Столичный миф

21

К клубу частых и нежных любителей Лизы Леха не принадлежал. Но отношения у него к ней были самые дружеские — с тех самых пор, как три года назад на своем дне рождения их познакомил Васька, чьей дальней родственницей она была; весьма дальней, надо сказать, так что сразу и не поймешь, родственница она все-таки ему или нет. Лехе нравилось иметь у своего плеча Лизу, когда надо появиться где-нибудь с красивой девушкой. Лиза — это сказка. Долгая длинная сказка. Ее красота не скоропортящаяся. Леха видел, как со смазливых личиков многих его сверстниц слезает прелесть, кажется, только вчера еще притягивавшая глаз. Так тускнеет загар в сентябре. Жаль, очень жаль, но тут ничего не поделаешь. Лизкины черты другие. Они того высшего, самого высокого сорта, что лишь набирают прочность с годами. Время их только бережно и тщательно полирует, утончает акцент на вкусе и цвете. Они станут с возрастом более совершенными. Конечно, это холодноватая красота, что говорить… Ну, так мы живем в высоких широтах, у нас климат такой. Нам не привыкать.

С другой стороны, с лица воду не пить. Но Лиза умница. Лиза по-настоящему умна. Часть своего интеллекта она тратит на имидж. Следит ревниво, как ее персону воспринимают окружающие. Обаяние Лизы — о, это тоже прелесть…

Да и поговорить с ней есть о чем. Иногда Леха даже жалел, что не член ее клуба. Но в сердце его жила Аллочка — так что сильно об этом он не расстраивался.

Лиза позвонила в третий раз. Переступила с ноги на ногу, как лошадка в деннике; на каменной плитке под каблуком хрустнула песчинка. Спит, балбес. Может, лучше было остаться дома?

Вкрадчиво и глухо лязгнул замок. Тяжелая дверь медленно подалась наружу.

— Привет, красавица! — Отчего это у мужиков с перепоя всегда голос хриплый? Но Леха улыбался ей, и Лизка проскользнула внутрь. На секунду прикоснулась своей щекой к его. Ох, и щетина! Теперь на пол-лица румянец. Поставила сумочку на пол, начала расстегивать пальто. Первая пуговица сверху, вторая… Она повернулась к Лехе спиной — чтобы он подхватил сброшенное пальто.

Немного все-таки Лизка сутулая; в клубке светлых волос над воротником — темные пряди. Леха повесил на левую руку пальто и совершенно механически поднял правую к наглой молнии под воротником; опомнился, однако. Немного смутился, чтобы это скрыть, открыл дверь шкафа и аккуратно повесил на плечики пальто — между своей старой шерстяной курткой и зеленым плащом.

Лизка разглядывала себя в зеркало; все-таки от Лехи здорово попахивает сивухой; красавица, конечно, красавица.

— Мы тебя вчера ждали…

— Маман не пустила.

— А чего случилось-то?

— Зеленый горошек.

Леха вспомнил, что Вася его предупреждал на счет зеленого горошка.

— Все обойдется.

— Я знаю. — Она наклонилась и подняла с пола сумку. Щелкнула замком. Протянула Лехе компакт:

— С днем рождения.

— Спасибо. Пойдем, может, чайку попьем?

На кухне Леха сел у окна. Моросит дождь, черный асфальт, ветер морщит лужи; брр… Застегнул доверху теплую байковую рубашку.

— Ты чего-нибудь ел сегодня?

— Нет.

— Давай, я чего-нибудь приготовлю?

— Не хочу ничего.

— Сразу полегчает. Сейчас…

Странная искра, что проскочила между ними в коридоре, на мгновение у обоих сузив зрачки, теперь казалась выдумкой. Все было нормально: Лизка нашла в холодильнике пакет молока, пару яиц. Молоко налила на дно глубокой тарелки, сверху яйца. И начала взбивать вилкой.

— Знаешь, Лех, я только сегодня отошла от этого горошка. А ты? Встретил свою фрау?

— Нет. Разминулись.

— Бывает. Я как-то мать встречала в Шереметьево, а из-за снегопада самолет посадили в…

— Да нет, села-то она в Шереметьево. Это мы с Васькой приехали в Домодедово.

