Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний)

IX

Печать. — Типы парижскихъ журналистовъ, прежде и теперь. — Мои личныя знакомства и встрѣчи. — Характерныя черты парижской и лондонской газетной жизни, — Общій нравственный уровень писательского класса въ Парижѣ и Лондонѣ.—Заработки. — Реклама и подкупъ. — Шантажъ, — Отношеніе къ публикѣ.—Положіеніе средняго литератора по сю и по ту сторону Канала. — Дуэли парижскихъ журналистовъ. — Итоги за тридцать лѣт

За тридцать лѣтъ разрослась въ обѣихъ столицах міра печать и стала силой которой такъ или иначе, все подчиняется.　

Уже со второго моего парижскаго сезона я, какъ корреспондентъ ежедневныхъ русскихъ газетъ, долженъ былъ знакомиться съ міромъ прессы, ея внѣшней и внутренней жизнью, обычаями и нравами. И мои итоги окажутся не особенно утѣшительными. Но шила въ мѣшкѣ не утаишь: весь грамотный міръ знаетъ, къ какому нравственному банкротству пришла, въ послѣдніе годы, парижская пресса…

Какъ и въ каждомъ вопросѣ —надо брать коренные устои общественнаго склада. Все держится за нравы, за традиціонныя правила, а, главное, за основныя свойства, и всей расы, и отдѣльныхъ классовъ общества). Тутъ опять многіе изъ насъ, попавшихъ въ Парижъ второй имперіи, вдавались въ самообманъ и приписывали почти все отрицательное политическому режиму. Послѣ переворота 2-го декабря, печатное слово было стѣснено и только извѣстное количество газетъ остались въ живыхъ, да и то подъ условіемъ полнаго подчиненія деспотической власти. И тогда слишкомъ легко было играть на стрункѣ подспуднаго либерализма. Цензурно-полицейскій гнетъ только поднималъ обаяніе всего того, что въ ежедневной печати было непріятно правительству.

Къ половинѣ 6о-хъ годовъ и умѣренно-либеральныя, и болѣе радикальныя идеи высказывались уже съ большей свободой. И многимъ казалось, что паденіе имперіи сейчасъ повело бы къ полному расцвѣту прессы, одушевленной самыми высокими принципами и стремленіями. Изъ старыхъ ежедневныхъ органовъ, такія газеты, какъ «Temps», «Siecle» и «Debats» считались въ публикѣ честными газетами. Къ нимъ присоединились позднѣе двѣ новыхъ газеты, уже съ республиканскимъ налетомъ: «Reveil» и органы джерсейскаго изгнанника— «Rарреl».

Теперь для каждаго изъ насъ легче распознать: на какомъ соціально-нравственномъ уровнѣ стояла та печать, которая всего сильнѣе дѣйствовала на массу, покупающую газеты) На игру въ оппозицію всего больше ловилась извѣстная доля парижской публики; но въ то же время, происходила ежедневная порча ея вкусовъ и настроеній. Ее пріучали къ хлесткой болтовнѣ, къ исканію пикантной новизны, къ фельетоннымъ романамъ; потакали всѣмъ ея хищнымъ и безпорядочнымъ инстинктамъ.

Какъ тогда, такъ и по прошествіи тридцати лѣтъ въ парижской газетной прессѣ преобладало дѣлечество, спекуляція всякаго рода. Какъ тогда, такъ и теперь, было всего какихъ-нибудь три — четыре газеты издававшихся сколько-нибудь серьезно. И полная свобода прессы, явившаяся съ третьей республикой, нисколько не подняла уровня печати, а наводняла парижскій рынокъ все новыми и новыми ежедневными листками, только играющими въ политику, а въ сущности лишенными всякаго серьезнаго raison d’etre.

Кто были типическіе журналисты конца второй имперіи? He редакторы такихъ газетъ какъ «Temps» или «Débats», а личности въ родѣ Вильмессана и Эмиля Жирардена.

И тотъ и другой всего больше сдѣлали для парижской прессы въ смыслѣ успѣха, тиража, рекламы, вліянія на разныя сферы. И въ томъ, и въ другомъ нашло себѣ торжествующее олицетвореніе самое безпардонное дѣлечество, то, что выражается французскимъ словомъ «tripotage».

Когда мнѣ случилось лично познакомиться съ Эмилемъ Жирарденомъ, онъ издавалъ газету «Liberté», гдѣ каждый день, въ передовой статьѣ, уснащенной разными saltomortale газетнаго жонглера и эквилибриста, онъ разыгрывалъ роль великаго политика и патріота, но вся его карьера была не что иное, какъ ловкое дѣлечество, и онъ былъ предвозвѣстникомъ и насадителемъ тѣхъ нравовъ прессы, которые развернулись роскошнымъ букетомъ въ концѣ вѣка. Всякаго рода спекуляціей, участіемъ во всевозможныхъ концессіяхъ, обществахъ, биржевыхъ повышеніяхъ и пониженіяхъ, Жирарденъ къ концу Имперіи, составилъ себѣ очень большое состояніе и занималъ собственный роскошный отель въ Елисейскихъ поляхъ.

/Въ немъ засѣли и всего болѣе положительныя и характерныя свойства французскаго дѣльца — журналиста: необычайная подвижность ума, способность къ работѣ, умѣнье ловить моментъ, отыскивать талантливыхъ сотрудниковъ. Но превыше всего было— полнѣйшее отсутствіе какихъ бы то ни было нравственныхъ задержекъ. И тогда инстинкты хищничества и себялюбія были въ немъ такъ же живучи, какъ и двадцать лѣтъ передъ тѣмъ, когда онъ добивался успѣха, какъ редакторъ газеты «Presse» и мужъ талантливой своей сотрудницы. Онъ же пустилъ въ ходъ и печатаніе романовъ въ фельетонахъ всѣхъ тогдашнихъ литературныхъ корифеевъ.

