Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний)

III

Панорама Парижа и Лондона для иностранца. — Прогулки по городу. — Удобства. — Дороговизна. — ѣда. — Прислуга. — Ходьба и ѣзда. — Общіе итоги за тридцать лѣтъ. — Парижъ и Лондонъ въ ихъ взаимномъ влияніи

Улица и ея жизнь — вотъ неизгладимое впечатлѣніе, отъ котораго рѣдкій иностранецъ отрѣшается, даже и тогда, когда онъ охладѣваетъ къ городу.

Ничто не сравнится съ первыми тремя днями ходьбы a ѣзды по Парижу, если вы еще не бывали въ Лондонѣ и пріѣхали изъ Берлина, тридцать лѣтъ назадъ и больше, когда русскіе смотрѣли на него, какъ на скучный, казарменный городъ.

До полнаго истощенія силъ бѣгали мы съ другимъ русскимъ, магистрантомъ П., по Парижу, и все пѣшкомъ, съ картой и книжкой-гидомъ, сбивались съ пути, глазѣли, присаживались, торопливо выпивая что-нибудь въ кафе, кое-какъ обѣдали и потомъ опять шли, находя невыразимую прелесть въ этомъ perpetuum mobile. И кончилось тѣмъ что, въ первую ночь, вернувшись на лѣвый берегъ Сены, гдѣ остановились въ маленькомъ отелѣ, на углу Rue Racine и Boulevard St Germain (онъ и теперь называется Hotel des Etrangers), насилу могли узнать фасадъ отеля и были водворены на мѣсто жительства только съ помощью полицейскаго, которые тогда назывались «сержантами», а не «хранителями мира», какъ стали ихъ величать съ водвореніемъ третьей республики.

И не просто улица, а бульваръ — въ извѣстные часы дня и ночи — вотъ что подкупаетъ пріѣзжихъ, и всего сильнѣе русскихъ.

Самый доказательный примѣръ такого воздѣйствія видал: я на покойномъ М. Е. Салтыковѣ—Щедринѣ, въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ. Онъ всегда и на все ворчалъ. И парижскую жизнь вообще не любилъ; ни съ кѣмъ изъ французовъ и ие знакомился. Постоянно повторялъ онъ тѣмъ, кто къ нему приходилъ изъ русскихъ (случилось такъ, что мы жили въ одномъ меблированномъ доме), что ему въ Парижѣ довольно тошно. Много ходить онъ не можетъ изъ-за одышки, въ театрахъ ему нестерпимо душно, знакомиться съ знаменитостями охоты не имѣетъ. И только разъ, когда мы втроемъ, просидѣвъ акта два-три на какой-то фееріи въ театрѣ Porto S-t-Martin, (куда Салтыковъ хотѣлъ почему-то попасть) вышли на бульваръ, часу въ одиннадцатомъ вечера, онъ просвѣтлѣлъ и у него вырвалось восклицаніе:

— Вотъ только это и есть хорошаго въ Парижѣ! И нигдѣ ничего подобнаго не найдешь!

Но это впечатлѣніе, какъ оно ни живуче и ни ярко, не даетъ еще настоящаго чувства Парижа во всѣхъ подробностяхъ его физіономіи. Много надо исходить и изъѣздить на имперіалахъ омнибусовъ, не одинъ годъ прожить въ разныхъ кварталахъ Парижа, чтобы получился и разносторонній и вмѣстѣ хъ тѣмъ цѣльный образъ этого города. Не такъ-то легко сохранить къ нему и все то же сочувственное отношеніе. Для этого надо, чтобы вамъ городъ этотъ самъ по себѣ былъ въ высокой степени интересенъ, чтобы вы не примѣшивали никакихъ личныхъ требованій, желаній, разсчетовъ и настроеній, а главное, чтобы вы не останавливались въ своей памяти на такихъ полосахъ вашей жизни въ Парижѣ, когда вамъ становилось, именно какъ русскому, почему-либо жутко, когда вы начинали испытывать чувство затерянности или страдать отъ цѣлаго ряда чисто французскихъ неудобствъ, въ особенности зимой; а зимы въ Парижѣ начали дѣлаться все суровѣе, Конечно, истому петербуржцу, родившемуся на берегахъ Невы, и парижскій климатъ можетъ показаться очень пріятнымъ; но продолжительная жизнь по зимамъ въ Парижѣ, конечно, не оставитъ въ васъ, по этой части, такого общаго впечатлѣнія, какъ жизнь на итальянской или французской Ривьерѣ, въ Неаполѣ, и даже въ Римѣ и во Флоренціи. Зима въ Парижѣ короче нашей; но она, по своему, весьма непрятна; дождлива или съ сухимъ холодомъ, заставляющимъ въ особенности насъ, русскихъ ежиться, и на улицѣ, и въ комнатахъ.

