Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний)

XI

Служилые классы во Франціи. — Военные до и послѣ Франко-Прусской войны. — Чиновничество. — Суды. — Католическое духовенство. — Войско въ Англіи. — Земское представительство. — Англійскіе «Boards». — Духовенство. — Судъ и судебные нравы по ту сторону Канала. — Полиція въ Парижѣ и Лондонѣ.— Ея отношеніе къ публикѣ

Въ главѣ о соціальномъ вопросѣ, о руководящихъ классахъ говорилъ я вообще, не касаясь служилыхъ классовъ во Франція и Англіи; а здѣсь подведу итоги тому, что наблюдалъ, видѣлъ и слышалъ по разнымъ сторонамъ офиціальной, чисто правительственной и общественной, какъ мы говоримъ, земской службы.

Во-первыхъ — военный классъ.

Пускай мои сверстники, знавшіе Парижъ и Францію тридцать и больше лѣтъ назадъ, припомнятъ: производила ли на нихъ парижская жизнь, и уличная, и семейная — такое впечатлѣніе, какое вы выносили тогда, какое выносите и теперь, хотя бы, напр., въ Пруссіи?

Конечно, нѣтъ. Бонапартовъ режимъ считался государственнымъ порядкомъ, который держался за полудиктаторскую власть и созданъ былъ насильственнымъ переворотомъ съ по-мощью войска. И тогда всякій либерально мыслящій человѣкъ употреблялъ почти безразлично выраженія: «цезаризмъ» и «милитаризмъ». Разумѣется, власть Наполеона III-го держалась тѣмъ, что армія готова была до поры до времени служить его внутренней политикѣ; но въ нравахъ милитаризмъ далеко не преобладалъ. Каждый изъ насъ, попадая въ первый разъ въ Парижъ послѣ Берлина, бывалъ, напротивъ, удивленъ, что военныхъ такъ мало видно. Можно было нѣсколько недѣль каждый вечеръ посѣщать театры, концерты, всякія гостиныя и сборища — и не увидать ни одного офицерскаго мундира. Это происходило отъ того, что и тогда существовалъ обычай (и при томъ чисто французский), позволяющій: офицерамъ по являться въ обществѣ и на улицѣ въ партикулярномъ платьѣ, если они не въ строю, не при исполненіи своихъ офиціальныхъ обязанностей. И самый этотъ обычай всегда будетъ мѣшать духу милитаризма и заставлять военныхъ вести себя скромнѣе, не выдѣляться ежедневно, какъ особая каста.

Поживя подольше въ Парижѣ, вы убѣждались, однако, что толпа, народъ, увріеры и буржуа, вплоть до высшихъ классовъ общества — всѣ падки до военной славы, любятъ поиграть въ солдатики. Стоитъ только горнисту затрубить, идя впереди взвода пѣхотинцевъ, чтобы сейчасъ же всѣ бросились къ окнамъ. Конница, блестящіе мундиры, парады — самое популярное даровое зрѣлище для парижской толпы. Но это уже исторически сложившаяся привычка французовъ. Такая слабость къ военнымъ легко объясняется склонностью къ славолюбію», какимъ всегда отличалась эта нация, а главное, памятью тѣхъ побѣдъ и завоеваній, какими французы, съ конца XVIIIго Бѣка, изумляли весь міръ. Я хочу только напомнить, что въ послѣдніе годы второй имперіи духъ милитаризма совсѣмъ не господствовалъ такъ, какъ объ этомъ было принято писать и говорить въ тогдашней оппозиціонной прессѣ. Выходило даже такъ, что порядки второй имперіи дѣлали «военщину» все менѣе и менѣе симпатичной, несмотря на то, что при Наполеонѣ III-мъ такъ блестяще закончены были двѣ кампаніи: крымская и итальянская; обѣ были популярны, въ особенности вторая.

Въ свѣтскомъ обществѣ большинство офицеровъ, и въ концѣ имперіи, не могли играть видной роли потому, что считались мало воспитанными людьми. Тогда еще множество офицеровъ въ арміи выслуживались изъ нижнихъ чиновъ.

По этой части я могу привести одинъ изъ разительныхъ примѣровъ того, до какой степени низокъ былъ образовательный цензъ между офицерами того времени.

Въ самомъ началѣ франко-прусской войны, я попалъ въ Майнцъ, направляясь къ французской границѣ, и остановился въ извѣсстомъ „Hotel d’Angleterre", на самомъ берегу Рейна. Это было тотчасъ послѣ одной изъ крупныхъ битвъ, гдѣ пруссаки уже показали, какъ они легко справляются съ французами. Привезена была цѣлая партія плѣнныхъ офицеровъ, человѣкъ болѣе ста, въ томъ числѣ кавалерійскій генералъ и нѣсколько полковниковъ. Помню, какъ шли они сконфуженные, унылой толпой по набережной, передъ окнами столовой. Почти всѣ были пѣхотинцы, изъ разныхъ армейскихъ полковъ, и въ этой толпѣ выдѣлялся франтоватый кавалерійскій офицеръ конно-егерскаго полка. Ихъ размѣстили по городу и въ этотъ вечеръ дали обѣдать въ отелѣ. Пришли прусскіе офицеры и разные обыватели — занимать ихъ и угощать. Всѣ эти нѣмцы говорили по-французски, а изъ ста слишкомъ чееовѣкъ плѣнныхъ ни одинъ не могъ сказать и нѣсколькихъ словъ по-нѣмецки. И оказалось что изъ всей этой большой офицерской толпы только три или четыре человѣка вышли изъ Сенъ-Сирскаго училища, т.-е. получили высшее военное образованіе. А остальные почти сплошь были «бурбоны» — какъ называли у насъ, въ николаевское время, офицеровъ, выслужившихся изъ «сдаточныхъ».

Гвардію при Наполеонѣ III-мъ приезжие иностранцы находили обыкновенно очень блестящей, какъ войско. У дворцовъ стояли на часахъ гренадеры въ мѣховыхъ шапкахъ, или же старые солдаты императорской жандармеріи, прекрасно одѣтые, съ воинственными, выразительными лицами. И гвардейская кавалерія на парадахъ умѣла гарцовать и приводить въ восторгъ толпы зѣвакъ. Но и тогда, даже на взглядъ человѣка невоеннаго, въ выучкѣ и общемъ видѣ простыхъ армейскихъ полковъ, чувствовался недостатокъ строгой выправки, нѣкоторое разгильдяйство, помимо всей этой неурядицы, которая повела къ Седанской катастрофѣ.

И послѣ войны, и даже послѣ взятія Парижа версальскими войсками, военные не могли пользоваться особеннымъ обаяніемъ. Никогда еще французское войско не опозорило себя такими громадными сдачами въ плѣнъ. Подобныя капитуляціи были печальнѣе и постыднѣе, чѣмъ Березина и бѣгство изъ Россіи. Сдѣлалось общимъ мѣстомъ повторять, что армія потому и оказалась такой деморализованной, что въ ней утратилась связь съ націей. Необходимо было преобразовать ее, воспользоваться жестокимъ урюкомъ, преподаннымъ нѣмцами, не только усилить ее численно, настроить крепостей, израсходовать милліарды на свои военныя силы, но и поднять обра зовательный цензъ офицеровъ, равняться со врагомъ въ общей и спеціальной образованности.

И въ теченіе двадцати пяти лѣтъ эта программа неустанно выполнялась. Но такая напряженная подготовка къ будущей схваткѣ съ нѣмцами на почвѣ шовинизма съ мечтами о реванше — сдѣлала то, что третья республика гораздо болѣе, въ сущности; проникнута милитаризмомъ, чѣмъ это было при Наполеонѣ III-мъ.

По внѣшности Парижъ, какъ и четверть вѣка назадъ — вовсе не царство «военщины», потому что офицеры, по прежнему, ходятъ въ статскомъ платьѣ, а солдатъ, несмотря на то, что ихъ всегда много въ парижскихъ казармахъ, все-таки же видно меньше на улицахъ, чѣмъ, напр., въ Берлинѣ и даже въ Вѣнѣ.

Отъ прежнихъ порядковъ остался только обременительный и ненужный обычай: тыкать вездѣ военныхъ часовыхъ, при зданіяхъ совершенно гражданскаго характера, вплоть даже до казеннаго дома, гдѣ жилъ архіепископъ парижский.

Армія — балованное дитя всей націи; на нее возлагаютъ огромныя надежды и ея бюджетъ съ каждымъ годомъ все растетъ и растетъ. Въ колоніальныхъ экспедиціяхъ и войнахъ, которыя вела и до сихъ поръ ведетъ третья республика, симпатіи всегда на сторонѣ арміи, взятой въ цѣломъ. Если кто виноватъ, то виновато непремѣнно министерство и правительство. На военной службѣ сходятся всѣ партіи — легитимисты и бонапартисты изъ высшихъ слоевъ общества, нежелающіе служить республикѣ, какъ чиновники, и считающіе своимъ долгомъ нести военную службу. Поэтому, не только въ кавалерійскихъ, но и въ пѣхотныхъ полкахъ множество молодыхъ людей аристократическаго происхожденія. И по части образованія, еслибъ теперь пруссаки захватили въ какомъ-нибудь сраженіи слишкомъ сто офицеровъ и привели ихъ обѣдать въ одну изъ гостиницъ Майнца, то между ними, конечно, нашлось бы какъ разъ столько же офицеровъ безъ общаго и спеціальнаго образования, сколько тогда было кончившихъ курсъ въ Сенъ-Сирскомъ училищѣ.

Отъ всего этого свѣтское положение офицеровъ стало теперь выше, чѣмъ это было при второй имперіи. Врядъ ли въ какомъ-нибудь пѣхотномъ полку найдете вы теперь прежнихъ «бурбоновъ». И самый мундиръ — въ большомъ почетѣ. Какъ только даютъ какой-нибудь балъ въ Парижѣ или въ провинціи и желаютъ придать ему особенный блескъ, то просятъ военныхъ быть въ мундирахъ. Но и статское платье они носятъ теперь совсѣмъ не такъ, какъ было тридцать пять лѣтъ тому назадъ. Большинство франтоваты и лишены той особенной выправки, какая до сихъ поръ кажется намъ въ прусскихъ офицерахъ странной и даже смѣшной. Замѣтьте при этомъ, что въ высшія военныя заведенія, каково напр., Сенъ-Сирское училище, поступаютъ, по конкурсу, окончившіе курсъ въ лицеяхъ, стало быть, большинство офицеровъ всѣ прошли общеклассическую школу, чего далеко нѣтъ и въ Германіи.

Но выдержитъ ли офицерское сословіе, въ цѣломъ, выгодное для себя сравненіе съ нѣмцами? Неспеціалисту трудно это рѣшить; но насколько мнѣ лично приходилось, до послѣдняго времени, встрѣчаться съ французскими и нѣмецкими офицерами — мнѣ кажется, что все-таки же нѣмцы серьезнее, съ болѣе солидной подготовкой, а, главное, несмотря на суровую дисциплину прусской арміи, офицеры больше входятъ въ жизнь солдата, чѣмъ это дѣлается во Франціи.

Разспросите французскаго солдата или унтеръ-офицера, даже и самихъ офицеровъ, на эту тему — и вы убѣдитесь, что офицерскій классъ стоитъ особенно, относится къ солдатской міассѣ суховато. И это — въ демократической республикѣ, гдѣ каждый солдатъ, по своимъ политическимъ правамъ, равенъ кому бы то ни было и, какъ только отслужитъ свой срокъ, можетъ сейчасъ же попасть въ депутаты, въ министры, а стало-быть въ президенты республики.