И этотъ разжившійся газетный тузъ продолжалъ, по прежнему, вести самую дѣятельную жизнь, вставалъ зимой въ семь часовъ утра, а въ началѣ девятаго его можно было уже видѣть по дѣлу, для чего онъ часто принималъ своихъ посѣтителей въ халатѣ военнаго покроя. Въ лѣтописяхъ парижской прессы надолго остались легенды обо всѣхъ его повадкахъ и манерахъ, и наружности, съ знаменитой прядью волосъ на лбу, вродѣ той, какую носилъ Наполеонъ I. Какъ издатель и редакторъ, Жирарденъ былъ настоящій деспотъ, мѣнялъ своихъ сотрудниковъ, какъ перчатки, и заставлялъ ихъ ходить въ струнѣ. До самой своей смерти, послѣ паденія Имперіи, онъ стоялъ на бреши и всегда велъ какую-нибудь ожесточенную кампанію, по внутренней или внѣшней политикѣ. Ему ничего не стоило превратиться, изъ сторонника наполеоновскихъ идей, въ республиканца-демократа. Но тѣ, кому извѣстны были закулисныя стороны всѣхъ такихъ кампаній — считали Жирардена, до самой его смерти, человѣкомъ, который даромъ ничего не сдѣлаетъ и не напишетъ ни одной строки.

Словомъ, mpunотаж и подкупъ въ разныхъ видахъ были уже, и передъ паденіемъ второй имперіи, въ полномъ ходу, и если скандалы не разражались такъ, какъ въ самые послѣдніе годы, то потому, что тогда легче было хоронить концы въ воду.

И тогда уже всякій изъ насъ, иностранцевъ, пожившихъ въ Парижѣ, очень хорошо зналъ, что въ газетахъ, особенно съ большимъ тиражемъ, ничто даромъ не дѣлается. И тогда насъ на первыхъ порахъ достаточно скандализовали различные виды рекламы и поддержки биржевой и всякой другой дѣлеческой игры.

Прошла цѣлая четверть вѣка. Газетное дѣло въ Парижѣ разрослось, какъ ни въ одной столицѣ Европы, по числу ежедневныхъ органовъ всякихъ цѣнъ и размѣровъ. И все-таки до сихъ поръ, за исключеніемъ двухъ-трехъ газетъ, дѣло ведется гораздо хуже, чѣмъ въ Англіи, Германіи, Австріи и Россіи. Цѣна въ одно су неимовѣрно расширила кругъ читателей, но едва ли не настолько же понизила уровень веденія дѣла. Эта дещевизна только поддерживаетъ извѣстнаго рода жадность въ бульварной публикѣ. Каждый, выходя утромъ, вмѣсто одной-двухъ газетъ, покупаетъ шесть-семь, въ первомъ попавшемся кіоскѣ. Но развѣ не правда, что вы всѣ эти шесть, восемь, a иногда и двѣнадцать газетъ можете просмотрѣть въ полчаса? Кромѣ передовой статьи или хроники, написанной въ фельетонномъ родѣ, и двухъ-трехъ коротенькихъ entre-filet — нечего читать, если вы не слѣдите изо дня въ день за какимъ-нибудь романомъ. До сихъ поръ три четверти парижскихъ газетъ не имѣютъ ни хорошихъ корреспондентовъ за границей, ни богатаго отдѣла депешъ, ни сколько-нибудь цѣнныхъ обозрѣній по разнымъ сторонамъ жизни и литературы. Сколько газетъ пробавляются исключительно болѣе или менѣе откровенной порнографіей съ прибавкой скандальной хроники и театральныхъ рецензій?! И тонъ дѣлается, съ каждымъ годомъ, все изменнѣе и фальшивѣе. Вы видите и чувствуете, что все держится тутъ за кумовство, партійные разсчеты, а иногда переходитъ и въ прямой шантажъ.

Нагляднымъ примѣромъ того, что парижская пресса осталась, въ существенномъ, такою жс, какой была и при второй имперіи — можетъ служить исторія газеты «Figaro», которая, и во всей Европе, считается самымъ характернымъ органомъ, созданнымъ парижской жизнью. И успѣхъ его — самый солидный. Эта газета превратилась какъ бы въ національное учрежденіе. Ему, конечно, далеко соперничать, по матеріальному положенію, съ лондонскимъ «Таймсомъ», но на материкѣ Европы это— первая торговая фирма газетной индустріи. Когда «Figaro» помѣстился въ собственном отелѣ, въ rue Drouot — это было для парижскаго газетнаго дѣла настоящее событіе и съ тѣхъ поръ контора и редакція этой газеты, съ ея залой депешъ и пріемными покоями, служитъ мѣстомъ rendez-vous всего мира… Пока этотъ— старѣйший бульварный органъ Парижа еще ни чѣмъ особенно скандальнымъ не загрязнилъ своей репутаціи, по это вопросъ времени. Къ 1896 г. одинъ изъ постоянныхъ сотрудниковъ газеты, завѣдывавшій иностранной политикой. былъ уже арестованъ по дѣлу о шантажныхъ взяткахъ, а за годъ передъ тѣмъ и раньше, въ огромномъ скандалѣ Панамской компаніи было замѣшано столько же депутатовъ, сколько и всякаго рода газетчиковъ.

Лично, изъ моихъ знакомствъ и встрѣчъ въ газетномъ мірѣ Парижа, я не позволю себѣ преувеличенно карающихъ выводовъ, но не могу не сказать, что и я, и всѣ тѣ иностранцы, которые тридцать лѣтъ имѣли дѣло съ міромъ парижской прессы — мы желали бы видѣть въ немъ нѣсколько иные нравы и порядки.

