Спасите наши души

Глава 6 «Детские игры с названьями старыми»

На углу улицы Дзержинского и Кузнецкого моста я решительно свернул на брусчатку, хотя обычно не любил ходить по ней — по гладкому асфальту передвигаться было проще и комфортнее. К одному из старинных домов приткнулся табачный киоск, и я подошел к нему, чтобы в растерянности побродить глазами по ассортименту. Орехов не курил, я в своей первой жизни — тоже. Но сейчас мне надо было либо выпить, либо закурить — впрочем, ни в том, ни в другом я ещё не был уверен.

Два часа — столько генералы и примкнувший к ним полковник расспрашивали меня про Ирину и наш разговор, состоявшийся четыре дня назад. Они умели задавать вопросы, чувствовалась большая практика бесед с врагами народа, да и мне скрывать было нечего — только что разочарование от того, что темой этой беседы стала не моя идея об иноагентстве, а проходной эпизод из моей обыденной работы, который, на мой взгляд, яйца выеденного не стоил. Спустя два часа два генерала и один полковник знали всё про Ирину, наши с ней отношения и обстоятельства знакомства. Они знали, сколько раз мы оказывались в постели, о чем беседовали до и после половых актов, что она любила из еды, а что — ненавидела, как воспринимала различные запахи, а также как часто я дарил ей цветы.

Но больше всего меня бесило то, что я совершенно не представлял, для чего им все эти знания. Задать прямой вопрос я не мог, это было не по чину, а мои догадки, скорее всего, даже близко не приближались к истине. При этом оба генерала и один полковник выглядели очень заинтересованными в теме нашей с ними беседы, они внимательно выслушивали мои ответы, задавали уточняющие вопросы и пробовали разные подходы для гарантированного пробуждения мои воспоминаний.

Итога у допроса не было никакого. Протокола, разумеется, никто не вёл, так что поставить подпись «с моих слов записано верно» мне было негде. И короткое «свободен», которым меня отпустил Бобков, прозвучало какой-то мягкой версией приговора, который определял мои последующие действия. Завтра мне придется снова записываться на прием к Денисову, чтобы уточнить, что мне делать дальше — задач мне никаких не поставили, а обязанность писать отчеты по любому поводу могла в равной степени как касаться этого разговора, так и не относиться к нему. В общем, мой полковник должен был прояснить мою судьбу — если, конечно, у него есть санкция на подобное вмешательство в игры больших начальников. В то, что такое было затеяно без ведома Андропова или хотя бы Цвигуна, я не верил абсолютно, причем склонялся именно к Андропову — ходили слухи, что Семен Кузьмич серьезно болен, и ему не до нынешних подковерных игр. Я со своим послезнанием в эти слухи верил безоговорочно, но помнил, что Цвигун прожил ещё лет десять, что означало — пока болезнь у него недостаточно смертельная, но могли быть какие-нибудь приступы[6].

Но это завтра. А сейчас мне надо было как-то снять стресс — и стоя у киоска я выбирал между табаком и водкой. Чуть ниже по Кузнецкому имелась относительно приличная распивочная; можно было и просто зайти в магазин, взять водки и поехать домой. Я пожалел, что под рукой нет Макса — когда я вернулся в наш кабинет, того и след простыл, то ли Денисов сподобился предупредить, то ли тот сам ушел, на свой страх и риск.

— Будешь что-то брать? — в окошке киоска я увидел широкое лицо пожилой женщины, обрамленное сероватым пуховым платком.

Обогрева в таких киосках наверняка не было, и голос женщины звучал недовольно.

Я посмотрел на время работы киоска — да, ему время закрываться. Снова бросил взгляд на набор разноцветных пачек.

— «Яву», пожалуйста.

Из кошелька я извлек металлический рубль и бережно опустил его на побитое жизнью блюдечко.

— Без сдачи нет? — ворчливо спросила продавщица. — Тридцать копеек.

— Давайте три пачки… остальное оставьте, — великодушно разрешил я.

— Нет уж, у нас всё строго, — значительно добродушнее сказала она. — Вот, держи.

Я сгреб из окошка три пачки «Явы» и десять копеек сдачи, отошел от киоска и распотрошил одну пачку. Потом вспомнил, что спичек у меня нет, дернулся было обратно, но женщина уже запирала своё рабочее место, и я не стал её беспокоить. Подумал немного — и распихал пачки по карманам.

