Статьи и рассказы

Подарок

Можно было бы открыть Книгу и посмотреть, как у Экклезиаста написана эта фраза. Лень копаться. Тем более, что смысл её я знаю безошибочно: подарки портят сердце принимающего подарки. Не смею спорить с Экклезиастом. Но ведь из каждого правила есть исключения. Я, например, по поводу сердечных проблем впервые обратился к кардиологу в восьмидесятитрёхлетнем возрасте, хотя люблю дарить и получать подарки.

Много подарков я получал. Нет, не гонорар, а именно подарки. Извлечённый с того света, настрадавшись в госпиталях, я старался своим врачебным знанием и умением, а потом и опытом хоть в какой-то мере оплатить свой долг за спасение. Да, заработная плата врача более соответствовала подаянию, а не компенсации за тяжкий труд. Но ведь мной был выбран и установлен modus Vivendi. Выходить за его границы я позволить себе не мог. А подарки получал от уже выздоровевших, или от тех, для выздоровления которых приложил максимум усилий, оказавшихся, увы, недостаточными. В редких трагических случаях — даже от родственников умерших пациентов.

Разными были подарки. Букеты цветов — от скромненьких до просто роскошных. Бонбоньерки и торты. Вино и коньяки. Книги и граммофонные пластинки. Были подарки экзотические. Выдвинул сейчас ящик стола и увидел длинный чёрный мундштук. Даже самая бдительная советская таможня пропустила его, посчитав обычным приспособлением для курения. А между тем, лёгким движением рук этот мундштук превращается в финку, очень опасное холодное оружие. И вспомнил я подарившего этот мундштук знаменитого киевлянина, не весьма почитавшего уголовный кодекс. Немало потрудился я, чтобы вернуть его к жизни, а потом ещё поставить на ноги. Поставить его на путь исправления было уже выше моих возможностей.

Были подарки, не имевшие цены. Не погрешу против истины, назвав их бесценными. Однажды за несколько минут до начала работы приоткрыл дверь в кабинет мой пациент, заместитель председателя КГБ Украины. Я пригласил генерала зайти. Но он поклонился и закрыл за собой дверь. Мы жили метрах в ста пятидесяти от моей работы. Минуты через три по телефону позвонил сын:

— Пришёл какой-то тип в антисемитке. Впустить его? — Антисемиткой называли вышитую украинскую мужскую сорочку. Звонок сына несколько удивил меня. Он отлично знал генерала, считавшего себя вправе приходить к нам домой со своими болячками, не глядя на время и моё состояние. А я не мог ему отказать, так как жена его — врач-гинеколог. Нельзя нарушать клятвы Гиппократа.

— Впусти. И позвони, почему он пришёл. — Ещё через несколько минут сын рассказал, что генерал принёс двухлитровую бутылку канадского виски.

— Но ты ведь не любишь эту самогонку. — Добавил он.

К концу моего рабочего дня в кабинет вошёл генерал. Я поблагодарил его за подарок и продолжил:

— Вы же знаете, что я беру взятки борзыми щенками. Могли оставить здесь.

— Ну, чего вас затруднять?

— Но ведь дома могло никого не быть.

— Сегодня вторник. В этот день ваш сын не идёт в университет.

— Вы и это знаете?

— Мы многое знаем. — Он попрощался и ушёл. Минуту спустя и я вышёл из кабинета. Рядом с дверью сидел адъютант генерала, молодой майор, красавчик из недавних комсомольцев, модель для патриотических плакатов.

— Здравствуйте, Ион Лазаревич. Послушайте, зачем ваш Юрий сказал тип в антисемитке?

— А кто дал вам право подслушивать телефонные разговоры? Это ведь запрещено, как и перлюстрация писем.

— Когда вас будут судить, обойдутся без этих свидетельств. Помните, когда вы праздновали День победы, Виктор Платонович Некрасов пожалел, что не взял кинокамеру? А вы ему сказали, что Остап Бендер не советовал оставлять фотографии на память милиции. Помните, что он вам ответил? Тебе-то чего бояться? На тебя там не досье, а целая комната приготовлена. А вы знаете, он был недалеко от истины.

И тут красавчик стал излагать факты из моей биографии. Я стоял, как голый на улице. Он рассказывал о вещах, которые никто, кроме меня, знать не мог. Это был действительно бесценный подарок — предупреждение наших дорогих органов о том, что я должен быть предельно осторожным.

Но чего вдруг я вспомнил о подарках? Забавны пути ассоциаций. Ручеёк импульсов из одного центра в коре головного мозга распространяется по дендритам в другие центры, оживляет, казалось бы, давно забытые картины. И вот в сознании ярко высвечивается событие со всеми мельчайшими подробностями. Но на сей раз причина воспоминания очевидна: прочитал книгу Александра Борового «Мой Чернобыль».

