Спасите наши души

Глава 15 «Не касаясь планеты ногами»

Ходить по центру Москвы в двадцатиградусный мороз не очень приятно. Но после всех событий этого дня мне нужна была длинная прогулка — привести мысли в порядок и просто успокоиться. К тому же надежда на возможную встречу с Татьяной не сбылась — когда я спросил у тетки на вахте театра о Высоцком и назвал своё имя, она просто отдала мне конверт, подписанный «Виктору от Высоцкого» и посетовала, что артисты сейчас заняты, потому что Юрий Петрович загнал всех на репетицию. Мне ничего не оставалось, как взять конверт и ретироваться.

Я перекусил в ближайшей пельменной, там же посмотрел, что приготовил для меня наш бард. Тот оказался честным — в конверте лежали две контрамарки на «Доброго человека», правда, на тридцатое число, ровно через две недели. Я идти на этот спектакль не собирался и насчет даты волноваться не стал — воскресенье так воскресенье. Ещё в конверте были две купюры по пять рублей, обернутые бумажной полоской с размашистой надписью: «Спасибо! В.В.». Я хмыкнул и убрал деньги в бумажник.

А вот последняя вещь из конверта оставила у меня странное впечатление. Это был листок, судя по всему, второпях вырванный из записной книжки. На нем было пять цифр с двумя дефисами — 3-27-07, дописка округлым почерком отличницы «из Москвы — 17 и номер» и имя из четырех букв. Нина.

Мне эта информация была не нужна — я и так знал про эту Нину больше, чем хотел. Она жила с мамой, в одной комнате большой коммуналки недалеко от станции, училась хорошо и, в принципе, у неё был неплохой шанс после диплома попасть на Микояновский мясокомбинат. Правда, в последний год её успеваемость немного упала, но я хорошо знал причину — невозможно без последствий проводить все вечера на Таганке, выпрашивая лишний билетик. Причин этой мании я не знал, но в этом времени московские — да и, наверное, любые другие — студенты вообще много времени уделяли тому, чтобы достать билеты на какой-нибудь спектакль, желательно, конечно, в престижном театре. Это было что-то вроде игры, которую студенты вели со спекулянтами — и, надо отметить, играли они на равных.

Мне целеустремленность Нины понравилась. Я даже мельком подумал, что она может стать хорошей женой для сотрудника госбезопасности и наполнить уютом и свежей микояновской колбасой высшего сорта мою двушку на Фестивальной. Правда, смущало то, что ночь с Высоцким она всё-таки провела — пусть не по своей воле и с неизвестным мне результатом. С другой стороны, я фактически сам её туда отправил; скажи я твердое «нет», и бард не стал бы настаивать. Это накладывало на меня определенные обязательства о отношению к девушке.

Так ничего и не придумав, я и этот листок отправил в бумажник, а конверт с контрамарками положил во внутренний карман пиджака.

За то время, что я потратил на все эти хлопоты, я наконец избавился от ощущения несвежей парилки, которое преследовало меня, пока я находился в квартире Якира. Воспоминания об обыске и разговоре вообще стали слегка притупляться, вытесненные эмоциями от несостоявшейся встречи с Татьяной и записки Нины. Вот для того, чтобы задать своим мозгам нужное направление, я и решил прогуляться.

Путь мой лежал в наше управление. Несмотря на выходной день, мне нужно было написать хотя бы черновик отчета об обыске и тезисно изложить свой разговор с Якиром. Спросит об этом товарищ полковник — вопрос дискуссионный, может даже не поинтересоваться. Но если спросит — все материалы должны быть готовы «вчера». То есть сегодня.

Поэтому я шел не торопясь, но маршрут выбрал относительно прямо — по Верхней Радищевской, потом по Интернациональной, Яузской и Солянке до Китай-города, затем по переулкам мимо Старой площади, чтобы выйти на Дзержинского с Фуркасовского.

И шёл, похоже, впустую — никаких мыслей от размеренной ходьбы в голове не появлялось, я вообще не мог сосредоточиться на чем-то одном, а периодически ловил себя на том, что просто пялюсь на старые здания, до которых ещё не добрались реноваторы более поздних времен. Здания, правда, были порядком обшарпаны — их не только не реставрировали, но и не содержали толком. Где-то отвалилась штукатурка, где-то раскрошилась кирпичная кладка, и везде — облупилась и выцвела краска.