Мне почему-то резко расхотелось курить. Да и пить тоже.

Госбезопасность — это игра. В эту игру играют все разведки всех без исключения стран мира, в том числе и КГБ СССР. И работают в этих структурах именно игроки — вернее, именно они приживаются, не уходят раньше срока, а досиживают до пенсий и высоких званий. И не стоит понимать под словом «игра» что-то несерьезное — нет, наоборот, всё очень серьезно, по взрослому, когда выигрыш можно и не увидеть, а проигрыш почти наверняка означает чьи-то смерти, увечья или сломанные судьбы.

Я слишком давно выпал из системы и почти забыл эту атмосферу ежедневной игры, хотя был на контакте с людьми изнутри, и мне казалось, что я остаюсь всё тем же активным оперативником, только без возможности самому бегать в поле. Но нет, двенадцать лет сидения дома и редактирования чужих текстов сделали меня пассивным наблюдателем, а память Виктора Орехова могла лишь подсказать какие-то факты, но не передать то, чем живет организация, в которой ему выпала честь служить. Я медленно шел мимо Дома художника, рассматривал большие окна фасада, выставленные в них картины — и копался в воспоминаниях моего предшественника, пытаясь найти следы здешней игровой реальности. И постепенно сатанел от того, что не находил их.

Виктор не считал свою работу игрой. Он относился к ней со звериной серьезностью, и это, наверное, через несколько лет сподвигло его предать себя и своих товарищей. Госбезопасность нужно воспринимать серьезно — с этим никто не спорит, но обеспечивать её можно, только играя. Вовремя отдавая пас, скидывая ненужные карты, рассчитывая козыри и вероятность выпадения нужных граней на кубиках. Потому что серьезен ты или нет — игра в любом случае идет, а ты в любом случае в ней участвуешь, и эта двойственность бьет по психике хуже любых наркотиков.

С этой точки зрения действия моих начальников были верхом логики. Молодой подчиненный, которого они знали, как посредственного, но добросовестного служаку, внезапно выдал идею, которая давала КГБ — и особенно его Пятому управлению — парочку не самых слабых козырей. Для выигрыша их, возможно, было недостаточно, но само их наличие серьезно меняло ситуацию на поле. Начальники не знали, что думать — то ли это счастливое озарение, которое, в принципе, укладывалось в правила игры, если у неё вообще были правила, то ли это чужая игра, на которую надо реагировать своей контригрой. И они начали разбираться в ситуации, как могли, как умели и как привыкли.

А я, забывший о самой игре, снова превратился в посредственного и добросовестного, но, в принципе, недалекого служаку. Я провел несколько часов своей жизни очень бездарно — и заодно почти убедил двух генералов и одного полковника в том, что я бездарен.

Я ещё раз прокрутил в голове финал разговора — и едва не вздохнул с облегчением. Всё же я не был безнадежен, а приобретенные когда-то рефлексы сработали в мою пользу. Я оставил достаточно намеков на то, что притворяюсь — и начальство эти намеки считало. А это означало, что ничего ещё не закончено. Меня ждал следующий этап.

— Простите, закурить не найдется?

А вот, кстати, и он.

— Не курю, — сказал я.

И сразу же сделал шаг в сторону, резко развернулся и двинулся обратно — настолько быстро, насколько можно было идти, не переходя на бег. На Кузнецком мосту это было трудно — брусчатка зимой была почти постоянно покрыта тонкой коркой льда, по которой предательски скользили подошвы ботинок. Но я старался.

Оперативники очень быстро вырабатывают круговое зрение. Смотреть на все триста шестьдесят градусов, конечно, никто не умел, но видеть, что происходит сразу с обеих сторон, тоже было полезно для здоровья. Не во всех ситуациях, мой случай тому прямое подтверждение, но в большинстве из них.