Войдите въ любое помещение редакціи парижскихъ ежедневныхъ газетъ. Это будетъ, почти всегда, въ мѣстности около бульвара, по лѣвую сторону отъ rue Mon martre до rue Taitbout. Есть нѣсколько домовъ, гдѣ помѣщаются только типографіи, конторы и редакціи журналовъ. Во всѣхъ этажахъ васъ непріятно поражаетъ тѣснота, грязь, безпорядочная толкотня, шумъ и гамъ въ сѣняхъ, коридорахъ и на площадкахъ. Редакціонныя помещения — тѣсны, довольно неопрятны, съ клѣтушками для постоянныхъ сотрудниковъ и съ тѣсноватыми, плохо обставленными кабинетами редакторовъ. Это — общій типъ. Исключеніе составляютъ только помѣщеніе «Figaro» и еще двѣ-три редакціи, съ гораздо большимъ комфортомъ и просторомъ. Вы чувствуете, что всѣ эти органы ежедневной печати пущены были въ ходъ, какъ случайныя спекулятивныя предпріятія, въ разсчетѣ на большой тиражъ; но что они, сами по себѣ, плохо организованы и бѣдны по персоналу постоянныхъ сотрудниковъ, что всѣ они держатся за рутину буржуазныхъ порядковъ. До сихъ поръ, нѣтъ ни одной крупной газеты, не исключая и «Figaro», которая бы издавалась на болѣе великодушныхъ соціально-демократическихъ основаніяхъ, представляли бы собою товарищество пайщиковъ, участвующихъ въ доходахъ изданія своимъ трудомъ. Это все акціонерныя общества самаго закорузло-буржуазнаго типа, или же единичныя предпріятія съ каким-нибудь давальцемъ капитала (bailleur de fonds) и съ львиной долей заработка главнаго редактора.

И, странное дѣло! Большинство парижскихъ газетъ помѣщаются такъ мизерно и даютъ такъ мало хорошаго текста своимъ читателямъ, стало-быть расходуютъ на сотрудниковъ гораздо меньше, чѣмъ это дѣлается въ Англіи и въ другихъ европейскихъ странахъ, а между тѣмъ издавать газету въ Парижѣ считается очень накладнымъ дѣломъ. И это происходитъ, мнѣ кажется, отъ того, что французы во всемъ такъ рутинны и держатся многихъ убыточныхъ и непроизводительныхъ расходовъ. Вотъ почему они и должны сводить концы съ концами всякими правдами и неправдами. На дѣльныхъ сотрудниковъ они скупятся, а на разныхъ забавниковъ, пишущихъ болтливыя хроники, тратятъ большія деньги. При огромной конкуренціи ежедневныхъ листковъ, не имѣющихъ, въ сущности, никакихъ серьезныхъ задачъ, по внѣшней или внутренней политикѣ — гонорары фельетонистовъ, умѣющихъ болтать обо всемъ съ извѣстнымъ литературнымъ блескомъ, поднялись чрезвычайно. Теперь вовсе не трудно любому изъ такихъ фельетонныхъ сотрудниковъ получать за статейку, въ сто строкъ, сто, полтораста, двѣсти франковъ и такимъ образомъ, болтая въ нѣсколькихъ газетахъ ежедневно, зарабатывать тебѣ до пятидесяти и больше тысячъ франковъ въ годъ.

И втѣ мирятся съ такимъ порядкомъ вещей. Развился газетный пролетаріатъ, и никто не начинаетъ борьбы съ патронами, потому что всѣ болѣе или менѣе развращены крупнымъ и мелкимъ хищничествомъ, всѣ смотрятъ на перо, какъ на средство наживы всякими правдами и неправдами. А до чего дошелъ цинизмъ нравовъ извѣстной доли парижской прессы— можно судить по темъ баламъ, которые редакціи порнографическихъ газетъ даютъ ежегодно. Покойный А. Н. Плещеевъ, въ одну изъ своихъ поѣздокъ въ Парижъ, попалъ на такой балъ и разсказывалъ мнѣ о немъ съ ужасомъ. Дать понятій о тѣхъ мерзостяхъ, какие тамъ выдѣлываются — не возможно въ печати.

И при такомъ-то низменномъ уровнѣ нравовъ въ газетномъ мірѣ Парижа, продолжается до сихъ поръ комедія профессіональнаго гонора. И въ концѣ имперіи часто случались вызовы и дуэли между журналистами; а въ послѣдніе десять-пятнадцать лѣтъ это превратилось въ какую-то повальную болѣзнь. Вотъ почему у каждаго фехтовальнаго учителя всего больше учениковъ и кліентовъ между газетными сотрудниками. Драться на шпагахъ и стрѣлять хорошо изъ пистолета— обязательно для всякаго самаго ничтожнаго писульки и малѣйшій пустякъ; намекъ, острое слово или болѣе рѣзкая насмѣшка — и вызовы летятъ со всѣхъ сторонъ и перекрещиваются въ разныхъ направленіяхъ. А рядомъ съ этимъ держится, по всей линіи, кумовство, что намъ — русскимъ — особенно противно. Только враги говорятъ другъ о другѣ откровенно, впадая безпрестанно въ бранчивый задоръ. Вообще же господствуетъ условно-сладковатый тонъ въ рецензіяхъ, отчетахъ, характеристикахъ, портретахъ писателей, актеровъ, актрисъ, учрежденій, обществъ, театровъ, свѣтскихъ домовъ, клубовъ, полусвѣта всякихъ степеней.