— Пьяные, что ли, были?

— Лиз, ты же знаешь, я пьяный за руль на сажусь.

Щепотка соли, ложка сахара. Лизка еще раз попробовала поймать на вилку скользкую нить; не получилось — значит, хорошо размешала. Поставила тарелку в печку — прямо на вращающийся круг. Набрала мощность «десять» и время — три минуты.

Как в небе много облаков! Сумрак, а ведь только пятый час. Наискось улицу перешел мальчик с болонкой на поводке. Обошел машину у дома напротив. Кто-то шевельнулся там; а может, это Лехе почудилось. Отвернулся от окна: Лизка внимательно смотрела, как за сеткой с круглыми дырочками медленно вспухает омлет.

Леха попытался представить, как это могло быть: русская печь, которую топят по-черному. Поздно вечером можно снять заслонку, скинуть сапоги и сидеть и смотреть, как, почти не колеблясь, язычки пламени, высотою в ладонь, сплелись в разогретом чреве и не хотят расплетаться. И на длинной кочерге к самому огню подсунуть кусок баранины. Огонь вытопит весь жир; немного подкоптит. А когда смотришь на пламя, лицу жарко.

Живой огонь радует глаз. Этот свет красиво отражается в глазах и дереве стен. Шорохи и тихое посвистывание печи приятно для уха.

СВЧ-печь освещена электричеством, и в ней журчит маленький моторчик. Убого. Да что убого, просто смешно. Но Лизка в деревенской избе очень быстро состарится. Городской образ жизни пахнет синтетикой и хлоркой, зато здесь дольше живешь… Хорошо, что Лиза горожанка.

Леха не думал, что сможет есть. И когда Лизка поставила тарелку перед ним, что-то жидкое плеснулось в его животе. Но пар над тарелкой пах так соблазнительно… Ковырнул вилкой корочку.

— Ну кой черт понес ее из Германии на ночь глядя? Чтоб я еще раз согласился работать в праздники… Уж лучше водку пить. — Леха кивнул, принимая из Лизкиных рук стакан с пивом.

Спустя час они сидели в гостиной на диване. На экране телевизора неторопливо крутились клипы. Сытый мужик — совсем другой мужик. Пивная дымка в голове — средство получше розовых очков. Мир становится дружелюбным и теплым. Можно расслабиться, развалиться на диване и говорить о книжках и о том, что новые игрушки для компьютера «тормозят» даже на «Пентиум-166», вспоминать прошлые сплетни и думать о будущих. А за окном моросит дождь и темнеет, но сырость и холод пусть останутся там…

Леха вдруг увидел, куда она смотрит: поверх цветной обложки «Мира развлечений» на журнальном столике слева лежало серебряное кольцо. Просто колечко, вместо камешка — витой цветок, серебряная роза из пяти лепестков. Со своего тонкого пальца его сняла Аллочка — когда приходила неделю назад.

Леха погрустнел; и Лиза тоже. Потом она встала и вышла из комнаты. А Леха, скрипнув серой замшей обивки, пересел повыше; задумался: что для него Аллочка?

Года три назад Леха снимал под офис комнату в подвале на Арбате. А весь подвал занимал «Гуманитарный фонд» — организация с непонятным финансированием, занимавшаяся неизвестно чем. Но люди они были хорошие, и Леху соседство устраивало.

Однажды они с Васькой пошли на Калининский — позвонил приятель из министерства, надо было подойти, забрать документы. Идти десять минут — хоть воздухом подышать.

Осенний вечер. Кончился дождь. Температура — почти ноль. Сыро и никакого комфорта. Серые облака неохотно пропускали невнятное подобие света. Но после искусственного, подвального, они были рады и такому. Пересекли Арбат, поднялись по переулку к зданию-книжке, где в боковом незаметном подъезде их должны были встретить. Да, в общем-то, и не подъезд это, просто желтая лакированная дверь в белой стене, за ней шесть ступенек и узкий коридор. В конце его сидит вахтерша за письменным столом. У нее под ногами на каменном полу — электрический обогреватель.

