Спасите наши души

Глава 17 «Погнал я коней прочь от мест этих гиблых»

У Макса имелся 412-й «Москвич», который он купил год назад. Наверное, «мой» Орехов тоже мог бы стать автолюбителем, но он предпочитал складывать все излишки своей достаточно высокой по советским меркам зарплаты на сберегательную книжку, где сейчас хранилась внушительная сумма в три с половиной тысячи рублей. Я уже обдумывал разные варианты использования этих накоплений, но пока склонялся к тому, что сначала надо обзавестись семьей, которая, видимо, и решит проблему этого «золотого запаса».

«Москвич» у Макса был модным — приборная панель у него была выполнена из красного пластика, но он относился к этой особенности своей машины с легкой иронией. Впрочем, в остальном этот автомобиль ничем не выделялся из продукции АЗЛК — ездил также, на неровностях дороги грохотал, как любой другой экземпляр, да и скоростным мог считаться только по сравнению с предыдущей моделью.

В рабочее время он оставлял свою гордость напротив нашего здания, так что до нужного места мы добрались быстро — путь от выхода из кабинета начальника до приемной института Склифосовского занял у нас минут пятнадцать, не больше. За это время Макс ни разу не спросил меня об оговорке Денисова, но перед самой больнице всё-таки не выдержал.

— Что там за дела с Ириной? — спросил он.

— Ничего серьезного, — как можно небрежнее ответил я. — Ко мне диссиденты пытались подойти через неё.

— Ты поэтому тогда спрашивал, как они с Ольгой познакомились?

— Конечно. Надо же было понять, что происходит, — пояснил я. — Но они обе не при делах, там цепь случайностей. Вот её я сейчас и разматываю, периодически залезая на поляну Сереги, за что мне прилетает от Денисова.

Я попытался перевести всю ситуацию в нечто навроде шутки, но Макс оставался предельно серьезен.

— Точно Ольга ни при чем? Сам же знаешь, мы с ней…

— Знаю и помню, — уверил я его. — Я и сам думал, что с Ириной наконец нашел ту самую, но оно вон как всё обернулось.

— Да… — протянул Макс. — Не повезло.

Конечно, беременность Ирины от предыдущего любовника можно было объяснить моим невезением, но я предпочитал думать, что это судьба. Её знакомства в диссидентской среде могли проявиться позже, когда мы уже были бы прочно женаты, и тогда бы мне было сложнее выставить её за порог, сделав своим информатором со смешным кодовым именем «Дон Кихот». Так что я считал, что отделался малой кровью — хотя меня ещё грызли мысли, что случайности в этом деле были не совсем случайны, а, значит, диссиденты действительно знают про меня что-то такое, чего я не мог найти в памяти «моего» Виктора.

В приемной «Склифа» обнаружилась встревоженная и расстроенная Ольга — она сразу кинулась к Максу и начала ему рассказывать в подробностях то, что кратко сообщила по телефону. Мне же достался мужчина.

— Владимир, — представился он. — Мы с Ириной собираемся пожениться, поэтому я и приехал сюда, благо, был по делам в центре. А вы?..

— Ты, — улыбнулся я. — Приятель и коллега вон того паренька, ошалевшего от избытка информации, которую на него выливает его невеста. Но ничего, он привычный, разберется.

— Вы… то есть ты, конечно… Ты с ней был знаком?

— Встречались несколько раз в общих компаниях, они же с Ольгой подруги, — объяснил я. — Меня Виктор зовут. Есть данные, что произошло?

Он качнул головой.

— Она в сознании, доктора говорят, что угрозы нет… она беременна, но ребенку тоже ничего не угрожает. Её ударили палкой, задели голову, сильный ушиб на плече.

— А нападавшего она видела?

— Этого не знаю… Её сейчас милиционер опрашивает, нас с Ольгой сразу выставили за дверь.

Я задумался. Если оперативник из местного отдела МВД уже тут, проще всего дать ему закончить его работу — они, как правило, лучше знают, что спрашивать, на что обращать внимание. Мы с Максом всё-таки мелких уголовников не ловили, а наши с ним погранично-десантные навыки тут малоприменимы. Вот если выяснится, что нападавшим действительно был некий Марк Морозов, придется забирать дело к нам. Но что-то мне подсказывало, что это произойдет не сейчас.

