Спасите наши души

Глава 13 «Честно прозябали в середине»

Квартира мне не понравилась. Дом был — обычная «хрущевка», но самых первых серий, ещё до начала борьбы с излишествами, даже из кирпича, такие пережили все последующие катаклизмы, даже затеянную властями Москвы реновацию конца 2010-х. А вот планировка этой трехкомнатной квартиры была странной — две крошечные комнатки, видимо, подразумевалось, что их будут использовать под спальни, но в итоге туда даже нормальная кровать не влезала, и одна огромная, за двадцать квадратов, которая выглядела очень неуютно. Хозяева по нынешней моде забили эту огромную комнату тяжелой старомодной мебелью, оставив свободной половину дальней стены, которая, впрочем, была сплошь завешана иконами — они выглядели очень по-старинному, но я не был уверен, что это не подделки. Ещё посреди этой комнаты они впихнули круглый стол на гнутых ножках — получился аналог гостиных из старинных усадеб с картин русских передвижников. Маленькие комнаты они тоже забили мебелью по самый потолок, но там метраж не позволял развернуться на полную катушку. Ещё в этой квартире имелась небольшая кухня — какие обычно и бывают в «хрущевках», но со столом и даже разбитым креслом; устроиться там могли человек пять, но толкаясь локтями и, желательно, не вставая — впрочем, даже так они могли дотянуться до любой точки. Ну и раздельный санузел — два крошечных пенальчика, один — с унитазом, другой — с ванной. Но тут хотя бы не было этих ужасных газовых колонок, с нею кухня оказалась бы ещё меньше.

Уже два часа в свой заслуженный выходной я торчал в коридоре этой квартиры у входа в большую комнату и наблюдал, как мои коллеги из центрального управления КГБ ищут хоть что-то незаконное. Утром меня разбудил звонок Денисова, который одновременно обрадовал и огорчил — верхи дали добро на обыск у Якира-старшего, но проводить его решили не силами московского управления; мне предписывалось потратить воскресенье на поездку до метро «Автозаводская», где и обитал товарищ Петр Якир с супругой.

В принципе, тот факт, что мне эта квартира не нравилась, означал лишь то, что я был недоволен подобной организацией. Так-то это была очень неплохая жилплощадь для бывшего, пусть и реабилитированного зека — видимо, Хрущев очень хотел хоть как-то загладить вину перед ним и его семьей, вот и выделил им эти хоромы. Ведь дело происходило в конце пятидесятых, когда строительство пятиэтажек по тогдашним окраинам Москвы ещё не приняло массовый характер, и миллионы людей жили в общежитиях, в деревянных бараках и коммуналках. Но Якирам от щедрот досталось вот это — а они, как скажет царь из ещё не снятого фильма, презлым заплатили за предобрейшее.

Ещё меня расстраивало, что коллеги сразу же обозначили мою роль в этом действе — просто стоять в сторонке и не мешаться профессионалам, пригрозив серьезными проблемами, если я буду настаивать. Впрочем, я не знал, благодаря каким договоренностям оказался участником этого мероприятия, поэтому на рожон не лез, просто подмечая всё, что происходит, для последующего отчета начальству. У меня были сомнения, что с меня потребуют официальный рапорт, но спросит Денисов обязательно — и будет очень огорчен, если я промычу что-то нечленораздельное.

Правда, за эти два часа не произошло буквально ничего. Три опера и один следователь сначала разобрались с маленькими комнатами, проигнорировали ванную, туалет и кухню, после чего приступили к осмотру гостиной; всё это — в присутствии двух понятых и меня. Ну и хозяев, конечно. Мордатый и лохматый, похожий на цыгана Будулая Петр Якир и его почти незаметная на фоне мужа жена послушно ходили, куда их звали, отвечали на какие-то несущественные вопросы, но залежей неподцензурной литературы не выдавали и вообще чувствовали себя очень вольготно. Мать Якира, сухая старушка, всё это время неподвижно лежала в дальней маленькой комнатке и не произнесла ни слова.

Поэтому мне было скучно. Я ещё после первой комнаты мог бы сказать, что опера таким макаром ничего не найдут — впрочем, я не был уверен, что перед ними вообще ставилась задача хоть что-то найти. Возможно, этот спектакль был вольной начальственной интерпретацией моего предложения «потрясти» кого-то из тех, к кому на регулярной основе наведывается Морозов. Но сливов точно не было — наружка не выявила каких-то изменений в поведении этого «погромиста» в предшествующие дни, так что я предполагал, что Якиры просто были уверены, что их тайник не будет найден. В принципе, они имели для этого все основания. Опергруппа не только оставила без внимания некоторые помещения, но и вела себя предельно аккуратно — ничего из ящиков и шкафов на пол не выгребала, не раскидывала книги и журналы. Они даже ничего не сломали — ну разве не душки? И разве такие целеустремленные ребята могут найти что-то, что спрятал человек, который предполагает, что КГБ постоянно следит за ним?