Но навѣрно большинство моихъ соотечественниковъ прощали и прощаютъ все это Парижу изъ-за привлекательныхъ сторонъ внѣшней, наличной уличной жизни даже и тогда, когда они ограничиваются ролью туристовъ-иностранцевъ — не знакомятся потѣснѣе съ французскимъ обществомъ, не проиикаютъ въ домашній бытъ французовъ.

Да, иадо, чтобы Парижъ, какъ городъ, ие переставалъ интересовать васъ самъ no себѣ. Для этого необходимы постоянныя экскурсіи во всѣхъ направленіяхъ, иначе центральная уличная жизнь очень скоро пріѣстся вамъ, гораздо скорѣе, чѣмъ многіе думаютъ. Можетъ быть, тѣ истинно-любознательные иностранцы (такіе найдутся между англичанами и нѣмцами), которые во время этихъ экскурсіи только переѣзжаютъ бульвары и совсѣмъ не кочуютъ по нимъ — всего болѣе привязываются къ Парижу. Для нихъ имперіалъ омнибусовъ и трамовъ — незааѣнимое средство наблюденій. И не даромъ Викторъ Гюго, уже старикомъ (по возвращеніи изъ ссылки до самой смерти), едва ли не каждый день, послѣ завтрака, садился на имперіалъ омнибуса или железно-коннаго вагона и ѣздилъ по нѣскольку часовъ. Его поклонники разсказывали, что онъ это дѣлалъ для обдумыванія своихъ поэтическихъ произведений; но даже и въ этомъ смыслѣ — для возбуждениія всякаго рода идей, образовъ, сравненій, выводовъ — такія экскурсіи въ высшей степени пригодны.

Для нихъ отправный пунктъ не бульвары, а набережная Сены, взадъ и впередъ. Панорама этой рѣки беретъ не грандіозностью, какъ напр., у насъ Нева, а чѣмъ-то очень милымъ, пестрой смѣной красокъ и линій, чередованіемъ мостовъ, движеніемъ на рѣкѣ и надъ нею, вдоль аллей, отъ того края, гдѣ набережныя лишены всякой нарядности, вплоть до той части Парижа, гдѣ онѣ идутъ параллельно съ Елисейскими полями, дѣлаясь все наряднѣе и веселѣе.

Справа и слѣва, по теченію Сены, старый Парижъ — самый привлекательный для того, кто давно любилъ Францію и зналъ ея исторію — кажетъ вамъ выдающіеся памятники зодчества: Лувръ, Notre-Dame, ратушу, башни Conciergerie, Sainte Chapelle Музей Клюни и Римскія руины, все, что осталось еще отъ стараго Парижа на островѣ, гдѣ когда-то былъ центръ города, и въ разныхъ уголкахъ, отъ правой набережной до бульваровъ, въ одну сторону, и отъ лѣвой до Пантеона, и дальше. Много уже исчезло безвозвратно — не только отдѣльныхъ домовъ, но и цѣлыхъ улицъ, н многовѣковыхъ зданій, считавшихся цѣнными достопримѣчательностями Парижа. Въ послѣднія двадцать лѣтъ, кто изъ иностранцевъ, пройдя площадь Каруселя по направленію къ Тюильрійскому саду, повѣритъ, что на мѣстѣ красиваго цвѣтника, идущаго теперь до проѣзда, за которымъ начинается уже прежній Тюильрійскій садъ, высилась темная, тяжеловатая масса дворца, погибшаго въ коммуну? Можетъ быть ни въ одномъ городѣ старой Европы немыслимы такія феерическія превращенія. Французы гордятся памятниками своей исторіи и, въ послѣднее время, все ревнивѣе стали охранять ихъ. Да и прежде, государство заботилось объ этомъ; но бурные взрывы политической и соціальной борьбы ни въ одной столицѣ не сказались такими разрушительными катаклизмами. Въ этомъ смыслѣ три последствія коммуны остаются символическими моментами. Тюильрійскій дворецъ совсѣмъ срытъ до основанія и превращенъ въ щеголеватый, просторный цвѣтникъ. Hotel de mile, послѣ пожара, въ полномъ смыслѣ возродился изъ своего пепла. Драгоценный памятникъ французскаго зодчества хотя и погибъ, но его духъ и стиль сохранились въ новомъ зданіи, такомъ же обширномъ и художественномъ, вполнѣ достойномъ того значенія, какое ратуша имѣла въ истории Парижа. И третій символъ — обгорѣлое зданіе контрольнаго вѣдомства, того, что французы называютъ «Cour des Comptes». Цѣлыхъ четверть века оно стояло въ видѣ красивыхъ руинъ съ внутренностью, которую пожралъ огонь, сохраняя однако линии и контуры своего фасада. Не знаю, долго ли эти руины могли поддерживаться въ тогдашнемъ видѣ; но они несомнѣнно давали очень характерную ноту для всякаго, кто знакомился тогда съ Парижемъ [1]).