Опер вышел минут через тридцать — и, кажется, не сам, а по настоянию врачей. Я вообще удивился, что его не выставили раньше, учитывая состояние Ирины, но у медицины на всё была своя точка зрения.

Опер был пожилой, в помятом костюме, но толковый; я не стал спрашивать его анкетные данные, но он, наверное, служил «на земле» чуть ли не со времен Ежова. Впрочем, методы у него были самые обычные.

— Не видела она ничего, — скучно сказал он. — Шла домой, остановилась, чтобы покопаться в сумочке, получила удар, потом ещё один. Били бы посильнее или точнее — либо голову проломили, либо ключицу сломали. А так — ссадина под ухом и пара синяков на плече. Сразу закричала, думаю, этим криком и спугнула… когда оглянулась, рядом никого не было. Кто-то из жильцов вышел, помог ей и скорую вызвал. Отработаем сегодня-завтра, если наша шпана развлекалась, быстро на них выйдем. А если заезжие — то, думаю, «висяк». А у вас в чем интерес? Забрать хотите?

— Всё возможно, — уклончиво ответил я. — Девушка просто наша знакомая, если вдруг выяснится, что нападавшие по нашей линии проходят, то заберем однозначно. Но пока выглядит, как обычная хулиганка.

— А, ну это да, — согласился оперативник и потерял ко мне интерес.

Впрочем, я знал — в этом деле теперь появилась невидимая галочка, так что копать менты будут ответственно. Хотя КГБ и МВД в это время были на ножах, но суть у ведомств одна и та же, так что мы для таких вот «ежовских» оперативников — свои. А за своих вписывались и они, и мы.

— Макс, поехали, — тронул я товарища за рукав.

Он беспомощно оглянулся.

— Ольга…

— Справится твоя Ольга, — уверил я его. — Тут сейчас и справляться не с чем, разве что из дома вещи привезти, но с этим и она, и этот Владимир, и родители Ирины разберутся. У нас дело, забыл?

Он вынужден был со мной согласиться. Я дал ему предупредить подружку, и мы отправились дальше — в суровое место под названием Перово. К тому же уже было темно, а в советское время градоначальники не любили попусту жечь электричество для освещения улиц. Да и ещё и машину несколько раз слегка заносило из-за плохо почищенных дорог и летней резины — другой всё равно не было. Но всё обошлось, и мы как-то сумели добраться до пункта назначения.

— Ты пойдешь, меня он знает, может испугаться, глупостей наделать. Скажи, что с работы, он в конструкторском бюро Миля работает, вертолеты на компьютере считает. Зовут — Марк, живет с женой, ребенком и больной тещей. Давай, третий этаж, вторая справа дверь. Я тут посмотрю.

Я закончился напутствовать Макса и демонстративно привалился к его автомобилю. Отсюда открывался хороший вид на всю длинную пятиэтажку, тут было рядом с подъездом, в котором обитал Морозов, и если он попробует сбежать, то я был уверен, что перехвачу его. Правда, ещё сильнее я был уверен, что того нет дома, а его семья не знает, где его носит. По-хорошему, надо было всё-таки уточнить у Денисова, разрешает он контакты с другими диссидентами — Морозов мог скрываться и у них, — но происшествие с Ириной очень сильно сократило процедуры постановки задачи и начальственного пинка в наши оперативные задницы.

Макс скрылся за дверью, я засек время и приготовился к скучному времяпрепровождению. Но тут из соседнего подъезда вышла та бабушка, с которой я беседовал пару недель назад. Она подслеповато щурилась, но это не помешало ей оглянуться по сторонам, заметить меня и тут же построить новый маршрут.

— Зачем автомобиль свой сюда загнали? — с напором спросила она. — В другом месте остановиться нельзя было? А если кто с коляской пойдет?!

