Современная японская новелла 1945–1978

НА КРЫШЕ _{Перевод Е. Дьяконовой}

Светился красный огонек, лифта не было. Что бы это могло значить? Посторонние, кажется, лифтом не пользуются. На дверях табличка: «Только для пациентов».

Еще когда врач порекомендовал ей принимать на крыше солнечные ванны, она спросила: «А лестница там есть?» Хотела спросить, как попасть на крышу, а задала этот нелепый вопрос.

Больница, конечно, маленькая, но в четырехэтажном здании лестница все-таки должна быть, Просто она спросила, не подумав, и от этого смутилась.

В глубине коридора — комната дежурных. За полуприкрытой дверью весело болтают какая-то женщина в белом халате и санитарка.

— Простите, пожалуйста, что-то лифта давно нет, — спросила она.

Женщина в белом халате, — кажется, она работает в аптечном киоске, — вышла к ней.

— Мне нужно на крышу, врач назначил солнечные ванны принимать…

— Так ведь занято!

Женщина в белом халате встала рядом и смотрит на красный огонек. Вскоре где-то внизу кабина трогается.

— Ну вот и идет.

— Простите, что побеспокоила.

Женщина в белом халате вернулась в дежурную.

Можно было, конечно, еще немного подождать, но ведь она здесь впервые и еще не освоилась. Молоденькая санитарка из хирургического отделения только довела ее до лифта, взглянула на красный огонек и сказала: «A-а, занято… — Потом небрежно добавила: — Скоро освободится», — и ушла.

Пока лифта не было, она чувствовала себя совсем беспомощной, — ведь красный огонек не гас бесконечно долго. Она нервничала и потому, что врач велел быстро подняться на крышу и быть на солнце не более пяти минут.

Двери лифта раскрылись, из кабины вывезли старика.

— Могу я воспользоваться лифтом? — обратилась она к санитарке, сопровождавшей старика, — мне на крышу.

— Кнопка «К».

Пропустив их, она вошла в кабину. Лифт был необычный — узкий и длинный. Одной в таком лифте как-то не по себе.

Она нажала кнопку «К». Лифт поднялся, двери раскрылись. Тесно, полутемно, как в чулане. Пожалуй, это еще не крыша.

Напротив, на стеклянных дверях, табличка: «Главврач:». Рядом что-то вроде кладовки.

Вдоль противоположной стены выстроились шесть шкафчиков, на каждом — фамилия врача. Значит, врачи поднимаются сюда на лифте и переодеваются у этих шкафчиков.

Дальше, в конце прохода, железная дверь — запасной выход. Других дверей не видно. Она попробовала открыть железную дверцу. Вот и крыша.

Яркое солнце, ветерок. Да, это, несомненно, то, о чем говорил врач. Рамы для сушки белья. Водонапорный бак. Распределительный щит. По всей крыше ряды низких бетонных столбиков. Зачем они здесь?

Крыша довольно узкая, да еще весь угол занимает надстройка, через нее-то она и вышла сюда. Куча разного хлама, отчего крыша кажется еще более тесной.

Не снимая пальто, она присела на один из бетонных столбиков.

На рамах сушатся простыни, белье, носки, поношенная мужская пижама в цветочек.

Внизу, за станцией, на холме, виднеется бамбуковая роща. Дальше — новое невысокое здание школы.

Со стороны железной лестницы возле распределительного щита послышались шаги — кто-то поднимался на крышу.

Она размотала бинты на руке, вытянула ноги. Хорошо, что она одна на крыше, посторонние смущали бы ее.

Показалась старушка с тонким одеялом в руках. Высокая, в вязаной кофте и брюках. Старушка подошла к свободной раме и повесила одеяло.

— А с вами что случилось?

— Ошпарилась. Кипятком из чайника.

Ей хочется поджать ноги, но неудобно, и она продолжает сидеть, не меняя позы.

— Ох, беда какая! И сколько вы уже здесь?

В голосе старушки сочувствие.

— Девятый день. Врач велел солнечные ванны принимать. Сегодня в первый раз.

— Ах, вот оно что! Солнечные ванны — это хорошо. Обычно больные снимают здесь гипс и греются на солнце…

«Неужели бывает гипс, который можно вот так запросто снять?» — подумала она.