Парижскій бульварный газетчикъ очень часто игрокъ и стоитъ только заглянуть въ одинъ изъ игорныхъ клубовъ, чтобы убѣдиться — до какой степени пишущая братія привержена къ зеленому столу. И теперь уже ни для кого не тайна, что игорные клубы живутъ въ стачкѣ съ тѣми газетами, которыя потакаютъ всѣмъ хищнымъ инстинктамъ публики. На самомъ бойкомъ мѣстѣ центральнаго бульвара, какъ извѣстно, давно пріютился «Le cercle de la presses, гдѣ вы встрѣчаете сотрудниковъ всевозможныхъ газетъ. Клубъ этотъ помѣщается довольно роскошно, доставляетъ своимъ посѣтителямъ прекрасные обѣды за пять франковъ комфортабельные читальни и салоны; но это, въ сущности игорный притонъ не только въ ночные часы, но и въ дообѣденные; часовъ съ двухъ, съ трехъ идетъ игра въ баккара, совершенно такъ, какъ въ игорныхъ казино морскихъ купаній или въ Монте-Карло, въ тѣхъ залахъ, гдѣ играютъ въ trente et quarante. Походите туда дня два-три — и вы воочію убѣдитесь: какими нравами отличается парижская пресса. Француз-журналист не кутила въ нашемъ смыслѣ; но онъ жаденъ на деньги, почему и склоненъ къ игрѣ. Изъ своего пера онъ дѣлаетъ себѣ доходную статью, не задаваясь никакими высшими задачами. Онъ, совершенно такъ же, какъ и первый попавшійся «boulevardier», думаетъ только о легкой наживѣ, играетъ гдѣ можно: въ клубахъ на скачкахъ на биржѣ. И такая повадка ведетъ, конечио, въ концѣ концовъ, къ шантажу, къ подкупу, ко всякаго рода взяткамъ. Утрачивается самое понятіе о томъ: что порядочно и что непорядочно, — разъ вы можете въ любой бульварной газетѣ помѣстить что вамъ угодно, заплативши за это, какъ платятъ за объявленія, только въ пять, въ десять, иногда въ сто разъ дороже.

И нѣтъ ничего удивительнаго, что огромный классъ журналистовъ, въ цѣломъ не представляетъ собою вовсе общественно-нравственной силы, не имѣетъ никакой организаціи, кромѣ такъ называемыхъ синдикатовъ прессы, т. е. совѣтовъ, состоящихъ изъ издателей для цѣлей чисто меркантильныхъ. Въ послѣднее время образовалось представительство иностранной прессы въ Парижѣ; но у иностранныхъ корреспондентовъ свои профессіональныя цѣли; они бьются только изъ-за того, чтобы имъ былъ болѣе легкій и своевременный доступъ въ засѣданія палаты, да на первыя представленія театровъ.

Театры, съ своей стороны, помогаютъ распущенности нравовъ газетнаго міра. Директорамъ надо ладить съ редакціями. Обычай даровыхъ мѣстъ существуетъ въ Парижѣ споконъ вѣка и онъ несомнѣнно вліялъ всегда на тонъ театральныхъ рецензій. Разумѣется, критики съ именемъ сохраняютъ большую самостоятельность сужденій: изъ-за дарового кресла не станутъ расхваливать то, что завѣдомо провалилось. Но все таки между прессой и театральнымъ миромъ есть постоянная тайная стачка, которая сказывается не столько въ прямыхъ денежныхъ подкупахъ, сколько въ подкупахъ другого свойства. Легкость нравовъ актрисъ поддерживается прессой. Вполнѣ порядочная женщина, да еще замужняя, извѣстная строгостью своихъ нравовъ, врядъ ли можетъ разсчитывать на быстрый успѣхъ, когда начинаетъ свою карьеру. Подкупъ свободой любовью — самый распространенный въ Парижѣ и встрѣтить рецензента или хотя бы только театральнаго репортера, у котораго бы не было, въ этомъ смыслѣ, рыльце въ пуху — большая рѣдкость. И такъ пойдетъ и дальше, и чѣмъ дальше тѣмъ будетъ хуже…

И тогда Эмиль Зола, въ газетной статьѣ, указывалъ на полное паденіе духовнонравственныхъ идеаловъ въ современномъ французскомъ обществѣ. Религіозныя вѣрованія держатся только въ народѣ, больше въ видѣ суевѣрій, и среды клерикаловъ-легитимистовъ. И во всей пишущей братіи, заиимающейся журнализмомъ — тоже отсутствiѣ прочныхъ идеалистическихъ принциповъ, а, стало быть, и никакихъ задержекъ въ инстинктахъ тщеславія и чувственности. Слово «jouir» — вотъ лозунгъ и всей арміи, вооруженной перомъ для добычи себѣ наибольшаго заработка и самыхъ крупныхъ издательскихъ барышей. Жизнь въ Парижѣ дѣлается все дороже и дороже; а аппетиты все растутъ. Всякій ничтожный репортеръ норовитъ, правдами и неправдами, попасть въ замѣтные хроникёры, составить себѣ имя на бульварахъ, извлекать изъ своей печатной болтовни все, что только возможно, и прямо, и косвенно. И эта жадность поддерживаетъ всеобщее разъединеніе. Въ мірѣ парижскихъ журналистовъ, да и всей пишущей братіи, нѣтъ настоящей товарищеской солидарности, и только общій тонъ нѣсколько болѣе приличный, чѣмъ напр., у насъ въ газетахъ, (во всемъ томъ, что касается взаимныхъ товарищескихъ отношеній. Каждый бьется изъ-за того, чтобы захватить чужое мѣсто и заработать кушъ, и вся эта огромная армія литературныхъ чернорабочихъ не одушевлена общимъ стремленіемъ къ борьбѣ съ капиталомъ, къ организаціи труда на другихъ основаніяхъ, къ созданію «товариществъ». Самое состоятельное общество — «Société des gens de lettres» — сохраняетъ права своихъ сочленовъ на узкобуржуазныхъ основаніяхъ. И пенсіи, какія выдаются въ этомъ обществѣ— самыхъ ничтожныхъ размѣровъ.