Когда спустя час они снова вышли на улицу, все изменилось. На улице — минус десять. Леха и представить себе не мог, что температура может падать так быстро. Холодный ветер влетел в город и заморозил все, до чего смог дотронуться. На асфальт лег тонкий блеск льда. Целлофановой пленкой лед укутал все дорожные бугорки и трещины, не пропустив ни одной. Как стояли Васька с Лехой — так и заскользили к Арбату под уклон, махая руками, чтобы сохранить равновесие. Остановиться нельзя. За стены не схватишься — там тоже лед. Впереди вниз боком сползал мужик в «Волге», изредка сигналя, бессильный что-либо изменить. Леха скользил, скользил… И ничего с этим не поделаешь. Неспешное движение, все происходит плавно и само собой, и ты плывешь мягко и хочется, чтобы так было вечно.

К чему вся эта история? Ах, Аллочка, Аллочка! Так и я в тебе, милая, думал Леха, глядя на серебряное с чернью кольцо.

А Лизка стояла в ванной перед зеркалом. Поправила волосы.

Над тем местом, где она каждый день училась, в воздухе парит незримый лозунг. Логотип. Лиза его слева направо читала так: «Каждая хорошая стерва — уже наполовину ведьма». Появись он на самом деле на бронзовой табличке у входа — обиделась бы только половина молодых честолюбивых дам. Вторая половина — нет. Архаичные карты и выточенный на коленках магический кристалл им заменил мерцающий экран компьютера. Они пишут занятные программки и с их помощью могут заморочить даже самую чугунную, самую деревянную или просто пустую голову.

Глядя в свои зеленые глаза в отражении в зеркале, Лизка задумалась: а к какой половине относится она? И усмехнулась вдруг: вот уже и задумалась…

Про себя она знала не все, хоть и больше, чем, возможно, стоило. Но сейчас ее интересовал Леха. Лехино сознание религиозно: в нем есть образ светлого будущего — это его жизнь с Аллочкой, образ врага — это скандал с Инфекцией и, следовательно, словами ему ничего не объяснишь. Его нужно за руку отвести в другой мир. На планете миллиард мужиков живет без Аллочки — и хорошо живет. Она сделает Леху миллиард первым.

Удостоверившись, что в сумочке есть противозачаточные пилюли, Лизка по-кошачьи неслышно вышла из ванной. В комнате ее ждал кайфующий Леха, и оставалось надеяться, что у него хватит ума справиться с крошечными металлическими крючками на плечах и в надушенном паху. А не получится — ну что ж, она все сделает сама.

Лизка — ягодка волчья. Отрава того сорта, что французы разливают в хрустальные флаконы и пишут разборчиво «Poison». О чем она думала, идя по коридору? «Прощай, Аллочка. Умри с миром. Жаль, что тебе так не повезло…»

Впоследствии Лиза не смогла вспомнить, что именно повлекло ее на кухню: ведь делать ей там было абсолютно нечего.

В темном воздухе, на ладонь от пола, прозрачная, как сигаретный дым, висела она. Черно-белая Лиза. И глаза не зеленые — а оружейная вороненая сталь. Боевой механизм, владеющий колуном НЛП, якорями и ключами доступа ко всем известным болевым точкам. Средство порабощения двадцать первого века.

…Очнулась Лизка на улице. Принялась застегивать пальто. Поправила туфли. На одних носках — а ты попробуй бежать на таких каблучищах — понеслась по улице, вслед ветру, расчесывающему кусты.

Леха попил пива, потом закрыл за Лизкой дверь. Черт, ну до чего деликатная женщина, увидела кольцо и ушла, не прощаясь, Господи, неужели такие люди еще водятся на Москве?

Ах, Лиза! — Леха причмокнул: «Я люблю тебя, Лиза. Разве можно тебя не любить? Но я никогда не подойду к тебе близко. Никогда. Потому что я хочу жить. А жить с тобою нельзя, как нельзя это делать со Снегурочкой: Ярило обидится».

Ах, Лиза! Ей-Богу, жаль, что нам не по пути, Лиза. Так жаль, право. И дело вовсе не в ее сексуальной практике. Конечно, ее мальчики ее не красят. Но Лизка, с присущим ей тактом, умеет все обставить так, что не придерешься. И говоря честно, разве не более неприятно и тревожно было бы их полное отсутствие? Ведь тогда ее вполне можно было бы заподозрить в лесбиянстве или тайном членстве в какой-нибудь секте. Бывает и так. Так что и тут ничего плохого про нее сказать нельзя.

