Сперанский 5. Заговор

Глава 6

Глава 6

Петербург

17 октября 1798 года

— Господин Сперанский, я, безусловно, рад тому обстоятельству, что вы невредимы. Это ужасно, когда в наш просвещенный век могут происходить столь средневековые события, коим вы подверглись, — говорил Александр Павлович. — Вы достойный слуга императора и служитель Отечества.

Его слова растекались елеем, столько участия читалось в интонациях, столь много в словах наследника сочувствия и тревоги, что начинаешь невольно думать, что да, я жертв, а еще такой важный и героический, что… Неподготовленный ум человека, который не знает принципов психологии общения, должен был быстро и безвозвратно утонуть в этих словах, скорбной мине великого князя. Актер. Такими приемами чаще пользуются женщины, когда пристращают к себе мужчин. Хочется ведь слушать, что ты талантлив, особенно, когда нигде более об этом не говорят. Но мне о таком говорили во многих местах, да и читал я Александра.

Так может говорить и дипломат. Такой, какие в этом времени, наверняка, могут многое сделать, когда еще слова, сказанные своим иностранным коллегам что-то значат. В будущем более прожженные люди. Те, кто у власти, они подготовленные, ученые, читают если не все, то многие ужимки, знают и даже классифицируют улыбки, интонации голоса, чуть ли ни каждое движение определяют и используют.

Но это в будущем. А сейчас передо мной предстал молодой мужчина, в каком-то смысле слащавый. Не столько лицом или пластикой движений, которые часто присущи людям с миленьким личиком. Нет, он выглядел… несколько искусственным, будто создали златогривую куклу, а она взяла и ожила. Он не был красив, не был столь статен, чтобы казаться гренадером, вышедшим из сладких женских снов про счастье в любви. Слегка округлый, что по нынешнему времени, скорее, ставилось в плюс, но при слегка полноватом лице не был человеком с лишним весом, скорее, выглядел здоровым, сытым.

— Я прошу простить меня, ваше высочество, что забираю у вас ваше, несомненно драгоценнейшее время, — сказал я, учтиво поклонившись.

Александр завернул свой красный халат, и потуже затянул пояс на нем, будто во дворце холодно и наследник Российского престола хочет укутаться. Наверняка, он испытывал дичайший дискомфорт от того, что предстал передо мной в таком виде, я бы сказал, интимном. Увидеть монарха в быту — это некий мистицизм, должно быть, которого я не испытываю, но понимаю, что должен.

— Мы с вами заложники слова монарха. Как и все подданные, мы обязаны быть счастливы уже тому, что государь-император уделил нам толику своего внимания, — сказал Александр, чуть отворачивая глаза, будто хотел сбежать.

— Я преисполнен любви к своему императору и Отечеству, благодарен… тем тайным силам, что привели меня во дворец и дали возможность служить верой и правдой, — сказал я и стал изучать реакцию великого князя.

В моих словах прозвучала фраза про тайные силы. Не про Бога, или даже это не была отсылка к античной богине Фортуне, а именно к некоему мистицизму. Я знал, что Александр Павлович увлекается новомодными веяниями про веру в мистику, в существование каких-то духов, неких сил потусторонних. Этим грешен и его отец, да и мать, Мария Федоровна, от них не далеко ушла. Так что посылом про тайные силы я хотел создать психологический триггер, что я свой, доверяй мне!

Но Александр сдержался. Было видно, что он хочет о чем-то спросить, затеять разговор на отрешенные темы, связанные с оккультными практиками, но я не был для него своим. Вообще, складывалось ощущение, что наследник Российской империи несколько меня избегал, если я не сильно преувеличиваю свою значимость. Может, что-то на метафизическом уровне все же есть, такое… ощущение чужой силы, энергетики, которой я, как человек из будущего, несомненно, обладаю.

Наступила неловкая пауза, становившаяся сущей мукой. Я понимал, что должен что-то говорить, но все, что приходило в голову, было неуместным. К примеру, стоило бы отправить наследника одеться. Не может он находиться рядом со мной в халате, это неловкость для нас обоих, а, следовательно, негативные эмоции в общении. Пусть меня такой вид и не так сильно смущал, но это в любом случае, коробит раздражает Александра.

— Господин, обер-гофмаршал, — обратилась ко мне, спускающаяся по лестнице императрица Мария Федоровна. — Если ми и так проснулась, так не испать ли кофе? Того, что, суда по легенде варили монахи-копуцины. Вы распорядитесь? А чераз полчаса мой сын, исполняят волю отца, присоединиться к вам.

Императрица говорила с большим акцентом, чем обычно. Вот она женщина читаемая, в отличие от ее старшего сына, который сложный человек и, наверное, только знания из будущего позволяют мне понимать Александра.