— Петр Ионович, распишитесь вот тут, в протоколе, — предложил следователь.

Потом он предложит расписаться в протоколе понятых, и на этом обыск можно было считать законченным. Я огляделся — моя персона никого не интересовала, все трое оперативников находились в комнате, и в мою сторону не смотрели. Я чуть отступил назад, в полумрак коридора, сделал несколько шагов — и скрылся в свободной маленькой комнате. Дверь чуть скрипнула, но вряд ли в гостиной услышали этот звук.

— Товарищи понятые, распишитесь в протоколе, — услышал я приглушенный голос следователя.

Минута тишины, которую нарушали только шаги. Я закрыл дверь, прошел чуть вглубь и встал за шкафом — так меня не сразу заметят, даже если заглянут в эту комнату. А если посмотрят мельком — как они смотрели на всё остальное в этой квартире, — то точно меня не найдут.

— Всё, товарищи, спасибо, вы нам очень помогли.

В коридоре активно зашагали — уходили понятые, следом вышли из гостиной оперативники.

— А где этот, московский? — спросил один из них.

Я затаил дыхание.

— Да шут его знает, — безразлично ответил другой. — Недавно его видел, стоял, косяк подпирал. Наверное, решил свинтить пораньше. Счастливчик… ему-то отчет не писать. Зачем его к нам прикрепили только?

— Начальству видней, — философски ответил первый. — Ладно, пойдем, Колька сам тут закончит. Курить хочется — уши уже в трубку свернулись.

Хлопнула входная дверь, но шаги снова застучали по паркетной доске прихожей.

— Прошу прощения, Петр Ионович, Валентина Ивановна. Сами понимаете — приказ.

— Конечно, мы понимаем, — за двоих пробасил Якир. — Но вы скажите там, что у нас ничего нет, искать бесполезно.

— Обязательно передам.

Дверь хлопнула ещё раз, но хозяева не торопились уходить из прихожей. Я дал бы палец на отсечение, что они оба приткнулись ушами к тонкому дереву и слушали, как уходят следователь с третьим оперативником.

— Ушли, — раздался женский шепот.

— Да… пронесло, — этой уже Якир. — Ты как почувствовала вчера — хорошо, что всё убрали.

Я вышел из-за шкафа и открыл дверь в спальню.

— Что убрали, Петр Ионович? — доброжелательно спросил я.

Он застыл столбом, но его жена взвизгнула от неожиданности — и Якир пришел в себя.

— Вы почему здесь? Уходите, я милицию вызову! Кто вы вообще такой?

Я молча продемонстрировал обложку своего удостоверения.

— Вы были с ними! — женщина обвиняюще ткнула в меня указательным пальцем. — Петя, скажи ему, чтобы уходил!

— Вы слышали мою жену! Ваш обыск закончен, ордер больше не действует, мы не обязаны терпеть ваше присутствие!

Мне показалось, что он попытался надвинуться на меня — такая зековская привычка, которая иногда позволяет одержать победу в конфликте ещё до его начала, но узкие двери «хрущевки» не дали ему совершить этот маневр. К тому же супруга не поняла замысла своего Пети и мешалась у него на пути.

— Прошу прощения, но я не уйду. А если и уйду, то позвоню начальнику той группы, — кивок в сторону входной двери, — и поинтересуюсь, почему они оставили без внимания две коробки, которые вы укрыли под ванной, нелепо замаскировав их половыми тряпками. Что-то мне подсказывает — они вернутся очень быстро. А понятые, наверное, ещё не успели разбежаться, так что соберут их обратно быстро. Так что? Мне уйти или поговорим?

Я блефовал, конечно — никто бы сюда возвращаться не стал, мои коллеги с Лубянки не затем приходили. И моя помощь им была без надобности, я бы только нажил дополнительных проблем. Но у меня имелись собственные резоны для общения с Якиром, и я считал, что немного запугиваний не помешает. К тому же мой блеф сработал.

Якир перестал рваться ко мне и замер. Его жена вообще закрыла рукой рот — такой универсальный жест, который выражал охвативший её ужас от моего знания о наличии у них в квартире запрещенной литературы. Правда, я понятия не имел, что хранится в тех коробках. А там могли быть, например, запасы хозяйственного мыла или крупы на черный день. Но реакция супругов убедила меня, что я на правильном пути.