Парижская толпа забыла объ ужасахъ послѣднихъ дней коммуны и по-прежнему съ нѣжностью относится къ арміи, любитъ смотры и парады и вѣритъ въ то, что Франция ни въ чемъ не уступитъ пруссаку. Такъ ли это? Поживемъ — увидимъ. Но, если духъ дисциплины и обаянiе начальниковъ, ихъ авторитетность и связь съ солдатской массой — все, на войнѣ, наврядъ ли французы сравнялись-бы съ пруссаками. Идеи, разъѣдаю щія теперешнюю Францію, проникаютъ и въ армію. Молодые солдаты принадлежатъ ко всѣмъ слоямъ общества, а повиноваться теперь во Франции не любятъ. Въ послѣдніе годы и офицерское сословіе поддавалось соблазну подкупа. Нѣсколько процессовъ, вплоть до суда надъ артиллерійскимъ капитаномъ Дрейфусомъ, показали, что и патріотизмъ ученыхъ офицеровъ— сомнителенъ.

Старые военные — командиры полковъ и генералы, съ какими мнѣ случалось въ послѣдніе годы знакомиться — недовольны тѣмъ, что въ военные министры стали попадать «des pékins» — какъ оыи называютъ не военных, т.-е. по нашему «штафирки». Всѣ они были рады въ свое время паденію Фрейсине, хотя за время его управленія военнымъ министерствомъ было сдѣлано очень многое для охраны французской территоріи. Они еще менѣе должны быть довольны тѣмъ, что позднѣе военный министръ — былъ статскій; а морской — бывшій хроникеръ и водевилистъ. Но радикальная партія, попавшая во власть, боится, прежде всего, сословнаго духа; она ставить общіе интересы страны выше извѣстныхъ традицій. Ее не смущаетъ то, что во главѣ такого министерства какъ морское, можетъ стоять депутатъ изъ газетныхъ хроникеровъ.

Моряки — еще болѣе балованныя дѣти Франціи. Они ушли отъ позорныхъ испытаній сухопутной арміи въ послѣднюю войну и никогда ни въ какой: партіи не вызывали политическихъ опасеній. И въ обществѣ ихъ цѣнятъ повсюду. Въ нихъ нѣтъ той выправки, какая замѣчается въ англійскихъ и нѣмецкихъ морскихъ офицерахъ; они гораздо проще, смотрятъ скорѣе статскими по тону, манерамъ и всей своей повадкѣ не имѣютъ въ себѣ ничего исключительнаго, хотя и проникнуты очень сильно корпоративнымъ чувствомъ.

Словомъ, за время третьей республики военное сословіе едва ли не болѣе на виду во Франціи, чѣмъ ито было въ концѣ имперіи, но его политическая роль совсѣмъ другая. Теперь считается основнымъ принципомъ, что армія— только служительница республики, что ея дѣло — защищать отечество, а не интриговать и не играть въ политику, не поддерживать узурпаторов. Принципъ этотъ однако же болѣе офиціальный, чѣмъ жизненный, и увлеченіе генераломъ Буланже показало достаточно, что и въ республиканскихъ французахъ еще держится культъ военнаго героя. Если во главѣ государства и стоитъ простой депутатъ, который, какъ президентъ республики, командуетъ арміей п флотомъ, то это подчиненіе военной силы гражданскому представительству страны все-также не гарантируетъ Франціи полнаго обладанія свободой. Произойди опять взрывъ, вродѣ революціи 18-го марта 1871 г., и генералъ, командующій въ Парижѣ, долженъ будетъ исполнять приказанія правительства, даже и въ томъ случаѣ, если глава государства задумаетъ насильственный переворотъ. Но разумѣется, и честолюбцу найти теперь такую же поддержку въ арміи, какую нашелъ когда-то Наполеонъ III, будетъ труднѣе He надо забывать, что часть версальскаго войска браталась съ народомъ при возстаніи коммуны. Офицеры равнодушнѣе къ вопросамъ внутренней борьбы; но солдатская масса сдѣлалась более народомъ, чѣмъ это было четверть вѣка назадъ.

Такъ или иначе, нельзя сказать, чтобы военщина правила современной Франціей. Правитъ ею парламентское большинство; а главное — армія чиновниковъ: des plumitifs — какъ бульварные парижане презрительно называютъ гражданскій служилый классъ; терминъ, соотвѣтствующій петербургской кличкѣ „чинушъ“. Да, les plumitifs — вотъ кто держитъ все въ своихъ рукахъ. Тысячу разъ былъ правъ Тэнъ въ выводахъ книги „Les origines de la France contemporaine". Онъ достаточно показалъ, что во Франціи мѣнялись династіи и формы правленія; но не исчезалъ все тотъ же духъ чиновничьей диктатуры, которому Наполеонъ I придалъ окончательную форму. Отъ него и мы заимствовати очень многое. Да и вообще французскіе порядки внутренняго управленія сдѣлались эмблемой чего-то прямо противоположнаго духу самоуправленія, какимъ отличается Англія.

Какъ пятьдесятъ и больше лѣтъ тому назадъ, какъ и теперь безъ префекта и мэра немыслима Франція. Мѣняются только формы правленія въ Парижѣ; а чиновничій режимъ остается все тотъ же. И при Наполеонѣ III-мъ префектъ долженъ былъ заботиться, всего сильнѣе, объ интересахъ правительства и играть во внутреннюю политику. И каждый мэръ самой захолустной сельской общины назначается центральной властью, какъ это было и при Наполеонѣ І-мъ. Вездѣ всемогущая іерархія, канцелярский духъ, формалистика, а, стало-быть, и профессіональное кумовство, безконечная игра въ мелкое политиканство. И въ этой, почти вѣковой, школѣ централизмъ питался всѣми видами тщеславія и честолюбія, какіе засѣли въ натуру француза. Каждый только и мечтаетъ играть офиціальную роль, пользоваться властью, приказывать, хотя въ то же время никто не хочетъ искренно и по доброй волѣ повиноваться.

Жили вы во Францiи при Наполеонѣ III-мъ, потомъ на ѣзжали при третьей республикѣ, вплоть до вчерашняго дня — и скажите: развѣ неправда, что, по этой части, вы не находите почти никакой перемѣны къ лучшему? Стоитъ вамъ на границѣ сѣсть въ французскій вагонъ — и вы сейчасъ же въ крикѣ старшаго кондуктора; "en voiture, messieurs, en voiture!" — чувствуете, что онъ считаетъ себя начальникомъ, а васъ подчиненнымъ. Какъ прежде вы и въ Парижѣ, и въ провинціи страдали отъ формалистики, небрежности, непріятнаго тона, a то такъ и нахальства всякаго почтоваго чиновника — такъ точно и теперь. Человѣку нервному, впечатлительному просто нельзя побывать, въ любомъ французскомъ бюро, чтобы не разсердиться — до такой степени французскіе, «plumitifs» мало заботятся объ интересахъ публики; а всевозможные порядки, правила и запреты администраціи — рутинны и стѣснительны. Довольно того, что до сихъ поръ, чтобы получить въ бюро poste restante заказное письмо — надо проходить черезъ рядъ формальностей, давнымъ давно не существующихъ не только въ остальной Европѣ, но даже у насъ. Черезъ то же вы пройдете и въ любой канцеляріи, изумляясь, какъ это въ странѣ съ народомъ, по натурѣ своей общительнымъ и довольно мягкимъ, могъ сложиться такой непріятный служилый классъ.

И всѣ лѣзутъ въ чиновники. Въ странахъ съ развитымъ самоуправленіемъ, гдѣ каждому хочется добиться обезпеченнаго положенія частнымъ трудомъ къ чиновничьей службѣ относятся равнодушно и даже пренебрежительно. Но французскій буржуа тщеславенъ. Ему хочется непремѣнно, чтобы его сынъ былъ—,un monseur". Онъ отдаетъ его въ лицей и поддерживаетъ его въ университетѣ, чтобы онъ получилъ степень баккалавра или licencié, а затѣмъ отправился на поиски мѣста. Оплачивается чиновничья служба, до сихъ поръ, скудно во всѣхъ вѣдомствахъ, кромѣ нѣкоторыхъ спеціальныхъ. Повышенія также медленны. И кандидатъ правъ просидитъ на окладѣ въ двѣсти франковъ въ мѣсяцъ, десятки лѣтъ. Но онъ принадлежитъ къ администрации; за выслугу лѣт ему могутъ повѣсить крестикъ Почетнаго Легіона.

Вотъ эта красная ленточка въ демократической республикѣ— высшій символъ повальной суетности и тщеславія. Къ принципѣ, можно сказать, что нѣтъ такого француза, который бы не желалъ получить Légion d' honneur; а получить его сравнительно легче на чиновничьей службѣ, чѣмъ въ либеральной профессіи. Чиновъ во Франціи нѣтъ, какъ у насъ, но вовсе не потому, чтобы этого не желала масса французовъ. Напротивъ, будь у нихъ четырнадцать классовъ, какъ въ Россіи, чинопочитаніе навѣрно развилось бы въ поражающей степени. Титулъ— „citoyen‘‘—въ сущности, никѣмъ не употребляется въ обществѣ; онъ въ ходу только на сходкахъ крайнихъ партій и стоитъ французу имѣть хоть какое-нибудь званіе, чтобы онъ непремѣнно поставилъ его на своей визитной карточкѣ. Увлечение званіями и военными чинами во Франціи нисколько не меньше распространено, чѣмъ въ Германии; только въ свѣтской жизни оно нѣсколько болѣе ограничено, потому что у французовъ больше вкуса и такта.

Какъ тридцать лѣтъ тому назадъ, такъ и теперь — въ Парижѣ больше, чѣмъ гдѣ-либо, вы видите — какое смѣшное противорѣчіе заключается въ томъ, что, съ одной стороны, всѣ склонны быть чиновниками: командовать, распоряжаться, важничать, а съ другой стороны, публика и не лобитъ, и не уважаетъ администрацію; она можетъ быть только послушна, по привычкѣ, и парижская толпа вообще довольно покладлива; но связи между администраторами и публикой нѣтъ. И, конечно каждый изъ васъ, кто бывалъ въ Парижѣ—присутствовалъ очень часто при сценахъ различнаго рода пререканій между чиновниками и тѣми, кто приходитъ въ канцеляріи и бюро. Всегда и вездѣ чувствуется взаимное раздраженіе, обидчивость, брезгливый формализмъ или даже рѣзкость, отсутствіе довѣрія и задорное желаніе быть, во что бы то ни стало, правымъ— съ обѣихъ сторонъ.

Конечно, при республиканскомъ режимѣ и при постоянной смѣнѣ министровъ — не можетъ быть такого единства, какое было при Наполеонѣ I и III-мъ, въ механизмѣ администраціи. При второй имперіи кто дѣлался сторонникомъ бонапартизма — тоть служилъ императору съ сознаніемъ, что его положеніе болѣе обезпечено, чѣмъ это можетъ быть въ республикѣ, гдѣ министры то и дѣло соскакиваютъ съ своихъ мѣстъ. Происходитъ постоянная перетасовка префектовъ, начальниковъ отдѣльныхъ частей, всевозможныхъ «шефовъ» и «сушефовъ». Теперешній префектъ — гораздо болѣе случайный человѣкъ, чѣмъ это было при имперіи. Какой-нибудь депутатъ попадетъ въ министры и можетъ любого изъ своихъ пріятелей или знакомыхъ назначитъ префектомъ. Обыкновенно, нынѣшній префектъ по тону и пріемамъ своимъ — менѣе «чинушъ», чѣмъ прежде. Въ тѣхъ первоклассныхъ префектурахъ, гдѣ мѣстное общество живетъ бойко и гдѣ есть блестящая иностранная колонія, префектъ старается быть свѣтскимъ человѣкомъ, играть роль миротворца и поддерживать авторитетъ власти въ самыхъ мягкихъ формахъ. Прежній типъ префекта «a poigne» — почти совсѣмъ вывелся. Но какъ бы ни былъ мягокъ и пріятенъ въ обращеніи префектъ, онъ все-таки же одинъ изъ винтовъ той машины, которая держитъ Францію; въ его распоряженіи — всегда вооруженная сила. Самоуправленіе только терпится, а не представляетъ собою, какъ въ Англіи, основы всего общественнаго и государственнаго зданія.