Но эта прогулка оказалась полезной.

Меня осенило ровно на половине дороги.

— Полковник Денисов передал, чтобы ты зашел к нему, как придешь, — сказал дежурный.

Васька, такой же старлей, как и я. Только без Высшей школы КГБ за спиной, после пограничного училища и пяти лет службы в какой-то глуши в Средней Азии. Он был чуть смуглым, и мы шутили, что с него ещё загар не сошел. Он не обижался.

Я поблагодарил, но сразу к начальству не поскакал — сначала зашел в наш кабинет, сбросил верхнюю одежду и, немного подумав, прихватил служебную записку наверх с перечнем вражеских журналов и книжных издательств. Макс закончил этот список в пятницу, но мы рассудили, что подавать такой документ в конце рабочей недели нецелесообразно. Но раз Денисов вызывает сам — то так тому и быть.

Вызову я не удивился. Это всего лишь означает, что меня вели — Бог знает, по какой причине именно сегодня, хотя в свете этого открытия становилось понятно, зачем меня дернули на обыск у Якира. Наши любили убивать одним выстрелом двух или даже трех зайцев, на большее у них обычно не хватало дроби в заряде. Впрочем, я особой вины за собой не чувствовал; на обыске я честно отбыл от звонка до звонка, а неформальное общение с Якиром всегда можно списать на агентурную проработку. Правда, я не был уверен, что сегодня эта дежурная отмазка сработает как надо. Скорее, всё уже решено и так, и мне всего лишь надо досидеть до подведения итогов, не особо накосячив в процессе допроса.

Воспринимать этот вызов как милую беседу начальника с подчиненным я себе запретил.

Денисов был в своем кабинете один, он сидел за столом, нахохлившись и положив руки на столешницу, и ничем явным не занимался. В принципе, на мой взгляд, он был именно тем, кем выглядел — выдернутым на работу человеком, который наметил на выходные много дел, с работой не связанных. Я понимал, что он злится не на тех, кто его заставил сидеть в этом кабинете в ожидании неспешно прогуливающегося по Москве старшего лейтенанта, а как раз на этого самого старлея, который, как я знал точно, ни в каких смертных грехах замечен не был. Но мы с Денисовым играли в одну игру и по одним правилам, поэтому я коротко доложился, прошел к столу и сел, положив перед собой папку из кожзаменителя, в который для солидности засунул несколько пустых листов — в дополнение к служебной записке Макса.

Денисов неодобрительно покосился на эту папку, но ничего не спросил. Вместо этого он коротко бросил:

— Рассказывай.

И уткнулся взглядом в стол, избегая смотреть на меня. Это могло быть как хорошим, так и плохим знаком. Впрочем, максимум, что мне грозило — увольнение с лишением звания, но на такое наказание я, кажется, ещё не наработал.

Я начал с вызова на обыск у Якира. Мол, получил недвусмысленный приказ начальства, прибыл, поелику возможно быстро, загнав по дороге парочку лошадей, затем внимательно наблюдал за работой группы наших коллег из центрального аппарата…

— С чего ты взял, что они ничего не собирались находить?

— Коробки с неподцензурной литературой и прочими антисоветскими материалами стояли в ванной комнате, прямо под ванной, накрытые грязными тряпками, — пояснил я. — Они туда даже не заглядывали, как и в туалет, где в сантехническом коробе тоже можно спрятать много интересного. Ещё пропустили кухню, но я не знаю, было ли там что-либо…

— Понятно, — перебил он меня. — О чем ты говорил с хозяевами квартиры?

Отпираться, судя по всему, было бессмысленно.

— Только с Петром Ионовичем. Его мать весь обыск провела в одной из комнат, я её и видел мельком, а супруга ушла, когда он согласился со мной поговорить.

— Хорошо. И о чем ты разговаривал с Петром Ионовичем?

— Поначалу я пытался вывести его из равновесия, использовав одно дело из текучки — если помните, артист из музыкального театра, у которого самиздатовского «Чонкина» нашли, — Денисов коротко кивнул. — Неудачно, этот Якир на такие фокусы не попадается. Пришлось спрашивать его в лоб, какие у него претензии к советской власти.

