Спасите наши души

Глава 2 «Развесёлый розовый восход»

Кто-то из великих сказал, что любой человек может написать как минимум одну книгу, всего лишь изложив события собственной жизни, ничего не приукрашивая и ничего не выдумывая. Наверное, я тоже мог бы написать такую книгу — с полным осознанием того, что её сразу бы положили под гриф и напечатали бы, наверное, в количестве трех экземпляров. Впрочем, про выходцев из КГБ, ставших писателями, мне слышать доводилось; тот же Юлиан Семенов, сочиняя свои книжки про Штирлица, очень плотно работал с сотрудниками Первого главного — и не только он. Например, цикл про «Резидента» сочинили двое бывших комитетчиков, которые, правда, бывшими действительно не бывают; по слухам, их творчество согласовывали те, кто занял их кресла в кабинетах на Лубянке, и критика эта была очень суровой.

Но про жизнь Виктора Орехова книгу было не написать, хотя его биография была в каких-то частностях похожа на мою — с некоторыми отличиями, делавшими её прямолинейной, из которой при всём желании ничего захватывающего не выкружить. Сейчас ему было 28 лет, он ребенок войны, с прочерком вместо фамилии отца в свидетельстве о рождении; тогда таких было много, а его отцом мог быть и немец — город Сумы освободили лишь за шесть месяцев до его появления на свет. Но вопросы к его матери если и возникли, то были разрешены на уровне органов внутренних дел Сумской области и в дальнейшем никакого влияния на судьбу ребенка не оказывали.

Он спокойно отучился в школе, в армии попал в пограничные войска, честно отслужил три года без особых подвигов, на дембель вышел с парой приличных значков, получил рекомендацию в Высшую школу КГБ, а после неё попал в московское управление, в «диссидентский» пятый отдел. Здесь тоже обошлось пока что без подвигов, и в целом его биография описывалась тремя словами — не был, не состоял, не привлекался. Дисциплинарных взысканий Орехов не имел, поощрений тоже, был обычным служакой-оперативником, чинами его не обходили, всё выдавали в положенный срок, так что год назад он стал старлеем. Ещё года три-четыре — и капитанские погоны примерит. А если подвиг совершит или особо злобного диссидента поймает — то раньше. Но это вряд ли.

Я сам работал по линии аналогичного управления, правда, уже в другой стране, и хорошо знал всё, что о нас говорят. Считалось, что «Пятка» — место для неудачников, тех, кого не взяли в Первое или Второе, в разведку или контрразведку, сотрудникам которых и были посвящены все фильмы и книги про госбезопасность. Там было интереснее, престижнее, да и должность резидента при какой-нибудь дипломатической миссии в капиталистическом государстве оплачивалась валютными чеками, что было мечтой многих советских граждан, особенно в 1970-е.

Пятое же управление работало внутрь, хотя выезды за рубеж были — «мой» Орехов в прошлом году два месяца провел в Японии с Большим театром. Но такие задания случались редко, руководством рассматривались как поощрение, а в реальности были как эквилибристика на горящем канате над бассейном с крокодилами. Дело в том, что артистам балета было гораздо проще стать невозвращенцами — танцевать умирающего лебедя можно и без знания языка, а советская школа балета всегда считалась лучшей в мире. Правда, всё равно бежали немногие. В шестьдесят первом был Рудольф Нуреев, пару лет назад — балерина Кировского Наталия Макарова. Для оставшихся всё закончилось печально — проглядевшего Макарову худрука уволили с неприятной, но не смертельной формулировкой, а вот сопровождающего труппу на гастролях гебиста выгнали с волчьим билетом и лишением наград и званий.

Я впитал эмоции Орехова от ярких огней Токио и его страх за собственную карьеру — и открыл глаза.

— …хорошо? — Макс закончил вопрос, начало которого я не услышал.

— Что?

— С тобой всё хорошо, спрашиваю? — не поленился повторить он. — Ты прямо посинел весь, но всё быстро прошло, я даже на помощь позвать не успел.

Ну конечно. Изучение биографии Виктора Орехова со всеми его личными переживаниями заняло буквально секунду. Сейчас никакие нити не буравили мою бедную голову, зато в ней поселилось два набора воспоминаний — мои из будущего и Орехова из 1971 года. Я точно знал, что сегодня была пятница, 31 декабря, до Нового года оставались считанные часы, а потом меня — и большинство советских граждан — ожидало три выходных, потому что 1 января выпало на субботу. В общем, если я дотяну до конца рабочего дня, у меня будет целых три дня, чтобы привести эти воспоминания в какую-то гармонию и окончательно смириться с тем, что произошло.