Такъ точно, и классическій типъ мэра измѣнился послѣ второй имперіи. Правительство не можетъ уже такъ могущественно вліять на мѣстное населеніе; и теперь вовсе не рѣдкость встрѣчать и по городамъ, и по деревнямъ мэровъ, хотя и назначенныхъ министромъ внутреннихъ дѣлъ, но болѣе или менѣе фрондирующихъ правительство. И все-таки же представитель общины есть никто иной какъ чиновникъ, котораго центральная власть можетъ, въ одно мгновенiе устранить. Обратитесь вы къ нему зачѣмъ-нибудь, французъ ли вы или иностранецъ — вы нерѣдко найдете въ немъ коренныя свойства французскаго администратора: должностное важничанье, формализмъ, желаніе казаться чиновникомъ, а не земцемъ.

Земския дѣла во Францiи вѣдаются «советами» — «мѣстными» и «общими» (conseils deneraux) или же городскими (conseils municipaux). При Наполеонѣ III-мъ всѣ эти земския представительства были въ рукахъ центральной власти; теперь они могутъ действовать самостоятельнѣе; но и въ нихъ насколько мнѣ приводилось наблюдать, нетъ настоящаго духа свободы я самоуправленія. И въ нихъ сказывается всеобщая склонность французовъ къ политиканству, къ духу партій, къ честолюбивой борьбѣ съ противниками.

Парижскій муниципальный совѣтъ — по нашему дума, считается самымъ «краснымъ». И въ немъ въ послѣдніе годы уже не мало, не только революціонеровъ, сочувствующихъ идеѣ коммуны, но и настоящихъ соціалистовъ. Каждому иностранцу очень странно видѣть, что такой городъ, какъ Парижъ, не имѣетъ своего собственнаго мэра — главы городского управленія. И при Наполеонѣ III, и при третьей республикѣ, правительство дѣлало, и до сихъ поръ дѣлаетъ, изъ вопроса о возстановленіи дожности мэра нѣчто роковое. Самый звукъ— «мэръ» превратился въ какое-то пугало, вродѣ пресловутаго, теперь и совсѣмъ истрепаннаго «spectre rouge» — краснаго призрака.

Откуда же это происходитъ, чѣмъ объясняется?…

А тѣмъ, что и республиканское правительство, да и самыя радикальныя министерства боятся возстановлять званіе мэра потому, что это — символъ революціонной коммуны города Парижа. Теперешній предсѣдатель думы фактически пользуется правами, какія имѣлъ бы и мэръ; но назовите его мэромъ — и сейчасъ же всплыветъ революціонная традиція, восходяшая до кровавыхъ дней первой республики.

Въ этомъ страхѣ есть извѣстное основаніе. Городъ Парижъ, въ лицѣ своихъ представителей, не смотритъ на себя просто, какъ на одинъ изъ большихъ городовъ Франціи. Вотъ уже сто лѣтъ, какъ онъ хочетъ поглощать всю страну и все государство — въ одномъ себѣ. Его дума должна быть высшей инстанціей для рѣшенія всѣхъ соціальныхъ и политическихъ вопросовъ. И такая традиція показываетъ опять-таки, что французы не могутъ довольствоваться обыкновеннымъ самоуправленіемъ, что они ко всему примѣшиваютъ партійную борьбу и склонны создавать ненужныя осложненія, гоняться за призраками и упускать изъ виду то, что прямо относится къ кореннымъ земскимъ интересамъ.

Иностранца поражаетъ также и то дѣтское противорѣчіе, какое существуетъ между отсутствіемъ въ Парижѣ званія городского головы — мэра — и тѣмъ, что отдѣльные городскіе округа имѣютъ администраторовъ, носящихъ званіе «мэровъ». To, что представляетъ собою пугало въ ратушѣ, то оказывается безобиднымъ въ отдѣльныхъ мэріяхъ.

И эта ратуша — богатѣйшій памятникъ архитектуры, связанный съ памятью о цѣломъ рядѣ самыхъ крупныхъ историческихъ событий — точно такъ же, какъ и каждая мэрія въ отдѣльности — все-таки же отзывается чиновничествомъ. Какимъ радикализмомъ ни отличаются парижскіе гласные, а въ томъ зданіи, куда они собираются — въ безчисленныхъ канцеляріяхъ вы наталкиваетесь на тотъ же самый духъ, убѣждаетесь, на каждомъ шагу, что формализмъ и канцелярская процедура царятъ повсюду. И парижскія мэріи — эти центральные дома гражданской городской жизни — тѣ же бывшія присутственныя міѣста, и даже съ подробностями, которыя придаютъ имъ мало симпатичный оттѣнокъ…

Въ нихъ вѣнчаются, записываютъ новорожденныхъ, совершаютъ всякие акты, чрезъ которые должны пройти обыватели въ благоустроенномъ городѣ; но въ нихъ же, въ вечерніе и ночные часы, доставляются уличныя женщины, которыхъ полиція травитъ какъ собакъ; въ нихъ же находятся и арестантскія камеры — по нашему кутузки — въ видѣ клѣтокъ, безъ всякой мебели, за желѣзными рѣшетками, какъ въ звѣринцѣ. Каждая мэрія — въ то же самое время и полицейскій участокъ. Она отзывается тюрьмой и кордегардіей. Десятки городовыхъ ночуютъ тамъ; оттуда въ желтыхъ каретахъ безъ оконъ, раздѣленныхъ на чуланчики, отправляютъ и ночныхъ арестантокъ.

Войдите вы въ залу любой парижской мэріи въ тотъ моментъ, когда пріѣзжаютъ новобрачные съ ихъ свидѣтелями, родными и знакомыми. Обыкновенно процедуру брачнаго акта исполняетъ помощникъ мэра, такъ называемый адъюнктъ, для чего надѣваетъ трехцвѣтный шарфъ. Онъ произносить непремѣнно рѣчь, иногда краткую, иногда довольно таки фразистую. Этотъ адъюнктъ или мэръ — если свадьба поторжественнѣе— изъ городскихъ гласныхъ: онъ или лавочникъ, или адвокатъ, или домовладѣлецъ, или человѣкъ либеральной профессии — во всякомъ случаѣ не чиновникъ; а между тѣмъ, при исполненіи своихъ муниципальныхъ обязанностей, онъ, на взглядъ свѣжаго человѣка — мало похожъ на настоящаго земца, проникнутаго духомъ самоуправленія. Даже, если онъ самый красный изъ красныхъ соціалистъ-революціонеръ, а можетъ быть и тайный анархистъ — все-таки вы чувствуете въ немъ человѣка, который смотритъ на себя, какъ на «magistrat» и держитъ себя, какъ начальникъ. И, фразеологія его та же самая, какую вы слышите въ канцеляріяхъ и въ судебныхъ преніяхъ. Разумѣется, если онъ свѣтскій человѣкъ и, вообще, желаетъ быть пріятнымъ, онъ скажетъ непремѣнно нѣсколько любезностей по адресу невѣсты; но отъ этого вся та «часть», гдѣ онъ начальникъ или помощникъ начальника, не получаетъ другого, менѣе чиновничьяго характера.

Къ служилымъ классамъ принадлежало во Франціи и духовенство. Co времени конкордата государство поддерживало матеріально и завѣдывало административно тремя культами, католичествомъ, протестантствомъ и іудействомъ Протестантство и іудейство жили въ ладу съ третьей республикой; но католическое духовенство имѣло поводъ считать себя жертвой, съ тѣхъ поръ, какъ прошли законы, стѣсняющіе свободу религіозныхъ орденовъ и конгрегацій и добиравшiеся до ихъ собственности. Всякій радикальный депутатъ или министръ въ принципѣ, противъ католицизма и вообще церковности, но большинство представительства очень долго не рѣшалось отдѣлить церковь отъ государства, освободить государство отъ обязательства заниматься дѣлами господствующей церкви и поддерживать ее матеріально. И до тѣхъ поръ, пока такой законъ не прошелъ, французское католическое духовенство было поставлено въ очень странное положеніе. Оно считаетъ радикальную республику своимъ врагомъ и только меньшинство священниковъ, въ послѣдніе годы, помирилось съ этой формой правленія; но оно же находится на службѣ у государства, потому что получаетъ жалованье. Этотъ внутренній разладъ сдѣлалъ то, что еще, съ конца второй имперіи, ко времени послѣдняго Ватиканскаго собора, когда былъ провозглашенъ догматъ непогрѣшимости папы, французское католическое духовенство становилось все болѣе и болѣе приверженыымъ къ уллтрамонтантству.

А прежде во Франціи бывало не то. Съ семнадцатаго вѣка и раньше не выводился въ ней духъ такъ называемаго галликанства. французскіе прелаты, епископы, архіепископы и кардиналы, еще лѣтъ сорокъ-пятьдесятъ тому назадъ смотрѣли на французскую церковь, какъ на нѣчто самостоятельное, между тѣмъ какъ теперь этого и въ поминѣ нѣтъ.

На такую именно тему мнѣ приiлось разъ, въ концѣ 60-хъ годовъ, бесѣдовать съ покойнымъ профессоромъ Лабуле, о которомъ я говорилъ въ одной изъ предыдущихъ главъ.

— Еще не такъ давно, — сказалъ онъ мнѣ, между прочимъ, (характеризуя поворотъ во французскихъ прелатахъ и высшемъ духовенствѣ отъ галликанства къ ультрамонтантству), — еще не такъ давно я знавалъ епископа, который любилъ произносить такую фразу — „Si monsieur de Rome (такъ еще тогда называли во Франціи римскаго папу) venait dans mon diocèse, il n’y dirait la messe, qu’avec ma permission“.

Такія слова показались бы теперь чуть не богохульствомъ, въ устахъ какого-нибуль Руанскаго или Ліонскаго архіерея. Тогда были, значитъ, епископы, которые считали папу только primus inter pares; a, no каноническимъ правиламъ, никто, въ извѣстной епархіи, не можетъ исполнять священническихъ обязанностей иначе, какъ съ благословенія мѣстнаго епископа.

Вотъ сколько воды утекло, и въ такой короткій срокъ. Но какъ бы ни было, теперешнее католическое духовенство преисполнено ультрамонтантства — все-таки же и у кюре, и у епископовъ — былъ свой гражданскій начальникъ — министръ исповѣданій. Каждый день въ безчисленныхъ обѣдняхъ священники произносятъ возгласъ: „Domine, salvam fac rempublicam!“ хотя до сихъ поръ множество такихъ священниковъ враждебны этой формѣ правленія, но уже далеко не всѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ папа Левъ XIII сталъ такъ заниматься соціальнымъ вопросомъ, и въ Парижѣ, и въ провинціи молодые духовные измѣнили тонъ — сочувствуютъ демократическимъ началамъ, а, стало-быть, могутъ находить республику симпатичной для себя формой правленія.