— Так что, товарищ Якир, — я выделил голосом слово «товарищ», показывая, что предстоящая беседа будет мирной — насколько это возможно в наше время, — поговорим или мне идти к телефонному аппарату?

Он потух, словно где-то внутри его тела выключился невидимый реактор, и уже не смотрел на меня с ненавистью и раздражением — теперь его взгляд выражал, скорее, опаску. Я был неизвестной величиной, а любой человек боится неизвестности.

— Поговорим, — пробормотал он и чуть отступил назад.

— Тогда давайте на кухне? — предложил я. — А то в комнатах коллеги наследили.

Он согласился.

Наверное, мне стоило сразу переходить к тому, что меня интересовало. Но я решил зайти издалека.

— Вам эту квартиру после реабилитации дали? — спросил я, хотя и сам знал ответ.

Жена Якира ничего не сказала — она сразу отвернулась, чтобы поставить чайник. Да и вообще, насколько я мог понять, была женщиной молчаливой, задавленной домашним бытом и авторитетом мужа. Но сам Якир в разговор включился.

— Да, сразу после возвращения в Москву, — с плохо скрытой гордостью подтвердил он. — Водки не предлагаю, нету.

Я покосился на холодильник.

— Водки не надо, благодарю, — сказал я. — Чаю, пожалуй, тоже, не хочется в разгар разговора бегать в уборную.

Я улыбнулся, давая понять, что почти шучу. Но в моей шутке была лишь доля шутки — я уже увидел посуду, присутствующую в этом жилище, она была похожа на хозяина — весьма расхристанная и неухоженная. Впрочем, для бывшего зека и будущего алкоголика Якир выглядел вполне презентабельно. А вот его жена мне не понравилась — вернее, не понравилось её состояние. Судя по всему, лагеря оставили ей на память серьезно подорванное здоровье; я не помнил подробностей, но, кажется, и дочь она рожала ещё за колючей проволокой — что тоже вряд ли шло на пользу женскому организму[18].

— Валюша, оставь, я тоже тогда не буду, — сказал-приказал Якир.

Она послушно выключила газ.

— Я тогда пойду… не буду мешать, — и робко глянула на меня.

Я благосклонно кивнул. Мне на её присутствие было всё равно — есть она, нет её, я всё равно буду говорить то, что и собирался. Но дождался, пока за ней не хлопнула дверь дальней комнаты.

— Виктор Орехов, старший оперуполномоченный пятого отдела управления КГБ по Москве и области, — представился я.

И очень внимательно посмотрел на собеседника. Он не подвел.

— Не скажу, что приятно познакомиться… Ну меня ты знаешь… иначе не сидел бы тут. Так чего ты хотел, чекист? — Якир зыркнул на меня исподлобья, и взгляд его был очень недобрым.

— ЧК упразднили 6 февраля 1922 года, — поделился я знаниями с уроков истории. — Так что ваш выстрел ушел в молоко, и теперь моя очередь. Вам что-нибудь говорит имя Николая Гуля?

Якир на пару мгновений задумался.

— Нет. А должно?

— Бог знает, а я нет, — снова улыбнулся я.

— Кто это хоть? У меня много народу бывает, я всех и не вспомню.

— Танцор из музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, — пояснил я. — Не солист, из кордебалета, третий стражник во втором ряду в «Борисе Годунове». Или второй лев в «Баядерке». В общем, вы, надеюсь, поняли.

— Понял, что не Нуреев, — пробормотал Якир. — Но каким боком…

— Дело в том, что одна из моих обязанностей — проверять артистов труппы перед загранкомандировками, — не совсем вежливо перебил я его. — Сами же вспомнили Нуреева, так что, думаю, согласны, что проверять балетный народ надо очень пристально.

— Не согласен, пусть едет, кто хочет, — он снова набычился.

— Если будет принято такое решение на уровне ЦК — почему бы и нет, я разве против? — почти искренне удивился я. — Правда, в этом случае, скорее всего, будут другие условия обучения и работы, но ведь главное — свобода?

Он помотал головой.

— Я не понимаю, к чему ты ведешь? Какое я имею отношение к какому-то пидарасу из этого… музыкального театра?

— Он не педераст, тут вы снова промахнулись, это известно достоверно, — я весело посмотрел на собеседника. — А к вам у него непосредственное отношение. Так получилось, что его застали за чтением книги писателя Войновича «Приключения солдата Ивана Чонкина». Машинописной копии, разумеется, поскольку официально эта книга в СССР не печаталась. И знаете, что показал артист балета Гуль во время опроса?

— Н-ну?

Кажется, мне удалось довести Якира до кондиции — он с трудом сдерживался, чтобы не вцепиться в меня. Но и перегибать палку мне не хотелось.