— Солнышко хорошо лечит. С каждым днем все легче будет.

— А вы, наверное, за кем-нибудь ухаживаете?

— За своим стариком, с ним случился удар, до сих пор без сознания. — Высокая старуха стояла чуть сбоку от нее. — Его уже не поднять. Видно, конец скоро.

— Совсем не приходит в себя?

— Меня иногда как будто узнает.

— Как же его кормят?

— Жидкой пищей, через трубку. Только на здешних сестер надежда плохая: не понимают без меня, когда дедушка есть просит. Дети и невестка приходили — тоже мало толку.

— Ужасно!

Говоря это, она подумала не о дежурстве у постели больного, не об уходе за ним, а о расходах — вот, что ужасно. Как бы в ответ на ее мысли старушка сказала:

— Спасибо, пенсию получаю, на лечение хватает, у детей не просим. Так и живем.

— Сколько же лет ему?

— Шестьдесят восемь. Нет, нет, что это я, ему же недавно шестьдесят девять исполнилось.

На глаза старушки навернулись слезы.

— И давно он здесь?

— Два месяца с половиной.

— Вот как…

— Это еще ничего. С ним в палате один уже пять месяцев лежит. И таких много.

— А прежде он на давление не жаловался?

— Да не измерял он его и по врачам никогда не ходил.

— Здоровый, значит, был.

Старушка закивала:

— Здоровый, здоровый, кажется, и не болел вовсе. А как работу оставил, каждый день у приятелей пропадал. Я, говорил, теперь счастлив. Раньше вот и жалованье получал, да времени ни на что не хватало, а теперь жалованья нет, зато могу о других заботиться. Он и вправду был счастлив. Я говорю, было бы хорошо, если бы денег было хоть немного побольше, а дедушка: мне ничего не надо, у меня всего довольно!

Дверь запасного входа распахнулась, и на крыше появился студент в черном свитере с высоким воротником; запястье у него было перебинтовано. Пройдя мимо них, он уселся на самый дальний столбик к ним спиной, — еще одни больном пришел принимать ванны.

— Ничего у него не болело, и всё друзей своих навещал. У него старинные друзья. То у одного, то у другого что-нибудь. Годы все-таки. Жалел он их, вот и ходил.

— Да-да, конечно.

— А ведь у тех, кто не пьет, горести всякие вот здесь, — и она прижала ладонь к груди, — скапливаются. И вот сегодня вроде бы и здоров, а утром-то и умер!

— А ваш муж пил?

— Нет, он не пил. Брат его — вот тот любил выпить. Все, бывало, родителей своих благодарил, что родили его таким пьяницей. Пью, говорил, с самого утра, потому всегда здоров и бодр. И моего уговаривал пить.

— Но тот, наверное, и в рот не брал?

— Да. Удивительно, родные братья, а как непохожи. Вот первый брат это очень любил…

Значит, речь идет о старшем сыне в семье, раз она его называет первым братом…

— Что ни день, то пьян. Пьет и из чашечки проливает. Расплескает, хочет вытереть, а не может… Трет кое-как.

И старушка показала, медленно водя рукой.

— Потом, когда кто-нибудь за ним вытрет, он радостно засмеется, повалится на бок и лежит. Счастливый был человек…

Пять минут, назначенные врачом, давно кончились. Пора идти.

— До сих пор удивительно, как вспомню. Утром как-то, только он хотел выпить, а внук ему: «Дедушка, вредно ведь!» А дед: «Все, с завтрашнего дня не пью!» Домашние слушали и смеялись. А он слово-то сдержал: больше уж ему со следующего дня пить и не пришлось…

Она забинтовала руку и встала.

— Хорошо бы, дедушка ваш еще пожил, — сказала она и представила себе больного старика, который лежит без памяти в этой маленькой больничке под присмотром старухи.

Старушка благодарно улыбнулась.

— Спасибо вам.

— Ну что вы!

Старушка двинулась к железной лестнице. Открывая дверь запасного входа, она оглянулась: студент, ссутулившись, сидел на бетонном столбике, подставив руку солнцу, и читал библиотечную книгу.

1975