И вот этим круговым зрением я увидел, что меня «вели». В обычной ситуации я их не должен был заметить — да и не замечал от самого нашего особняка, если честно. Просто они получили команду раскачать меня посильнее — и выполнили её в меру своего разумения. Я не знал, где они взяли эту группу; за время, которое они себе выделили, людей для наружки можно было привезти даже с Дальнего Востока. Но эти выглядели чуть провинциально — и я подозревал, что они работали в управлении какого-то небольшого городка недалеко от Москвы. Вариантов было много — Загорск, Клин, Подольск… игра игралась и там, но не в таких масштабах, как у нас, в Ленинграде или, например, в Киеве. И эти ребята оказались расслабленными чуть сильнее, чем это было допустимо. Впрочем, если бы на моём месте был обычный человек, их навыков хватило бы с лихвой. Но по сравнению со мной, вовремя вспомнившего об игре, они были игроки низшего дивизиона против форварда премьер-лиги. Выйти на одно поле мы могли, разумеется, но исход игры был однозначным.

Кажется, их кураторы это поняли. Наружка не стала со мной сближаться, чего я немного опасался — это в наблюдении они проигрывали мне по всем статьям, а вот по силовой подготовке, да против трех-четырех здоровых лбов, проигрывал уже я, причем с разгромным счетом. И никто не ввяжется, не поможет — своих рядом нет, а случайные прохожие, которых пока ещё было достаточно, не полезут. К тому же всё, скорее всего, должно было произойти быстро, почти мгновенно — не каждый и сообразит, что что-то не так, пока я не окажусь на земле с парой переломов и затрудненным дыханием.

Стараясь не крутить головой, я шел к своей новой цели. Она располагалась недалеко — вернуться до улицы Жданова, свернуть направо, пройти мимо арок, которые вели к будущей станции метро «Кузнецкий мост», свернуть на Пушечную, перейти Дзержинского и войти в нужный подъезд. Наружку я потерял ещё на Жданова, потому что засветившихся коллег оперативно поменяли, и не стал делать попыток определить, кто из «случайных» прохожих ходит тут по мою душу — бесполезно, а временами и очень болезненно. Я надеялся, что они поняли, куда я иду, и не будут делать глупостей. В конце концов, я тоже вернулся в игру — пусть и с некоторым опозданием.

И ещё я ждал. Мне было очень любопытно, когда им надоест, что я веду свою игру, ведь именно они предпочитали быть ведущими. Статус ведомого в играх спецслужб часто означал проигрыш, причем без вариантов.

Но окликнули меня лишь перед самым подъездом.

— Товарищ Орехов, подождите.

Я повернулся на голос — его обладателем был мужчина незапоминающейся внешности, но весьма характерной фигуры. «Мой» Виктор с возрастом тоже должен был стать таким, если не будет пренебрегать утренней зарядкой и физической подготовкой с силовыми упражнениями. Этому «топтуну» я бы дал лет пятьдесят, а звание его определил как майорское; через несколько лет он станет подполковником, чтобы уйти на пенсию с тремя большими звездами на погонах. Обычная практика в наших широтах.

— Да? Чем могу быть полезен? — ответил я слегка раздраженно — как человек, которого отвлекли от важного дела.

— Скорее, это я вам могу быть полезен, — улыбнулся этот человек. — Идите за мной.

Я мысленно пожал плечами. Со стороны работа нашей Конторы выглядела забавно.

— Как скажете.

Мы прошли мимо центрального входа и свернули за угол. Здание центрального аппарата КГБ СССР сильно отличалось от того, к которому я привык — оно пока ещё сохраняло черты того строения, в котором последовательно располагались дореволюционное страховое общество «Россия», а потом — вполне революционный Народный комиссариат внутренних дел. Когда это ведомство окончательно поделили на МВД и КГБ, министерство внутренних дел уже обживало известный по фильму адрес на улице Огарёва. Ну а КГБ осталось в старом особняке, который со временем разросся, изменился, а после реконструкции в 1980-х вообще потерял хоть какую-то связь с тем, что было раньше. Хотя при желании и сейчас можно было найти ту дверь, которую один якобы художник-пироман поджег в середине 2010-х.

Ещё одна дверь, за ней — пост охраны. Мой сопровождающий предъявил удостоверение и что-то сказал постовому; тот кивнул, но всё равно полез в толстый кондуит, где, наверное, были записаны все посетители со времен царя Гороха. Шуршание страниц, на мой взгляд, продолжалось бесконечно долго, но в конце концов завершилось — лейтенант отошел в сторону, и мы прошли внутрь. Лестница, длинный коридор, ещё одна лестница, ещё один коридор — все обшитые деревянными панелями, с красными коврами на полу, краска на которых давно поблекла от тысяч ботинок, которые топтали их ежедневно.