Меня она не узнала, а её претензии выглядели по меньшей мере странно. Мы припарковались на придомовом проезде, где было достаточно просторно, чтобы две машины могли свободно разъехаться. К тому же тут стоял не только «Москвич» Макса, но и ещё пара автомобилей — черная 24-я «Волга» и свеженькие «Жигули».

— Мы скоро уедем, — миролюбиво ответил я. — Товарища проведаем и уедем, обещаю. Пять минут, не больше. Да и я тут — если кому помощь с коляской потребуется, обязательно помогу.

— Всё равно не надо было тут вставать! — категорично заявила женщина. — Вон у того дома сколько места!

Я посмотрел в указанном направлении — там стояла похожая пятиэтажка, только без архитектурных излишеств, с точно таким же проездом вдоль дома.

— Да, согласен, там места больше, — подтвердил я. — Извините, а вы случаем Марка Морозова из третьего подъезда не знаете?

— Марка-то? — охотно переключилась женщина на новую тему. — Знаю. На третьем этаже вот тут живет, ирод. А вам зачем?

— Мы с его работы, он сегодня на смену не вышел, вот и заехали узнать, всё ли в порядке, — выдал я легенду. — Не видели его в последнее время?

Она ненадолго задумалась.

— А видела! Видела, вот как тебя сейчас! Вчера откуда-то шел, и сегодня выходил.

У меня немного отлегло от сердца — Морозова видели соседи, значит, в бега он не подался и от правосудия не скрывается. Правда… это также означало, что Макс сейчас может столкнуться с моим диссидентом нос к носу, и мне всё-таки надо было его подстраховать.

— Спасибо вам, от всей души, — поблагодарил я женщину. — Пойду тоже поднимусь. А машину скоро уберем, обещаю!

Я действительно направился к подъезду, ощущая спиной взгляд этой женщины, которая не слишком любила Марка Морозова, но сочувствовала его жене. Она была прямо находкой для любого участкового или оперативника — всех знала, всё подмечала. Наверное, она могла путаться в деталях или менять свои предпочтения, но основу для розыска кого-либо создавала железную. Я мельком подумал, что надо было позвать с собой того опера из больницы, но потом отбросил эту мысль — такого самоуправства мне бы точно не простили. Да и вообще всё выглядело так, что само это дело и в самом деле перекочует к нам — нельзя же на весь мир орать, что у нас диссиденты друг друга пытаются убить из-за неудачной вербовки сотрудника КГБ? Пусть даже Ирина и не была диссидентом, но она была моим информатором — что тоже накладывало определенные обязательства.

Подниматься мне не пришлось, я даже до двери дойти не успел — она открылась, и на улицу вышел Макс. Он хотел мне что-то сказать, но, видимо, заметил женщину, поэтому промолчал и сначала подошел вплотную.

— Пойдем в машину, прохладно тут уже, — нарочито беззаботным тоном сказал он и продолжил лишь после того, как мы устроились внутри «Москвича», под негромко тарахтящий двигатель: — Твоего Морозова нет дома. Ушел с утра, своим сказал — на работу. Вчера и позавчера было то же самое, уходил с утра, возвращался вечером. По словам жены — вёл себя, как обычно. Жалко её, молодая, а выглядит замученной вконец.

— У них ребенок малой, её мать парализованная лежит, а муж в игры играет с государством, — пояснил я. — Но живут на его зарплату, пенсия у матери слёзы, так что она терпит.

— Да уж…

— Вот именно — да уж. В общем так. Думаю, сегодня он тоже сделает вид, что был на работе. Сейчас, — я глянул на часы, — пять с копейками, его смена уже закончилась, и обычно он в это время выходит из своего КБ. Ехать ему около часа. Значит, сидим до шести… шести десяти для надежности, и если Морозов не появляется, ты подвозишь меня до метро, а сам отправляешь к Ольге. Как тебе план?

— Надежный, блин, как швейцарский нож, — с досадой ответил Макс.