Я не любил фантастику, хотя что-то почитывал на досуге. Большинство фантастических книг было откровенно скучными, поскольку их авторы писали о том, что не могли представить, и прятали свою скудную фантазию за нагромождением сложных слов. Лучше дело обстояло с детективами, но и там приходилось вручную перебирать кучу засохшего навоза в поисках крупиц жемчуга. Да и времени на чтение находилось редко, только по дороге на работу и обратно, а дома я предпочитал потупить в телевизор, где показывали какие-нибудь «Тайны следствия» или, прости Господи, «Ищейку», в которых всё было просто и понятно, а сложные преступления обязательно раскрывались к концу серии. Правда, обычно я до финала не досиживал — на меня эти сериалы действовали гораздо лучше любого самого качественного снотворного.

Но про машины времени я знал, и не только потому, что так называлась рок-группа, лидер которой под конец своей многострадальной жизни заделался записным израильским патриотом. Правда, я не помнил, чтобы во времени переносилось только сознание, хотя это могло было быть последствием того способа, который я выбрал, чтобы закончить свои мучения.

Но думать об этом мне не хотелось, и я поступил привычным для себя образом — принял новую данность, обойдясь без рефлексий и прочего дерьма. Если всё это мне кажется после несостоявшегося самоубийства — значит, в какой-то момент я очнусь в больничной палате. Ну а если не кажется, то не стоит с ходу ломать дрова и совершать необратимые поступки.

— Голова закружилась, Макс, — виновато ответил я. — Но вряд ли от голода, мы же с тобой ходили днем в столовку… Так что товарищ генерал попал пальцем в небо.

Макс улыбнулся, и я посчитал это хорошим знаком. Орехов был с этим пареньком знаком лет семь — один набор школы КГБ, одна группа, оба после армии, правда, Максим Степанов служил не погранцом, но тоже в элите — в десанте, в семьдесят шестой Псковской дивизии. Так что точки соприкосновения нашлись быстро, ну а когда их распределили в один отдел, дружба только укрепилась. Я порылся в свежеобретенных воспоминаниях — собственно, даже с последней девушкой, молоденькой программисткой Ириной, я познакомился через Макса, вернее, через его подругу Ольгу. Это воспоминание потянуло за собой другое — из-за работы Виктор не звонил Ирине уже недели три, что было не очень хорошо по отношению к ней. Но исправлять это упущение прямо сейчас я не собирался. После Нового года, в январе у нас обычно с графиком попроще. Праздник мне предстояло встречать в гордом одиночестве.

— Мог сожрать чего-то не то, — добавил я. — Надо было котлеты брать, как ты советовал, а я чего-то на эту солянку облизнулся.

— Возможно, — снова улыбнулся Макс. — Сейчас-то как? Пойдем туда? — он мотнул головой в сторону зала. — Шеф ещё с полчаса будет про борьбу с врагом говорить.

— Да я…

Закончить фразу я не успел. Макс ошибся — совещание закончилось раньше его ожиданий, двери зала распахнулись, и оттуда гуськом потянулись наши коллеги. Несколько человек из тех, с кем Виктор часто пересекался по работе, остановились рядом, поинтересовались моим самочувствием; обычная вежливость, на которую я также вежливо ответил, что всё уже в порядке. К финалу расспросов из зала вышли и оба начальника — и услышали, как я заверял всех присутствующих в своем хорошем самочувствии.

— Оклемался, значит, Орехов? — недобро зыркнул на меня полковник по фамилии Денисов.

Мой непосредственный начальник, раздражать которого категорически не рекомендовалось.

Впрочем, я уже действительно чувствовал себя нормально, да и с линией поведения определился. Поэтому я отстранил Макса, смог в одно легкое движение подняться на ноги, чудом удержался от того, чтобы козырнуть — к пустой голове руку не прикладывают, — принял вид лихой и придурковатый и отчитался:

— Так точно, товарищ полковник, оклемался.

И бесстрашно глянул прямо на Денисова.

— Ну-ну, Юрий Владимирович, не накидывайся на человека, — вмешался Алидин. — Со всяким случиться может. Службу-то он тянет?