Когда вы побываете въ другихъ крупныхъ, городахъ Европы, начиная съ Лондона, поживете въ Берлинѣ, въ Вѣнѣ в Римѣ, Флоренціи, Неаполѣ, Мадридѣ, въ провинціальныхъ городахъ Италіи съ ихъ архитектурной красотой и живописностью положения, посѣтите самые любопытные города Испаніи; отъ Сарагоссы до Кадикса — вы, конечно, не въ состоянии уже будете смотрѣть на Парижъ, какъ иа городъ, яко бы «неподражаемый» по грандіозности, изяществу, оригинальности стиля построекъ, богатству и высокой художественности памятниковъ зодчества. Старый Парижъ, даже въ самыхъ своихъ цѣнныхъ останкахъ, не выдержитъ сравненія не только съ Римомъ, но и съ Франціей, взятой въ цѣломъ. Они еще сильнѣе оттѣняютъ однообразіе и малую художественность построекъ новаго и самаго новѣйшаго Парижа. Припомните любую типическую парижскую улицу — будетъ ли это въ той части, которой главной артеріей служитъ me Monmartre, т.-е. въ центрѣ оптовой и розничной торговли, или, на лѣвомъ берегу Сены, какую-нибудь безконечную rue S-t Jacques, или на верхахъ, въ кварталѣ Батиньоль, или даже какую-нибудь весьма извѣстную и сравнительно элегантную улицу съ асфальтовой мостовой, выходящую на бульваръ, напр., хотя бы Rue Caumartin, гдѣ, въ послѣдніе годы, мнѣ приходилось живать. Это все-таки рядъ ящиковъ, почти безъ всякой наружной отдѣлки фасадовъ, закоптѣлыхъ и вообще довольно небрежно содержимыхъ, самаго буржуазнаго типа, построенныхъ по одному и тому же образцу. Оживление, краски, нѣкоторую пестроту придаютъ только магазины и лавки, кафе, ворота и подъѣзда отелей; но архитектура остается почти вездѣ ординарной. И что особенно бросается въ глаза — это общая запыленность и потертость строений нежеланіе домохозяевъ заботиться о внѣшнемъ видѣ домовъ, заурядная прозаичность стиля, представляющая собою рѣзкій контрастъ съ тѣмъ, что вы находите въ городахъ другихъ европейскихъ странъ, на континентѣ; особенно въ послѣднюю четверть вѣка въ Берлинѣ и въ Вѣнѣ, гдѣ постройки и публичныхъ зданій, и частныхъ домовъ выказываютъ все-таки же больше иниціативы, если не вкуса, старанія придавать домамъ болѣе своеобразную видимость, прикрашивать ихъ, дѣлать ихъ привлекательнѣе и для постояльцевъ, и для уличной публики. Но надо при этомъ сказать, что Парижъ, съ конца имперіи (когда префектъ Гаусманъ началъ дѣйствовать, какъ перестраиватель и обновитель города) все-таки же сталъ наряднѣе. Раамѣры улицъ, новые бульвары, площади, общественныя зданія, монументы — все это богаче и блестящѣе; но общій типъ улицы мало измѣнился. Это, по прежнему, стѣны домовъ одного и того же окрашиванія, которые тянутся точно одииъ домъ на протяженіи полуверсты и больше. И только когда вы попадете въ кварталъ Елисейскихъ полей — вы находите гораздо чаще: разнообразіе въ стиляхъ домовъ, т.-е. барскихъ особняковъ. И общій колоритъ, хотя и можетъ показаться однообразнымъ, ио соединенъ съ нѣкоторымъ изяществомъ архитектурнаго стиля и — притомъ — стиля своего, французскаго. И даже этотъ общій темно-песочный колоритъ тесоваго камня при извѣстномъ освѣщеніи, и утромъ, и въ полдень, и на закатѣ солнца — даетъ иногда болѣе художественную ноту, чѣмъ въ самыхъ нарядныхъ кварталахъ новаго Берлина и Вѣны.

