Современная японская новелла 1945–1978

ВОЗДУШНЫЙ САД _{Перевод Т. Редько-Добровольской}

В том году снег снова выпал уже в конце зимы, когда у душистой дафны на веранде появились почки.

Снег проникал на веранду сквозь решетчатую ограду. На полу вдоль ограды стояли горшки с разными растениями, которые Горо привез сюда со своей родины, из Хиросимы, выкопав их в саду возле старого дома. На листьях одного из этих растений — вечнозеленого кустарника — отпечатался контур ограды. Все растение было припорошено белыми хлопьями, но в тех местах, где железные прутья преграждали путь снегу, параллельными линиями тянулись узкие зеленые полосы.

За исключением дафны, жасмина и тернстремии, Горо не знал ни одного растения. Он только привез их, а все остальное — покупку горшков и земли, а также уход за ними — взяла на себя жена.

Как ни удивительно, Кёко со всем пылом ухаживала за этими неприхотливыми кустами, хотя в силу своего характера любила броские, яркие цветы. Некоторые растения, не цветущие, она купила сама. «Цветы быстро осыпаются, а этим кустикам ничего не делается», — как-то сказала Кёко, чем озадачила Горо. Уже десять лет женат он на этой женщине, родившейся в другой стране, но до сих пор не может ее понять.

Веранда у них такая же, как и в других многоэтажных домах неподалеку от центра: полтора метра в ширину и четыре в длину; постепенно все пространство оказалось почти полностью занятым горшками с растениями — большими и малыми, и хотя среди них не было ни одного высотой более метра, впечатление создавалось такое, будто на веранде вырос маленький лес.

Он отлично дополняет вид, открывающийся с седьмого этажа дома, где они живут, расположенного на краю Мэдзиро. Прямо под окнами проходит недавно построенная государственная скоростная дорога, которую принято называть «Дзюсанкэн доро». Чуть дальше, за принадлежащей компании «Сэйбу» железнодорожной линией, по которой следуют поезда в Синдзюку, находится довольно большой участок с подземными очистительными сооружениями для сточной воды. С противоположной стороны выстроились многоэтажные серые здания, тянущиеся от Синдзюку до Тояма. И наконец — небо. По существу, небо составляет большую половину открывающегося из их окон вида, и веранда кажется плывущим в воздухе зеленым островком.

Конечно, в эту пору даже на вечнозеленых кустарниках листья темнеют и приобретают коричневатый оттенок, но на фоне белого неба, в тех местах, где балюстрада преграждает путь снегу, они выглядят даже свежее, чем летом.

Снег, начавший падать около полудня, все усиливался и к вечеру повалил тяжелыми крупными хлопьями. Все звуки, кроме лязга цепей, надетых на шины автомобилей, который время от времени доносился с шоссе, тонули в толще выпавшего снега, растворялись в каком-то величественном беззвучии.

Горо стоял у окна и, словно завороженный, смотрел, как выхваченные из темноты электрическим светом снежинки, похожие на подпрыгивающих крохотных человечков в белых одеждах, возникали из вечернего сумрака и одна за другой опускались в лес на веранде.

— Давайте впустим белок! — вдруг спохватился Рюта, их единственный сын, которого недавно отдали в детский сад. — А то ведь замерзнут.

Голос сына вывел Горо из забытья. Веранда выходила на южную сторону, и всю первую половину дня ее заливало солнце, — даже среди зимы они выставляли туда клетку с белками. Сегодня с утра тоже светило солнце, хоть и неярко, и Горо, как обычно, выставил клетку на веранду рядом с лесом растений, а потом забыл о ней. С плохо скрываемой тревогой он ответил сыну:

— Наши полосатые белки родились на Хоккайдо и не боятся холода, — поспешно открыл стеклянную дверь и вышел на веранду. В лицо, обжигая холодом, полетел снег.

Снег немилосердно хлестал по проволочной клетке. Он проникал даже в пластмассовые посудины для воды и корма. Бедные зверьки! Они, наверное, забились в ящик, выстланный мелкими клочками газетной бумаги, и дрожат от холода.