— Тянет, Виктор Иванович, — вынужден был признать Денисов.

Я и сам уже помнил, что претензий к Орехову пока никаких нет. Даже поездку в Японию с балеринами ему, видимо, записали в нужном ракурсе — никто же не сбежал, не остался в капиталистическом раю.

— Вот и хорошо, — кивнул генерал и повернулся ко мне: — Рад, что у тебя всё в порядке, тёзка. С праздником вас, товарищи. Отмечайте, не позоря мундира, — Это уже не мне, а всем присутствующим — и Денисову тоже. — Юрий Владимирович, от вас я жду четвертого предложения.

Он грузно развернулся и пошел в своё генеральное крыло, где у него находился кабинет — с помощником в приемной и неудобными стульями для незваных посетителей. «Мой» Орехов был там несколько раз — когда только устраивался на службу и потом на расширенных совещаниях, где могло понадобиться имеющаяся у него информация. Впрочем, до этого пока ни разу не доходило.

Денисов проводил начальника долгим взглядом, а потом повернулся ко мне. Потом посмотрел на Макса — и снова обратился ко мне.

— Что ж… всё хорошо, что хорошо заканчивается, Орехов, — сказал он. — Больше до такого не доводите — это приказ, слышите?

— Так точно, товарищ полковник! — бодро отозвался я.

— Правильный ответ, — чуть более благожелательно кивнул Денисов. — Так… — он оглядел собравшихся сотрудников, и я увидел, как прожженные опера пытались спрятаться от этого пронзающего плоть взгляда. — Все свободны. Кроме… Орехов, Степанов, за мной.

Я услышал, как тихонько, на грани, обреченно вздохнул Макс, но его вздох потерялся за шумом облегчения, с которым покидали место действия все остальные. Получать задание накануне Нового года не хотелось никому — Макс, например, должен был встретить свою Ольгу после работы, они собирались в гости к её родителям. У остальных тоже были дела — и я даже был в курсе некоторых из них.

У меня же приказ никаких эмоций не вызвал. Всё равно я пока плыл по течению, особых планов на новогоднюю ночь не имел, ну а работа — что может быть лучше для привыкания к новой реальности, чем знакомая работа? В том, что Денисов предложит мне — или нам с Максом — что-то необычное, я сомневался. В памяти Виктора я обнаружил, что все задания начальника были вполне выполнимыми и в чем-то даже простыми. Впрочем, в 1971-м они другими и быть не могли, особенно для оперативников нашего ранга — не доросли мы ещё до хитрых комбинаций, да и клиентелла у нас была своеобразная. Тут я хихикнул, но лишь про себя, стараясь, чтобы лицо оставалось серьезным.

Дело в том, что мы с Максом занимались актерами и прочим творческим людом, эти персонажи были предельно несерьезными, опасности от них не было никакой, особенно если не выпускать их из виду. Разумеется, они <i>баловались</i> — поэты писали стишки с двойным и тройным дном, писатели пытались донести до читателей правду, как они её понимали, режиссеры ставили революционные спектакли, которые правильнее было назвать контрреволюционными, если подходить к ним с правильных идеологических позиций. У многих имелась в кармане фига, и часто — не одна, у многих были левые заработки, которые часто превышали зарплаты по месту службы. Но в общей своей массе все эти артисты мало чем отличались от инженеров или рабочих — они также жили от зарплаты до зарплаты, выпивали, ждали увеличения окладов и почетных званий… хотели заниматься любимым делом — и чтобы их любили. Ничего необычного. Поэтому и работали в этой среде аккуратно, чтобы не подтолкнуть того или иного деятеля к открытой антисоветчине. Примеры неосторожного обращения с этими ребятами, к сожалению, были — ещё при Хрущеве зачем-то заклевали поэта Бродского, а уже при новой власти — Синявского и Даниэля, и тех после шумного процесса подняли на знамя доморощенные диссиденты, с которыми наш отдел в основном и вёл борьбу, безнадежно проигрывая.

Это я уже помнил памятью увечного капитана из будущего. Борьбу с диссидентами советская власть проиграла с разгромным счетом — любые меры вводились с диким опозданием, не в полном объеме, давая время противнику адаптироваться к ним и выработать способы противодействия. Причин этого нам никогда не объясняли; исходя из своего опыта, я считал, что это очередная «игра башен», которая здорово попила крови оперативникам в борьбе с так называемой «несистемной оппозицией». Правда, за давностью лет система кремлевских башен образца 1971 года была для меня загадкой, но я был уверен, что у меня появился шанс разобраться во всём самому и очень быстро.