Читатель согласится со мною, что у насъ даже въ средѣ образованныхъ людей нѣтъ терпимаго, широкаго взгляда на католическую церковь и ея духовенство. На лютеранскихъ духовныхъ смотрятъ у насъ мягче и спокойнѣе. Было бы не совсѣмъ удобно сравнивать теперешнихъ французскихъ кюре и епископовъ съ нашими духовными; но во всякомъ случаѣ не мѣшало бы немножко побольше знать ихъ. Что они держатся строго римскихъ традицій, гораздо строже, чѣмъ прежде — въ этомъ они только послѣдовательны; но считать ихъ огуломъ тупыми фанатиками, неспособными ни на что, кромѣ формальнаго изувѣрства — огромное, прямо смѣшное заблужденіе. Оно происходитъ отъ того, что большинство русскихъ, попадая во Францію, совсѣмъ не интересуются этимъ классомъ, который однако же, несмотря на возрастающее свободомысліе, играетъ еще видную роль. Парижъ вообще не религіозенъ, мелкіе буржуа и рабочіе тысячами и десятками тысячъ считаютъ себя не принадлежащими ни къ какой церкви. Въ послѣдніе годы все чаще стали случаться гражданскія похороны, нѣкоторые свободные мыслители не крестятъ своихъ дѣтей, обычай вѣнчанія въ церкви пропадаетъ и между увріерами, и въ буржуазіи. Вѣнчанiе дѣлается все болѣе и болѣе моднымъ только въ богатомъ классѣ, который желаетъ жить по барски, обезьянить съ разныхъ аристократическихъ обычаевъ и повадокъ.

Но даже и въ Парижѣ населеніе, совершенно разорвавшее съ какой бы то ни было церковностью — небольшой процентъ всей массы въ два съ половиной миллиона. Правда, религозность парижанъ, принадлежащихъ къ достаточному классу, на взглядъ всякаго лютеранина или протестанта — нѣмца. иліи англичанина — особенно изъ нѣкоторыхъ піитическихъ сектъ — внѣшняя, суетная: она сводится къ разнымъ церемоніямъ и сборищамъ… Стоитъ вамъ только войти въ праздничные дни въ любую бойкую парижскую церковь, всего лучше въ церковь Мадлены, стоящую на томъ перекресткѣ, гдѣ парижскія уличная жизнь въ дообѣденные часы такъ нарядна, пестра и шумна… Но Парижъ — не вся Франція. Да и въ немъ каждый неглупый и талантливый священникъ находитъ, среди своихъ прихожан, не мало мужчинъ и женщинъ, охотно подчиняющихся его авторитету.

Теперь, болѣе чем когда-либо, католическая церковь должна бороться съ духомъ времени. Ея служители не могутъ какъ въ доброе старое время, чувствовать себя огражденными и первобытной вѣрой массы, и закономъ съ жестокими карами — отъ какого бы то ни было посягательства на ихъ духовную власть и вліяніе. И эта необходимость борьбы дѣлаетъ французскаго священника развитѣе, заставляетъ его думать, читать, поучать, уходить въ жизнь своихъ прихожанъ дѣятельнѣе и разностороннее, чѣмъ это было прежде.

Лютеране и протестанты, особенно англичане, попадая во Францію и присматриваясь къ ея католичеству — считаютъ главнымъ зломъ безбрачіе священниковъ и связанный съ нимъ кастовый духъ. И то, и другое мѣшаютъ, по ихъ мнѣнію, католическому духовному знать жизнь иначе, какъ въ видѣ неприличной для нихъ католической исповѣди.

Обыкновенно они напираютъ и на тѣ скандальные процессы, какіе и въ послѣдніе годы довольно таки часто случались и въ Парижѣ, и въ провинціи. Но безбрачіе католическихъ священниковъ заставляетъ ихъ когда они на высотѣ своего nризванія, жить болѣе духовною жизнью, чѣмъ тамъ, гдѣ духовенство женатое, начиная съ Англіи. Огромное большинство французскихъ священниковъ — очень бѣдные люди во многихъ мѣстностяхъ они существовали только на казенное жалованье, т. е. на какихъ-нибудь тысячу франковъ. Съ дѣтства, въ семинаріи, они свыкаются съ своей скромной долей, воспитываются сурово и мирятся съ жизнью, лишенною всякихъ тщеславныхъ и чувственныхъ приманокъ. Они до сихъ поръ очень часто изъ крестьянскихъ дѣтей и во многихъ на нашъ взглядъ есть что-то мужицкое. Въ каждой церкви ординарный ея служитель носитъ на себѣ печать чего-то неподвижнаго; но многіе теперешніе католическіе патеры въ большихъ городахъ и въ особенности въ Парижѣ совсѣмъ не такого типа.

Мнѣ лично приводилось, за эти тридцать лѣтъ, сравнительно рѣдко знакомиться съ католическими духовными; но и при второй имперіи, и теперь, вплоть до послѣднихъ годовъ, я находилъ, что сношенія съ ними — довольно пріятны, и вовсе не потому, чтобы они отличались вкрадчивымъ іезуитиз момъ, какъ у насъ принято думать до сихъ поръ. Даже и скромные сельскіе священники, иногда изъ такихъ захолустныхъ мѣстностей, гдѣ требы надо исполнять зимой въ очень суровыхъ условіяхъ — и тѣ не отталкивали отъ себя чѣмъ-нибудь слишкомъ заскорузлымъ и ограниченнымъ. Хотя французскій кюре и обреченъ на безбрачіе, но онъ не аскетъ, онъ любитъ жизнь, знаетъ хорошо тотъ быть, среди котораго дѣйствуетъ; часто начитанъ и готовъ вести бесѣду на какую угодно тему. А въ тѣхъ епископахъ, какіе въ послѣдніе годы стали попадать и въ Палату депутатовъ, и въ разныя литературныя и ученыя общества, вѣрность догматамъ католицизма уживается съ очень большой разносторонностью и не книжнымъ только, а фактическимъ знаніемъ жизни.

Тѣ, кто хорошо знакомы съ французскими семинаріями — указываютъ на средневѣковую отсталость преподаванія. Конечно, богословскіе факультеты Германіи и Англіи стоятъ выше. Но мнѣ сдается, что если французскихъ семинаристовъ начнутъ учить иначе, давать имъ болѣе серьезную богословскую эрудицію — отъ этого только расширится кругъ ихъ вліянія; a теперь имъ еще очень трудно бороться съ отсутствіемъ какихъ бы то ни было религіозныхъ идеаловъ и съ возрастающимъ приливомъ чувственныхъ и тщеславныхъ инстинктовъ, разъѣдающихъ воѣ классы французскаго общества.

Французскій министръ вѣроисповѣданій бывалъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и министромъ юстиціи. Между этими двумя вѣдомствами была нѣкоторая связь, по крайней мѣрѣ, въ принципѣ. Священники и судьи произносятъ приговоры— ОДНИ ВО ИМЯ Христа, другіе во имя государства. Только въ самые послѣдніе годы изъ залы уголовнаго суда стали выносить изображенія распятаго Христа; но до сихъ поръ средневѣковыя одежды судей и адвокатовъ указываютъ на ихъ прежнюю прямую связь съ духовнымъ міромъ.

По роду моихъ интересовъ я менѣе изучалъ въ Парижѣ судъ и судебные нравы; но все-таки въ теченіе тридцати лѣсъ доводилось не разъ бывать въ зданіи Palais de justice, въ разныхъ камерахъ, на всякихъ процессахъ, и очень серьезныхъ, и смѣхотворныхъ. Зданіе это теперь перестроили и украсили, особенно съ наружнаго фасада; и зала Pas perdus стала обширнѣе и красивѣе. Но парижскіе трибуналы и ихъ порядки остаются все шѣ же. Несмѣняемость судей все еще держится, и этотъ принципъ несмѣняемости долженъ былъ придать нѣкоторую неподвижность и разнымъ формамъ судебнаго быта. И то, что вы находите въ Парижѣ—повторяется и въ другихъ городахъ Франціи. Если хотя сколько-нибудь вѣрно то, что я говорилъ по поводу французской администраціи, т. е. — что она дѣйствительно держится за характерныя нравственныя черты француза, — то можно было бы каждому иностранцу впередъ, a priori, опредѣлить: какіе отличительные признаки будетъ имѣть и французскій судебный бытъ. И въ немъ, въ его судейскомъ сословіи, мы неизбежно должны столкнуться съ духомъ властолюбія, съ нервной тревожностью, съ преувеличеннымъ сознаніемъ своего я, съ злоупотребленіемъ тѣми правами или, лучше сказать, тѣмъ положеніемъ, какое занимаетъ въ данномъ случаѣ представитель судебнаго вѣдомства.

Такъ оно и произошло въ дѣйствительности.

При второй имперіи независимость судей существовала только на бумагѣ, а, въ сущности, правительство держало магистратуру въ своихъ рукахъ. И всего ярче было это видно въ судахъ „Исправительной Полиціи" (police correctionnelle), гдѣ рѣшались всегда всякаго рода политическіе процессы. Мы — жители Латинскаго квартала, стало-быть сосѣди Palais de justice— всѣ помнимъ какъ отличался своимъ бонапартовскимъ усердіемъ судья, по фамиліи Делезво и какъ онъ себя велъ на судебныхъ засѣданіяхъ. Правда, тогда говорили, будто онъ часто бывалъ не въ трезвомъ видѣ; но онъ не одинъ отличался своимъ усердіемъ. Въ такомъ Делезво только ярче выступали наружу всѣ непріятныя замашки французскаго «magistrat».

И тогда, для меня лично, еще не могъ существовать контрастъ съ нашими новыми судебными порядкамъ потому что я отправился, въ первый разъ, въ Парижъ до введенія теперешнихъ судебныхъ учрежденій. А впослѣдствіи контрастъ этотъ слишкомъ бросался въ глаза. Да и не только съ нашими судами, а и съ англійскими. Странности внѣшнихъ формъ — эти черныя и красныя робы и шапки — не отнимаютъ у засѣданій должной торжественности, но каждый свѣжій человѣкъ видитъ, что и президентъ, и прокуроръ не могутъ держаться на объективной почвѣ. И обычаи, вкоренившіеся во французскомъ судопроизводствѣ, поддерживаютъ въ нихъ замашки обличителей и безцеремонныхъ чиновниковъ.

До сихъ поръ не вывелся еще обычай, по которому президентъ, въ уголовныхъ процессахъ, въ началѣ засѣданія, знакомя присяжныхъ и публику съ прошедшимъ подсудимаго, можетъ позволять себѣ всякіе оцѣнки, приговоры, сѣтованія и возгласы, и при томъ безъ малѣйшей надобности. А уже о прокурорахъ и говорить нечего! Случаи, когда прокуроры отказываются отъ обвиненія, такъ рѣдки, что они каждый разъ составляютъ событіе, и всякаго иностранца — будь онъ русскій, англичанинъ или нѣмецъ — коробитъ эта предвзятость обвиненій, эти потоки трескучаго краснорѣчія, не знающаго себе удержу и во всемъ этомъ чувствуется или желаніе сдѣлать карьеру или же злоупотребленіе своей властью — общая язва, разъѣдающая Францiю. Нигдѣ, я думаю, президенты трибуналовъ такъ не пользуются тѣмъ, что французскіе законы называютъ pouvoir discrétionnaire, т. е. вотъ этой возможностью вмѣшиваться на каждомъ шагу въ ведение пропесса, задергивать и подсудимыхъ, и защитниковъ.

При такихъ порядкахъ судейской' власти и адвокаты не могутъ не злоупотреблять средствами защиты. Если вамъ случалось попадать въ Парижъ на процессы уголовные, гражданские, бракоразводные — вы знаете какъ дѣйствуютъ и знаменитые парижскіе адвокаты въ интересахъ своихъ кліентовъ. У нихъ, по нашей пословицѣ: „всякое лыко идетъ въ строку". Излишества ихъ діалектики еще больше оттѣняютъ чиновничью безцеремонность судей и задоръ прокуроровъ.