Мы остановились перед дверью — одной из многих одинаковых дверей в этом коридоре. Провожатый отпер её своим ключом, который тут же убрал в карман, открыл…

— Проходите, товарищ Орехов.

— Спасибо, — ответил я.

Благодарил я его искренне — в конце концов, меня сюда могли принести совсем в другом виде, отмудоханным до невменяемого состояния. Правда, сейчас подобные трюки, особенно со своими, и особенно если они не были предателями, кажется, уже не практиковались. Осталось понять — меня пощадили потому, что считают своим, или из каких-то других, высших соображений.

Я сделал шаг вперед и вошел в комнату.

Ничего интересно в этом кабинете не было. Не слишком обширное, почти квадратное помещение, метра четыре в длину и столько же в ширину. Единственное окно, кажется, выходило на Фуркасовский переулок, но я благоразумно не стал подходить и уточнять — это тоже было частью игры, которая явно не закончилась, потому что ко мне никто не пришел. Я вошел, сел за единственный стол, на один из двух стульев, и принялся ждать.

Время тянулось неимоверно медленно, а сидеть спокойно было невыносимо. Хотелось хоть что-то делать — хотя бы достать из внутреннего кармана дубленки блокнот и ручку и порисовать чертиков. Или прикинуть план разработки Морозова и Ирины — да, её тоже придется разрабатывать, поскольку приказы начальства не обсуждаются, а выполняются. И пусть для меня итог этой разработки уже известен, и я точно знаю, что лишь потеряю время, но пока Денисов внятно и под запись не отменил собственный приказ, я буду его выполнять. Глупо, но это тоже игра, в которую приходится играть.

Я не знал, наблюдают за мной или нет, но ничего не доставал, и чертики оставались ненарисованными, а план оформлялся только у меня в голове. Я лишь положил руки так, чтобы видеть часы, и старался смотреть на них не слишком часто. Но всё равно получалось почти непрерывно — от одного взгляда до другого проходило иногда минуты две, не больше.

Наверное, в какой-то момент я должен был сломаться окончательно, выйти в пустой коридор и пойти бродить по огромному пустому зданию в бесплодных попытках найти хоть кого-то, кто может меня сориентировать и указать, где выход. Возможно, в полночь я так и поступил бы. Но всё завершилось значительно раньше.

На часах было без одной минуты девять, когда дверь за моей спиной тихонько скрипнула, открываясь, по паркетной доске прогрохотали шаги, и кто-то остановился рядом со мной. Я поднял голову — и тут же вскочил со стула.

— Товарищ Андропов, старший лейтенант Орехов по вашему приказанию прибыл! — бодро доложил я, словно не просидел тут почти битый час до судорог в ногах.

— Что же вы не сняли верхнюю одежду, Виктор? — добродушно спросил глава Комитета. — В ней, наверное, было душно, у нас тут очень хорошо топят.

— Вешалки нет, товарищ Андропов, — объяснил я. — А сваливать пальто на стол мне показалось неправильным.

Он с удивлением огляделся, словно впервые видел эту комнату — хотя я не исключал, что так оно и было.

— Да, действительно, вешалки нет… — сказал он чуть рассеяно. — Ну что ж, завтра же это исправят. А пока посиди так, мы ненадолго. И извини, что пришлось обождать, срочные дела.

— Я понимаю, товарищ…

— Называй меня по имени-отчеству, — по его лицу пробежала легкая тень. — Иначе наше с тобой общение будет слишком официальным, а это не соответствует действительности. Итак… расскажи мне, что это за идея с иностранными агентами?

Меня отпустило, но продолжало слегка потряхивать. Когда знаешь расклад, играть становится много легче, да и игрой это назвать сложно — простое перекладывание фишек из одной кучки в другую. Но кое-что мне всё равно не нравилось. Ещё утром я надеялся обкатать свои предложения сначала на Денисове, а потом — кого пришлют по иерархии. Но они сделали хитрый ход, и поэтому вместо партии в шашки я вынужден был играть в домино на доске для го. И теперь мне нужно было «обкатывать» иноагентство непосредственно на председателе КГБ СССР, прожженном аппаратчике, который таких зеленых юнцов, как я, употреблял на завтрак. Макс в качестве тестировщика хорош своей доступностью, но широта взгляда на проблему у него не идет ни в какое сравнение с андроповским. Это несоизмеримые величины.