— Проходите оба-два, садитесь, — буркнул Денисов, занимая место за собственным столом — большим, массивным, с полированной столешницей и девственно чистым.

Мы сели друг напротив друга на стулья у второго стола, который стоял торцом к столу начальства. Макс кинул на меня обреченный взгляд и тут же скромно посмотрел куда-то под стол.

— Догадываетесь, зачем я вас вызвал? — неожиданно спросил полковник.

Вопрос был с подвохом, и отвечать на него можно было лишь единственно возможным способом.

— Никак нет, товарищ полковник, — быстро ответил я, пока Макс не ляпнул что-либо жизнерадостное, что усугубит наше положение.

Водился за ним такой грешок.

— Никак нет… — проворчал Денисов. — Только и знаете, что по уставу отвечать, но забываете, что вы уже не в армии, Орехов, а в Комитете государственной безопасности! — он ткнул пальцем в лепной потолок. — По планам к вам претензий нет… сдали всё вовремя и в срок. Вот только планы ваши мне не по душе.

— Почему, товарищ полковник? — не выдержал Макс.

— По кочану да по капусте! — вдруг рявкнул тот. — Души в них нет, одни мероприятия для галочки. С тем поговорить, этих проверить на предмет… на разные предметы. Профилактика, опять же, Степанов. А в итоге что?

Я мысленно вздохнул. В такой ситуации я бывал не раз и не два, да и Орехов уже попадал начальству под горячую руку. Собственно, сейчас нас разносили из-за меня — Денисову не понравилось, что я потерял сознание прямо перед его начальственным ликом, а поскольку я действительно выглядел, наверное, очень плохо, то предъявить мне было нечего. Вот он и искал негров, ворующих уголь из темной комнаты, закидывая невод как можно шире в надежде, что мы в какой-то момент потеряемся в пучине неправедных претензий и дадим повод для настоящего разноса. Или, например, повод для приказа отправиться в новогоднюю ночь следить за квартирой какого-нибудь артиста, который в это время будет развлекать кого-нибудь из горкома или даже ЦК совсем по другому адресу. Ну а назавтра представить полноценный отчет по этой слежке, причем к девяти утра. Сам Денисов в это время будет сладко спать, если, конечно, его не дернет Алидин, так что мы с Максом ещё и первое января проведем с великой пользой для дела революции.

— Товарищ полковник, разрешите вопрос?

На меня уставились четыре удивленных глаза. Я даже не дернулся, терпеливо дожидаясь ответа.

— Ну… давай, Орехов… спрашивай.

— Есть у меня одна идея, как систематизировать борьбу с антисоветчиками, но она потребует, думаю, выхода на уровень Политбюро ЦК КПСС и перемены законодательства, — полковник заметно посуровел, и я торопливо добавил: — Поэтому и не стал включать эту идею в план, думал после праздников записаться к вам на прием, чтобы посоветоваться. Но могу и сейчас всё изложить.

Денисов на секунду задумался, и я понимал его колебания. Возможность отложить серьезный разговор до начала новой рабочей недели была очень заманчивой. Ведь одно дело — отправить пару старлеев топтать башмаки в бесполезной слежке, и совсем другое — выслушивать от тех же старлеев некие идеи, которые могут серьезно загрузить мозг. Напрягаться самому накануне праздников никогда не нравилось начальству. И я был бы признателен Денисову, если бы он принял разумное решение — идите с Богом, подчиненные, а ты, Орехов, с утра во вторник рысью ко мне в кабинет, помощника я предупрежу.

С другой стороны, если моя мысль окажется очень нужной и полезной для нашего общего дела, а товарищ полковник отложит её обсуждение из-за какого-то Нового года, и об этом узнает тот же товарищ генерал-майор… пенсия в ближайшее время, несмотря на возраст, гарантирована. Или досиживание до той же пенсии в первом отделе Богом забытого НИИ — и хорошо, если НИИ будет московским. В общем, разумное решение не всегда верное, особенно в организации, в которой все от зеленых новичков до седоволосых ветеранов плаща и кинжала обязаны знать не только то, что до них доводят, но и всё, что может даже в теории иметь отношение к делу.

