Столичный миф

11

Невдалеке от Садового кольца вьется Лялин переулок. Хороша, должно быть, была та лялька — курноса, обширна и черноглаза, а может, просто любила все время делать ля-ля, что и по сю пору женщинам свойственно. Любовь ли, ирония или то и другое вместе — только память о ней в каждой белой табличке на углу.

На южной стороне улицы стоит здесь четырехэтажный дом, между синим реставрированным в ампир офисом Кзирэкса и коричневым сталинским линкором.

Серый дом впервые возник в бессонных бдениях старообрядца Николая Николаевича Самоплясова в 1890 году. Пустив под топор десяток дубовых рощ на Оке, он стоял первой гильдии купцом на Москве. К пятидесяти годам осенила угрюмого анахорета маета: ну вот еще баржу досок продал, а что дальше? Нет спокою душе. И решил чернобородый коммерсант строить дом. В детях проку не видел, потомство не удалось по причине постоянных отлучек, а доходный дом — хорошая перспектива на бессильную старость.

Но капитал не дозволял взойти. И долгих десять лет серый дом, с двумя лестницами, черной и белой, с крутоверхим нахальным подъездом, с шестью окнами по фасаду, мутил самоплясовские сны.

Строительная эпопея сломала его жизнь пополам. Базарным волком глядел он на первый камень, спускаемый в фундамент под водосвятие. Седым сухим старичком, в теплых валяных сапогах со срезанными голенищами и черном суконном сюртуке, поднялся он по чердачной лестнице пощупать стропила.

Стропила ему понравились — в сухом чистом дереве Самоплясов знал толк. Шел сентябрь 1916 года.

Время опередило коммунистов и извело буржуя: Николай Иванович Самоплясов помер своей смертью через месяц, простудившись и изойдя долгим мокротным кашлем на Вятке, осматривая перед покупкой очередную невинную дубовую рощу.

Дом о четырех этажах этой вестью не опечалился. Его миновали стороной культы личностей, он увильнул от репрессий. Пережил волюнтаризм и застой. Юннащие коммуналки, казалось, вот-вот заставят его каменные стены вздуться, и он лопнет, как воздушный шар увлекшегося пацана. Но в 1987 году давление вдруг спало. Зажившихся постояльцев выбросило на окраину: Братеево, Бибирево, Теплый Стан. А в расправившиеся деревянные перекрытия вгрызся МЖК.

Программист Вова, обстоятельный и умный мужик, быстро научился мешать лопатой цемент и резво бегать по лесам. Он работал двенадцать часов в день. Откуда только сила бралась в этом долговязом очкарике? Вовин недюжинный интеллект не позволил его обмануть, как безжалостно были обмануты многие; он действительно вселился в уютную квартирку на втором этаже.

Но нажитая астма быстро увела его в другой дом, с белыми стенами внутри и снаружи. Там страшно ночами и одиноко днем. Но и там Вова не задержался; а следующий его дом, который мы сами себе не строим, оказался далеко за Окружной. Вдова не смогла похоронить Вову в Москве. А кремировать не захотела.

Квартиру она сдавала, а потом, измучившись ожиданием неподъемного телефонного счета вслед съехавшему постояльцу, решила продать.

К этому времени она освоилась с жизнью в подмосковном Дмитрове, завела там себе работу и подружек. Да и дети после центровой томной бледности закраснели вдруг спелым румянцем. Им уже не хотелось возвращаться на чахлую траву топтаных газонов, травленную бензиновым свинцом и собачьей мочой.

А Лехины родители решили, что пора Леху женить. Тайные визиты Аллочки, периодически забывавшей свои пилюли в ванной комнате на видном месте, наводили на мысль, что к этому все идет. Они предпочли бы подарить жилье на свадьбу. Но дальняя родственница, продававшая квартиру своим подешевле из-за боязни огласки, ждать не пожелала.

Лехин клан не был богат. Однажды, вернувшись со свадьбы крестника, куда Леха не пошел, потому что не видел его уже лет десять, Лехина мать сказала: «Какой крутой у невесты отец! Представляешь, вокруг него постоянно три телохранителя». На что Лехин отец заметил: «Мужик дошел до такой жизни, что на свадьбу к родной дочери без трех амбалов прийти не может. А то ведь убьют». Подумав, вспомнив его серое лицо с вытаращенными глазами, добавил: «Непременно убьют».

Поэтому Лехин клан не был богат. Но Лехин клан и не был беден — и через месяц Вовина вдовушка отнесла тугой конверт в банк. Она знала, что Вова был бы доволен ею.

Вот именно в этой скромной двухкомнатной квартирке с высокими потолками и удачной планировкой на втором этаже серого дома в центре Москвы в пять часов ожил будильник. Сквозь сон слушая его писк, Леха попытался вспомнить, зачем же это ему в такую рань вставать.

Сон был бестолковый: стоял, как дурак, перед своей дверью и не мог войти. Потому что на руках держал женщину. Пожалуй, все-таки девушку. Держал так неудобно, что не мог высвободить руку и взять ключ. А положить ее на пол было отчего-то стыдно. Руки устали, хотелось домой.

Наполовину она — Аллочка. Наполовину — Инфекция. Тут Леха вздрогнул и рывком сел на постели.

