-то свои ужасные преступления».

Однажды к нам зашла, с черного хода, конечно, хорошо одетая дама лет пятидесяти. Она, не стесняясь, предложила нам сакэ по триста иен за сё. Хозяйка купила, потому что запрошенная цена была намного ниже рыночной. Но вместо сакэ эта дама продала воду. «Может быть, на свете и невозможно жить честно, — подумала я. — Такая на вид благородная дама, а идет на подобную низость! А может быть, мораль этого мира вообще сводится к карточной игре, где проигрышная карта вдруг неожиданно выигрывает?»

О господи, если ты существуешь, явись мне!

В последних числах января один посетитель нанес мне тяжелую обиду.

В тот вечер шел дождь. Мой муж не появлялся. Зато к нам зашел его старый товарищ по издательству Ядзима-сан, который и прежде изредка навещал меня и приносил мне деньги. Его сопровождал незнакомый мужчина лет сорока. Заказан сакэ, они начали громко спорить, хорошо или плохо, что жена Отани-сана пошла работать в ресторан. Я, смеясь, спросила:

— А где именно она работает?

— Не знаю, но она значительно изысканнее и интереснее вас, «маленькая счастливица», — ответил мне Ядзима-сан.

Тогда, в свою очередь, пошутила я:

— Вот как! Тогда я ревную! Интересно было бы провести хоть один вечер с ее мужем! Я люблю таких хитрецов.

— Нет! Вы послушайте только, что она говорит! — Ядзима-сан повернулся к собеседнику и состроил смешную гримасу.

К этому времени многие журналисты, которые приходили к нам с моим мужем, знали, что я — жена поэта Отани. Некоторые даже специально забегали в ресторан посмотреть на меня. Впрочем, все это только шло на пользу дела, и хозяин был доволен.

В тот вечер Ядзима-сан, кажется, заключил удачную сделку на покупку бумаги с черного рынка и ушел в одиннадцатом часу. Дождь все еще шел. Я уже не надеялась, что увижу мужа, и начала собираться домой. Разбудив ребенка, я тихонько привязала его к себе за спину и сказала хозяйке:

— Разрешите, я возьму ваш зонтик?

— Вам нужен зонтик, возьмите, пожалуйста, мой. Я провожу вас, — с серьезным видом предложил мне, поднимаясь из-за стола, один посетитель. Это был парень лет двадцати пяти, худощавый, небольшого роста, похожий на заводского рабочего. Я его видела впервые.

— Не беспокойтесь. Я привыкла ходить одна.

— Нет, я знаю, вы живете далеко. Я тоже живу в том районе и провожу вас. Хозяйка, получите с меня!

Он выпил только три чашечки сакэ и не казался мне пьяным.

Мы сели в трамвай. Когда мы вышли в Коганэи, дождь еще шел. Тесно прижавшись друг к другу под зонтиком, мы пошли по совершенно темной улице.

— Вы знаете, я поклонник вашего мужа, я сам немного сочиняю, — заговорил наконец мой провожатый. — Мне бы очень хотелось когда-нибудь встретиться с Огани-саном. Но я почему-то его побаиваюсь.

Мы подошли к моему дому.

— Большое вам спасибо. До следующей встречи!

— До свиданья! — Молодой человек повернулся и ушел.

Вскоре меня разбудил громкий звук раздвигаемой двери в передней. «Наверное, вернулся муж», — подумала я и решила не вставать. И вдруг послышался незнакомый мужской голос:

— Можно войти?

Я поднялась, зажгла свет и вышла в переднюю. В дверях стоял мой провожатый. Он трясся от холода и еле держался на ногах.

— Простите меня! Я еще хлебнул в ларьке на улице. Откровенно говоря, я живу не здесь, а в Татикава, а трамваи уже не ходят. Разрешите мне переночевать у вас. Мне не надо ни одеяла, ни матраца. Мне достаточно ступеньки в передней. Разрешите, до первого утреннего трамвая. Если б не дождь, я поспал бы где-нибудь под карнизом, но в такую погоду это невозможно. Я очень вас прошу!

— Это неудобно, мужа нет дома. Но если вас устраивает ступенька, оставайтесь, пожалуйста, — согласилась я и вынесла ему две старых подушки.

— Извините, я совсем пьян, — с трудом ворочая языком, проговорил мой гость и тут же повалился на пол. Когда я снова вернулась к себе, из передней уже доносился громкий храп.

А на рассвете он неожиданно овладел мной…

Утром я отправилась на работу. В ресторане сидел мой муж. Он читал газету, перед ним стоял стакан вина. Грани стакана сверкали на утреннем солнце.

— Ты здесь один?

— Да. Хозяин ушел за покупками, а хозяйка только что вышла во двор. Ты с ней не встретилась?

— А ты приходил вчера?

— Приходил. В последнее время мне что-то не спится, если я не увижу тебя. Но, когда я пришел сюда, мне сказали, что ты уже ушла.

— И куда же ты пошел?

— Никуда. Я ночевал здесь. Ты же знаешь, какой вчера был дождь.

— Может, мне тоже ночевать здесь?

— Конечно.

— Вот и хорошо. И снимать ту комнату не надо будет.

Муж ничего не ответил и снова углубился в чтение.

— Что ты скажешь! — вдруг воскликнул он. — Опять меня ругают. Пишут, что я лжеаристократ, что я эпикуреец. Это же ложь! Уж ежели я эпикуреец, то загнанный богом. Смотри, Саттян, пишут, что я изверг рода человеческого. Это тоже ложь, ты же знаешь. Ну какой я изверг? Дело прошлое, теперь я могу признаться: те пять тысяч я взял, чтобы впервые за долгие годы моя Саттян и наш мальчик могли по-человечески встретить Новый год! Разве изверг поступил бы так?

Но мне было все равно.

— Пусть изверг, — сказала я. — Только бы жить на этом свете.

1946