Для Вени, истощённого мальчика, недавно эвакуированного из блокадного Ленинграда, слово «дурак» было запредельным сквернословием. Употребить его, краснея при этом, он мог, когда гнев уже перехлёстывал в ярость.
Осенью их восьмой класс мобилизовали на уборку картофеля в колхозе. Бригадир с горечью и одновременно с презрением посмотрела на его укреплённые веревочкой очки, на лицо с несмываемой печатью голода, на свисающие плетью руки, забрала у него лопату и назначила ездовым.
У межи неподвижно стояла кляча, запряжённая в телегу. Веня взобрался на мешки с картофелем, взял вожжи и скомандовал: «Ну!».
Лошадь не шевельнулась. Бригадир, колхозницы и ребята из его класса с интересом наблюдали, как Веня всё громче повторял своё «Ну!». Никакого эффекта. Колхозницы рассмеялись.
— Пацан, — сказала бригадир, — она к твоему «Ну» не привычная. Она к матюгам привыкша. Матюгни её и она пойдёт.
Веня молча слез с телеги и взял лопату.