Денисов не был новичком в органах, поэтому он всего через секунду отверг разумную альтернативу и выбрал верное решение.

— Говори сейчас, Орехов, чего время тянуть, — процедил он.

Взгляд у него при этом был очень недобрым. Скорее всего, начальник теперь затаит на меня обиду, а это может аукнуться чем угодно — от внезапной командировки на Крайний Север месяцев на шесть для передачи опыта до перманентной слежки за скучным инженером, у которого вся радость жизни заключается в ежегодном выезде с любимой гитарой на Грушинский фестиваль[3].

— Я подумал, что действия антисоветских элементов обычно остаются без последствий. Бывает, что их арестовывают, судят, дают какие-то не слишком большие сроки. Но после освобождения они снова попадают в ту же компанию, с которой общались до ареста, и продолжают заниматься всё той же антисоветчиной. А там на их судимость никто не смотрит, она никого не волнует — они считают, что страдают за правду, а наше советское государство жестоко угнетает их свободу самовыражения, — на одном дыхании сказал я и запнулся.

Пауза мне понадобилась, чтобы покопаться в памяти Виктора и убедиться, что я не слишком далеко отошел от истины. Всё примерно так и было — диссидентов сажали, лечили в психиатрических клиниках, но после освобождения их друзья и соратники обеспечивали их работой, помогали и снова вовлекали в процесс, который лучше всего описывался 70-й статьей Уголовного кодекса РСФСР от 1960 года. Причем «своими» для таких уголовников были все — от тех, кто требовал, чтобы советские власти соблюдали собственную конституцию, до тех, кто желал видеть на карте мира независимую Эстонию или ещё более независимую Украину. К ним ещё примыкали евреи, которые внезапно возжелали уехать на историческую родину — правда, не в воюющий Израиль, а в США обетованные, но суть была не в этом. Вся эта кодла горой стояла за своих, и попадание в их круг гарантировало человеку, что его не бросят в трудной ситуации.

— Любопытная мысль, — как-то одобрительно кивнул Денисов. — И у тебя есть рецепт, как исправить эту ситуацию.

Кажется, он тоже замечал что-то подобное, поэтому и смягчил свой тон.

— Только предложения, я их пока не оформлял. Таким людям нужно присваивать особый статус… — я сделал вид, что задумался, — например, называть их «иностранными агентами». Частичное поражение в правах… степень, думаю, стоит всесторонне обсудить, но, к примеру — пусть они отчитываются о расходах денежных средств, сообщают о своих передвижениях правоохранительным органам. В общем, находятся на контроле.

— Зачем нужны отчеты о расходах? — недоуменно спросил полковник.

— Это точнее, чем отчет о доходах, по тратам лучше видно, как живет человек.

— Разумно, — согласился Денисов. — И так ты предлагаешь маркировать только осужденных?

— Необязательно. Иногда кто-то на срок ещё не навредил, но если ему плашку такую поставить — ему труднее будет продолжать свою деятельность и он может вернуться к честному труду, — с готовностью объяснил я.

Вольный пересказ принятого в далеком будущем закона об иноагентах явно произвел впечатление на Денисова. Он с минуту молчал, глядя в стол, а мы с Максом воспользовались этим, чтобы разыграть нехитрую пантомиму — он вопрошающе посмотрел на меня, а я успокаивающе кивнул. Мол, всё в порядке и под контролем.

— Интересная идея, — наконец сказал полковник. — Только это уже было после революции, тогда почти всех бывших записали в лишенцев. Никаких избирательных прав, никакого высшего образования, до руководящих постов их не допускали… В тридцать шестом отменили, к двадцатилетию Октября… Чем твоя идея отличается?

— Фактически ничем, — признался я, хотя про тех, довоенных лишенцев просто-напросто забыл. — Впрочем, существенное отличие есть — тогда поражали в правах тех, кто мог ничего противозаконного и не сделать, лишь по факту происхождения. Я же предлагаю ввести такое поражение в качестве одного из наказаний за уже совершенное деяние. К тому же это позволит через какое-то время накопить статистику — сколько лиц в нашей стране склонны к антисоветской деятельности. Правда, главное — не перегнуть палку, иначе найдутся активисты, они и нас с вами в иностранных агентов запишут.

Я невесело улыбнулся, давая понять, что совсем не шучу. И Денисов мой намек считал мгновенно.