Если императрица нервничает — ее акцент, речь, порой, переходит на почти датский язык, Мария Федоровна начинает вставлять слова своего родного наречия вместо большинства русских. Так что сейчас нервозность монаршей особы, скорее всего, была связана с тем, что и она была в неподобающем виде в моем присутствии. Потому и просила свалить меня на кухню, пока она и Александр приведут себя в порядок. Между тем, волю Павла Петровича никто не отменял, я все еще должен пребывать в компании наследника.

У меня еще раньше сложилось впечатление и об Александре, и его брате Константине, конечно же, и о Павле Петровиче. Зная историю, и то, что уже должен сложиться заговор, я моделировал ситуации, кого же, по моему, мнению можно было бы поставить на российский престол. Быть безучастным в тех событиях, что должны случиться, я не мог. Были разные возможности, в зависимости от конечной цели. Как мне казалось, проще всего, в организационном плане, можно защитить нынешнего императора.

Павел… Он не так плох. Да, имеет психологические отклонения, не без этого, но многие его «зверства» — это ни что иное, как стремление заставить общество работать. Взять, к примеру, запрет на ночные посиделки… Да, это вмешательство в личную жизнь, почувствовавших свою вольность, дворянства. Но, не того хотел Павел, чтобы все ложились спать строго по времени, он стремился упорядочить жизнь общества, чтобы это оно, числившееся служащими, высыпалось и приходило-таки на работу, как того требуется. Борясь с тем, что чиновники в лучшем случае появляются на своих рабочих местах в полудню, Павел нашел решение в запретах.

И так во многом. Потребовав от всех гвардейцев, согласно списочным составам по полкам, прибыть самостоятельно на смотр, Павел Петрович сильно оттоптал пятки русским аристократам, которые записывали своих детей в гвардию с рождения. Приносили младенцев на руках, но, их увольняли со службы.

Эти решения государя принимаются крайне негативно. Общество, в большинстве своем, настроено против императора, и подобный фактор нужно держать в уме. Оставляя Павла, таким как он есть, это обрекать его на противостояние и скатывание ситуации в реакцию. Либо всех в Сибирь, оставляя при себе прихлебателей или неспособных людей, либо менять императора.

Александр… Он лавирует, как легкий парусник между линейными кораблями. Если Александр Павлович станет государем, то изменится лишь одно: парусник станет линкором, но не перестанет описывать те же самые круги вокруг иных кораблей. А нужно не лавировать между, нужно быть флагманом и вести за собой. Он не решительный, замалчивает проблемы, но не решает их.

Как по мне, что единственно, за что стоило уважать Александра, как вероятного монарха, что он не пошел на переговоры с Наполеоном, когда тот был на территории Российской империи. Но спорный вопрос, почему он это не сделал, когда корсиканца выгнали… Хотя… Тут могли быть свои причины, эмоциональные. Прощать Москву или иные преступления Бонапарта было нельзя. Но не этим же руководствовался Александр, когда начинал Заграничный поход. Он хотел войти в зенит славы. А еще и реформы, которые были куцыми, непродуманными и так… игра, а не работа.

Константин… Скотина и подонок в отношении семьи. Да он унижает, вероятно даже и может ударить свою жену. Ведет себя так, что уже за это можно было бы дать по морде великому князю [в реальной истории она чуть сбежала от Константина, используя, как предлог смерть отца, а после похорон отказалась возвращаться, при этом была признанной красавицей. В серьезных флиртах замечена в замужестве не была].

Константин — солдафон? Пока лишь в том ключе, что любит выпивать в офицерской среде, а еще хочет славы полководца. Эти ранние браки, что устроила еще Екатерина своим старшим внукам, они не привели к добру. Впрочем, и Александра Павловна в Швеции несчастна в своем браке. Бедный Павел… Бедные его дети…

Так кого ставить на престол, будь у меня такая возможность? Николаю Павловичу, если что, только два года. Вот его мог бы. Сам бы стал воспитывать, добился бы того, чтобы быть назначенным главным воспитателем Николая.

Ну не Марию же, мать ее, Федоровну садить на трон? Она может мнить себя Екатериной Великой, но оставаться блеклой тенью той императрицы.

— Вы здесь? — сказал Александр, заходя в столовую.

Он был уже в мундире, даже золотисто-рыжие кудряшки были чуть более упорядоченные. Блистательный франт, с неизменно задранным подбородком.

— Что ж, развлекайте меня господин обер-гофмаршал. По воле императора я должен быть при вас, — сказал Александр Павлович и присел на стул.

Я же стоял. От Александра Павловича должно было последовать приглашение присесть, но его долго не было. Уже принесли два капучино, пшеничный хлеб с маслом, один из лакеев держал вторую чашку ароматного напитка, который предназначался мне. Но как его ставить на стол, если я стою?