Въ послѣдніе годы громче заговорили о кризисѣ книжнаго рынка, въ Парижѣ, и необходимости для писателей вообще освободиться отъ зависимости, въ какую они ставятъ себя къ издателю. И въ самомъ дѣлѣ, на парижскомъ рынкѣ, давно уже замѣчается обезцѣненіе книгъ. He только парижане, но и бывалые иностранцы хорошо знаютъ, что каждую книгу можно, на другой день послѣ ея выхода, купить со скидкою десяти и больше процентовъ. Прежде классическая цѣна была — три франка пятьдесятъ за томики, пущенные впервые в ходъ издательской фирмой Шарпантье; а теперь повсюду, начиная съ магазиновъ самихъ издателей, они покупаются за два франка семьдесятъ пять сантимовъ. Каждый день, въ Парижѣ, выходитъ по нѣсколько десятковъ томовъ беллетристики, въ мѣсяцъ до тысячи и больше томовъ, не говоря обо всемъ остальномъ, и рынокъ заваленъ множествомъ книгь и книжонокъ, представляющихъ собою простую макулатуру, потому что писательское дѣло давно перешло въ фабричную производительность. Предложеніе въ нѣсколько разъ превышаетъ спросъ, и начинающіе съ трудомъ находятъ издателей и на самыхъ невыгодныхъ для себя условіяхъ. До сихъ поръ, издатели платятъ автору отъ 25-ти до 50-ти сантимовъ за томъ, и обычай такъ силенъ, что очень рѣдко даже люди съ установившейся большой репутаціей издаютъ что-либо на свой страхъ. Но и на 50-ти сантимахъ съ тома можно нажить крупный капиталъ. И этимъ путемъ такой беллетристъ, какъ Эмиль Зола пріобрѣлъ, за послѣдніе тридцать пять лѣтъ, не одинъ милліонъ франковъ. И наживаются только беллетристы, драматурги, нѣкоторые стихотворцы и романисты. Драматурги поставлены въ самыя лучшія условія. Ихъ интересы поддерживаетъ «Общество» и взимаетъ по 10-ти и по 12-ти процентовъ съ валового сбора за пьесу въ четыре и пять актовъ.

Газетные сотрудники — тѣ, кто можетъ зарабатывать нѣсколько десятковъ тысячъ франковъ въ годъ, если они не падки до игры и до женщин — обставляютъ себя матеріально гораздо лучше, чѣмъ напр., у насъ. У рѣдкаго не скопленъ капитальчикъ, рѣдкій не заведетъ себѣ «une petite maison de campagne» въ окрестностяхъ Парижа. у беллетристовъ, считая въ томъ числѣ и поэтовъ, страсть къ нажнве и скопидомство — характерная французская черта, тогда какъ англичане всегда отличались тѣмъ, что, зарабатывая очень много, такъ же много и проживаютъ. Поэтъ-солнце Викторъ Гюго — давно уже нмѣлъ репутацію большого дѣльца. Онъ оставилъ состояние въ нѣсколько миллионов и ограждалъ свои авторскія права съ необыкновенной ловкостью и энергіей Такіе расточители, какими были сверстники его — Ламартинъ или Дюма-отецъ давно уже исчезли. у прожигателя жизни, автора «Трехъ мушкатеровъ» — сьнъ, авторъ «Дамы съ камелиями» — не только умѣлъ сводить концы съ концами, но постоянно копилъ, покупалъ картины и выгодно ихъ перепродавалъ. Да и каждый парижский драматургъ мечтаетъ столько же о славѣ, столько о сборахъ — о томъ, что настоящій успѣхъ есть синонимъ заработка отъ пятидесяти до ста тысячъ франковъ за одну пьесу, чего нельзя имѣть нигдѣ, кромѣ Англіи и Америки. При такой возможности нѣсколькими пьесами совершенно обезпечить себя, французскіе писатели должны бы были предаваться культу высшаго искусства; а изъ корифеевъ современнаго французскаго театра едва ли не одинъ Дюма подолгу работалъ надъ своими пьесами, воздерживаясь отъ слишкомъ жадной погони за барышами. Дѣлечество Сарду вошло въ пословицу. Правда, и онъ старательно обрабатывалъ свои пьесы, но оставался все-таки же промышленникомъ и, кажется, единственнымъ изъ парижскихъ драматурговъ, такъ безусловно защишавшимъ свои авторскія права за границей.

Русскіе писатели — беллетристы или газетные сотрудники— конечно, не безъ зависти видятъ — какъ въ Парижѣ драматурги и романисты матеріально обставляютъ себя, добиваясь очень скоро полной независимости, покупаютъ дома и дачи, отдѣлываютъ ихъ роскошно и наполняютъ произведеніями искусствъ. Эта страсть къ брикъ-а-браку, къ покупкѣ всякаго художественнаго старья, овладѣвшая парижанами всѣхъ слоевъ за послѣднія десятилѣтія — есть одинъ изъ симптомовъ скопидомства и страсти къ наживѣ, а также и склонности всякаго француза тѣшить свое тщеславіе разными игрушками. Далеко не у всѣхъ есть настоящая любовь къ изящному Попадаете вы въ квартиру или загородный домъ своего парижскаго собрата и на васъ скорѣе непріятно дѣйствуетъ эта всеобщая погоня за вещами. Гостиная и кабинетъ превращаются въ лавки старьевщиковъ. Вы чувствуете — какъ во всемъ этомъ сказывается коренное себялюбіе, услажденіе своего я, или маклачество. Всѣ эти парижские разжившихся драматурги, романисты и хроникеры ведутъ въ сущности очень сухую пріобрѣтательскую жизнь. Если они не клубисты, то они или строчатъ и копятъ, или же тратятъ на разные виды дилетантства. Брикъ-а-бракь и спортъ — вотъ чѣмъ услаждаетъ себя душа дельца — писателя, даже, когда природа дала ему крупный художественный талантъ, какъ это мы видѣли на примѣрѣ Мопассана.

Съ Мопассаномъ сошелъ въ могилу особый видъ писательскаго фатовства. Почти всѣ теперешние романисты, драматурти и хроникеры играли роль въ салопахъ, проникали въ Академію, окружали свою жизнь комфортомъ и свѣтскимъ изяществомъ, и при этомъ высоко ставили свое литературное положеніе; a Мопассанъ желалъ быть прежде всего дворяниномъ-спортсменомъ, эксплоатировалъ свой талантъ только за тѣмъ, чтобы богато вести жизнь тонкаго вивера съ ежегоднымъ доходомъ, позволяющимъ ему принимать на своей виллѣ и на собственной яхтѣ высшее свѣтское общество… Его сверстникъ Поль Бурже— гораздо больше влюбленъ въ свое писательское я; но и онъ давно уже грѣшитъ снобизмомъ.