Дело в другом: редко в ком встречал Леха такую животную страсть к власти. Видя в вещах и событиях лишь свою сторону, Лизка с редким упорством и постоянством встревала в отношения между людьми. Был бы это секс — Леха сказал бы: «С упрямством похотливой сучки».

В сущности, Леха ничего не имел против похотливых сучек. Но в такой примитивной тяге манипулировать людьми есть что-то наивно-детское. Немного стыдное. Здесь что-то не так. Леха не знал пока — «как», он только мог догадываться «как». Чувствовал, что все по-другому.

И Леха попил пива еще, а потом лег спать, и ему снилась Аллочка, ему снилась Лизка, ему снилось лето, до которого оставалось уже меньше месяца.

Что с Лизой может быть дальше? Вполне вероятно, что ее перемелют мудрыми людьми устроенные жернова. Через год-другой она станет грамотно выученным специалистом, у нее появятся свои незаметные и маленькие радости, понятные лишь посвященным и совершенно непонятные непосвященным, и на жажду власти она будет смотреть свысока, как на невроз. Просто как на невроз. Она снимет, наконец, свои траурные одежды — униформу сестер-фанатичек. Патриархи ведомства, в которое она погружалась все глубже, такие жернова предусмотрели.

Так же допустимо, что некоторые люди, отдающие почти всегда при выборе предпочтение мужикам, купятся на ее отличные баллы и чисто русскую околовоенную родословную. Это много значит в некоторых делах на Москве. Кстати, там есть место и не таким стервам, если уж называть вещи своими именами.

Свои имена: местные спецы, полностью располагая некоторыми компактными и постоянными по населению барачными городками для лесорубов, ставили здесь свои романтичные и смелые эксперименты над мужскими коллективами. Оттого местные спецы не могут не быть впереди планеты всей в механике управления обществом. Они обнаружили крайне эффективные и весьма любопытные вещи и долгой практикой наработали элегантные, Боже, до чего же элегантные методики и решения! Но они, скорее всего, откусят себе язык, чем признаются в этом. Потому что нельзя вслух сказать, где они это нашли и какой ценой. Неэтично. Настолько неэтично, что выйдет международный скандал. Они только скрежещут зубами, видя вместо своих имен чужие, когда эти самые технологии приходят из-за бугра. Увы, какие бы ни были они продвинутые специалисты, их образ жизни не располагает давать свои имена…

Любопытство редко ходит под руку с приличием. Вернее, ходить-то они иногда ходят, но не далеко уйдут.

В этом случае Лизка пропадет с горизонта. Никто из старых знакомых не сможет ее найти. У нее получится насыщенная и интересная жизнь. Отчего нет? Вот только под старость она будет кричать по ночам и просыпаться в холодном поту.

Но вполне может быть, что и нет.

Капли дождя равномерно ложились на лобовое стекло. Добрый День протянул руку и включил зажигание. Качнул два раза педаль газа — иначе эта старушка не заведется. Так. Давай, давай, давай. Вот. Пошло. Все, сейчас в машине будет тепло.

Девица пришла — девица ушла. И хрен с ней. Самое время зайти к клиенту в гости. Да вот беда, сосед у него.

Именно сосед: за последние шесть часов, что Добрый День сидел под окном, через подъезд прошел только мальчик с болонкой. Но это было еще до дождя. А сейчас на кухне у клиента сидит спиной к окну сосед в белом. Халат, что ли, на нем? Может, пиджак такой?

Добрый День вполне мог нанести визит и сейчас. Ему не привыкать. Но нарушать инструкцию он не смел. Ее ведь неглупые люди придумали. Так что сиди солдат, жди.

В окопе под таким дождем — фигово. Мутнеет на душе и не согревает водка. А в теплой машине — отчего и не посидеть?

И он сидел. Но целый час сосед торчал на кухне в потемках, клиент выходил в другую комнату, то опять возвращался; черт их поймет, что у них там за дела.

Потом Добрый День не выдержал и снял наблюдение. Включил ближний свет и отправился домой спать.