Как только Горо взялся за ручку и приподнял клетку, дверца, в которую сверху просовывают корм, неожиданно хлопнула. Дверца эта запиралась при помощи небольшой проволочки, изогнутой в форме буквы S, и когда белки, подойдя к кормушке, вдруг резко поднимали головы или делали еще какое-нибудь порывистое движение, этот запор иногда сдвигался, и клетка оказывалась открытой изнутри. Горо почувствовал неладное.

Поставив клетку на место, он поспешно ее осмотрел. Запор был отодвинут, и Горо просунул руку в отверстие ящика, где обычно сидели зверьки. Клочки бумаги успели остыть.

— Белки убежали! — невольно закричал Горо, заглядывая в комнату. От его руки, лежавшей на дверце клетки, исходил резкий запах белок.

Снег шел не переставая весь вечер.

— Куда они убежали? — без конца спрашивал Рюта.

— Они рады, что очутились на воле, и бегают себе по снегу. — Кёко, казалось, была не особенно огорчена случившимся.

Этих белок они купили прошлой весной в универмаге, в секции домашних животных. У них тогда едва успела отрасти шерстка. Раздвинув им задние лапки, продавец внимательно осмотрел зверьков.

Вернувшись домой, они принялись сравнивать зверьков; зверьки ничем не отличались друг от друга: и шерсть, и мордочки были совершение одинаковыми. Даже двигались они и ели одинаково.

Но стоило их выпустить из клетки, чтобы они побегали по комнате, как разница между ними становилась очевидной. Один зверек чувствовал себя вполне свободно и то и дело прыгал из-под стола на диван, другой же норовил забиться куда-нибудь в угол этажерки с книгами или в буфет. Тот, что свободно бегал по комнате, сразу же подлетал к орехам, которые высыпали на пол, и его можно было с легкостью поймать сачком Рюты, другой же ни за что не хотел вылезать из своего укрытия.

А когда осенью один из зверьков стал взбираться на спину другому, все прояснилось само собой: белка, которая пряталась, была самкой.

Если ее, затаившуюся в каком-нибудь укромном месте, оставляли без внимания, она через некоторое время осторожно выходила из своего укрытия и, забравшись в стоявший в углу комнаты горшок с каучуковым деревом, принималась перекапывать в нем землю и, вырыв крохотными лапками небольшое углубление, утыкалась в него мордочкой. Проделывала она все это серьезно, почти исступленно, в такие минуты она не обращалась в бегство, если кто-то приближался. Но стоило протянуть к ней руки, как она поворачивала к подошедшему свой испачканный в земле нос, скалила зубы, а в глазах у нее появлялся странный блеск.

В подобных случаях Кёко сердилась на белку за то, что та пачкает ковер. Горо же воочию убеждался в том, насколько был прав продавец, когда говорил им: «Эти белки пойманы в горах Хоккайдо, у них иные повадки, чем у тех, что родились в клетке». И еще он вспомнил, как десять лет назад, впервые приехав в Токио из Сеула и очутившись в арендованной им комнате на втором этаже частного дома, Кёко совершенно серьезно воскликнула: «Значит, я должна жить в этой клетке?!»

В течение двух лет, пока супруги жили в этом доме, выходящем на частную железнодорожную линию и расположенном неподалеку от реки Тамагава, они сменили три квартиры. Сначала из квартиры с комнатами площадью в четыре с половиной дзё и три дзё переехали в квартиру с комнатами площадью в шесть дзё и три дзё и, наконец, в квартиру с комнатами в шесть дзё и четыре с половиной дзё. Затем они переселились в Накано, где арендовали двухкомнатную квартиру площадью в десять дзё и три дзё. Еще через некоторое время они купили трехкомнатную квартиру с отдельной кухней в кооперативном доме, построенном на противоположном берегу Тамагавы. И вот теперь, наконец, перебрались в многоэтажный дом, в еще большую трехкомнатную квартиру с кухней. Инициатором всех этих переселений с целью расширить жилплощадь всегда выступала Кёко. Горо время от времени принимался ворчать на жену: «Ведь мы едва успели обжиться здесь!» — или: «Где я возьму деньги для задатка?» — и все же каждый раз подчинялся воле Кёко. А когда Горо пришлось взять в банке ссуду в целых семь миллионов иен, чтобы въехать в квартиру, где они теперь живут, у него попросту затряслись коленки.