Главная линія бульваровъ — отъ Мадлены до Бастиліи — также довольно типичный образецъ безформеннаго стиля домовъ, въ которыхъ преобладаютъ пережитки двухъ эпохъ — царствованія Людовика-Филиппа и второй имперіи. Можно сказать, что съ войны, въ теченіе послѣднихъ двадцати пяти лѣтъ, только центральный пунктъ бульваровъ, т.-е. площадь Оперы съ новой Avenue de l’Орега, обновилъ себя до неузнаваемости. А третья республика, на всемъ остальномъ протяженіи этой парижской артеріи, не достаточно проявила себя въ стилѣ уличной архитектуры. — И стоитъ вамъ только нѣсколько разъ проехаться на имперіалѣ омнибуса, отъ Бастиліи и обратно, чтобы убѣдиться, какъ много на этихъ всемірно-извѣстныхъ бульварахъ съ ихъ громкою репутаціей уличнаго изящества — дрянныхъ домовъ самаго ординарнаго буржуазнато склада, даже просто домишекъ, туда повыше, послѣ воротъ S-t Denis и S-t Martin. И все-таки общій видъ, для каждаго иностранца, остается бодрящимъ и привлекательнымъ. Всѣ, кто попадаютъ на бульваръ, живутъ именно на немъ, смотрятъ только на выставки магазиновъ, испытываютъ особое возбуждена отъ толпы, отъ движения экипажей, отъ яркаго освѣщенія, отъ всѣхъ приманокъ удобной и легкой жизни на міру.

Вотъ это-то и заставляло такихъ суровыхъ и постоянно раздраженныхъ людей какъ нашъ знаменитый писатель, улыбаться и повторять, что въ Парижѣ самое привлекательное — уличная жизнь и всего больше на главныхъ бульварахъ, въ извѣстные часы, отъ двухъ и до семи; а вечеромъ, къ часу открытія театровъ, и въ поздніе часы, отъ расхода театровъ до часу, до двухъ ночи.

Поразспросите людей пожилыхъ, знающихъ Парижъ тридцать и больше лѣтъ — французовъ и иностранцевъ, особенно русскихъ: такая ли оживленная и привлекательная жизнь на бульварахъ теперь, въ половинѣ этого десятилѣтія, какъ тридцать лѣтъ назадъ? Многіе вамъ отвѣтятъ, что прежде, т.-е. при второй имперіи, жизнь на большихъ бульварахъ была., или казалас, бойчѣе, оригинальнѣе и, главное, веселѣе. Опредѣлить это съ точностью — весьма и весьма трудно. Какъ во всѣхъ впечатлѣніяхъ, наше я играетъ первенствующую роль. Мы были моложе и бодрѣе, мы легче приходили въ веселое настроеніе, мы больше искали и меньшимъ удовлетворялись и намъ казалось, что не только люди, дома, магазины, туалеты женщинъ, но и деревья, и солнце, и даже огонь въ каминѣ (какъ ворчитъ одинъ изъ старичковъ комедіи Сарду «Les ganaches») сдѣлались совсѣмъ не такими, какими были во времена нашей молодости. Бульваръ, если имъ злоупотреблять — а злоупотребляютъ имъ очень Многіе, и едва ли не всего больше мои соотечественники — можетъ очень и очень пріѣсться. Каждый изъ насъ, жившихъ подолгу въ Парижѣ, испыталъ это. Если вы поселитесь на самыхъ бульварахъ, или въ мѣстностяхъ около нихъ, и нѣтъ у васъ спеціальныхъ интересовъ и занятій въ другихъ частяхъ города, вы фатально влечетесь къ нимъ и доходите до полнѣйшаго пресыщенія. Вамъ дѣлаются несносны: это снованіе фіакровъ, автомобилей и пѣшеходовъ подъ запыленными деревьями, крики разносчиковъ, грохотъ омнибусовъ, скопленіе зѣвакъ, въ извѣстные часы, разноцвѣтныя бумажки, которыми засыпанъ асфальтъ тротуара, а больше всего ряды ничего не дѣлающихъ парижанъ, провинціаловъ и иностранцевъ, которые, какъ мухи, обсаживаютъ наружные фасады кафе, по нѣсколько рядовъ стульевъ, и часами убиваютъ такъ время, зѣвая на проходящую публику и, похлебывая свою противную зеленоватую бурду изъ воды и полынной водки. Вы неминуемо дойдете до того, что вамъ каждое лицо гарсона будетъ знакомо и даже лица цѣлыхъ десятковъ и сотенъ фланеровъ, ежедневно просиживающихъ по нѣсколько часовъ подъ навѣсами кафе. Такого рода фланерство или, но просту говоря, шелопайство, вы, конечно, не найдете ни въ одной столицѣ Европы, начиная съ Лондона.