Я его понимал — мне тоже не улыбалось провести тут следующий час ради неизвестно чего. Но и упускать Морозова я считал неправильным. Правда, при этом я не очень понимал, что с ним делать дальше — только что расспросить о том, что меня интересует, да порекомендовать покончить с переживаниями и вернуться на работу. В конце концов, он делал важное для страны дело. Но это в том случае, если Морозов сдуру не признается, что именно он ударил Ирину палкой. А если признается…

В этом случае всё было чуть посложнее — его придется вести в то отделение милиции, на территории которого произошло нападение, отдавать местным операм, чтобы те понадежнее изолировали бы Морозова от общества, а самому двигаться в Контору, чтобы через Денисова пробивать передачу дела нам. В общем, выходных у меня не будет. Правда, их не ожидалось при любом исходе, и из-за этого я чувствовал к Морозову самую настоящую классовую ненависть.

— Полседьмого, — мрачно сказал Макс.

Я и сам знал, сколько сейчас времени. В принципе, наверное, можно было спокойно уезжать, но меня останавливало несколько причин. Объявить Морозова в розыск было невозможно — формально он ничего не натворил, не пропал, с его прогулами у Миля должен разбираться не КГБ, а тамошний отдел кадров. Да и проблемы это недодиссидента с настоящими диссидентами не описывал ни уголовный, ни административный кодекс. В общем, как бы мне ни хотелось видеть его у себя на допросе, оснований для этого не было никаких. В его нападение на Ирину я не верил, несмотря на слова Денисова, так что и это дело ему пришить, скорее всего, не удастся. Оставался вот такой кавалерийский наскок, который и пытались применить мы с Максом сегодня, но, похоже, наш удар пришелся в пустоту.

Я вздохнул.

— Слушай, Макс, ты давай, уезжай, а я ещё тут с полчасика покручусь, — решился я. — Тоже, наверное, впустую, но хоть совесть будет спокойна.

— А у меня, значит, совести нет? — грустно ухмыльнулся он.

— Ты сегодня уже своё отработал, так что вали, пока я добрый, — не остался я в долгу.

— Ну смотри, как знаешь, — Макс пожал плечами.

Я вылез из машины, она мигнула фарами, развернулась и медленно поползла к выезду на дорогу. Я проводил её долгим взглядом и пошел в подъезд.

Тут я ещё ни разу не был, но, в принципе, обстановка внутри оказалась ожидаемой — облезлые, давно не крашеные стены в зеленых тонах, грязноватая побелка со следами от бычков и грязь на лестницах и площадках. Дверь в квартиру Морозова ничем не отличалась от других дверей — такая же хлипкая деревяшка, обитая старым кожзамом, который давно следовало поменять.

Я снова вздохнул, нажал на кнопку звонка и приготовился ждать. Но к моему удивлению, дверь распахнулась сразу, словно кто-то в квартире ждал моего визита. И ещё больше меня удивило то, что этим кем-то был сам Морозов.

— Вы к кому? — грозно спросил он.

Ну или хотел спросить грозно, а получилось не очень.

— К вам, Марк Аронович. КГБ СССР, управление по Москве и Московской области. Могу я войти?

А ещё меня удивило то, что Морозов меня не узнал; видимо, он меня никогда не видел, ему не показывали на меня пальцем с заданием завербовать конкретно этого старшего лейтенанта госбезопасности. Поэтому я не назвал свою фамилию, прикрывшись тем, что у нашей организации было длинное и грозное имя. Заодно я лихорадочно прокручивал в голове события последних полутора часов — где-то мы с Максом лоханулись, и объект сумел проскочить мимо нашей машины в свой подъезд.

Морозов слегка распетушился — я уже ожидал, что он откажется говорить со мной без своего адвоката или что-то вроде этого, но он потух также быстро, как и возбудился. Открыл дверь пошире, отступил в сторону.

— Проходите… на кухню, — сказал он тихо. — В комнате жена с ребенком.

— Понимаю, — также тихо ответил я. — Я ненадолго.

В этой квартире было очень бедненько, но при этом — почти стерильно чисто. Лишь запахи выдавали неблагополучие, мне они напомнили о больничной палате; впрочем, самых густым был запах чего-то тушеного, и шёл он с кухни.

— Жена готовит… — виновато произнес Морозов.

— Понимаю, — повторился я.