«Мальчик, ты не понимаешь, что вот прямо сейчас, возможно лишаешься трона в будущем?» — в шутливом тоне думал я.

— Присаживайтесь, прошу! — сказал Александр на французском языке, указывая на стул.

Он все так же сочился внешним лоском и доброжелательностью, но явно за что-то хотел меня проучить. За что?

— Вы, действительно, такой любитель Франции, как о том говорят при дворе? — спросил наследник, явно уличив момент, когда мне будет неудобно говорить.

В этот момент я сделал изрядный глоток все еще горячего напитка и, проглотив его быстро, мог доставить себе некоторые неприятно-болезненные ощущения. Но я сделал это, чуть обжигая горло.

— О, нет, ваше высочество. Слухи преувеличены. Я Россию люблю, — ответил я, не одной лицевой мышцей не показав свое недовольство, либо дискомфорта от проглоченного горячего кофе.

— Не находите, что можно любить Россию, но при этом понимать, что без Англии создать сильное русское государство, сохранить то, что уже есть, невозможно. У нас доходы от торговли с Англией превышают все иные. Нужно в чем-то и уступить своим союзникам, — Александр пристально на меня посмотрел, его взгляд мне показался суровым.

Резкая смена настроения немного обескуражила, но я быстро взял себя в руки и не поддался на такой вот психологический прием резкой сменой настроения.

— А в чем, ваше высочество, вы думали бы уступить? — задал я компрометирующий вопрос.

— В том, что жизненно важно для союзников, но необязательно для России, — отвечал Александр.

Я не стал уточнять. Зная наследника, такие вот обтекаемые формулировки будут звучать настолько часто, чтобы я, в итоге, отстал. Он не скажет, к примеру, что нужно отдать англичанам Мальту, или же уступить Триест, позволив оккупировать его австрийским войскам. Если разобраться, то нашим, якобы, союзникам все это нужно, они не преминули бы забрать все завоевания России. И аппетиты будут расти лишь до тех пор, пока Россия не примет воинственную стойку с пистолетом в одной руке и со шпагой во второй. Это было в прошлом, это есть в настоящем, подобное будет иметь место и в будущем. Тогда не стоит ли становится в боевую стойку раньше, пока еще не добивает «союзническая» артиллерия до Петербурга?

Но подобные мысли я не собирался здесь и сейчас озвучивать. Молодой наследник витает в облаках и слишком упертый и самовлюбленный, чтобы позволить себе признать собственную неправоту. Тогда чего сокрушать воздух понапрасну?

— Ваше высочество, а могу ли я поделиться своим проектом? — спросил я, посчитав за благо сменить тему разговора.

— Нам же нужно чем-то развлекаться, если так вышло, что мы в компании друг друга? — ответил Александр Павлович.

И я выложил ему проект создания Государственного Совета, то есть части Конституции, которая в иной реальности была предоставлена императору Александру I Cперанским, тем чиновником, который и без моего участия смог добиться очень многого.

Я говорил, рассказывал сущность и Государственного Совета и некоторые особенности «моей конституции», а наследник все больше ширил глаза. Он явно не понимал, что происходит. Видимо, в его глазах я был охранителем монархии, той сумасбродной, коей может представляться правление Павла Петровича. И тут такое!

При этом, в моем проекте огромная роль монархии, собственно, она, власть императора сохраняется и фактически ничем не ограничивается. Только лишь увеличивается роль земств, да и то не в сфере политики, а, скорее относительно социальной и экономических сфер…

— Вы желаете войти ко мне в доверие? — с удивлением спросил Александр. — Его величество выгнал моего друга и учителя мсье Лагарпа, вы вознамерились взойти на его место?

— Ваше право, насколько кого приближать к себе, я лишь выразил свои мысли, ваше высочество, — отвечал я, понимая, что не особо у меня получается заинтересовать собой Александра.

Вероятно, кто-то против меня на «александровом поле» уже играет. Даже к гадалке не ходи — Пален тут своим носом водит.

— И не боитесь, что узнает об том император? Это же… нет, не республика, но некая форма ограничения монархии, — говорил Александр с лукавым прищуром.

Он думал напугать меня тем, что государь узнает о проекте Государственного Совета? Зря. Пусть здесь я сказал чуть больше, чем мог бы говорить императору, но сама суть проекта почти что не затрагивает устои Абсолютизма. Это лишь упорядочение системы управления. Или чуть большее, но это уже зависит от окончательной редакции Высочайшего Указа о создании Государственного Совета. Подобный орган можно разными полномочиями наделить.

— Вы удивили. И… несколько обескуражили. Я еще помню объяснения господина Палена о том, за что вы были заперты в Петропавловской крепости. И вот вы… Странно все это, — сказал Александр, и, словно подражая своему отцу, встал со стула, подошел к окну и стал смотреть на Неву.