По-моему, между стариками едва ли не одинъ Эдмонъ Гонкуръ доживалъ свой вѣкъ, какъ настоящій любитель литературы и искусства, имѣвшій съ молодости обезпеченныя средства. Попадая въ его домъ въ Отейлѣ, полный рѣдкихъ изданій и цѣнныхъ objets d'art, вы не испытывали того непріятнаго чувства, какое даетъ вамъ новѣйшая грубоватая погоня за брикъ-а-бракомъ. Тутъ все складывалось десятками лѣтъ. И какъ бы ни было велико самомнѣніе хозяина этого артистическаго отеля онъ могъ сказать и про себя, и про покойнаго своего брата; что они, съ юныхъ лѣтъ, преслѣдовали только художественно литературныя цѣли, работали неустанно надъ развитіемъ своихъ идей и талантовъ. Но тотъ же Гонкуръ въ своемъ «Журналѣ», веденномъ сначала вмѣстѣ съ братомъ, а потомъ въ одиночку, показалъ всѣмъ намъ: до какой степени парижская литературная братия душевно разъединена, какъ она разъѣдена отсутствіемъ высшихъ идеаловъ и предана погонѣ или за кубышкой, или за шумихой суетнаго тщеславія.

Въ одну мою поѣздку я былъ приглашенъ обѣдать къ одному изъ новѣйшихъ драматурговъ — поставщиковъ веселыхъ пьесъ, который зарабатывалъ почти такъ же много, какъ Сарду. Въ нѣсколько лѣтъ онъ такъ разжился, что купилъ себѣ домъ-особнякъ въ прекрасномъ кварталѣ Парижа и по воскресеньямъ держалъ у себя открытый столъ. У него собирались антрепренеры, драматическіе писатели, журналисты, особенно тѣ, кто пишетъ о театрѣ. Обстановка дома — богатая, обѣдъ— роскошный и оживленная бесѣда въ товарищескомъ тонѣ. Но настоящаго товарищества и тутъ нѣть, а есть только кумовство выполненіе нашей поговорки: рука руку моетъ. И, сидя за столомъ съ богатой сервировкой и цѣлымъ моремъ живыхъ цвѣтовъ, я невольно вспомнилъ о томъ — какъ жилъ и умеръ создатель русскаго бытового театра, покойный А. Н. Островскій. Еслибъ не маленькое имѣньице, онъ долженъ былъ бы еще больше перебиваться. Только съ того времени, какъ образовалось «Общество драматическихъ писателей», Островскій сталъ получать тысячи двѣ-три въ годъ за представленія его пьесъ на частныхъ сценахъ; а Императорскія давали ему тогда весьма мало. Переписка его съ покойнымъ актеромъ Бурдинымъ, напечатанная въ журналѣ «Артистъ», показала — до какой степени онъ плохо былъ обезпеченъ и какъ ему приходилось хлопотать, въ сущности, о мизерномъ заработкѣ.

А въ Парижѣ авторъ двухъ-трехъ фарсовъ въ три-четыре года можетъ такъ себя обставить, какъ ни одинъ русскій драматургъ и въ десять лѣтъ самой усиленной работы. Зато нажива и стала тамъ эмблемой всякой душевной дѣятельности.

Въ Лондонѣ я сталкивался съ персоналомъ прессы гораздо меньше, чѣмъ въ Парижѣ. Въ сезонъ 1868 г. моимъ главнымъ чичероне въ этомъ мірѣ былъ постоянный сотрудникъ газеты «Daily News» — мистеръ Эдуардсъ, бывшій когда-то спеціальнымъ корреспондентомъ въ Варшавѣ, во время послѣдняго польскаго возстанія. Онъ тамъ и женился на англичанкѣ. И тогда, да и теперь, газетное дѣло было поставлено солиднѣе, чѣмъ въ Парижѣ, потому во-первыхъ, что въ Лондонѣ и до послѣдняго времени нѣтъ такой конкуренціи. Прошло около тридцати лѣтъ и вы находите тѣ же главныя газеты, съ прибавкою много-много пяти-шести новыхъ листковъ, успѣвшихъ занять прочное мѣсто Такой всемірной державы, какъ газета «Times» — Парижъ еще до сихъ поръ не выработалъ. Еслибы человѣкъ пролежалъ въ летаргическомъ снѣ цѣлыхъ четверть вѣка, съ номеромъ «Таймса» въ рукахъ, проснулся и купилъ себѣ новый номеръ этой газеты — онъ подумалъ бы, что прошли всего одни сутки. И дорогая цѣна въ три пенса, т. е. въ двѣнадцать русскихъ копѣекъ, остается неизмѣнной. Въ концѣ 60-хъ годовъ газеты, стоившія одинъ пенсъ, уже существовали; но и онѣ сохраняютъ и теперь тотъ же характеръ и тѣ же размѣры. И какъ тогда, такъ и теперь вы абонировываетесь въ лавочкѣ на три-четыре газеты, и рано утромъ мальчишка прибѣгаетъ и бросаетъ номеръ внизъ за рѣшетку, гдѣ въ подвальномъ этажѣ помѣщаются кухни; а послѣ вашего завтрака приходитъ за ними. Но народились и другіе органы. Демократическія идеи и соціальное движеніе даютъ себя чувствовать. Изъ Америки пришли и новые пріемы издательства. Реклама усилилась и уличная продажа обставлена на болѣа американскій манеръ… Вечеромъ на всѣхъ бойкихъ пунктахъ Лондона разносчики расклеиваютъ вдоль тротуаровъ большіе листы, гдѣ крупѣйшими буквами напечатано оглавленіе номеровъ.