На кухне тоже ничего особенного не было. На небольшой площади стояла плита, рядом с ней — небольшой столик и в углу — раковина; вся эта конструкция заменяла наборные модели, которые уже набирали популярность. В моей квартире, например, было нечто подобное — на что-то изысканное Орехов не сподобился, а я пока не успел озаботиться. Старый, поцарапанный и громкий холодильник «ЗиЛ», ещё один маленький столик, половину которого занимала хлебница и какая-то трогательная композиция с искусственными цветами. Я решил, что эти цветы — дело рук супруги Морозова, которая пыталась добавить в это место хоть немного уюта. Попытка, впрочем, изначально была обречена на неудачу.

Обстановку кухни венчали две тяжелые табуретки, которые мы с Морозовым и заняли.

— Чем обязан?..

Он слегка запнулся, поняв, что не знает моего имени, а я сделал вид, что всё в порядке.

— Вы ходите на собрания к антисоветским элементам, товарищ Морозов, — сказал я. — Этим и вызван наш интерес к вам. Я хочу задать несколько вопросов и рассчитываю, что вы ответите на них честно, как и полагается советскому гражданину. Ведь вы, наверное, слышали, что врать не хорошо?

Он снова ощетинился.

— А если я откажусь отвечать? Вы не сможете меня заставить!

— Верно, не смогу, — согласился я. — Даже пытаться не буду. Просто тогда ситуация с вами выйдет на совсем другой уровень, а там у вас уже не будет выбора, отвечать или нет. Пока же это просто беседа, которая может и не иметь никаких последствий. Я лишь хочу уточнить некоторые моменты, которые мне не до конца ясны.

Ещё при первом знакомстве Морозов показался мне жалким. Сорокалетний мужик, обиженный на весь мир, вообще производит неприятное впечатление, а он этот образ заботливо лелеял, что лишь всё усугубляло. Я подумал, что не могу понять, что та Ленка нашла в этом человечке — мужского начала в нём было очень мало, у него даже в расслабленном состоянии была такая физиономия, словно он собирался расплакаться. Но она не только что-то обнаружила, но и рискнула завести с ним ребенка — а это многое говорило, только я не мог решить — о нём или о ней. Заглядывать в комнату, чтобы посмотреть на эту героическую женщину, я посчитал излишним.

Морозов напряженно обдумывал мои слова, и этот процесс занял у него с минуту. Я его не торопил, мне некуда было спешить. Я уже всюду сегодня опоздал.

— Хорошо… — пробормотал он. — Задавайте свои вопросы. Я постараюсь отвечать на них честно… если это никому не повредит.

— Конечно. Мне тоже не хотелось бы, чтобы ваши слова кому-либо повредили. Вы знаете Ирину Гривнину?

Морозов растерялся, но быстро пришел в себя.

— Да, — с каким-то вызовом сказал он. — Мы встречались.

— Когда была последняя встреча?

— В… в декабре.

— Что вы просили её сделать?

— Узнать…

— Узнать что?

— Узнать у её любовника, когда произойдут определенные события.

— Определенные события — это суд над диссидентом Буковским? — прямо спросил я.

— Д-да.

— Ну же, в этом нет ничего запретного, — успокаивающе произнес я. — Дату суда тогда многие пытались узнать, и ни у кого не получилось, так что вы не одиноки в вашем провале. А что вы знали про любовника Ирины?

Морозов снова задумался — видимо, решал, может эта информация повредить кому-либо или нет.

— Кажется, он служит в органах, — всё-таки признался он. — Поэтому я и согласился с ней поговорить.

— Любопытно, — я кивнул. — То есть вы сами не были уверены, что любовник Ирины Гривниной обладает нужной вам информацией?

Он помолчал.

— Получается, что так, — согласился он.

— Что ж, это сильно упрощает дело, — я улыбнулся. — Выходит, вы выступили своего рода ретранслятором, а сами ничего не хотели узнать?