Все это надо взять въ соображеніе и, чтобы грубо самому ие ошибаться и не вводить въ заблужденіе другихъ — надо держаться возможно фактической почвы. За тридцать лѣтъ бульвары нисколько не упали наружно; по отдѣлкѣ магазиновъ, кафе, по новымъ перспективамъ и нѣкоторымъ заведеніямъ сдѣлались даже блестящѣе и грандіознѣе; движеніе и экипажей, и пѣшеходовъ не можетъ, быть меньше, потому что Парижъ увеличилъ свое населеніе чуть не вдвое; приливъ иностранцевъ сталъ также гораздо значительнѣе. Въ извѣстные часы все такая же сплошная толпа на тротуарахъ, особенно въ тѣ дни, когда Парижъ чѣмъ-нибудь возбужденъ. Вечерняя или, лучше сказать, ночная жизнь на бульварахъ затягивается до очень позднихъ часовъ, чего прежде, даже и въ концѣ имперіи, не было. Въ первую зиму, проведенную мною въ Парижѣ, послѣ закрытія театровъ, т.-е. послѣ двѣнадцати бульвары сразу пустѣли, а теперь часъ ночи едва ли не самый бойкій часъ, и даже въ половинѣ второго вы еще находите не мало народу въ кафе. Но миѣ могутъ возразить: толкотня и водоворотъ экипажей и даже очень поздняя жизнь въ кафе не составляютъ еще того, чѣмъ парижскіе бульвары привлекали сорокъ лѣтъ тому назадъ. Развѣ ие чувствуется разница между тогдашней бульварной толпой и теперешней? Дѣйствительно ли теперь такое же подмывательное веселье, какъ въ то время?

Повторяю, это — дѣло субъективнаго настроенія; но въ подобныхъ вопросахъ есть, однако, нѣкоторая доля правды. Можетъ быть, оживлена сохраняя свою красивость и разнообразіе, несовсѣмъ такого сорта, какъ сорокъ лѣтъ назадъ. И въ этомъ всего легче убѣдиться въ извѣстные дни, напр., во время карнавала, когда какъ бы полагается, всѣмъ быть веселыми и выказывать самыя привлекательныя стороны французскаго темперамента. Не одни иностранцы — и парижане, занимающіеся пo профессии постоянными наблюденіями надъ парижской жизнью, — давно уже говоритъ, что веселость уходитъ. Теперь ищутъ дарового зрѣлища; но не хотятъ сами участвовать въ спектаклѣ. Процессіи, колесницы, ряженые — все это получаетъ характеръ чего-то подстроеннаго, наемнаго; а толпа сидитъ за столиками кафе и равнодушно глазѣетъ. Заразительный смѣхъ раздается рѣже, склонность къ дурачеству пропадаетъ. Хорошо это или дурно — другой вопросъ; но психія парижской толпы значительно излѣнилась, и въ этомъ ничего нѣтъ удивительнаго, о чемъ я еще буду имѣть случай говорить и дальше.