В целом я бы предпочел, чтобы во время этой беседы по правую руку от меня сидел полковник Денисов, а по левую — генерал-майор Бобков. Ну а если бы тылы нам прикрывал генерал-майор Алидин, было бы совсем замечательно.

Но о подобной роскоши я мог сейчас только мечтать.

«Видишь ли, Юра…»

— Слушаюсь, Юрий Владимирович! — бойко начал я.

Мой доклад уложился в десять минут — но мне и рассказывать было особо нечего, ведь если исключить из уравнения мои знания из будущего, всё сводилось к случайному озарению. Но я сделал экскурс в наше советское прошлое, на что Андропов понимающе покивал, поскольку и сам всё это хорошо помнил. Потом я прошелся по американскому закону, который как раз и регулировал деятельность иноагентов; именно на этом я и сделал упор — наш закон нужен не для запретов, а для регулирования, иначе получится не как лучше, а как всегда. Ну и кратко описал райские сады, которые произрастут на месте Москвы и Ленинграда с Киевом, когда эта практика станет общесоюзной.

После моего рассказа повисло недолго молчание.

— Почему ты предлагаешь использовать эту маркировку не для наказания? — наконец спросил Андропов.

— Для наказания хватает существующих законов, — этот момент мы с Максом разбирали, да и в будущем вокруг него было сломано много копий. — К тому же получение денег от иностранных государств может и не приводить к ярлыку иноагента. Например, писатель Шолохов получает гонорары за зарубежные издания, но он их тратит на строительство школ и просветительскую деятельность. Но если на иностранные деньги другой писатель начинает клеветать на советскую власть, фактически работая на враждебную пропаганду — мне кажется, это совсем другое дело.

Андропов кивнул и даже слегка улыбнулся.

— Что ж, всё выглядит логично, — сказал он. — И ты, думаю, уже прикидывал, кто… кто первым достоин этого совсем не почетного звания?

Разумеется, прикидывал.

— Например, писатель Солженицын, — без промедления ответил я. — Он издается на Западе, пишет клевету на советский строй, отказываться от своих убеждений не собирается. Его произведения уже используются пропагандой противника…

— Вероятного противника, — поправил меня Андропов.

— Да, пропагандой вероятного противника. Все признаки.

Честно говоря, я ждал следующего вопроса с легким нетерпением, и председатель КГБ не подвел.

— А вы уверены, товарищ Орехов, что товарищ Солженицын пишет неправду? — и блеснул глазами за стеклами очков в тяжелой роговой оправе.

— Так точно, Юрий Владимирович. У него есть правильные произведения, написанные на основе его собственного опыта — например, повесть «Один день Ивана Денисовича».

— Её осудили, как фальсификацию истории, — напомнил Андропов.

— Извините, Юрий Владимирович, но у нас ещё много кампанейщины, — я чувствовал, что сейчас могу говорить относительно свободно. — Напечатали и напечатали, что ж теперь… как раз после запретов его и начали активно обхаживать на Западе, даже Нобелевскую премию дали, а он вообразил себя мессией, который несет миру правду. Вокруг него даже определенный круг людей сложился, там через одного — наши клиенты, ещё один шаг — и он вполне может организовать собственную религию.

— Ты хочешь сказать, что мы неправильно боремся с антисоветскими элементами? Надо было всё, что написал этот… хм… писатель, издать миллионными тиражами и раздать бесплатно каждому гражданину Советского государства?

Вопрос был с подвохом.

— Скорее, заставить этого Солженицына работать на нас… привлечь его, например, к изготовлению документального фильма про тот же ГУЛАГ, но не односторонний взгляд, как у него получилось, а рассмотрение проблемы со всех сторон — почему создали это управление, была ли альтернатива. Про перегибы упомянуть, конечно — были же решения съездов партии, там всё сказано.

— Да, решения были, — согласился со мной Андропов. — Так что с борьбой?

Я вздохнул.

— Мы вынуждены следовать законодательству, а наши оппоненты свободны от этого, — я слегка пожал плечами. — Но это проблема любых правоохранительных органов в любой стране. Но на закон нам плевать нельзя, иначе выйдет только хуже. Зато в наших силах так менять закон, чтобы он был на нашей стороне. Именно в этом и состоит суть моих предложений.