Денисов заинтересовался и даже посмотрел на меня.

— Вот как… — протянул он. — И что же он тебе ответил?

— Он боится возвращения сталинских времен, — я сказал это как можно более безразличным тоном. — В принципе, это неудивительно, учитывая его биографию. Другое дело, что своими действиями он приближает тот момент, когда нам придется применить к нему меры социальной защиты… не те, что к его отцу, конечно, попроще, но для его семьи хрен редьки не слаще. К тому же его дочь тоже замечена в диссидентских делах.

— И зачем же ты это спрашивал? — угрюмо спросил полковник.

— Цель была та же самая — вывести его из равновесия, заставить ошибаться и раскрыться.

— Удалось?

— Частично. Правда, мне не очень понравилось то, что я услышал, — я закинул крючок и ждал хорошей поклевки.

— И что же ты услышал?

«Есть!»

— То, что моя теория о финансировании диссидентского движения из-за рубежа оказалась неправильной.

Теперь я заинтересовал Денисова по полной программе. Он убрал руки со стола и уже безо всяких экивоков уставился на меня широко открытыми глазами.

— Ты и об этом с ним говорил?! — с легкой угрозой спросил он.

— Это была основная цель беседы с моей стороны, — повинился я. — Дело в том, что заходить с эмигрантской прессы и изданных на Западе книг можно, но в какой-то момент нам всё равно потребуется информация изнутри этого сообщества. Насколько я знаю, с информаторами в их кругах у нас туго, поэтому самый простой способ — спросить напрямую у тех, кто может обладать соответствующей информацией.

«Мой» Орехов про наличие информаторов КГБ среди диссидентов ничего не знал, и я считал это отсутствием у него амбиций и стремления к расширению поля деятельности — ему вполне хватало общения с его артистами, и на большее он не претендовал. Но любой сотрудник органов должен иногда смотреть по сторонам, чтобы не пропустить что-то жирное и вкусное, что может помочь сделать карьеру в вертикальном направлении. Правда, в моём будущем это выражалось не так сильно, но здесь, насколько я успел разобраться, подобное перетягивание каната было чуть ли не официальным видом спорта внутри Конторы. Поэтому я рискнул выдать свои догадки и обрывки знаний за непреложный факт — и, кажется, попал в цель с первого выстрела.

Денисов посмурнел.

— А почему не взял разрешение на этот разговор? — спросил он. — Я бы его точно дал, а так, выходит, ты проявил самовольство.

Ага, «точно дал». А потом догнал бы и добавил. Знаем мы этих давальщиков, проходили не раз. Да и «присмотр» коллег от самой квартиры Якиров говорил о многом — то, что он был, я не сомневался, иначе откуда бы Денисов узнал, что я направляюсь в Контору? Думаю, если бы я после пельменной на Таганке решил поехать домой, мне бы ненавязчиво порекомендовали всё-таки посетить рабочее место — чтобы начальник не зря сидел в выходной день в своем кабинете и ждал какого-то подчинённого.

— Так времени не было, Юрий Владимирович, — покаялся я. — Когда ехал на адрес, даже не предполагал, что заведу этот разговор. Я ничего не знал о Петре Ионовиче, о его характере, о том, какое место занимает в диссидентской иерархии…

— И за время обыска ты всё это сумел выяснить, не сказав ни единого слова? — со скепсисом спросил Денисов.

— Так точно, — кивнул я. — Слова и не нужны — достаточно было посмотреть, как он держался, что говорил, на его жесты и эмоции. Так что в какой-то момент я понял — сейчас или никогда. Если бы я просто ушел, например, к вам за санкцией на этот разговор, то по возвращении, скорее всего, меня бы и на порог не пустили без постановления. А так ему и деваться было некуда, и внутренне он оказался готов к определенной откровенности.

— Ну ты… артист, — пробормотал Денисов и недовольно покрутил головой.

А я понял, что победил. За самовольство меня ругать не будут, правда, и за инициативность не похвалят. Разойдемся при своих.

Триумфа я, разумеется, не праздновал, а смотрел на начальника в меру подобострастно, с легким чувством вины в глазах. А ему мне было нечего предъявить — «проявлять храбрость, инициативу и находчивость» предписывалось не только воинским уставом Советской армии, но и внутренними должностными инструкциями КГБ.