Тѣ изъ моихъ огорченныхъ сверстниковъ, которые любятъ сѣтовать на порчу нравовъ, разъѣдающую французскую націю, должны будутъ однако сознаться (если они заглядываютъ теперь въ Парижъ или живутъ въ немъ), что нравы бульваровъ въ ночные часы сдѣлались почище, чѣмъ не только послѣ коммуны, или во время президенства Греви, а даже, и въ особенности, во время второй имперіи. Тогда полицейскій надзоръ былъ круче, безцеремоннѣе и наянливее; только это чувствовалось больше во всемъ томъ, что отзывалось внутренней политикою И тогда существовалъ надзоръ за тѣми женщинами, которыя для иностранцевъ и вообще пріѣзжихъ составляли не малую приманку бульварной жизни. Въ послѣдніе годы бульваръ значительно очистили и по кафе и пивнымъ, подъ навѣаами всѣхъ такихъ заведеній, и на тротуарѣ. Еще пять-десять лѣтъ тому назадъ, если вы жили въ кварталѣ Мадлены и вамъ нужно было, каждую ночь, возвращаясь изъ театра, спускаться вдоль по бульвару — вы, буквально на каждомъ шагу, должны бывали дѣлаться предметомъ извѣстнаго рода нападеній, даже и въ той части Елисейскихъ полей, которая идетъ до такъ называемаго Bondpoint. Теперь этого нѣтъ, да мнѣ кажется нѣтъ и прежней игривости, того «esprit fantaisiste» no части гривуазныхъ сторонъ Парижа, какъ это было напр., въ послѣдніе годы второй имперіи.

До сихъ поръ разсказываютъ анекдотъ, какъ три великосвѣтскія дамы изъ самыхъ блестящихъ прожигательницъ большого свѣта иностранная княгиня М. и двѣ маркизы П. и Г. засидѣлись за десертомъ въ ресторанѣ Биньона, (теперь хозяинъ его — Пайаръ); на углу бульвара и улицы Chaussee d’Antin, противъ театра Vaudeville, и двѣ изъ нихъ подержали пари, что онѣ выйдутъ сейчасъ же на бульваръ и будутъ охотиться за мужчинами. He прошло и десяти минутъ, какъ полицейскіе агенты, наблюдающіе за нравами, арестовали и ту, и другую и хотѣли отвести «au poste» и только благодаря вмѣшательствѣ ихъ высокопоставленныхъ мужей онѣ отдѣлались испугомъ. Это могло случиться и теперь, можетъ быть, даже скорѣе, чѣмъ тогда; но извѣстнаго рода дурачливости, потребности отвести душу на бульварахъ не въ одной ходьбѣ и сидѣньи за абсентомъ, а въ веселыхъ разговорахъ, смѣхѣ, даже крикахъ и гоготаньи въ такой степени уже нѣтъ. Прежнихъ Елисейскихъ полей при вечернемъ освѣшеніи, надо сказать правду, вы также не найдете.

Я помню, студентомъ въ Дерптѣ, приводилось мнѣ немало бесѣдовать о Парижѣ и его приманкахъ съ покойнымъ графомъ В. А. Соллогубомъ, авторомъ «Тарантаса». Это было въ концѣ пятидесятыхъ годовъ. Онъ, передъ тѣмъ, жилъ больше года въ Парижѣ, имѣя командировку по части изученія художественнаго хозяйства парижскихъ театровъ. И въ его разсказахъ Елисейскія поля, вечеромъ, принимали очень привлекательный видъ. Разсказы эти оказались къ моему пріѣзду, къ половинѣ шестидесятыхъ годовъ, нѣсколько подкрашенными, но въ общемъ было гораздо больше жизни и характерныхъ чертъ парижскаго веселья, чѣмъ теперь. Тогда, какъ я сказалъ, вся правая аллея до Bond point представляла собою продолженіе большого бульвара и вдоль деревьевъ у края аллеи съ правой стороны, на металлическихъ стульяхъ оставленныхъ Парижу второй имперіей, сидѣло всегда множество женскихъ фигуръ. Существовалъ маленькій театрикъ «Folies Marigny. давно уже не существующий. Кафе-шантаны въ послѣдніе годы, разрослись и nріукрасились, сдѣлались гораздо дороже и выше сортомъ по публикѣ; особенно съ тѣхъ поръ, какъ появились кафе-шантанныя знаменитости Полюсъ, а потомъ, Иветта Гильберъ. Но вокругъ нихъ меньше жизни, чѣмъ прежде, и даже въ болѣе поздній часъ эти залитыя свѣтомъ сцены, и площадки, и павильоны, откуда раздается трескъ, до сихъ поръ все еще плоховатой музыки и крикливыя ферматы пѣвцовъ и пѣвицъ, — могутъ производить даже жуткое впечатлѣніе. Позади Дворца Промышленности[2]) увеселительный садъ, называвшійся прежде Jardin Besselièvre, былъ когда-то посвященъ довольно хорошей садовой музыкѣ, считался приличнымъ мѣстомъ и туда не пускали дамъ безъ сопровожденія кавалеровъ. Теперь это — Jardin de Paris, биткомъ набитый пo извѣстнымъ днямъ съ дорогой платой, гдѣ вечера начинаются спектаклями на открытой сценѣ и кончаются профессіональнымъ канканомъ. Разница между нимъ и бывшимъ Мабилемъ, давно уже умершимъ, очень малая. Это все та же публика кокотокъ, иностранцевъ, бульварныхъ фланеровъ и отвратительнаго класса наемныхъ плясуновъ. Теперь только больше претензій, входная плата пять франковъ и всѣ самые ординарные снобы корчатъ изъ себя фешенеблей. Но и такой садъ не оживляетъ Елисейскихъ полей. Настоящая ихъ жизнь — днемъ, послѣ завтрака, отъ двухъ и до семи часовъ вечера, когда идетъ несмолкаемая ѣзда вверхъ и внизъ до Тріумфальной арки и дальше въ Булонскій лѣсъ.