О томъ — какъ ведется французское слѣдствіе — я, по личнымъ наблюденіямъ, ничего не могу сказать, потому что мнѣ не случалось быть привлеченнымъ, хотя бы и въ качествѣ свидѣтеля, къ какому-нибудь допросу. Несомнѣнно лишь то, что судебный слѣдователь (juge d'instruction) во всей Франціи, и въ особенности въ Парижѣ—особа гораздо болѣе важная, чѣмъ напр., у насъ. — На этой должности остаются по долгу. Прежде, слѣдователя боялись только профессіональные воры и убійцы, а въ последние годы и фешенебельный „tout Paris" сталъ тревожиться при мысли, что судебный слѣдователь можетъ во всякое время потребовать къ себѣ, приказать произвести ночной обыскъ и потащить въ тюрьму. Съ легкой руки Панамы, въ цѣломъ ряде скандальныхъ, дѣлъ о подкупѣ, взяточничествѣ п шантажѣ, въ камерахъ парижскихъ судебныхъ слѣдователей перебывало множество парижанъ и съ аристократическими фамиліями, и съ блестящимъ положеньемъ въ дѣлеческпхъ и свѣтскихъ кружкахъ.

Черезъ судебное слѣдствіе храмъ правосудія держитъ въ рукахъ своихъ и Полицію, которая въ Парижѣ представляет собою государство въ государствѣ.

Врядъ ли есть на свѣтѣ нація, которая бы, по складу своей натуры, была болѣе склонна къ полицейскимъ свойствамъ. Я не хочу сказать, чтобы вь каждомь французѣ сидѣлъ непремѣнно сыщикъ; но въ немъ почти всегда есть жилка, дѣлающая человѣка склоннымъ къ распознаванію, къ вмѣшательству въ чужія дѣла, къ надзору къ контролю. Все это въ прямой связи съ инстинктами властолюбія, съ желаніемъ играть роль.

О парижской полиции и полицейскихъ порядкахъ я могу говорить спокойно и объективно, потому что я, за цѣлые тридцать лѣтъ, не имѣлъ съ ней ровно никакихъ непріятныхъ столкновений, ни тогда, когда жилъ въ Латинскомъ кварталѣ, о чемъ уже отчасти говорилъ ни когда наѣзжалъ и проживал на правомъ берегу Сены, въ самыхъ бойкихъ кварталахъ Парижа. Мнѣ не случалось даже дѣлаться безвинной жертвой. въ уличныхъ безпорядкахъ. Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы парижская полиція, по своему духу и образу дѣйствий (при сколько-нибудь крупныхъ столкновеніяхъ съ публикой), отличалась свойствами, достойными сочувствія и подражанія.

По этой части, въ сущности, все осталось такъ какъ было и при Наполеонѣ III-мъ. И тогда, и теперь полиція — царство произвола. Разница только въ томъ что императорская полиція усердствовала передъ главой государства, а республиканская — въ интересахъ той партии, которая правитъ страной въ данную минуту. Какъ сорокъ лѣтъ тому назадъ, такъ и вчера, уличный стражъ Парижа, называвшійся прежде «сержантомъ», а теперь «хранителемъ мира» — очень часто отставной солдатъ, во всякомъ случаѣ, съ военной выправкой, иногда подобродушнѣе, иногда погрубѣе, но въ общемъ не особенно задорный, съ дамами даже вѣжливый. Но все это измѣняется, какъ только дѣло дойдетъ до такъ называемыхъ «безпорядковъ». Каждое министерство, болѣе консервативное или болѣе радикальное, боится бунта, не довѣряетъ публикѣ, и потому позволяетъ полиціи производить разносы и разгромы, часто ни въ чемъ неповинныхъ, обывателей.

Не всѣ иностранцы были такъ удачны, какъ я по этой части. Не мало сохранилось въ моей памяти разсказовъ русскихъ, которые какъ «куръ во щи» попадали въ какую-нибудь передрягу. И способъ дѣйствія полиціи остается буквально тотъ же самый и при имперіи, и при радикальной республикѣ, Вы идете себѣ спокойно, не думая принимать участія ни въ какихъ манифестаціяхъ — и вдругъ откуда то, справа или слѣва, показывается стѣна полицейскихъ, бѣжитъ «гимнастическимъ» шагомъ, пересѣкая вамъ дорогу — и вы получаете нѣсколько ударовъ, нерѣдко кулакомъ.

Нѣтъ ничего мудренаго, что парижская толпа, даже и буржуазная, и фешенебельная, не любитъ полиціи и не уважаетъ ее; чтобы ни вышло на улицѣ—толпа всегда будетъ стоять на сторонъ. обывателей противъ полиции.

Полицейскую службу несутъ, кромѣ «gardiens de Іа раіх» и «республиканские гвардейцы», т.-е. по нашему жандармы — пѣшіе и конные. При Наполеонѣ ІІІ-мъ они назывались «tes gardes de Paris», a при Людовикѣ-Филлипѣ «gardes municipaux», т.-е. городская гвардія. Это два полка — пѣшій и конный — очень бравыхъ солдатъ, красиво одѣтыіхъ, на прекрасныхъ лошадяхъ Они справляють и всѣ службы въ «Palais de justice» — приводятъ и отводятъ обвиненныхъ, преступников и составляютъ постоянные караулы въ зданіи судебныхъ учрежденій. Они же стоятъ верхомъ на перекресткахъ, вездѣ, гдѣ предполагается большой съѣздъ, а когда правительство боится уличныхъ безпорядковъ, они первые производятъ кавалерійскія аттаки Кромѣ того, по старому обычаю, они же стоятъ на часахъ во всѣхъ театрах», вплоть до самыхъ незначительныхъ, только въ кафе-шантанахъ ихъ что-то незамѣтно. Сытая и нарядная публика любитъ этихъ «сіраuх» — какъ называли ихъ когда-то при Луи-Филиппѣ, но парижскій народъ, рабочіе считаютъ ихъ еще болѣе ненавистными, чѣмъ обыкновенныхъ полицейскихъ, припоминая, что въ революцію 48 г. и въ іюньскіе дни они всего ожесточеннѣе дрались съ народомъ.

Въ яркій весенній день проѣзжайтесь вы по наряднымъ улицамъ Парижа, по Елисейскимъ полямъ, въ Булонскій лѣсъ— вы вездѣ увидите заботу начальства о томъ, чтобы уличный порядокъ не могъ быть нарушенъ. Но ночью, не только въ пустынныхъ, захолустныхъ мѣстностяхъ Парижа, а на тѣхъ же самыхъ Елисейскихъ поляхъ, въ особенности зимой, васъ легко могутъ ограбить, прибить и даже убить. И, какъ разъ, въ такихъ именно мѣстахъ полицейскій персоналъ и недостаточенъ. На это уже давно жалуется публика. И газеты, враждебныя правительству, указываютъ на скандальный контрастъ между такой скудостью полицейскаго надзора и громадными полчищами городовыхъ, появляющихся въ тѣ дни, когда ожидаютъ безпорядковъ. Полицейская префектура давно уже завела, еще при Наполеонѣ III-мъ, особыя бригады сержантовъ, которые не несутъ обыкновенной уличной службы, а употребляются только въ экстренныхъ оказіяхъ, т.-е. для рукопашныхъ схватокъ съ толпой, для яростныхъ аттакъ, для града ударовъ кастетами и тѣми тесаками, какіе парижскіе полицеискіе носили на кожаномъ кушакѣ.

Между полиціей и городомъ Парижемъ, т.-е. его представительствомь, всегда идутъ пререканія. Большинство парижскихъ гласныхъ — радикалы и даже соціалисты. Они считаютъ положеще полиціи возмутительнымъ, потому что она подчиняется прямо министру внутреннихъ дѣлъ, а на парижскую думу смотритъ только какъ на свою дойную корову, черезъ которую она получаетъ отъ города содержание. И нѣсколько разъ дѣло доходило до отказа городскихъ представителей: поддерживать бюджет полиции. Но эти столкновенія все-таки же не кончались ничѣмъ. Полицейский префектъ, какъ прежде былъ родъ административнаго сатрапа, такъ и теперь дѣйствуетъ только по приказанію центральной власти или, лучше сказать, партіи, изъ которой было взято министерство.

При такомъ положеніи парижской полиціи, можно было бы подумать, что главный начальникъ ея и всѣ тѣ, кто занимаетъ отвѣтсттвеныя должности, образуютъ родъ сплоченной корпораціи, гдѣ надо сидѣть по долгу, гдѣ требуется профессіональная подготовка… Въ канцеляріяхъ полицейской префектуры это, пожалуй, и такъ; и многіе полицейскіе комиссары попадаютъ на эти мѣста послѣ извѣстнаго рода выучки. Но самые префекты и начальники отдѣльнымъ частей весьма часто — случайные люди.

Лѣтъ двадцать пять тому назадъ, (когда я интересовался одной изъ сторонъ парижской жизни, гдѣ полицейский надзоръ является самымъ произвольнымъ и возмутительнымъ) я былъ рекомендованъ тогдашнему начальнику «муниципальной полиціи», т.-е. завѣдующему всей обыкновенной городской службой. И онъ попалъ на это крупное мѣсто, считающееся первымъ послѣ префекта, совсѣмъ изъ другой сферы. Передъ тѣмъ, онъ завѣдывалъ конторой философскаго журнала и самъ немного пописывалъ, но, состоя членомъ одной изъ масонскихъ ложъ, онъ имѣлъ связи, и когда въ префекты попалъ человѣкъ, бывшій его ближайшимъ собратомъ, онъ нежданнонегаданно получилъ такой важный постъ.

Мы привыкли къ тому, чтобы видѣть въ начальствующихъ лицахъ полиціи военныхъ; а въ Парижѣ это исключительно царство статскихъ. Такъ было еще и при Наполеонѣ III-мъ. Сегодняшній префектъ былъ вчера депутатомъ или какимъ-нибудь чиновникомъ покрупнѣе; а позднѣе онъ очутится посланникомъ. Точно также и среди молодыхъ людей, служащихъ въ парижской полиции, въ звании секретарѣ комиссаровъ и такъ называемыхъ «офицеровъ мира» — «les officiers de раіх» — по нашему участковыхъ — мнѣ самому случалось встрѣчать людей, готовившихъ себя совершенно къ другой дорогѣ. Но, повторяю, во Франціи быть полицейскимъ все равно, что быть рецензентомъ или водевилистомъ: на это каждый французъ считаетъ себя способнымъ.

Весьма немногіе русскіе знаютъ, что «полицейскій коммиссаръ» — не совсѣмъ то, что нашъ «участковый». Городскую службу несутъ «офицеры мира»; а комиссары заведуютъ особымъ полицейскимъ надзоромъ, относящимся къ сыскной полидіи, къ арестамъ, обыскамъ, всякаго рода порученіямъ судебной власти. Изъ нихъ нѣкоторые комиссары спеціально занимаются службой no слѣдственной части, почему и называются commissaires aux délégations judiciaires". Они-то обыкновенно и производятъ обыски и аресты, и когда начнется какой-нибудь скандальный процессъ, или ожидаютъ безпорядковъ, или выслѣживаютъ шайку злоумышленниковъ — такіе комиссары не имѣютъ времени ничѣмъ другимъ заниматься, какъ судебно-сыскной службой.

Сыскное отдѣленіе парижской префектуры — то, что на жаргонѣ называется "1а sûreté"— при коренныхъ свойствахъ французовъ, разумѣется, выработало себѣ пріемы и традиціи, которые считаются и за границей очень замѣчательными.