Как-то пришёл ко мне отец прооперированной мной девушки. Случай был несложным Девушка давно выздоровела. Оказалось, что отец — капитан пассажирского корабля, курсирующего по Днепру. Капитан пригласил меня с женой на исходе субботы прокататься на его корабле, воскресенье провести на Припяти, вечером снова на корабль, а утром в понедельник я без опоздания успею на работу. Перспектива прогулки на речном корабле была не настолько заманчивой, чтобы пожертвовать воскресеньем, единственным днём для научной работы. Четыре раза с женой и сыном мы совершали круиз по Чёрному морю на отличном корабле «Шота Руставели». Все четыре раза в каюте люкс на прогулочной палубе. Под окном, не под иллюминатором, а под окном в каюте диван, на котором спал сын. Хорошее питание. Замечательное обслуживание и развлечения. Так что найти нечто подобное на речной посудине я не надеялся. Но интересно посмотреть на шлюзы и на Киевское море. Об этом мы только слышали.

К шести часам вечера мы пришли на причал киевского речного вокзала. Капитан встретил нас на сходнях и проводил в каюту на носу корабля. Батюшки светы! Каюта на «Шота Руставели» представлялась нам пределом роскоши. Широкая двуспальная кровать. Диван и кресло. Душ и туалет. Но как поблекло это воспоминание, когда мы попали в каюту на скромном, казалось бы, речном пароходе. Вся каюта отделана дорогими сортами дерева. Полированные поверхности шкафов инкрустированы очаровательным орнаментом. А ванная! А туалет! Куда там «Шота Руставели»! Оставшись наедине с женой, я задал, можно сказать, риторический вопрос, сколько может стоить билет в эту каюту. Но жена восприняла вопрос всерьёз и удивилась моей наивности. Архитектор, руководитель группы в Киевпроекте, она проектировала не для рядовых советских граждан. Как-то она рассказала мне о трудностях, связанных с оборудованием охотничьего домика для первого секретаря ЦК. Она безошибочно определила, что эта каюта проектировалась, как и охотничий домик, Капитану, во всяком случае, мы не задавали неудобных вопросов.

С огорчением покинули этот шедевр дизайна, чтобы не пропустить шлюзование. Мы вышли на палубу. Корабль с ювелирной точностью вошёл в шлюзовую камеру. От бортов до стенок оставалось не более полуметра. Капитан самого большого на Днепре корабля мастерски продемонстрировал своё умение. За кормой закрылись ворота. Камера быстро наполнялась водой, поднимая пароход. Открылись верхние ворота, и корабль, покинув шлюзовую камеру, поплыл по Киевскому морю.

Августовский день угасал. Берега утонули в темноте. Мы вошли в каюту и легли спать. Дома нам бы такую постель!

Рано утром корабль причалил в Чернобыле. Капитан повёл нас к себе домой. Небольшой уютный дом был почти рядом с пристанью. Встретили нас две женщины — жена капитана и моя бывшая пациентка. Жену я тоже узнал. Видел её, когда она посещала в больнице дочку. На столе нас уже ждал завтрак. Я вспомнил изречение из какого-то фильма, что даже лошади по утрам не пьют шампанское. Но гостям в доме капитана не следовало возражать. И мы запивали селёдку и разносолы коньяком и шампанским.

Подошли ещё две пары, с которыми предстояло провести день на Припяти. В моторную лодку стали загружать снаряжение и продовольствие. В ящике с двадцатью пятью гнёздами оставались свободными два ряда. Пятнадцать полулитровых бутылок водки.

— Не многовато ли на восемь человек, из которых четыре — женщины? — спросил я капитана.

— Что вы, доктор! Дай Бог, чтобы хватило. Знаете, тут у нас рядышком строят атомную электростанцию. Так что… Как это интеллигенты распевают? «Истопник сказал:

„Столичная“ очень хороша от стронция».

Во время погрузки одна из пар заговорила между собой по-украински. Давно уже. привыкший к киевскому суржику, я не слышал такого литературного украинского языка. Я высказал им своё удивление. Тоже по-украински.

— А у вас откуда такой вкусный украинский язык? — Спросила симпатичная женщина. Так она и сказала: «Звидкы у вас така смачна мова?»

Я объяснил, что моим любимым учителем в школе был преподаватель украинской литературы Теофил Евменович Шевчук, речь которого звучала как музыка. Я его очень любил. Надо думать, и он меня. Иначе, чего вдруг он яростно выступил против всего педагогического совета, требовавшего исключить меня из школы за хулиганство? Как может быть хулиганом первый ученик в классе? К тому же, весь класс утверждает, что он поступил так, как должен был поступить человек. Благодаря Теофилу Евменовичу меня не только не исключили из школы, но в том году я даже получил похвальную грамоту.

Муж этой симпатичной женщины, такой же симпатичный, как она, сказал:

— Ну, слава Богу, не придётся нам ради наших гостей ломать язык москальским сленгом.

До самого возвращения на корабль вся компания говорила по-украински.