Я вспомнил про Фонд Солженицына, который, кажется, уже существует. Список тем, которые мне предстояло легализовать через сообщения анонимных — а, проще говоря, выдуманных, — агентов, становился слишком обширным. Боюсь, так я привлеку дополнительное внимание, которое мне совсем не нужно. И ведь придется выбирать, что важнее — разоблачение шпионов-предателей или слишком вольготно чувствующие себя в Стране Советов диссиденты, одно из двух, а третьего не дано. Выбор был очень неприятным. Агенты западных разведок напрямую вредили нашей деятельности, но не Пятого управления, а Первого и, пожалуй, Второго, а диссиденты находились в зоне ответственности моего главка. Впрочем, рубить с плеча я не собирался. Время у меня пока было.

С минуту Андропов обдумывал мои слова.

— Я понял, что ты имел в виду, когда подавал этот рапорт. Но пока эта идея признана преждевременной. Тем не менее, я считаю, что тебя стоит за оба эти предложения наградить уже сейчас, — он залез во внутренний карман строго черного пиджака и извлек оттуда чуть мятый длинный конверт. — Вот, это поощрение за работу мысли — с пожеланием не закостенеть и иногда радовать нас, стариков, свежими идеями.

Я с трудом не улыбнулся — «старику» сейчас было 57 лет.

Андропов положил конверт на стол и подтолкнул его ко мне. Конверт не был запечатан, словно приглашая меня заглянуть внутрь, но я на всякий случай вопросительно посмотрел на председателя всего КГБ. Тот ободряюще кивнул.

Я не знал, чего ожидать. В этом конверте с равной вероятностью могли находиться деньги — своеобразная премия за ударный труд на благо общества; рублей пятьдесят, например. Или же приказ о досрочном присвоении мне звания капитана госбезопасности — с одновременным переводом в центральный аппарат. Или опять же приказ, но о назначение меня старшим оперуполномоченным управления КГБ по городу Дудинка — очень важное в свете навигации по Северному морскому пути место, которое очень плохо приспособлено для комфортного проживания людей.

Поэтому конверт я открывал с определенной опаской, и был очень удивлен, когда достал оттуда два билета с узнаваемой эмблемой театра на Таганке. Спектакль «Гамлет», постановка — Юрия Любимова, в роли Принца Датского — актер Владимир Высоцкий.

По долгу службы я, разумеется, знал об этом спектакле. Премьера состоялась относительно недавно — в ноябре, и до сих пор он шел с аншлагом. Впрочем, на Таганке всё шло с аншлагом — это было очень модное место в среде московской интеллигенции, и достать заветный билетик хотели многие. Я в число этих «многих» вряд ли когда вошел бы, да и «мой» Орехов был к театру равнодушен. Впрочем, почему бы и не сходить на легендарный спектакль? Но почему билетов два?

Андропов словно прочел мои мысли.

— Сходи с девушкой, думаю, ей будет приятно. Да и тебе тоже, — он слегка улыбнулся, показывая, что шутит.

Я с готовностью улыбнулся в ответ.

— Спасибо, Юрий Владимирович, постараюсь оправдать, — я был действительно благодарен ему.

— Кстати… — сказал он так, словно только что вспомнил о чем-то. — Второе ваше предложение признано разумным. В отделе, где ты работаешь, будет создана группа по поиску иностранных источников финансирования деятельности антисоветских элементов. Руководителем этой группы решено поставить тебя. Через полгода подведем итоги, оценим деятельность, и тогда уже будем принимать решение, что делать с другим твоим предложением.

— Служу Советскому Союзу! — только и мог пробормотать я.

Ну а что тут ещё скажешь? Руководитель группы — это уже серьезный карьерный рост. Именно так со временем и становятся начальниками управлений и других главков. Главное — не обосраться.

Уже на улице я рассмотрел эти билеты чуть внимательнее. Они были на пятницу, 7 января. До этой даты мне предстояло сделать целую кучу неотложных дел, которые мне сегодня накидало начальство, а заодно где-то взять девушку — пожелание начальства такого уровня тоже сродни приказу, не выполнить который чревато различными неприятными последствиями.

Я попытался подумать об этом, но потом плюнул и пошел к метро — без опасений, не оглядываясь по сторонам. Мои коллеги в одни и те же игры, конечно, играли, но это был не тот случай. Со мной они сегодня наигрались вволю.