Я не проникалъ во внутренній бытъ міра сыщиковъ, но мнѣ случилось, въ концѣ 8о-хъ годовъ, познакомиться съ бывшимъ начальникомъ парижской сыскной полищи, извѣстнымъ Масè, составившимъ себѣ имя въ этой спеціальности. Припомню моимъчитателямъ, что этого Масс вызывали въ Россію… Онъ пріѣзжалъ въ Петербургъ и нашелъ, что у насъ сыскная часть во всемъ что касается простыхъ уголовныхъ дѣлъ, мира профессіональныхъ мошенниковъ и преступниковъ — організована еще очень слабо, и онъ объ этомъ тогда писалъ въ газетахъ. Вышелъ онъ въ отставку, кажется, изъ-за столкновенія съ своимъ начальствомъ. Когда я съ нимъ познакомился, онъ… собирался писать мемуары — такъ дѣлаетъ во Франціи каждый бывший начальникъ парижскихъ сыщиковъ. Эта страсть къ литературѣ есть такая же характерная черта французовъ, какъ, и страсть къ полицейскимъ развѣдкамъ.

Но и Масе не скрывалъ, что парижская сыскная полиция слишкомъ привыкла дѣвствовать посредствомъ подкупа въ мірѣ профессіональныхъ воровъ и разбойниковъ и, что въ ней нѣтъ высшей талантливости, выдержки и упорства въ преслѣдовании цѣли, нѣтъ у ней и такихъ средствъ какия давали бы возможность привлекать болѣе развитой и способный персоналъ.

Я уже говорилъ отчасти, какъ возмутителенъ полицейскій надзоръ надъ уличными нравами. Вотъ этой-то стороной парижской жизни я и интересовался, когда отправился знакомиться съ начальникомъ муниципальной полиціи. Онъ меня принялъ любезно, и въ его кабинетѣ я впервые увидалъ полицейскіе альбомы съ карточками всѣхъ дамъ полусвѣта (въ томъ числѣ и разныхъ графинь и баронессъ), продающихъ свои ласки совершенно такъ, какъ и несчастныя женщины бульваровъ. Полиція знаетъ ихъ на перечетъ, но не можетъ наложить на нихъ руку до тѣхъ поръ, пока онѣ прилично обставляютъ свою жизнь.

Я хотѣлъ самъ убѣдиться, какъ происходятъ тѣ облавы, которыхъ такъ страшатся французскія бульварныя женщины. Шефъ муниципальной полиціи поручилъ меня начальнику отдѣленія, завѣдующаго контролемъ уличныхъ нравовъ, а тоть призвалъ одного изъ инспекторовъ, т.-е. старшихъ агентовъ, подъ руководствомъ которыхъ происходятъ обыкновенно эти ночныя облавы.

Никогда не могъ я забыть фразы инспектора, который при мнѣ доложилъ начальнику бюро, что онъ какъ разъ въ эту ночь собирался „nettoyer Іе quartier Monmartre" Инспекторъ этотъ служилъ еще при Наполеонѣ III-мъ, какъ и многіе изъ агентовъ полиціи нравовъ. Мы должны были встрѣтиться съ нимъ и съ двумя изъ подчиненныхъ на бульварѣ около кафе театра Variétés въ двѣнадцать часовъ ночи.

Для меня было особенно пріятно слышать отъ такого инспектора (состоявшаго болѣе двадцати пяти лѣтъ на службѣ), что этотъ возмутительный полицейскій порядокъ регламентаціи женской продажности, въ сущности, ничему не помогаетъ. Контроль производится надъ тремя тысячами женщинъ, и эта цифра фатально переходитъ изъ года въ годъ. И каждый изъ агентовъ признается вамъ, что не три тысячи, а тридцать, а можетъ и шестьдесятъ тысячъ женщинъ ускользаютъ отъ всякаго контроля.

Собственными глазами видѣлъ я всѣ эпизоды ночной облавы, слышалъ крики тѣхъ, кого арестовывали, наблюдалъ настроеніе толпы, побывалъ и въ мэріи, помѣщающейся недалеко отъ бульвара, присутствовалъ и при отправленіи арестантокъ въ желтой каретѣ въ полицейское депо, гдѣ на другой день ихъ долженъ былъ судить комиссаръ. Уличная публика почти всегда противъ полицейскихъ агентовъ, при такихъ облавахъ Сочувствуютъ полиціи только нѣкоторые мѣстные лавочники, находящіе, что ихъ улица слишкомъ уже загрязнена. Но главные враги, ненавистные парижской полиціи вообще — это тѣ дѣйствительно презрѣнные индивиды, которыхъ называютъ совершенно неправильно терминомъ, lеs sоntепеurs", потому что они, какъ разъ, живутъ на счетъ этихъ несчастныхъ женщинъ. Это самый гнусный классъ парижской черни. Въ немъ всегда много и профессіональныхъ воровъ и мошенниковъ, а еще больше неисправимыхъ тунеядцевъ, плохихъ рабочихъ безъ дѣла, шатающихся безъ должности гарсоновъ и т. п. люда. Они держатся между собою какъ сообщничество и въ ночные часы около тѣхъ перекрестковъ, гдѣ всего удобнѣе ихъ подругамъ производить свой печальный промыселъ они ждутъ въ кабачкахъ, и при первой тревогѣ бросаются выручать тѣхъ, кого они цинически называютъ „marmites".

Разговоры съ агентами показали мнѣ, что они, хотя и несутъ такую службу, но не имѣютъ противъ женщинъ никакой особенной вражды. Въ тонѣ ихъ постоянно сквозитъ нота снисходительнаго пренебреженія. — Ихъ покровителей полицейскіе ненавидятъ болѣе чѣмъ кого-либо, болѣе чѣмъ самыхъ закоренѣлыхъ профессіональныхъ разбойниковъ. Но истребить, этотъ классъ полиція не въ состояніи. Эти уличные „Альфонсы" попадаютъ въ ея руки только тогда, когда выждетъ схватка, причемъ очень часто они пускаютъ въ ходъ ножи. Если онъ не бѣглый каторжникъ, а простой рабочій или лакей безъ мѣста, нѣтъ возможности помѣшать ему предаваться своему гнусному промыслу.

Парижская полиція врядъ ли когда-нибудь измѣнитъ свои свойства. Между нею и публикой, представляющей собою всѣ классы общества, нѣтъ связи. Агенты не держатся въ принципѣ уваженія къ личности и свободѣ гражданина; иначе развѣ мыслимо было бы видѣть въ столицѣ демократической республики — лишь только дѣло дойдетъ до какого-нибудь столкновенія — какъ всякій гражданинъ, не взирая на его званіе и положеніе, можетъ быть жертвою самыхъ возмутительныхъ насилій?! Васъ изобьютъ, оборвутъ, притащатъ въ полицейскую кордегардію, и тамъ обходятся грубо и съ цинической безнаказанностью. Званіе депутата, т. е. представителя націи, нисколько не избавляетъ отъ такихъ сюрпризовъ. Если депутатъ покажется полицейскому комиссару подстрекателемъ или просто его присутствіе непріятно то съ нимъ могутъ такъ же безцеремонно, а иногда и цинически, поступать, какъ съ первымъ попавшимся оборванцемъ. Это показываетъ, что у правительства нѣтъ уваженія къ самымъ кореннымъ принципамъ равенства, свободы и правосудія. Тѣ же, кто очутился у источника власти, бьются только изъ-за того, чтобы подержаться на извѣстной высотѣ. Они знаютъ, что въ Парижѣ—все возможно, и изъ простой уличной схватки можетъ выйти революція.

А полиція будетъ всегда покорной служительницей того, кто можетъ распоряжаться, и ея нравы и повадки и въ двадцатомъ столѣтіи навѣрно будутъ такіе же, какими онѣ были въ концѣ второй имперіи.

Параллель съ Англіей и тутъ будетъ самая разительная.

Сколько бы вы не жили въ Лондонѣ, вы все-таки же не испытаете никогда непріятныхъ сторонъ французскихъ порядковъ. И, начиная съ военнаго класса, все окажется у англичанъ по другому; во всемъ будетъ чувствоваться серьезная свобода и участіе всей націи въ управленіи страной.

Объ англійской арміи и ея порядкахъ у насъ, до послѣдняго времени, знали очень мало. На материкѣ любятъ распространяться о томъ, что Великобританія до сихъ поръ держитъ «наемниковъ». Можетъ быть, и англичане будутъ въ скоромъ времени вынуждены ввести у себя всеобщую воинскую повинность, но до сихъ поръ они еще гордятся нѣмъ, что въ ихъ странѣ нѣтъ такого обязательства для свободнаго гражданина. При національныхъ и государственныхъ принципахъ англичанъ — въ ихъ странѣ и не может быть духа милитаризма. Но нельзя сказать, чтобы англійское общество было равнодушно къ дѣлу національной охраны. Оно знаетъ, что главная военная сила страны — морская, и флотъ дѣйствительно пользуется громадной популярностью. И, все-таки, въ самомъ Лондонѣ вы не замѣтите, чтобы военные какого бы то ни было вида оружія — моряки, пѣхотинцы или кавалеристы — играли такую роль, какъ, напр., въ Берлинѣ. Если и во Франціи милитаризмъ больше чувствуется, чѣмъ замѣчается на жизни Парижа, то въ Лондонѣ и подавно. Столица Великобританіи живетъ, въ полномъ смыслѣ, гражданскими интересами. Не встрѣчай вы на улицахъ красныхъ мундировъ солдатъ (офицеры почти не показываются въ формѣ) вы бы и забыли, что у англійской королевы было хотя и наемное, но оченъ хорошее войско. И ни одинъ подданный ея величества не боялся какого-либо вмѣшательства военной силы во внутреннія дѣла свои. Всякий грамотный англичанинь знаетъ, что, по британской конституціи, правительству надо каждый год добиться особаго закона отъ представителей страны, который гарантируетъ ему (бюджетъ арміи и флота. Не дадутъ денегъ — не на что будетъ вербовать, кормить и содержать солдатъ и матросовъ. При такихъ основахъ немыслимъ государственный переворотъ; можно только ограждать королеву и парламентъ на случай уличной революціи.

Попадая изъ Парижа въ Лондснъ, вы будете поражены блистательнымъ видомъ тѣхъ образчиковъ войска, какіе видите на улицахъ Лондона: гвардейскіе конные полки — синие и красные кирасиры, даже и въ Берлинѣ произвели бы сенсацію. Лошади, ростъ солдатъ, ихъ амуниція, оружіе, выправка, все это — перваго сорта. Такой же блистательныя видъ имѣютъ и другіе драгунскіе полки и пѣхотные гвардейцы, и гренадеры, и шотландскіе стрѣлки въ ихъ курьёзныхъ, на нашъ взглядъ., нижнихъ одеждахъ — въ юбочкахъ или панталонахъ изъ клѣтчатой матеріи яркихъ цвѣтовъ. Английский солдатъ — наемникъ, это правда; но онъ остается по долгу на службѣ и получаетъ такую выправку, о которой нечего и мечтать во франціи, даже и въ Германіи. Когда-то въ офицеры, при системѣ покупки дипломовъ, попадали и безъ всякаго спеціальнаго образованія; а теперь этого неть, и служба въ Индіи и въ колоніяхъ представляетъ собою очень хорошую школу.

Джонъ Буль мирится съ тѣмъ, что и въ арміи, и флотѣ въ ходу тѣлесныя наказанія для солдатъ и матросовъ. Оправдывать этого я, конечно, не стану. Эти пережитки запоздалаго варварства должны, рано или поздно, рухнуть; но разныя, даже и малосимпатичныя особенности военнаго быта въ Англіи помогаютъ также тому, что ни въ высшихъ классахъ общества, ни въ буржуазіи, ни въ рабочей массѣ нѣтъ того тщеславія и шовинизма, на военной подкладкѣ, отъ котораго не освободились французы.