— Хорошо, я понял… — пробурчал Денисов. — Тогда докладывай, почему ты решил, что ошибся с иностранным финансированием.

На моем маршруте от Таганки до Лубянки был узкий, но длинный переулок, который в советское время назвали нейтрально — улица Архипова. До установления и после упразднения СССР он носил более помпезное имя — Большой Спасоглинищевский, и тянулся параллельно проезду Серова между двумя выходами из станции метро «Китай-город». И где-то в середине этого переулка-улицы имелось примечательное желтоватое здание в стиле XIX века с массивными колоннами на входе — старинная хоральная синагога[20].

В моё время антирелигиозная истерия уже стихла, и наши присматривали лишь за сектантами разного толка, поэтому я даже и не знал, что эта синагога располагается в самом центре столицы, неподалеку от Старой площади, где сейчас находилась резиденция Центрального комитета КПСС. И тем более я не знал, что эта синагога работала и во времена СССР, когда храмы закрывались тысячами и сотнями — сносились до основания. Но эта борьба с религией как-то обошла московскую синагогу стороной — на ней была соответствующая табличка, двери были прикрыты, но не заперты, и прямо при мне в них вошел ничем не примечательный человек в обычной одежде и с портфелем[21].

Я при виде этого здания в первую очередь вспомнил о теориях из будущего, согласно которым диссидентское движение подпитывал израильский «Моссад». Сторонники этой версии опирались на национальный состав диссидентов, среди которых евреем был каждый второй, не считая каждого первого. На мой взгляд, это был сильно утрированный подход, среди диссидентов хватало представителей всех ста наций и народностей, проживающих в СССР — эта чума избежала, пожалуй, только каких-нибудь чукчей или нганасанов, да и то не факт, урбанизация и тут могла сделать своё черное дело. Но теория с «Моссадом» была живучей — особенно среди любителей соединить её с банкирами из западных стран, у которых было еврейское происхождение. Правда, никто не мог внятно объяснить, зачем еврейскому государству, которое и жило в шестидесятые и семидесятые годы XX века от войны до теракта и от теракта до войны, ещё и возможные неприятности с СССР — если их дела всплывут на поверхность. А с учетом склонности диссидентов к болтовне, долго скрывать такую помощь было бы сложно.

Другое дело ЦРУ. Эти умели помогать анонимно, умели выбирать кадры и работать с ними. И я помнил скандал уже моего времени, когда внезапно выяснилось, что публикацию «Доктора Живаго» на Западе спонсировала именно американская разведка — через подставные фирмы, конечно, но из своего бюджета. Скорее всего, и Нобелевские премии по литературе для Пастернака и Солженицына проталкивало именно ЦРУ — хотя тут был не вопрос финансирования протестной деятельности в СССР, а простое желание нагадить хотя бы так. Пастернак, насколько я помнил, участвовать в этом цирке с конями отказался, но из-за переживаний скончался до срока, дав повод обвинить в его смерти советские власти. Солженицына, кстати, тоже травили — словно забыли уроки истории, — но этот оказался покрепче, хотя из страны его и вытурили.

Всё это как-то сложилось с тем, что мне рассказал Якир, и я получил довольно ясную картину происходящего.

— Не очень много есть, что доложить, Юрий Владимирович, — сказал я. — Возможно, нужно лучше изучить этот вопрос, чтобы получить железобетонные доказательства, но я уже сейчас уверен, что с Запада идет очень скромный поток денег. Все эти гонорары за то, что выходит там, по большей части тратятся там же — на обустройство эмигрантов, например. Не всех, конечно, тех, кто входит в диссидентский ближний круг. Но им обычно предоставляется жилье, подыскивается работа. Им дают подъемные на первое время. В сумме, думаю, немного, но там и гонорары не миллионные, в ЦРУ, как и у нас, бюджет не резиновый.

Я невесело усмехнулся, показывая, что это совсем не шутки.

— И что, ты так спокойно говоришь о том, что твою группу, приказ о создании которой был подписан несколько дней назад, необходимо распустить? — спросил Денисов.

— Это на ваше усмотрение, — дипломатично ответил я. — В принципе, какие-то деньги с Запада к нам всё-таки попадают, разными путями — и эти пути необходимо установить и, например, внимательно отслеживать. Но этого мало… а раз уж группа есть, целесообразно просто нарезать нам с Максом другой круг задач.