Англійскій обычай анонимности писанія и передовыхъ статей, и всякаго рода замѣтокъ, безъ подписей авторовъ, избавилъ лондонскую прессу отъ разныхъ парижскихъ неудобствъ и прежде всего не могъ ни развить, ни поддержать замашки постоянныхъ вызововъ и дуэлей. Публика привыкла иметь дѣло съ извѣстнымъ органомъ и его направленіемъ и не давала никакой потачки тщеславію безчисленныхъ писакъ, которые тычатъ вамъ въ носъ свое имя, изо дня въ день, носятся съ своимъ я. Въ ежемѣсячныхъ журнальныхъ обозрѣніяхъ и «магазинахъ» анонимность не обязательна. И вообще, въ лондонскихъ обозрѣніяхъ больше жизни, чѣмъ въ парижскихъ. Я уже говорилъ— до какой степени широко смотрятъ на свою задачу издатели и редакторы разныхъ «Reviews». Это можетъ показаться, на первыхъ порах безнринципіемъ; а въ сущности поднимаетъ уровень идей позволяетъ каждому смелее и убѣждённѣе служить своему идеалу.

Интересъ къ театру привелъ меня въ 1868 г. къ знакомству и съ лондонскими театральными рецензентами. И тутъ анонимность приноситъ добрые результаты. Нѣтъ такого кумовства, какъ въ Парижѣ. Въ матеріальномъ отношении рецензенты обставлены очень хорошо, какъ и вообше всѣ тѣ, кто успѣлъ пріобрѣсти прочную работу въ газетахъ. Изъ театральныхъ критиковъ, начинавшихъ тогда свою карьеру, я всего чаще встрѣчался съ мистеромъ Кукомъ — авторомъ довольно талантливыхъ романовъ. Онъ писалъ въ тогда еще новой газетѣ— «Pall-Mail Gazette», которая потомъ одно время редактировалась Сталомъ и окончательно перешла въ руки богатаго американца; онъ, убитый внезапной смертью своей жены, сбирался прекращать это изданіе, выходившее въ трехъ видахъ: какъ газета, какъ еженедѣльникъ и какъ обозрѣніе.

Мистеръ Стэдъ — извѣстный своими поѣздками въ Россіи и всѣмъ тѣмъ, что онъ печаталъ о русской жизни и литературѣ, въ особенности пропагандой личности, ученія и мистическихъ писаній графа Толстого — характерный продуктъ Лондона послѣднихъ десятилѣтій. Онъ выдвинулся и одно время надѣлалъ большого шума своими разоблаченіями изъ міра тайнаго разврата, прикрытаго традиціоннымъ британскимъ лицемѣріемъ. Его статьи, изданныя потомъ отдѣльной книжкой, облетѣли весь грамотный міръ. Англичане, разумѣется, морщились отъ такихъ разоблаченій, и дѣло не обошлось безъ нападокъ, инсинуацій и подозрѣний, изъ которыхъ, одако, Стэдъ вышелъ незапятнаннымъ.

Его личность интересовала меня. Я нашелъ его въ бюро редакции журнала «Review of Reviews», въ одной изъ боковыхъ улицъ, ведущихъ на Страндъ — этотъ центръ газетной и театральной промышленности. Опъ охотно говоритъ о Россіи, но его интересъ къ нашему отечеству окрашенъ въ особый колоритъ, можетъ-быть отъ того, что онъ, какъ известно, склоненъ къ спиритизму. Я бы принялъ его скорѣе за американца, чѣмъ за коренного англичанина. Та кампанія, въ которой онъ прославился, является также однимъ изъ симптомовъ американизма въ прессѣ. Репортерство охватываетъ собою все, и я лично также не избѣжалъ посѣщенія газетныхъ и журнальныхъ сотрудниковъ, являвшихся для интервью. Одинъ изъ нихъ — родомъ ирландецъ — показался мнѣ самымъ понаторѣлымъ въ этой спеціальности, и въ теченіе какого-нибудь одного часа онъ сумѣлъ цѣлымъ рядомъ вопросовъ добыть себѣ матеріала на большую статью.

Ежедневная и еженедѣльная пресса проникаетъ теперь и въ Лондонѣ, въ частную жизнь такъ, какъ этого сорокъ лѣтъ тому назадъ еще не было. Въ особенности свѣтскія сферы подались, по этой части; и тутъ, кромѣ американскихъ повадокъ, дѣйствуетъ всего больше Парижъ, его бульвары и журнальцы, вродѣ «La vie parisienne» и др., гдѣ ведется эротическая хроника изящнаго «tout Paris». Французы въ своихъ корреспонденціяхъ и книжкахъ о Лондонѣ (въ послѣдніе пять лѣтъ, въ особенности) находятъ, что страсть ко всякаго рода нескромностямъ дошла въ лондонскихъ свѣтскихъ кругахъ до крайней степени. Есть журналы, напр., «Truth», гдѣ вы находите огромное количество всякихъ слуховъ, сплетенъ, анекдотовъ и случаевъ изъ фешенебельнаго общества Лондона, прямо разсчитанныхъ на интересе скандала. Это дѣйствительно так: свѣтъ но ту сторону Канала сильно подался но части жуированія и пріобрѣлъ уже болѣзненную страсть къ рекламѣ н къ нескромностямъ всякаго рода. Быть-можетъ, въ печати это все имѣетъ у англичанъ нѣчто болѣе грубоватое и безцеремонное, чѣмъ въ парижскихъ бульварныхъ газетахъ и журнальцах но все-таки же въ лондонской прессѣ, даже и такой, которая занимается міромъ спорта, театровъ, клубовъ, обѣдовъ и вечеровъ — вы еще не находите такого повальнаго потакательства легкимъ нравамъ. Большія солидныя газеты и совершенно свободны отъ этого элемента. Вы можете изо дня въ день читать по нѣсколько лондонскихъ газетъ разомъ, и у васъ не явится такой противной оскомины, какую даетъ парижская бульварная пресса.