Во Франціи, только въ видѣ исключенія, простые депутаты, инженеры и журналисты попадаютъ въ военные и морскіе министры; а въ Англіи это — традиція парламента. Можетъ быть, она и неудобна, но такой принципъ показываетъ, что въ этой странѣ все должно служить общегражданскимъ интересамъ. Представительство страны стоитъ выше всего; въ сущности выше и королевской власти; оно только разрѣшало королевѣ имѣть войско и оно же доставляетъ изъ своей среды тѣхъ, кто завѣдуетъ, въ высшей: инстанціи, сухопутными и морскими силами государства. «Наемники», которыми доѣзжаютъ Англію, ея недруги — только въ регулярной арміи; но всѣ забываютъ, что кромѣ постояннаго войска (численностью до 140,000 ч. есть еще милиція, гдѣ служба, на береговыхъ мѣстностяхъ, обязательна, съ особой земской конницей (Yeomanry Cavalry), и цѣлое войско волонтёровъ, которое, въ послѣдніе годы, сдѣлалось, очень большой военной: силой. Въ волонтеры идутъ и въ Лондонѣ, и повсюду, всѣ молодые мужчины, способные носить оружіе, и нѣкоторые полки, какіе мнѣ случалось видать, поспорятъ съ регулярнымъ войскомъ, и по выправкѣ, и по блистательной обмундировкѣ Милиція и волонтеры доставляютъ государству боевую силу въ 400,000 человѣкъ.

Съ лондонскимъ чиновничествомъ я лично не имѣлъ ни какихъ сношеній, за всѣ три мои поѣздки въ Англію. Если не посѣщать присутственныхъ мѣстъ, т. е. разныхъ бюро и канцелярій, то вы врядъ ли и зададите себѣ вопросъ: каковы свойства англійскаго чиновника? И на нихъ конечно, жалуются и въ обществѣ, и въ прессѣ. Но все-таки же того, что вы видите повсюду во Франціи и въ особенности въ Парижѣ, почти нѣтъ въ Англіи. Всѣ министерства держатся за парламентскую жизнь. Правительство, т. е. королевская власть, назначаетъ отъ себя и административныхъ, и судебныхъ чиновниковъ, но какой-нибудь англійскій шерифъ, т. е. высшій администраторъ въ графствѣ, все-таки же болѣе связанъ съ мѣстнымъ самоуправленіемъ, чѣмъ во Франціи; онъ почти никогда не бываетъ чужимъ человѣкомъ, случайно попавшимъ на постъ префекта, какъ это дѣлается во Франціи. Вся сила сидитъ въ томъ, что въ Англіи носитъ имя «boards» — no нашему земскія учрежденія. Ими все держится: и государственные финансы, и муниципальное хозяйство, и народное образованіе, и народное здоровье— всѣ стороны общественнаго и экономическаго быта. Есть даже цѣлое министерство торговли, которое такъ и называется Board of trade, и министръ есть только предсѣдателъ этого board’a, т. е. по нашему, какъ бы предсѣдатель какой-нибудь земской управы.

Вы, какъ иностранецъ, можете наталкиваться въ Лондонѣ на всякаго рода сословные ранги, отличія, титулы и званія, но собственно чиновничьяго духа во французскомъ, нѣмецкомъ или нашемъ вкусѣ вы не замѣчаете. Зато, какую [бы сторону государственной или общественной жизни вы ни изучали — вы непремѣнно будете имѣть дѣло вотъ съ такими boards, т. е. съ представительствами разныхъ степеней и размѣровъ, начиная съ приходскихъ совѣтовъ. Но и въ земскомъ дѣлѣ англичане держатся вѣковыхъ традицій и допускаютъ существованіе средневѣковыхъ корпорацій рядомъ съ общими земскими представительствами.

Лондонское Сити съ своимъ лордомъ-мэромъ, альдерманами, всякими цехами, значками, привилегіями и обычаями мѣшаетъ многому въ городскомъ хозяйствѣ столицы. Во Франціи давнымъ-давно бы все это полетѣло и приведено было бы къ одному знаменателю. Но здѣсь это было бы равносильно цѣлой революціи.

Англійскій служащій — будетъ ли то на почтѣ, или на желѣзной дорогѣ, или въ банкѣ, какъ разъ въ такихъ мѣстахъ, куда иностранцы всего чаще попадаютъ— если вы только знаете языкъ и можете свободно объясняться — покажется вамъ обыкновенно довольно хмурымъ и не особенно любезнымъ; но въ немъ нѣтъ непріятныхъ свойствъ француза, исполняющаго какую бы то ни было публичную должность— рѣзкаго или безцеремоннаго тона, замашки оборвать публику или нервной суетливости и сованія своего носа всюду. А въ учрежденіяхъ научнаго характера всякій инспекторъ, надзиратель, хранитель и дежурный — спокойнѣе и благодушнѣе, чѣмъ въ Парижѣ; въ особенности въ Британскомъ Музеѣ; а тѣмъ, кто тамъ работаетъ— приходится безпрестанно обращаться къ служащимъ.

Въ сезонъ 1868 г. я не рѣдко бывалъ на засѣданіяхъ лондонскихъ судовъ. Тутъ, какъ и во всѣхъ почти сферахъ англійской жизни — надо сразу помириться съ средневѣковой китайщиной, съ полнымъ отсутствіемъ всякаго единства и централизаціи, а главнымъ образомъ съ тѣмъ, что въ столицѣ Великобританіи одна часть города — потому только, что она самая древняя — имѣетъ и свой независимый судъ разныхъ инстанцій. Въ Сити альдерманы, т. е. члены управы исполняютъ судейскія обязанности, и при томъ они выборные: тогда какъ въ остальномъ Лондонѣ судьи — коронные, вплоть до мировыхъ судей. Вы должны помириться и со всѣмъ ритуаломъ — съ уродливыми париками изъ конскаго волоса, съ разноцвѣтными робами и ливрейнымъ платьемъ служителей — со всевозможными эмблемами судейской власти.

Иногда этотъ архаическій маскарадъ дѣлается для васъ— иностранца — жуткимъ; если вы присутствуете на какомъ-нибудь уголовномъ процессе, где чувствуется приближеніе висѣлицы для подсудимыхъ. Это я испыталъ въ сезонъ 1868 г. на процессѣ ирландцевъ-феніевъ. Ихъ судили въ Сити и я тогда достаточно насмотрѣлся на костюмы альдермановъ, на робы предсѣдателя, прокурорювъ и защитниковъ, на ихъ парики и жабо, изъ-подъ которыхъ выступали ихъ большею частью бородатыя физіономіи.

Повторяю, со всѣмъ этимъ надо помириться, а также и съ тем, что правосудіе стоитъ въ Англіи очень дорого, если не по уголовнымъ, то по гражданскимъ процессамъ. Тутъ желательна была бы большая ясность, простота и единообразіе континентальныхъ порядковъ. Ho зато вы не видите дурныхъ французскихъ замашекъ: президенты не злоупотребляютъ такъ своей дисциплинарной властью, держатся болѣе спокойнаго тона, даютъ подсудимому и его защитнику полную возможность высказываться. И прокуроры, которые въ сущности считаются только «совѣтниками» королевской власти, свободнѣе отъ замашекъ французской прокуратуры. Они не накидываются такъ на подсудимыхъ, не злоупотребляютъ дещевымъ краснорѣчіемъ; поэтому и адвокаты привыкли держаться другого, болѣе порядочнаго и серьезнаго тона.

На англійскихъ присяжныхъ и самый краснорѣчивый адвокатъ дѣйствуетъ не такъ легко, какъ на французскихъ. Приговоры чаще и суровѣе; нельзя такъ выѣзжать и на разныхъ политическихъ подходахъ. Сторонниковъ смертной казни, конечно, больше въ Англіи, чѣмъ во Франціи гдѣ, однако, они до сихъ поръ преобладаютъ; иначе гильотина прекратила бы свою работу. Въ какой степени лондонская толпа любила когда-то смотрѣть на казнь повѣшенія — я не знаю; теперь висѣлица дѣйствуетъ не публично, а въ оградѣ, куда толпа не допускается. Вѣроятно, случались казни во время одного изъ моихъ трикратныхъ пребываній въ Лондонѣ; но если бъ я и своевременно прочелъ въ газетахъ — когда и гдѣ будутъ вѣшать, я, конечно, бы не пошелъ, будь они и публичныя, точно такъ же, какъ я не присутствовалъ ни при одной смертной казни въ Парижѣ, за все мое сорокалѣтнее знакомство съ этимъ городомъ. И только изъ газетъ узнавалъ я о возмутительныхъ сценахъ ночныхъ кутежей той толпы, которая за нѣсколько часовъ собирается къ площади Рокетъ, гдѣ до сихъ поръ происходятъ публичныя казни. Признаюсь, кстати сказать, я былъ даже удивленъ и огорченъ, когда узналъ, въ январѣ 1870 г., что И. С. Тургеневъ пошелъ смотрѣть казнь Тропмана, которую и описалъ впослѣдствіи.

Англійская тюрьма считается вообще тяжелѣе французской, особенно, когда она соединена съ тяжелой работой. Британецъ вообще суровѣе и безпощаднѣе француза и считаетъ слишкомъ гуманное обхожденіе съ осужденными преступниками — непростительной слабостью. Да и наказанія вообще строже французскихъ. Каждый иностранецъ могъ увидать это въ іюнѣ 1895 г., когда въ бытность мою разбиралось дѣло, получившее скандальную огласку на весь міръ. Модный писатель-эстет Оскаръ Уайльдъ былъ за свои интимные нравы приговоренъ къ двухлѣтнему тюремному заключенію съ принудительнымъ трудомъ. Трудъ этотъ состоящій, между прочимъ, въ щипаніи старыхъ канатовъ, самъ по себѣ безсмысленный, но крайне непріятный и даже вредный. И всякаго такого джентльмена, надсмотрщики, чуть они лѣнятся, подхлестываютъ, точно они каторжные преступники, лишенные всѣхъ правъ состоянія. Зі точно такіе же нравы Оскара Уайльда присудили бы въ Парижѣ много-много къ двумъ-тремъ мѣсяцамъ заключенія да и то если-бъ было доказано, что онъ совращалъ малолѣтнихъ.

Случалось мнѣ не разъ попадать и на засѣданія полицейскихъ судовъ, и всего чаще въ Сити. Мировые судьи выбранные или коронные — исправляютъ свои обязанности опять-таки совсѣмъ не въ такихъ тонахъ, какъ въ Парижѣ. Они знаютъ, что для профессіональныхъ воришекъ и всякихъ уличныхъ оборванцевъ процедура судовъ и заключеніе въ тюрьмѣ неизбѣжная маленькая непріятность, связанная съ ихъ профессіей. Поэтому и въ допросѣ, и въ показаніяхъ полицейскихъ, и въ обращеніяхъ судьи чувствуется довольно благодушный скептицизмъ.

Какъ теперь помню маленькую сцену въ камерѣ одного изъ мировыхъ судей Лондона. Полисмэнъ поймалъ уличнаго пикпокета, засунувшаго руку въ карманъ юбки какой-то дамы. Воришка былъ мальчикъ лѣтъ десяти — двѣнадцати и оправдывался довольно оригинально: онъ все повторялъ, что ему хотѣлось «почесать собственное колѣно», но что рука его какъ-то очутилась, помимо его воли, въ карманѣ юбки дамы. И когда судья приговорилъ его къ трехнедѣльному тюремному заключенію, то онъ, по знаку своей матери, пришедшей съ нимъ на разбирательство, зарыдалъ. Заплакала и мать; но не отъ огорчения и обиды за свое дѣтище, а только отъ того, что она останется въ течение трехъ недѣль безъ помощника по профессіи воровки.