— И какой же? — Денисов не стал сопротивляться и продолжил разыгрывать мой сценарий.

— Установить, как вообще обстоят дела с деньгами у диссидентов. Нужно понять, откуда у них дровишки. Один француз говорил, что для войны нужны три вещи — деньги, деньги и ещё раз деньги. Если у нас получится выполнить поставленные задачи, мы оставим противника ни с чем. Ему не на что будет с нами воевать.

Теперь хмыкнул полковник.

— И ты, наверное, уже знаешь, кто снабжает наших, как ты сказал, противников деньгами?

Я уверенно кивнул.

— Да, Юрий Владимирович. Мы сами и снабжаем.

Я всё-таки смог удивить Денисова. Наверное, он ожидал чего-то другого, например, предложения представить через какое-то разумное время план работы, в результате исполнения которого будут получены некие данные, которые уже потом можно будет использовать для того, чтобы наметить другие мероприятия… в общем, «нарезать» своей уже имеющейся группе круг задач на ближайшую пятилетку. Возможно, полковник даже был готов к тому, чтобы согласиться с моим подходом — не отменяя, разумеется, текущих обязанностей по отслеживанию настроений в среде эстрадных певцов и прочего творческого люда. Но я зашел с козырей, и он был вынужден реагировать.

— Интересно-интересно, — кивнул он. — Излагай.

— Многого действительно не скажу, Юрий Владимирович, — с приличествующей случаю скромностью сказал я. — В беседе со мной Петр Якир упомянул некие взносы, которые делают те, кто получает их альманах — они его называют «Хроникой текущих событий». Фактически этот альманах с антисоветской информацией распространяется платно, но всё происходит на добровольной основе. И если распространение этой книжки идет кустовым методом — получил один экземпляр, перепечатал с копиями, отдал дальше, то деньги идут в обратном направлении и в итоге попадают к тем, кто и является редакцией этого сборника.

— Вот видишь, я же говорил, что главные у них есть, — с легкой ноткой самодовольства произнес Денисов.

— В каждый момент времени — да, безусловно, — согласился я. — Без главного даже шашлыки на природе организовать не получится. Но как я и говорил, даже если мы пересажаем всю редакцию этих «Хроник», завтра у них будет новая редакция, состав которой мы знать не будем.

— Ну хорошо, хорошо. Так что с деньгами? Я пока не вижу повода для беспокойство. Ну платят они друг другу какие-то копейки, тираж у этого альманаха вроде бы не слишком большой, несколько тысяч… — тут он додумался перевести эти тысячи в рубли и замолчал. — Да, ты, пожалуй, прав. На эти деньги уже можно хорошо развернуться.

— Так точно, Юрий Владимирович, — поддержал я начальство. — Но как мне представляется, всё не так просто. Большинство распространителей не просто так платят трудовые рубли за удовольствие читать о суде над очередным диссидентом или о нравах в советских колониях. Перепечатка альманаха идет, думаю, в рабочее время и в ущерб рабочим обязанностям, ведь печатные машинки есть далеко не у всех, да и бумагу покупать — разоришься, они её тоже на работе берут. Я бы оценил ущерб от каждого номера тысяч в пятьдесят… точнее подсчитать сложно. Ну и сколько именно получает редакция «Хроник», сейчас даже прикинуть не получится — эти тысячи от подписчиков, назовем их так, думаю — капля в море. Возможно, сбор идет ещё и через национальные общины, но это лишь мои предположения.

— Что ты имеешь в виду?

— Синагога на Архипова, — кратко пояснил я. — Если раввин посоветует кому-то из знаменитых пожертвовать на благое дело малую толику своего гонорара, тот вряд ли пойдет в отказ… А вы сами знаете, сколько зарабатывают композиторы и авторы пьес.