Вдруг Александр резко повернулся в мою сторону.

— Не сообщайте более никому о том, что сейчас сказали. Его величество может осерчать. Я знаком с вашей реформой судебной системы и принял ее благосклонно, еще вот и это… Понимаю, что есть то, о чем мне говорить не стоит, но вы замечены мной, тайный советник обер-гофмаршал императорского двора Михаил Михайлович Сперанский, — сказал наследник и… ушел.

Он что? Не исполнил волю своего батюшки? Или просто горшок пошел искать? И такое возможно, все мы люди и ничто человеческое нам не чуждо.

— Михаил Михайлович, как же я рад, что вы живы. Вы получили мое послание? Ах, ну да, фельдъегерь отчитался о доставке, — влетевший в столовую Петр Алексеевич Пален, был сама любезность.

Ели бы кто-то посмотрел со стороны на ту сцену, которую устроил этот делец, то невольный свидетель мог подумать, что встретились два закадычных товарища, или даже друга. Но я-то знал, что, по сути, Пален — враг мой. И вот это обращение по имени-отчеству? Я своего разрешения на то не давал, мало того, сейчас мы с ним в табели о рангах близко, пусть и понятно, что он выше меня положением, или месторасположением к тушке императора.

— Его императорское высочество, милостиво разрешил мне занять вас. И я с радостью, поверьте! — Пален развел руками. — Увы, но долг все равно превыше всего, по сему, обязан спросить вас: что же вы думаете о случившемся? Кто это по вашему? У вас так много недоброжелателей?

«Кроме вас?» — хотелось мне уточнить, но сдержался.

А в целом, складывался не день, а сплошные испытания. Для меня, наверное, проще пережить еще одно покушение, если без потерь у моих людей конечно, но поменьше вот таких разговоров.

Был у меня один начальник, на заре становления моей карьеры в иной реальности, сам по себе он истеричка еще та, но и я не промах, держал удар. Так вот, любимым приемом у него было то, я называл «круг пресса». Сперва сам директор прессовал меня, как впрочем и иных сотрудников, но, когда руководитель уже оказывался эмоционально выжатым, натравлял своих замов, одного за одним, после, набравшись энергии, опять шел в бой, замыкая круг и начиная новый. И я, тогда бывшим относительно неопытным молодым специалистом, выдерживал все и оказывался в итоге правым.

Вот и сейчас ушел, якобы, начальник, а пришел второй переговорщик, Пален. А мне и тогда, с Александром, в напряжении пришлось быть, как и сейчас.

Петербургский генерал-губернатор напирал на то, что это какие-то вообще непонятные разбойники, что дело не политическое, он покусились на слабую охрану при очень дорогих конях и кареты. Да и ночь уже была…

Хотя намеки на то, что моя смерть больше всего выгодна французам, были. Я старался больше молчать, не соглашаться, но и не отвергать догадки Палена. Он пробовал меня растормошить, вывести на откровенность, но тщетно. Но очень важный вывод я почерпнул из разговора. Пален меня явно недооценивает, так как приводимые им аргументы в пользу идеи случайного нападения были, так сказать, не самыми умными.

А потом был Безбородко. Тут немного проще, но так же пришлось держать ухо востро. Канцлер предупреждал меня, что опрометчивые действия приведут к сложным последствиям. Видимо, Александр Андреевич что-то про меня понимает.

С самого утра и до позднего вечера я все разговаривал, и разговаривал. А после прибыл домой и опять же получил более двадцати писем с заверениями о том, что мне сопереживают, но, что несколько смягчало раздражение, были упоминания о книге. Граф Монте-Кристо расходился не быстро, а феноменально молниеносно. Бергман, несмотря на занятость поиском следов покушения, счел правильным сказать, что больше половины всех экземпляров «Графа» уже куплены.

Интересно, а что сейчас формирует информационную повестку в обществе: Сперанский, на которого покушались, или Сперанский, который написал популярную книгу, о которой уже который раз пишут в «ведомостях»? Может еще премьера нового комедийного спектакля волновала Петербург, все же играла Мадам Шевалье. И я должен был идти туда с Катенькой, но… план операции, как выти на Шевалье родился еще утром, так что придется некоему господину появиться на Свет чуть раньше…

— Ваше превосходительство! Выкрали стрелка, — стоило мне войти на порог дома, выкрикнул Северин Цалко.

— Сева, ты что тут делаешь? — спросил я, о усталости не сразу поняв смысл слов. — Так с Тарасовым прибыл. Вы же, ваше превосходительство собираете всех своих…

— Где стрелок? И почему ты его так назвал? Потому, что стрелял в меня? — спрашивал я.

— Нет, ваше превосходительство, он из наших, знаю я его хорошо… — отвечал Северин.