Въ послѣднюю мою поѣздку я не нашелъ въ Лондонѣ корифеевъ писательскаго мира с такимъ общественнымъ и матеріальнымъ положеніемъ, какъ многія парижские знаменитости. Тамъ нѣтъ ничего подобнаго французской Академии, и самые крупные публицисты и критики, работающіе въ газетахъ, могутъ получать огромные оклады; но они скрыты за анонимами; вы можете встрѣчать ихъ въ обществѣ: и не знать — въ какой они цѣнѣ и какую роль играютъ въ томъ пли другомъ органѣ.

И серьезной солидарности больше въ лондонскомъ писательскомъ мірѣ, что и сказалось въ нѣсколькихъ обществахъ взаимопомощи, вь фондахъ и товариществахъ, преслѣдующихъ и матеріальныя, и нравственными цѣли. А, главное, нѣтъ той ежедневной свалки, безконечныхъ полемикъ, ругатни, инси нуаций; обличений въ шантажѣ и всякихъ видовъ нравственнаго паденія, какъ въ Парижѣ. Я, какъ разъ, жилъ въ тѣ дни, когда шелъ и закончился скандальныя процессъ Оскара Уайльда игравшаго роль и въ свѣтѣ, и въ театрально-литературномъ мірѣ Лондона. Репортерскіе отчеты почти ничего не замалчивали и въ подробностяхъ допроса, и въ свидѣтельскихъ показаніяхъ. Это дѣло показало: каковы могутъ быть интимные нравы и английскихъ писателей; но, по крайней мѣрѣ, оно не подало повода къ нечистоплотной болтовнѣ и еще менѣе къ такимъ защитамъ противоестественныхъ склонностей, какія объ эту самую пору появились, напр., въ парижскомъ органѣ декадентовъ «La revue blanche». Ha французскій и на русскій взглядъ, процессъ Оскара Уайльда служилъ также доказательствомъ того, что англійское общество не освободилось до сихъ поръ отъ узкаго ригоризма, если не лицемѣрія. Оскаръ Уайльдъ осужденъ былъ за порочность преступнаго характера; но онъ и послѣ приговора остался писателемъ съ извѣстной литературной физіономіей, его романы имѣли успѣхъ и пьесы привлекали лондонскую публику двухъ театровъ; а критическія статьи вербовали послѣдователей его идей среди молодежи. И стоило ему быть осужденнымъ на два года тюремнаго заключенія, какъ тотчасъ же пьесы его сняли съ репертуара, романы и книги критическаго содержанія исчезли отовсюду.

— Изувѣрство! Ханжество! — воскликнутъ многіе и среди насъ.

Въ извѣстной степени, пожалуй; но такого рода строгость публики все-таки же очищаетъ и писательскіе нравы, не позволяетъ разнымъ благёрамъ — вѣстовщикамъ и забавникамъ — выливать цѣлые ушаты всякихъ порнографическихъ помой и грязнить и безъ того уже грязную бульварную прессу.

И въ концѣ 6о-хъ годовъ, и теперь, я встрѣчалъ въ Лондонѣ журнальныхъ и газетныхъ работниковъ, не сумѣвшихъ составить себѣ блестящаго матеріальнаго положенія. Да и вообще англичане не скопидомы, и еслибъ подвести статистическіе итоги, то, конечно, окажется. что въ парижской пишущей братіи больше людей доживавшихъ свой вѣкъ безбѣдно, имѣющихъ недвижимую собственность и ренту. Англичанинъ— повторяю — любитъ тратить, часто путеществуетъ, гостепріѣмнѣе француза, больше проѣдаетъ и пропиваетъ и долженъ больше расходовать на свой комфортъ, п вообще, и въ деталяхъ. Но средній журнальный и газетный работникъ въ Лондонѣ требуетъ себѣ болѣе значительныхъ гонораровъ, чѣмъ тѣ, какіе существуютъ на парижскомъ журнально-газетномъ рынкѣ. Я помню, что еще передъ 1868 г., когда Джонъ Морлей поручилъ мнѣ составленіе статьи «Нигилизмъ въ Россіи», я за этотъ этюдъ получилъ листовую плату выше той, какую имѣлъ въ Россіи. Въ Парижѣ, самые крупные гонорары берутъ романисты. Додэ или Зола могли въ газетѣ, гдѣ романъ ихъ по явится въ фельетонахъ, получить двадцать и тридцать тысячъ франковъ, а затѣмъ отдѣльные изданія съ тиражемъ въ сто тысячъ экземпляровъ доставятъ имъ еще больше. Но въ Лондонѣ громкіе книжные успѣхи считаются не меньше, какъ тысячами фунтовъ стерлинговъ. Даже и безъ литературнаго таланта можно одной книгой нажить состояніе.

Знаменитый путещественникъ Станлэ (мой товарищъ по газетной кампаніи, какую мы вели въ 1869 г. въ Мадридѣ и другихъ городахъ Испаніи) за одну книгу, гдѣ онъ разсказалъ какъ нашелъ Ливингстона — получилъ сразу капиталъ въ двѣсти тысячъ русскихъ рублей, и его карьера прямо показываетъ, чего можетъ достичь простой газетный корреспондентъ, вдобавокъ съ очень малымъ образованіемъ, съ обыкновеннымъ умѣньемъ владѣть перомъ. Я нашелъ его въ сезонѣ 1895 кандидатомъ въ члеиы Парламента, промѣнявшимъ американское гражданство на англійское подданство. и богатымъ человѣкомъ, живущимъ открыто, съ постоянными пріёмами. И онъ и любой англичанинъ или американецъ, привыкли тратить много, зная, что и заработокъ, при удачѣ, будетъ въ несколько разъ крупнѣе, чѣмъ на материкѣ Европы.