«Наверняка, — подумал про себя Горо, — сначала из клетки вырвалась самка, а уже потом самец».

На следующий день снегопад прекратился, но с веранды было видно, что крыши соседних домов и дворы покрыты слоем снега толщиной в десять, а то и больше сантиметров. Под деревьями же и заборами намело целые сугробы высотой около метра.

— Где сегодня спали наши белочки? — спросил Рюта, глядя вниз с веранды.

— Наверное, укрылись под каким-нибудь голым кустом. Меня беспокоит другое — чем они будут кормиться?

Горо, обычно умилявшийся при виде белки, которая исступленно тыкалась мордочкой в горшок с землей, теперь ощущал беспокойство, оттого что белки убежали на заснеженную землю. Он не просто досадовал на глупых зверьков — их безрассудная смелость вызывала в нем непонятную зависть…

— Там, внизу, живут кошки. Надо поскорее найти наших белок, а то кошки их загрызут.

— По такому снегу их не разыщешь! — Горо поймал себя на том, что ответил сыну с досадой.

И все же он расчистил снег на веранде, поставил клетку на прежнее место, а чтобы дверца оставалась открытой, подпер ее палочками для еды. Затем он очистил орехи и бросил их в клетку.

— Только вряд ли они вернутся, — сказал Горо, глянув вниз, на цементную стену.

Поверхность стены выглядела шершавой, как будто на нее был налеплен песок, так что белкам с их маленькими лапками было за что зацепиться. Но если им и удалось спуститься с седьмого этажа, это совсем не означало, что они могли взобраться обратно.

— И все-таки они вернутся, вот увидите, — сказала Кёко, не то уверенно, не то безразлично.

В тот вечер у Горо вышла размолвка с женой. Поводом к ней послужил сущий пустяк. Кёко вновь выразила неудовольствие от того, что ее мужа, сотрудника международного отдела газеты, до сих пор ни разу не направили специальным корреспондентом в длительную командировку за рубеж.

— Что тебя так тянет за границу? Чем тебе здесь плохо?

В душе Горо понимал недовольство жены, но стоило ей выразить его вслух, как он чувствовал угрызения совести и от этого становился упрямым. Сейчас, отвечая жене, Горо и не пытался скрыть раздражения, но от этого на сердце у него стало еще тяжелее.

В этот вечер они не проронили больше ни слова и легли в постель, отвернувшись друг от друга.

Подходил к концу третий день после побега белок. Едва Горо пришел вечером домой, с веранды, где Кёко снимала высохшее белье, вдруг послышался ее возглас:

— Вернулась! Глядите, одна белка вернулась!

Горо и Рюта бросились к стеклянной двери. И правда, одна из белок, не то самец, не то самка, с огромными глазами, сильно отощавшая, пошатываясь, ходила вокруг клетки.

Горо потихоньку отворил стеклянную дверь и вышел на веранду.

— Не пугай ее, а то опять убежит, — произнес Рюта, учащенно дыша.

— Ну вот, видите, случилось, как я и предсказывала. У меня было такое предчувствие, — сказала Кёко, стоя в углу веранды с бельем в руках.

Увидев приближающегося к ней Горо, белка поспешно спряталась среди горшков с растениями, но как только он остановился, снова подошла к клетке. Вид у белки был поистине жалкий — грязная, с потускневшей, вырванной в нескольких местах шерсткой. Быть может, на нее и в самом деле напала кошка, как опасался Рюта.

Когда белка наконец просунула голову в открытую дворцу клетки, Горо легонько подтолкнул ее сзади. Белка не оказала никакого сопротивления. Очутившись в клетке, она тотчас же схватила орех. Но разжевать его не смогла, до того ослабела. Белка опустилась на корточки и замерла. Только живот у нее вздымался при каждом вздохе.

— Нужно бы внести клетку в дом, чтобы белка согрелась, — шепнул Горо жене. — Ну, а если вернется другая?

— Я прослежу за этим, а ты постарайся ее обогреть.

Горо внес клетку в комнату и поставил ее рядом с газовой печкой.

Все трое возбужденно забегали по квартире. Кёко вытащила из шкафа старую пеленку Рюты, разрезала ее на мелкие лоскуты и выложила ими ящик, где сидела белка, Рюта сменил воду в клетке, а Горо отшелушил орехи и очистил семечки подсолнуха.