В щель штор лился яркий свет. Черные цифры на сером табло мигали 5:04. синтез: Это пять часов вечера. Надо вставать, потому что в шесть в синем зале «Ландыша» соберутся друзья на его день рождения.

Неделю назад день рождения был на самом деле. Леха съездил к родителям повечерять и съесть традиционный пирог с капустой.

Отметить как полагается не вышло: три дня и три ночи они с Васькой составляли список оборудования для фрау Шелике. За неделю Леха понадеялся помириться с Аллочкой — что ж это за праздник без невесты?

В кухне раздался звонкий шлепок. И идиотское хихиканье. Леха подошел, осторожно заглянул — никого нет. Наверное, детишки под окном. С пола брезгливо за лапку поднял раздавленного таракана. Недоуменно пожал плечами и бросил в раковину.

В Москве есть напасть, поднявшая голову лет десять назад. Пессимисты говорят, что это из-за падения уровня жизни и что это будет до тех пор, пока он не вырастет вновь. Это правда. Реалисты напоминают о колебаниях численности. Действительно, численность кого угодно на планете, кроме человека, изменяется циклически. Так что и это правда. Оптимисты напасти не видят в упор. А путешественники рассказывают, что это еще что, вот в Нью-Йорке — спичечным коробком не раздавишь.

Белые, черные, рыжие — простите, тараканы. Встречаясь ночью с пристальным взглядом их блестящих микроскопических бусинок, может быть, ты смотришь в лицо их объединенному разуму, что, говорят, легко образуют инсектоиды — пчелы и муравьи. Один поэт рассказывал, как, обкурившись травы, он вышел на кухню под утро и вступил в телепатическую связь с Ним. Так или иначе, справиться с этой древней расой захребетников крайне непросто.

Леха быстро убедился, что в выживаемости таракан превосходит человека. Желтый порошок, что он рассыпал по углам кухни на ночь, вызвал у него красные аллергические пятна на шее. На тараканов это не подействовало.

Хитроумные ловушки, что таракан проходит насквозь и потом приносит страшную заразу в свое гнездо, время от времени жалобно трещали под ногами и пользы не приносили.

Был еще радикал Коля. Он предлагал пустить какой-то газ, но честно предупредил, что на кухне может слезть вся краска. Леха отказался.

Надежды, возлагаемые на Гену Шустова, не оправдались. Гена Шустов, серпуховский физик, в начале перестройки уговорил руководство института на последнюю валюту вместо научных журналов закупить французский препарат. Препарат был доставлен и сгружен в шустовский гараж. В последующие голодные времена, когда военные ядерщикам перекрыли кислород и высоколобый народ в подземных камерах ускорителя разводил на продажу шампиньоны, шустовский отдел процветал. За глаза Гену стали звать Папа Шустов. У физиков пропала нужда эмигрировать — по тому что в столицу из эмиграции вернулись тараканы.

За год практики лысый как колено в свои сорок лет Гена Шустов оброс клочковатой жесткой шевелюрой. «А он все говорил, что на теплокровных не действует», — любила повторять его теперь одетая в меха жена.

Но то ли остатки препарата в холодном гараже за столько лет испортились, то ли тараканы попались особо злые — не взял их импортный яд. Может, питало их мощь огорченье купца Самоплясова, так и не получившего ни разу доход на вложенный весь свой капитал; может, молодая красная кровь программиста Вовы, что дом-вампир впитал для крепости; у нас в Азии горцы в стены укреплений для надежности замуровывали лучшего бойца, а коммунисты укрепляли Кремль прахом собратьев — поди возьми такую твердыню; или горькие слезы худенькой вдовушки почернели и отрастили лапки — кто знает?

Однажды ночью, повстречавшись с этой нечистью в количестве двух дюжин голов, Леха стал подумывать, а не сменять ли ему квартиру? Ну а пока, с горя, решил после праздников съездить к отцу Андронику в Коломну — говорят, он заговаривает от тараканов.

Но сегодня тараканы пропали. И, повеселев, Леха отправился бриться.

Размазывая по щекам душистую пену из черного баллона, разогревая в печке заготовленный в пластмассовой коробке вверху холодильника бутерброд с сыром, заваривая крепкий чай — Леха провалился в привычный поток. Теплая струйка пара над повлажневшим снизу хлебом; упругость тянущейся вслед за откушенным куском нитки сыра; терпкий вкус чая — заставили сработать утренний рефлекс. И спускаясь по лестнице, слушая сквозь закрытую подъездную дверь глухой уличный шум, Леха остро ощутил свежесть и новизну нераспечатанного утра в правом кармане своего пиджака.

Десять шагов вдоль фасада по горбатому тротуару, через две трещины и лужицу вокруг чугунного люка с давленым крестом наверху. Налево, в арку. Обойдя лежащий поперек бетонный блок — чтобы не ездили машины — вышел во двор.

Ровное тепло спускалось с неба. Снег уже не может мешать свету гаснуть в земле. Но еще не появилась листва. На будущей неделе клен и три липы накинут тень на двор до октября.

Неспешно прогревая двигатель, Леха думал о том, как легко по Москве ездить в праздники. Улицы пусты. Грех в такую погоду сидеть в городе. Протер стекло, кивнул девчонке с пуделем.

Выезжая со двора, сам себе неслышно мурлыкал под нос: «Happy birthday to you, happy birthday…»