И тутъ опять старички, со вздохами вспоминающие блескъ второй имперіи, будутъ вамъ повторять, что Булонскій лѣсъ потерялъ прежній блескъ и элегантность. Едва ли это вѣрно. Движенія теперь больше, всякихъ экипажей и лошадей — также. Привычка отправляться «au bois» сдѣлалась еще обязательнѣе для всѣхъ парижанъ и иностранцевъ; только теперь тотъ классъ, который считаетъ себя высшимъ, долженъ гораздо замѣтнѣе смѣшиваться съ толпой. На одинъ барскій экипажъ приходятся нѣсколько десятковъ простыхъ фіакровъ… Станьте вы на одинъ изъ «trottoirs refuges» въ центральной аллеѣ Елисейскихъ полей, между четырьмя и семью часами, особенно въ извѣстные дни и вы получите настоящую ноту того, что называютъ «le tout Paris», вы почувствуете, какое въ этомь городѣ скопленіе публики, желающей и умѣющей жить блестяще и модно. Но несомнѣнно, что Парижъ, въ послѣдніе пятнадцать-двадцать лѣтъ, сильно демократизировался, какъ мы говоримъ «опростился». Улицы, прогулки, скверы, сады — все это теперь какъ-то позапылилось, не содержится съ такой нарядностью, какъ прежде; толпа изъ мелкихъ буржуа и увріеровъ повсюду увеличилась. И рядомъ съ этимъ классъ сытыхъ людей, бьющихся только изъ-за того, чтобы потщеславнѣе и понаряднѣе пожить, сдѣлался также значительнѣе. Этотъ классъ живетъ теперь и шумнѣе, и съ большей роскошью, чѣмъ прежде, даже и въ годы самаго яркаго блеска второй имперіи. Но этотъ классъ все-таки не можетъ придавать, доже и въ такихъ пунктахъ какъ Елисейскія поля и Булонскій лѣсъ, того оттѣнка, какой всякій иностранецъ найдетъ напр., во время лондонского сезона на такомъ пунктѣ барской жизни, какъ ежедневное катанье въ Гайдъ-Паркѣ.

И общій тонъ толпы сдѣлался, пожалуй, сортомъ ниже, не потому, что она стала тусклѣе, хуже одѣта, что оно не можетъ тратить столько, сколько прежде; а отъ того, что она теперь не такъ добродушна и весело, какъ прежде, чувствуется гораздо сильнѣе постоянное броженіе злобныхъ и завистливыхъ инстинктовъ; тонъ сталъ грубее рѣзче, нѣтъ сообщительности и безпечной дурачливости, какими лѣтъ тридцать-сорокъ тому назадъ, такъ восхищались иностранцы.