Мы переправились на левый берег Припяти. Прежде всего, водку почти до самых горлышек бутылок погрузили в песчаное дно у самого берега. Холодильников не было. Мужчины приступили к рыбной ловле. Тут на фоне товарищей проявилась моя полная несостоятельность. Целый час нудной работы ознаменовался двумя пескарями и маленьким карасём. Я попросил прощения за своё неумение. Зато, вволю наплававшись, компенсировал безделье потрошением богатейшего улова рыбы. Даже женщины не могли за мной угнаться. Капитан прокомментировал отпущенные мне комплименты:

— Куда нам до него? Натренировался потрошить на людях.

Началось приготовление ухи. Ну, знал я, что есть такое блюдо, Едал я уху. Не помнил, что это блюдо когда-нибудь вызвало у меня восторг. Я и сейчас смотрел без особых эмоций на то, как из кипящей на костре ухи выбросили всю рыбу, презрительно назвав её мелкой, и загрузили в ведро более крупную рыбу. А примерно через час и эту рыбу выбросили и положили в уже, как мне представлялось, готовую уху большие рыбины. Такое расточительство вызвало у меня, не раз испытавшего голод, возмущение. Правда, вслух я его не высказал, А ещё через час дамы пригласили всех к прекрасно сервированному столу, то есть, к брезенту, расстеленному на траве. Из воды извлекли две бутылки водки. Температура воды в Припяти в тот день была плюс двадцать четыре градуса по Цельсию. На двадцать градусов выше желаемой для придания напитку нужной кондиции. Но ничего, пошла водка с такой температурой, тем более, что…

Вы знаете, чем питалась боги на Олимпе? Правильно, амброзией. И запивали нектаром. Только потому, что они не попробовали этой ухи. А пригубив после такой ухи «Столичную», прекратили бы употреблять нектар.

Вы знаете? Капитан оказался прав. Все пятнадцать бутылок опорожнили до последней капли. И это притом, что женщины пили намного меньше мужчин, Моя жена, например, выпила по её подсчету граммов триста. Вполне прилично, если рассчитать количество алкоголя на каждый килограмм её изящного веса. В лодку, чтобы к вечеру переправиться домой, мы погрузились, как я догадываюсь, тёпленькими.

Помню, когда входил в дверь гостеприимного дома капитана, я очень старался не задеть плечом косяк. Почти не задел. И был этим очень горд. И подумал: как удастся капитану в таком же состоянии ничего не задеть, когда ему придётся втиснуть свою громадину в тесную шлюзовую камеру.

Смотреть на шлюзование у нас уже не было сил. Мы зашли в каюту, и не замечая прелесть дизайна, свалились в постель.

Рано утром корабль пришёл в Киев. Я действительно не опоздал на работу, В понедельник в отделении не было плановых операций. Но в любом случае я был в полном порядке. Никакого похмелья. Даже голова не болела. Это не просто замечательно, а потрясающе! Дело в том, что незадолго до этого меня проконсультировал профессор-нейрохирург по поводу сильных головных болей и прочих гадостей, связанных с черепным ранением. Осколок в мозгу вынудил его ограничить меня самым строгим образом. Алкоголя ни капли! А тут такое количество капель. Подсчитать было нетрудно, зная, что в одном грамме двадцать капель. Надо было просто умножить на тысячу пятьсот.

Ну, чем не царский подарок? Музейная каюта. Шлюзы. Киевское море, Отличная компания. Изысканный украинский язык. Не просто литературный. Язык Леси Украинки. Солидная выпивка под фантастическую закуску. И никакого похмелья. Но с годами всё забывается. Тем более, что такой подарок не увидишь, не пощупаешь.

Вот, например, стоит небольшая бронзовая статуэтка, Дон Кихот, изваянный скульптором Кавалеридзе. Подарок хорошего русского писателя, Пытаюсь вспомнить, обращался ли он ко мне когда-нибудь за медицинской помощью. В связи с чем этот подарок? Не помню, Но помню, как он вручил мне статуэтку. Улыбнулся и сказал:

— Вручаю вам ваше изображение. Вы: правда: не такой долговязый и тощий. И бородки у вас нет. А остальное — один к одному.

Забылась и невидимая и непрощупываемая поездка в Чернобыль. И вдруг 26 апреля 1986 года в известиях услышал о взрыве ядерного реактора на Чернобыльской атомной электростанции. В сознании ярко вспыхнули воспоминания о подарке с вечера субботы до утра понедельника. Образы доброй семьи капитана. Его шуточное «истопник сказал „Столичная“ очень хороша от стронция». Две милых супружеских пары с изысканным украинским языком. Где они сейчас? Что с ними? Что с десятками тысяч жителей Чернобыля и окружающих сёл. Говорят в таких случаях «сердце заболело». Не знаю. Я не локализовал боли. Но сейчас, двадцать два года спустя мне хочется возразить Экклезиасту. Не подарки портят сердце принимающего подарки, а представление о том, что произошло с дарящими подарки.