— Да… — пробормотал он. — Идея интересная, но Запад сразу же поднимет вой о возвращении репрессивного механизма. Они и так Комитет поливают помоями регулярно.

— А нехай клевещут, — отмахнулся я. — В эту категорию надо ещё и тех прописать, кто напрямую финансирование от враждебных государств принимает. Пусть пока таких не выявлено, но в эту категорию можно записывать и тех, кто, допустим, печатается в эмигрантских журналах — ведь за публикацию положен гонорар, так что пусть докажет, что ему этот гонорар не выплатили. Есть у меня данные, что среди этих людей существует целая система взаимозачетов — одни тратят на Западе, а потом компенсируют уже здесь, рублями.

— Это можно доказать? — встрепенулся Денисов.

— К сожалению, пока нет, в основном лишь мои догадки, — я покачал головой. — Но если вы дадите разрешение, я собираюсь серьезно заняться этим направлением… если мне и Степанов поможет, то, думаю, быстрее управимся. Но есть шанс, что это ложный след.

— Жаль, если ложный… — согласился он. — Степанов, ты не против поработать с Виктором по этому направлению?

Вот как — уже не Орехов, а Виктор. Расту.

— Нет… вернее, да… — от волнения Макс запутался в отрицаниях. — В общем, я готов, товарищ полковник.

— Вот и хорошо, — Денисов снова одобрительно кивнул. — Тогда порешим так: во вторник вы с утра приносите мне свои предложения — на бумаге, письменно, в перепечатку не отдавайте. Мы их смотрим, обсуждаем, правим — и я подам рапорт выше. И план мероприятий по выявлению каналов финансирования антисоветской деятельности со стороны Запада не забудьте.

— Скорее всего, там и первый отдел со вторым лишними не будут, — Макс соображал быстро.

— При необходимости всех мобилизуем, — оскалился Денисов. — Так что берите по максимуму. Свободны!

Я понимал его радость. Денисов не был дураком, солдафоном или недалеким служакой и хорошо понимал перспективы того, что я предложил. В кои-то веки его подчиненный выдал годную идею, которая позволяла в буквальном смысле вытащить «Пятку» из того загончика с артистами и учеными, в котором она обреталась, и сделать это управление серьезным игроком в войне здешних башен. Думаю, за выходные дни полковник поговорит не только с Алидиным — чтобы не прыгать через голову непосредственного начальника, — но и с руководителем общесоюзного пятого управления КГБ, генерал-майором Филиппом Денисовичем Бобковым. Его я помнил ещё живым — в моем времени он был бодрым старичком, который стойко перенес почти сорок лет критики своей предыдущей деятельности и умер несломленным. Правда, в какой-то момент он повинился перед диссидентами, но это было в русле времени и вряд ли кто осудит отставного генерала за такой поступок, тем более совершенный в другое время и в другой стране.

Ну и наверняка об этой инициативе донесут Семёну Кузьмичу Цвигуну — первому заму председателя КГБ СССР, который курировал «Пятку».

Меня эти игры небожителей не пугали — пусть обсуждают, делают какие-то предварительные выводы, потом будет легче проталкивать иноагентство. И пусть я эту идею придумал — или вспомнил — всего лишь от нежелания выполнять прихоти начальства, которому померещилось неуважение к себе. Всё равно она была стоящей — законодатели будущего её размыли и не дотянули, а сейчас есть шанс всё сделать по уму. Для меня это своего рода дело чести — сделать сейчас то, что я не смог сделать в своей жизни, пусть и руками несостоявшегося предателя Виктора Орехова. То есть построить всякую несистемную оппозицию в строй и пинками погнать её в светлое будущее, чтобы с её помощью слегка укрепить разваливающееся здание страны почти победившего социализма.

Я на автомате выполнил положенные ритуалы покидания начальственного кабинета — остановился перед дверями и вытянулся в струнку, краем глаза видя, что Макс повторяет мои движения с механической точностью. Потом мы вышли в коридор, вытерли пот со лбов и посмотрели друг на друга.

— И что это сейчас было, Вить? — тихо спросил Макс.

— Понятия не имею, — тоже шепотом ответил я. — Но у тебя есть возможность встретить Новый год с твоей Ольгой. Завтра вечером давай созвонимся, обговорим всё, что нужно сделать. И не кипишуй, два дня — это много.

Конечно, много, даже дофига — особенно если не выдумывать что-то заново, а просто вспомнить то, что ты уже знаешь.