— Умница ты моя! И как тебе только удалось вскарабкаться по этой стене? — Горо никак не мог поверить в чудо.

— Что же она все это время ела? — тихо, как говорят у постели больного, спросил Рюта.

— Интересно, самец это или самка?

— Теперь не поймешь, настолько она отощала.

— По-моему, самец. Вспомните, он даже в комнате карабкался на стену.

— Ну, и что? Самки, когда это необходимо, становятся очень сильными.

— Не забывай поглядывать на веранду. Может быть, и вторая белка появится.

Уложив Рюту в постель, они поочередно подходили к стеклянной двери, а Горо даже несколько раз выходил на веранду, но вторая белка не возвращалась.

Первая же все время сидела, не притрагиваясь к еде. Лишь около полуночи она подошла к кормушке и принялась потихоньку грызть семечки.

— Наконец-то! — с горячностью воскликнула Кёко, которая говорила обычно ворчливым тоном. Ее голос пробудил в теле Горо сладостную боль. Он порывисто обнял жену и повалил ее на ковер.

— Перестань. Здесь не надо. Видишь, как испуганно смотрит белка на нас, — произнесла Кёко тихонько.

Белка и в самом деле смотрела на них как зачарованная, не торопясь проглотить зажатое в крохотных лапках семечко. Ее черные, подернувшиеся влагой глаза блестели. Их взгляд был спокойным и умиротворенным, и невозможно было представить себе, что совсем недавно белка проделала такой длинный и такой трудный путь.

Весь следующий день белка пролежала на своей подстилке.

Стоило заглянуть в клетку, и вы встречали ее ясный взгляд.

— Подумать только, все веранды одинаковы, а она все же узнала нашу. — Это обстоятельство вызвало в Горо не столько восхищение, сколько смутное предчувствие беды.

Снег на солнце начал подтаивать, но на обращенных к северу участках крыш и в тени под заборами все еще лежал толстым слоем. Стоял необычный для Токио холод, от которого пощипывало лицо.

Когда на следующий день Горо вернулся вечером из редакции, Кёко ему сказала:

— Знаешь, Рю-тян говорит какие-то странные вещи. Будто из ящика, где сидит белка, доносятся какие-то звуки. Сама я, правда, не слышала…

— Да, там кто-то пищит «ми-и, ми-и», — твердил свое Рюта.

— Что же это такое?

— Что это такое?.. Наверно, у белки родился бельчонок, — подумав, ответил мальчик. Выражение его лица было на редкость серьезным.

— Не может быть! — в один голос воскликнули Горо и Кёко. — Мыслимое ли дело, чтобы белка, находясь на волосок от смерти, родила детеныша? К тому же у нее совсем не было заметно живота.

— Но я слышал… — повторил Рюта.

Горо, в свою очередь, наклонился над клеткой и некоторое время внимательно прислушивался, — никаких звуков. От Кёко он узнал, что сегодня белка дважды, а то и трижды выходила из своего ящика и принималась за корм.

Прошло три дня. Горо отсыпался после ночного дежурства, когда в спальню вбежала Кёко и принялась его тормошить.

— Послушай, похоже, что белка и в самом деле родила. Я только что слышала писк. Рю-тян был прав.

Горо, вскочил с постели и бросился в гостиную. Белка стояла перед кормушкой и грызла орехи. Шерстка ее начала обретать свой обычный блеск. Поднося ко рту зажатый в лапках орех, она взглянула на Горо и Кёко, словно спрашивая: «Что случилось?»

— Ты родила детеныша, правда? Затем и вернулась сюда, чтобы родить, да? — несколько раз повторила Кёко, но белка продолжала смотреть на нее с непонимающим видом.

Теперь и Горо отчетливо расслышал писк малыша-бельчонка: «ми-и, ми-и».

— Значит, это правда? — заговорил Горо. — Ты отчаянно карабкалась вверх по стене, чтобы произвести на свет своего детеныша, да?

Белка-мать принялась с хрустом разгрызать орех.

Стоя на коленях перед клеткой, они не сводили с нее глаз и молчали. Так молчаливо распахиваются ворота души.