— Хотел! — он чуть повысил голос, но сразу же осекся, потому что в комнате захныкал ребенок. — Вы не понимаете, к этому судилищу…

— Марк Аронович, вы, кажется, забыли где я работаю, — перебил я его. — Не стоит в моём присутствии употреблять слово «судилище» применительно к нашему советскому суду. К тому же я хорошо понимаю, чем руководствовались диссиденты и примкнувшие к ним, и точно знаю, во что это могло бы вылиться. Это к делу касательства не имеет. Если подходить формально, вы не знали, у кого Ирина Гривнина должна была добыть нужную вам информацию. Вернее, не вам, а… кому, Марк Аронович?

— Якобсону… — слетело с его языка — и он сразу понял свою ошибку.

Но мне было это невыгодно.

— А, Якобсону, — небрежно сказал я. — Да, знаю, знаю. К сожалению, это ничего нам не дает, его уже проверяли, он такой же ретранслятор, как и вы. Тупик. Услышал по вражескому «голосу» и начал действовать на свой страх и риск, не арестовывать же его за это?

Я даже развел руками, чтобы усилить впечатление.

Никакого Якобсона я не знал, но «мой» Орехов был о нем в курсе, хотя и без подробностей — обычный диссидент-антисоветчик, который пока что прошел краем мимо всех значимых диссидентских акций, срок не получил и находился на свободе. Впрочем, несколько лет назад его выперли из школы, где он умудрился создать целый кружок по изучению опальных поэтов — в основном Пастернака, — на который ходили его товарищи по борьбе с советской властью. Что-то знакомое мелькало уже в моей памяти, из будущего, но поймать это воспоминание за хвост я сходу не смог. Но сейчас мне было важно оставить у Морозова впечатление незначительности его оговорки, чтобы он сразу после моего ухода не побежал звонить этому своему товарищу и предупреждать того о моем интересе. Пусть уверится, что ничего страшного не случилось — во всяком случае, я на это очень рассчитывал.

— Ну если так… — обеспокоенно проговорил Морозов.

— Именно так. Но у меня к вам ещё один вопрос. Вы уже третий день не ходите на работу, так?

— Да, — он снова нахохлился и, кажется, приготовился спорить.

— А почему?

Он немного поколебался, но решил, что проще ответить.

— Я… я сейчас не могу работать, как положено, а ошибаться у нас нельзя.

— Ошибаться в любом деле не стоит, — сказал я. — Но вы могли предупредить ваших коллег, телефон у вас есть, он работает. Почему вы заставили их волноваться?

— Они обо мне не волнуются, — с пренебрежением ответил Морозов. — Им было бы лучше, если бы я уволился. Но я не доставлю им такой радости. Пусть сами меня увольняют — тогда все увидят их антисемитскую сущность.

Я негромко рассмеялся.

— Ох, Марк Аронович… Сейчас вас могут уволить за прогулы — они будут в своём праве, потому что вы действительно прогуливали, так что ваше увольнение никак не будет связано с их убеждениями, будь то антисемитизм, интернационализм или что-то третье. К тому же… с вашим характером, уж извините за прямоту, вам будет непросто устроиться в место, где есть и активно используется компьютерная техника. Так что я бы на вашем месте держался за это конструкторское бюро руками и ногами. Ну и не стоит везде искать врагов и недоброжелателей, оставьте это на долю той организации, в которой я имею честь служить. Поэтому вы очень обяжете лично меня, если с утра понедельника явитесь на рабочее место, извинитесь перед вашим начальником и вернетесь к выполнению ваших рабочих обязанностей. А переживания из-за ваших… хмм… других увлечений оставите на вечера. Или вообще отложите их до пенсии.

Морозов посмотрел на меня с огромным недоверием.

— Вам-то что с этого?

— Колеса должны крутиться, а работа — работаться, — философски заметил я. — Возможно, в вычислительном центре конструкторского бюро обойдутся и без вас. Возможно, без вас не обойдутся. Но лично вам стоит больше думать о жене и ребенке, а не о том, примут вас сегодня у Петра Ионовича или откажут. Право слово, как дети…

Оговорку про Якира я допустил специально — пусть знает, что Конторе известен каждый его шаг, а, возможно, и звонок. Это было далеко не так, но глаза у страха велики, так что Морозов будет думать в нужном направлении и бояться лишний раз ступить на кривую дорожку диссидентства. Я всё-таки оказался прав, называя его недодиссидентом — это человек никаким диссидентом не был, он делал лишь первые шаги в этом направлении, и пока что его можно было вернуть к семье и ребенку. Если он сам захочет, разумеется. Нянчиться с ним никто не будет.