На такихъ вотъ засѣданіяхъ у мировыхъ судей вы видите, какъ лондонская полиція входитъ во всѣ сферы городской жизни и какъ она необходима для той громадной машины, какую представляетъ собой городъ въ пять милліоновъ жителей. И тутъ все держится за классическій типъ полисмэна. Посмотрите на него, какъ онъ себя держитъ при допросѣ любого мошенника, схваченнаго имъ съ поличнымъ. Въ немъ все та же серьезность, при внѣшнемъ внушительномъ видѣ. Въ Европѣ лондонскій полисмэнъ — идеальный типъ полицейскаго и каждый иностранецъ, знающій Лондонъ давно, возвращаясь въ британскую столицу, прежде всего желаетъ найти тамъ все тѣхъ же полисмэновъ. Ихъ рослыя, плотныя фигуры, въ синемъ мундиры и войлочномъ шлемѣ, бравый видъ, размѣренный шагъ, сдержанныя движенія, дѣльные и короткіе отвѣты — все это вливаетъ вамъ въ душу спокойствіе. Въ улицахъ и на перекресткахъ, гдѣ идетъ огромное движеніе пѣшеходовъ и экипажей, полисмэны на своихъ постахъ поддерживаютъ неизмѣнный порядокъ, не прибѣгая ни къ крикамъ, ни къ дракѣ, ни къ побоямъ, ни къ суетливости. Онъ подниметъ руку — и цѣлая стѣна экипажей остаиовится, чтобы дать проходъ все прибывающимъ толпамъ пѣшеходовъ. И все это дѣлается одинаково строго и въ простоиародныхъ кварталахъ, и при въѣздѣ въ Гаіідъ-Паркъ.

Даетъ ли полисмэнъ свои показанія, какъ свидѣтель, передъ судьей или полицейскимъ инспектором, обходитъ ли онъ свой кварталъ ночью, попадаетъ ли въ одинъ изъ самыхъ разбойничьихъ притоновъ — онъ не усердствуетъ и очень немногимъ возмущается. Онъ исполняетъ только то, что входитъ въ кругъ его прямыхъ обязанностей; но не станетъ вмѣшиваться ни во что зря и стѣснять свободу обывателей.

Уличнаго надзора за женщинами и тогда не было въ Лондонѣ, и полисмэны, во время своихъ ночныхъ дежурствъ, оставались въ качествѣ наблюдателей. Вы возвращаетесь домой: поздно и видите иногда — какъ дежурный полисмэнъ всячески уговариваетъ какую-нибудь дѣвицу, выпившую лишнее, идти спать, доказывая ей, что она совершенно безполезно тратитъ свое время. Зато все, что дѣлается обязательнымъ для уличныхъ порядковъ Лондона, исполняется очень строго. И по этой части, каждый парижанинъ въ правѣ находить, что онъ стѣсненъ въ Лондонѣ больше, чѣмъ въ Парижѣ. Такъ, напр., въ половинѣ перваго всѣ публичныя мѣста должны быть закрыты, вплоть до пивныхъ и тавернъ. И, дѣйствительно, обойдите вы всѣ самые бойкіе кварталы, между половиной перваго и часомъ, и васъ никуда не пустятъ, между тѣмъ, какъ въ Парижѣ и на бульварахъ, и въ другихъ мѣстностяхъ, кафе закрываются гораздо позднѣе, а нѣкоторые кабачки и пивныя торгуютъ всю ночь, какъ это дѣлается и въ Берлинѣ, и въ Вѣнѣ. Точно также полиція слѣдитъ и за соблюденіемъ воскресеній, чѣмъ иностранцы, до сихъ поръ, такъ недовольны. И въ самомъ дѣлѣ, Лондонъ въ воскресенье — кажется до послѣобѣденныхъ часовъ совсѣмъ вымершимъ. Въ концѣ 60-хъ гг. мертвенность и безлюдіе бывали еще сильнѣе. Теперь больше ходитъ трамовъ, и желѣзныя дороги не такъ сокращаютъ число своихъ поѣздовъ, какъ это было прежде. Но до извѣстнаго часа, полиція не позволитъ открыть ни одного ресторана, ни одинъ bar, ни одну кондитерскую, а мясныя и колоніальныя лавки, и даже булочныя остаются закрытыми весь день. Точно также не позволитъ полиція ни одного спектакля; но отъ этого воскресный, вечеръ, въ бойкихъ кварталахъ Лондона, не получаетъ вовсе никакого благочестиваго оттѣнка. На тротуарахъ та же ярмарка проституціи; всѣ таверны и кабаки полны народомъ. И полисмэнъ, стоя на перекресткѣ, такъ же флегматически наблюдаетъ картины уличной распущенности, какъ и характерныя сцены всего болѣе поражающія иностранца — когда гдѣ-нибудь, въ де вять, въ десять часовъ вечера, на углу Гей-Маркета или на Лейстеръ-Сквэрѣ раздается голосъ уличнаго проповѣдника, или какой-нибудь религіозный кружокъ устраиваетъ цѣлую службу приносятъ фисгармонику, раздаются гимны въ перемежку сь чтеніемъ молитвъ и восторженными возгласами проповѣдника — все это въ свѣтѣ фонарей и факеловъ.

Не мешает полиція и никакимъ другимъ сборищамъ, если не получила отъ высшаго начальства приказа не допускать манифестацій перейти въ свалку или разгромъ. Кому изъ посѣщавшихъ Лондонъ не случалось видѣть митинговъ на открытомъ воздухѣ, на плошадяхъ и въ паркахъ? Въ послѣднюю мою поѣздку, я нашелъ, что политика какъ-то меньше волновала лондонскую массу, чѣмъ это было четверть вѣка назадъ и ранѣе. Тогда случались демонстраціи грандіознаго характер, и полиции — пѣшимъ и коннымъ полисмэнамъ — не разъ доставалось плохо; разумѣется, если они пускали въ ходъ кулаки а иногда и удары саблями плашмя; но все-таки въ Лондонѣ вы не видите той безнаказанности, съ какой полицейскіе агенты могутъ свирѣпствовать, какъ это неминуемо будетъ въ Парижѣ.

Проникалъ я и въ разбойничьи притоны, въ сопровожденіи агента, а иногда и вдвоемъ съ знакомымъ англичаниномъ. Почти во всѣхъ этихъ тавернахъ мы находили полисмэна, обыкновенно у буфетной стойки. Неопытный глазъ съ трудомъ отличитъ профессіональнаго вора и разбойника отъ перваго попавшагося бѣдняка или просто рабочаго. Въ нѣкоторыхъ изъ тавернъ всегда смѣшанная публика изъ нелегальнаго народа и рабочихъ, матросовъ, ломовыхъ извозчиковъ съ прибавкою самыхъ жалкихъ, испитыхъ и очень бѣдно одѣтыхъ проститутокъ. Но и въ этихъ мѣстахъ полиція ведетъ себя умѣло и сдержанно.

Лондонскій детективъ пользуется всемірной популярностью. Но французскіе полицейскіе, съ какими я говаривалъ на эту тему, находятъ, что сыскная полиція въ Лондонѣ совсѣмъ Де такъ дѣятельна и талантлива, какъ объ этомъ принято говорить. Да и англичане, болѣе требовательно относящіеся къ родной дѣйствительности, частенько обличаютъ лондонскую сыскную полицію, находя, что агенты слишкомъ дорого стоятъ обывателям; тамъ же, гдѣ они должны дѣйствовать отъ казны — обыкновенно выказываютъ весьма мало усердия. Лично я этого не испыталъ, потому что не былъ поставленъ въ необходимость обращаться къ сыскной полиции. Никогда ни въ Лондонѣ, ни на желѣзныхъ дорогахъ, ни въ тѣхъ провинциальныхъ городахъ, куда я попадалъ — у меня ничего не пропадало.

Мнѣ остается поговорить о томъ англійскомъ мужскомъ классѣ, который, по общему мнѣнію, занимаетъ видное и привилегированное положеніе и въ государствѣ, и въ обществѣ — это духовенство, принадлежащее къ господствующей, т. е. англиканской церкви. He исключая и нашего отечества, нѣтъ въ Европѣ ни одной страны, гдѣ бы какъ въ Англіи (Шотландія, Ирландія не въ счетъ) духовенство занимало такое положеніе и пользовалось такой матеріальной поддержкой. Королева (или король) считается главою и защитницей англиканской церкви. Тѣ тридцать слишкомъ пунктовъ государственнаго исповѣданія вѣры, которые обязательны для подданныхъ ея величества, принадлежащихъ къ англиканству — составляютъ не одно только религіозное credo; они даютъ духовенству, какъ сословію огромныя права и преимущества. Когда вы побываете въ Оксфордѣ —этомъ очагѣ правовѣрнаго англиканства — вы поймете: что это за сила! Ни въ одной европейской странѣ, госудfрственная религія не воспитываетъ такъ въ своихъ принципахъ и правилахъ всѣхъ тѣхъ, кто впослѣдствии будетъ служить странѣ въ разныхъ профессіяхъ и званіяхъ.

И французъ-республиканецъ, и нѣмецъ соціалъ-демократъ одинаково будутъ возмущаться тѣмъ, что въ Англіи духовенство имѣетъ такія громадные оклады, что мѣста архіепископовъ, епископовъ и декановъ представляютъ собою синекуры въ десятки и сотни тысячъ фунтовъ, что множество духовныхъ только носятъ это звание, но ставятъ за себя священниковъ— батраковъ, а сами разъѣзжаютъ по Европѣ, наслаждаясь итальянскимъ небомъ и совсѣмъ не духовными удовольствіями Парижа, Вѣны и другихъ столицъ.

Все это такъ, но кто сколько-нибудь ознакомится съ английской жизнью — увидитъ, что между обществомъ — и высшимъ, и средней руки и мелко-буржуазнымъ, съ одной стороны, и церковью, какъ государственно-религіознымъ учрежденіемъ съ другой — нетъ никакого антагонизма. Вся англійская респектабелъностъ проникнута, до сихъ поръ, англиканствомъ, и нигдѣ, вѣроятно, духовные — отъ архіепископовъ до простыхъ сельскихъ викаріевъ, — такъ не живутъ «на міру» какъ въ Англии, и прежде всего въ Лондонѣ. Въ обществѣ вы за инымъ обѣдомъ или на вечере совсѣмъ и не узнаете въ какомъ-нибудь высокоприличномъ джентльменѣ, въ бѣломъ галстухѣ извѣстнаго священника или епископа. Высшее духовенство засѣдаетъ въ верхней палатѣ и — такъ же какъ среднее и низшее — участвуетъ во всѣхъ интересахъ и движеніяхъ общества, кромѣ, разумѣется, разрушительныхъ, очень много пишетъ по всевозможнымъ вопросамъ и серьезно занимается наукой и даже искусствомъ, въ послѣдніе годы стало сочувствовать и болѣе демократическимъ идеямъ, становится во главѣ такихъ дѣлъ, какъ «университетскія поселенія» въ Истъ-Эндѣ Лондона.

Но до тѣхъ поръ, пока англійская конституція держится на своихъ слонахъ — будутъ существовать огромные оклады, синекуры, стипендіи и привилегіи и для служителей англиканской церкви, и для служителей правосудія, для тѣхъ «судебныхъ лордовъ» (high justice), которые пользуются окладами поражающихъ размѣровъ и такимъ значеніемъ, какого не имѣютъ на материкѣ сановники.