— А ведь ты тоже рожала Рюту в полном одиночестве, — произнес наконец Горо, не поднимая головы.

— Да, ты был на ночном дежурстве, все мои близкие далеко, а твои родственники в то время даже смотреть в мою сторону не хотели. — Женщина произнесла это без всякого упрека.

Медсестра из клиники позвонила ему в самую горячую пору ночного дежурства, как раз перед тем, как сдавался в набор утренний выпуск газеты. Не прекращавшийся ни на минуту стук телетайпов заглушал голос в трубке.

— Как самочувствие матери и ребенка? Все ли у ребенка в норме? — Кажется, после этих выпаленных одним духом вопросов он еще спросил, кто родился: мальчик или девочка.

То был самый напряженный период вьетнамской войны. В сводках американцев то и дело мелькал глагол «kill», в сообщениях вьетнамцев ему соответствовало слово «уничтожены». Эти два слова, выражавшие суть войны, как она есть, без каких-либо нюансов, оттенков, домыслов и прикрас, на протяжении многих дней и ночей исступленно отстукивал ключ телетайпа, сообщая о гибели десятков и сотен людей. Среди этого стука до слуха Горо едва-едва добралось известие о рождении новой жизни.

Утром он сел в такси и прямо из редакции помчался в клинику. Медсестра подвела его к отгороженному большим толстым стеклом помещению и указала на младенца с густыми черными волосами. Горо слышал, что новорожденные похожи на обезьянок, но у этого ребенка были на редкость правильные черты лица. Глядя на него, Горо вновь отчетливо услышал переставший было преследовать его грохот снарядов над Сайгоном. «Выживем. Во что бы то ни стало выживем», — несколько раз повторил он про себя.

Кёко спала на своей кровати в самом углу палаты, за занавеской. Когда Горо усаживался на стул рядом, она неожиданно открыла глаза. Что они сказали друг другу, Горо уже не помнит. Помнит только искренний, безмятежный взгляд Кёко, когда она так спокойно открыла глаза, будто еще во сне знала, что он садится возле нее. После всех мук, которые она вынесла в одиночестве и которых мужчина не может даже представить себе, во взгляде ее не было ни торжества, ни даже усталости.

— Вообще говоря, и у тебя ведь живот был не особенно заметен.

— И все же доктор пророчил мне двойню. А ты хотел девочку.

— Разве?

— Конечно. Ты просто забыл. Сколько раз я слышала от тебя, что ты сына не хочешь, что мальчики все непослушные, что ты сам был таким.

Склонившись над клеткой, они вспоминали о том, что уже мало-помалу стало забываться.

Белка-мать, время от времени бросая недоуменный взгляд на окружавших ее людей, с усердием лущила орешки, выплевывая кожуру и складывая за щеку очищенные зернышки, как это она делала обычно, поглощая лакомства. Хотя белка все еще оставалась тощей, шерстка у нее распрямилась, и когда она сидела вот так, зажав в лапках орешек, чувствовалось, что к ней вернулась прежняя жизненная сила.

— Почему же все-таки перед тем, как произвести на свет детеныша, белка ни с того ни с сего убежала из дома? — спросил Горо, сверху заглядывая в клетку. — Да еще в такой снегопад! Ведь она чуть не погибла вместе с детенышем.

— Как тебе это объяснить? Наверное, снег напомнил ей о родине. Говорят, на Хоккайдо широкие просторы.

При этих ненароком сказанных словах в глазах Кёко появился какой-то таинственный блеск. Горо подумал, что так же блестели глаза у белки, когда она рыла землю под каучуковым деревом.

Веранду заливали лучи солнца, которое впервые со дня того снегопада сияло на совершенно безоблачном небе. Под его лучами промытые снегом листья сверкали, словно изумрудные. В просветах между тоненькими ветками растений были видны уходящие вдаль серебристые высотные дома Синдзюку. Почему-то казалось, что токийская телебашня стоит совсем близко.

От высоты у Горо закружилась голова, вспомнился много раз виденный сон, будто он карабкается вверх по отвесной круче обрыва. Он уже выбился из сил, но пути назад нет — слишком высоко он забрался. И вот один за другим разжимаются пальцы, которыми он судорожно цепляется за уступ в скале — Горо просыпается от собственного крика. Вот какой это был сон.

1976