— К тому же, у вас солидная база, — подпустил я немного елея. — Высшее математическое образование, кандидатская диссертация. При некотором желании вы можете серьезно продвинуться по служебной лестнице… начальником вычцентра вас, разумеется, не сделают…

— Потому что я еврей? — сварливо спросил он.

— Да, именно поэтому, — не стал увиливать я. — Отношения с государством Израиль, как вы, надеюсь, знаете, у Советского Союза не самые лучшие. Есть большая вероятность, что лица с высшим образованием будут стремиться покинуть СССР, чтобы оказаться там, а мы, как вы тоже понимаете, не сможем выпустить тех, кто является носителями государственных тайн.

— А если я дам клятву, что никакой репатриации не замышляю? — с непонятным мне пафосом спросил Морозов.

— Вы вольны делать, что вам заблагорассудится, — устало ответил я. — Давать клятвы, не давать клятвы… Это мало что изменит. Вот скажите — кому вы собираетесь давать эту вашу клятву, и что те люди должны будут предпринимать в связи с этим, если вы вдруг решите всё-таки уехать?

— Посадить меня в тюрьму? — недоуменно спросил он.

Я подумал, что и этот, как приснопамятная Наденька Емелькина, наверняка начитался какой-то революционной литературы или посмотрел фильм на ту же тематику — и проникся. Кажется, в «Неуловимых мстителях» было что-то подобное…

— За что? Марк Аронович, вам решительным образом пора повзрослеть. Клятвы… Вы можете клясться в чём угодно, но пока вы называете эмиграцию в Израиль словом «репатриация», вам никто не поверит.

— Это ещё почему? — недоумение на его лице было написано аршинными буквами.

— Потому что «репатриация»- это дословно «возвращение на родину», — наставительно произнес я. — Произнося этот термин, вы даете понять, что ваша родина — совсем не Советский Союз, а другое государство. Это вам понятно, товарищ Морозов? Или слишком сложно? В общем, работайте. А статус отказника вы всегда успеете заработать, хотя он и не лучший в вашем положении.

— Я ничего не боюсь, и мне ничего не надо! — гордо заявил Морозов.

— А я вам ничего и не предлагаю, — я пожал плечами. — Я лишь советую совершить некоторые действия, которые пойдут вам и вашей семье во пользу. А следовать моим советам или нет — ваше личное дело. Кстати, ещё один совет — перестаньте жертвовать деньги на эти диссидентские «Хроники».

— Что?.. Почему это?

— По кочану и по капусте. Просто так. Не тратьте денег зря. Но это — опять же по желанию. Я лично ни на чем не настаиваю. На этом у меня всё. Благодарю за беседу, надеюсь, в понедельник Василий Иванович уже сообщит мне, что вы его больше не огорчаете. А, кстати! Совсем забыл, вот башка дырявая! — для убедительности я даже хлопнул себя по лбу. — Не подскажете, как называлась ваша кандидатская диссертация?

— Что? — он посмотрел недоуменно.

— Диссертация, — терпеливо повторил я. — Ваша. Как она называлась? Если помните, конечно.

— Помню, что там забывать, — он говорил нехотя, но голос его окреп. — «Рекурсивные функции и неразрешимость некоторых проблем для исчислений высказываний»[22].

— О как! — я восхищенно прищелкнул языком. — Позвольте, я запишу?

Он позволил.

Я записал — сам не знаю, зачем.

Вернее, я точно знал, что больше всего удовольствия люди получают, когда кто-то посторонний интересуется их любимым делом. Бог знает, насколько Морозов любил эти «рекурсивные функции» и «проблемы исчисления высказываний», но он посвятил им несколько лет, пробивался ради них сквозь массу препятствий, так что ему должен был понравиться мой интерес. Ну и я тоже — хотя я надеялся, что эта опция мне не пригодится.

Главное, чтобы он про Якобсона не вспомнил. Достаточно того, что про этого Якобсона помню я.