— Что он получил копию этой книги у вас! — торжественно объявил я.

— Да? — Якир как-то даже расслабился. — И что?

В принципе, он был прав. Самиздат самиздату рознь, и за «Чонкина» его даже не пожурили бы, всего лишь отобрали бы все найденные копии — и дело с концом.

— Ничего, — я безразлично пожал плечами. — Хочу уточнить — давали ли вы артисту балета Гулю копию романа писателя Войновича?

— Может, и давал, — вальяжно ответил Якир. — А, может, и нет. Говорю же — народу много ходит, всех не упомнишь. Копия ко мне попадала, тут отпираться не буду. От кого — запамятовал, звиняй, начальник. Возможно, этому вашему Гулю я её и отдал, потому что сейчас у меня этой копии нет.

Он торжествующе посмотрел на меня — мол, съел? Нету у вас приемов против Кости Сапрыкина, как говорил герой хорошего фильма о социалистической законности, в котором ещё пока не сыграл один мой знакомый бард.

— Хорошо, — покладисто согласился я. — Если не можете подтвердить, значит, артист балета Гуль мне всё наврал. Наверное, ему есть что скрывать и кроме «Чонкина». Поспрашиваю его ещё… но никуда он уже, конечно, не поедет. Скажу Льву Дмитриевичу, чтобы искал другого льва.

— Льву? Льва? Куда льва? — Якир слегка растерялся.

— В «Баядерку» же. Там должно быть два льва на заднем плане, — терпеливо объяснил я.

— Нет, я имел в виду другого льва…

— А с другим львом всё в порядке, — уверил я. — К нему у нас претензий нет. «Чонкина» он не читал.

Случай с Гулем достался мне по наследству от Орехова. «Мой» Виктор вообще занимался больше театрами — правда, не всякими, ту же Таганку ему не давали. Это уже я полез в заоблачные импереи, так что разнос от Денисова за поход на квартирник к Высоцкому был вполне по делу. Ещё Орехов надзирал за народными коллективами, эстрадой и прочими филармониями — в общем, имел множество вариантов наломать дров, присматривая за склонными к бегству балерунами и суровыми мужиками в квазинародных косоворотках. Впрочем, через это проходили чуть ли не все сотрудники «Пятки», что в Москве, что в центральном аппарате. Работы было много, артисты — существа непостоянные и с тонкой душевной организацией, но агентура у Орехова была хорошая, причем многие работали по совести.

Вот только фамилии Якира «мой» Орехов от Гуля не слышал. Рукопись случайно обнаружили во время рейда студсовета, оттуда просигнализировали нам, и Виктору пришлось разбираться в тамошней паутине псевдодиссидентства, поскольку этот «Чонкин» хорошо попутешествовал по комнатам общаги. Ни Орехов, ни я не понимали, что бывших и нынешних студентов-балерунов так увлекло в этой книге — на мой взгляд, просто причастность к чему-то запретному. Орехов сумел размотать этот порочный клубок почти до конца, крайним оказался вышеупомянутый артист Гуль, но он категорически отказывался сказать, у кого получил заветную папку с заполненными слепой машинописью листами. Впрочем, его признание было только вопросом времени, и хотя это дело теперь висело уже надо мной в виде соответствующей строчки в плане работы на первое полугодие, я особо не переживал. «Мой» Виктор собирался сделать Гуля своим информатором, чтобы окончательно не испортить дурню жизнь, и я в целом этот план одобрял. К тому же «Стасик» летом собирался на гастроли в Германию, и подобный факт в биографии ставил жирный крест на участии в этих гастролях второго льва из «Баядерки» — а с моей помощью этот Гуль вполне мог стать первым царем зверей. Или даже — единственным[19].

Якир молчал и смотрел на меня. Я тоже молчал и смотрел на него — как можно дружелюбнее, словно у нас идет приятная беседа, которая никоим образом не касается судеб отдельно взятых артистов балета. В принципе, мне было неважно, что он скажет. Мне было интересно, когда он поймет, что я «гоню пургу».

Ему потребовалось минуты три.

— Начальник, не пойму — ты меня на понт берешь, что ли? — пробурчал он.

— Можно и так сказать, — согласился я. — Ладно, отставим несчастного артиста балета Гуля в сторону и поговорим о делах действительно важных. Согласны?

— Смотря что за дела, — осторожно ответил он.

— Обычные, почти те, что у прокурора, — не остался я в долгу. — Скажите, Петр Ионович, почему вы ненавидите советскую власть?

И с легким удовлетворением отметил, что по лицу Якира пробежала самая настоящая гримаса ужаса.