Один из информаторов «моего» Орехова — средней популярности певец, который пел на эстраде патриотические песни, а в свободное время калымил в ресторанах с аполитичными хитами — как-то пожаловался ему, что композиторам капает копеечка за каждое исполнение их музыки. Неважно где, неважно кем — и в итоге ручеек этих копеечек сливался в тысячи рублей ежемесячного дохода. Орехов этой темой заинтересовался, он вообще был неравнодушен к деньгам, хотя на зарплату не жаловался, поспрашивал ещё и в других подведомственных ему местах, узнал про доходы драматургов — в том числе бытописателя жизни Ленина Михаила Шатрова и главного «гимнюка» страны Сергея Михалкова — и натуральным образом охренел. Чтобы вернуть веру в людей, Орехов пошел как раз к Денисову, а тот и просветил молодого оперативника, что в СССР существуют вполне легальные миллионеры, которые ничего плохого не сделали, а просто оказались достаточно талантливыми ребятами. Я эту информацию считал из памяти Виктора, добавил свои догадки — и мои слова упали на нужную почву.

— Это невозможно будет доказать, — хмуро сказал Денисов. — Там наверняка всё наличными, из рук в руки, да ещё и обставляется, как пожертвование самой синагоге.

Я кивнул.

— Я не уверен, что стоит в это влезать, особенно сейчас. Думаю, многие религиозные организации проворачивают нечто подобное со своей паствой. Но вы правы, мы ничего не сможем доказать, а вот сподвигнуть на определенное противодействие — можем.

Я хотел добавить, что и до революции всякие капиталисты-староверы давали денег большевикам на революцию, поскольку ненавидели царскую власть, но вовремя прикусил язык. Сейчас не самое подходящее время для этих перестроечных откровений.

— Так что ты предлагаешь?

— Поменять подход к диссидентам, — Денисов насторожился. — Предъявлять им обвинение сразу по 64-й или 65-й статьям, где и наказания серьезные, и предусмотрена возможность деятельного раскаяния объектов с отменой уголовного преследования.

Некоторое время полковник молчал. Потом открыл рот. Закрыл. Снова открыл. Наконец его отпустило.

— Орехов, — с легкой угрозой сказал он. — Хочешь поставить дело таким образом, что Якир окажется прав, и мы собираемся вернуть сталинские времена?

Ничего подобного я, разумеется, не хотел. Но и другого выхода не видел. Мне эта идея нравилась, потому что мало кто из нынешних диссидентов был готов на откровенное самопожертвование, а расстрельные статьи подразумевали именно это. Они были смелыми лишь до тех пор, пока их жизням ничего не угрожало, а самым страшным наказанием советские власти полагали лишение гражданства СССР. Да, сейчас нашим диссидентам приходится испытывать определенные неудобства, у них есть сложности с работой, но в целом их жизнь расписана от и до. Борьба в Союзе, небольшой срок, причем чаще всего без отсидки, а потом — отъезд на благословенный Запад. И всё. Как писали в интернете — что ты мне сделаешь, я в другом городе. А они будут в другой стране, куда только наемных убийц засылать, но СССР не будет тратить на это драгоценную валюту.

— Нет, товарищ полковник, даже в мыслях не было, — отчеканил я.

— Вот что, Орехов, — тихо сказал Денисов. — Во время войны у нас в «Смерше» были горячие головы вроде тебя. Они считали, что доказывать вину пойманного диверсанта не нужно, ведь и так всё очевидно — вот его вещмешок, в нем полкило тротила с запальными шнурами, а вот пистолет за ремнем. Ну и зачем тащить такую откровенную сволочь к следователям, загружать и так загруженных сверх всякой меры людей работой? Что-то писать, оформлять… Ведь можно просто довести пойманного до ближайшей стенки, пустить ему пулю в затылок — и всех делов. Но простой путь не всегда бывает самым лучшим, у нас в истории было то, что должно навсегда отвратить нас от таких вот простых решений. Вы, молодежь, с этим не сталкивались, вам всё надо здесь и сейчас, а скучные бумажки пусть собирает кто-нибудь другой. В общем, рано, рано тебе по политическим работать. Скройся с глаз моих и отныне занимайся делами по утвержденным планам. Без отклонений! Всё понял?

— Так точно, товарищ полковник!

— Свободен!

Кое-то осталось мне непонятным, конечно — например, зачем меня сегодня послали к Якиру, но, думаю, Денисов и сам этого не знал. Впрочем, нарушать прямой приказ я не собирался и отправился домой в относительно умиротворенном состоянии души.

Тем более что про контрамарки на «Доброго человека из Сезуана» Денисов так и не вспомнил. Хотя наверняка знал, что я заворачивал на Таганку.