Можетъ быть, съ тѣхъ поръ, какъ Парижъ превротился въ такой караванъ-сарай международнаго характера, жизнь улицы и толпы приняло этотъ менѣе приятный оттѣнокъ. За послѣдніе сорокъ лѣтъ, Парижъ отпраздновалъ цѣлыхъ четыре всемірныхъ выставки. Этотъ типъ международныхъ сношений наложилъ на него печать не къ выгодѣ того, что представлялъ собою главную привлекательность парижской уличной жизни. Выставки развили погоню за курьезной новизной, наводнили Парижъ всякаго рода пріѣзжимъ народомъ, который идетъ только на приманку рекламы и курьеза. Онѣ же оттягивали отъ естественныхъ бытовыхъ центровъ Парижа громадную массу публики и въ 1867 году, и одиннадцать лѣтъ спустя, въ 78-мъ, и въ выставку 89-го г. Аппетиты города Парижа все разгорались; надо было затрачивать суммы въ десятки милліоновъ и выручать ихъ. Парижъ, какъ привлекательный центръ для туристовъ всего міра, поднимался; и почти столько же утрачивалъ въ прежнихъ своихъ милыхъ особенностяхъ народнаго характера. Но каждый разъ повторялся одинъ и тотъ же фактъ, показывающій, что развлекаться въ вечерніе часы иностранцы и провинціалы отправлялись все-таки на старыя мѣста — на бульвары, и всѣ попытки притягивать ихъ съ чисто увеселительными цѣлями въ ограду выставки оставались, болѣе или менѣе, неуспѣшными.

И вотъ вы, вернувшись домой, въ свой отель, изъ какого-нибудь веселаго бульварнаго театра, пѣшкомъ, по широкому тротуару, полному гуляющей публики, въ теплую іюньскую ночь — на другой день утромъ берете скорый поѣздъ, который мчитъ васъ въ Булонь или Кале, тамъ садитесь на пароходъ и къ семи-восьми часамъ попадаете уже въ Лондонъ; а черезъ часъ, черезъ два, послѣ поздняго обѣда, ночная лондонская жизнь кишитъ вокругъ васъ, на одномъ изъ самыхъ бойкихъ пунктовъ. И тридцать лѣтъ тому назадъ, и теперь этотъ пунктъ все въ той же мѣстности, на перекресткахъ между Риджентъ-стритъ, Пикадилли и Лестеръ-скверомъ, хотя есть теперь некоторая разница а въ физіономіи близлежащихъ улицъ, напр., улицы Гей-маркетъ, которая прежде, въ ночные часы, была болѣе центромъ разгульныхъ нравовъ. Зато теперь то, что составляетъ площадку около «Picadilly-Circus» сдѣлалось въ нізсколько разъ, оживленнѣе, чѣмъ двадпать пять лѣтъ назадъ, особенно около того мѣста, гдѣ возвышается громадный домъ — ресторанъ Крайтиріонъ — съ подземнымъ театромъ того же имени, Тутъ, съ девятаго часа до половины перваго часа ночи ежедневная сутолока и по тротуарамъ, и посрединѣ улицы, съ яркимъ, до дерзости, свѣтомъ электрическихъ фонарей и толпой; хорошо одѣтыхъ мужчинъ и разряженныхъ женщинъ, не знающихъ въ Лондонѣ парижскаго полицейскаго надзора. Даже послѣ бульвара эта ночная жизнь можетъ показаться вамъ ярче, оригинальнѣе, сгущеннѣе, дастъ вамъ сильное чувство той громадины, какая выбрасываетъ въ эти часы своихъ виверовъ и такъ называемыя «жертвы общественнаго темперамента». Тотъ бульваръ, который еще вчера казался вамъ въ тѣ же самые часы такимъ своеобразнымъ и яркимъ по своей жизненности, уже теряетъ для васъ свой букетъ и вы только гораздо позднѣе приходите опять къ выводу, что въ Лондонѣ нѣтъ ничего подобнаго ему. Точно такъ же, какъ и на парижскихъ бульварахъ, эта мѣстность Лондона, гдѣ сосредоточены театры и огромные кафе-шантаны, поднимаетъ свою жизненность въ часъ окончанія спектаклей. Эти разъѣзды ярче и блестящѣе, чѣмъ въ Парижѣ. Вереницы кэбовъ, подъѣзжающихъ ко входу, залитому свѣтомъ, и цвѣтныя бальныя накидки дамъ, сотни джентльменовъ во фракахъ и бѣлыхъ галстухахъ, и тутъ же, на тротуарахъ обычная ярмарка проституціи, и мельканье ужасныхъ, оборванцевъ, и выкрикиванія газетныхъ разнощиковъ.

А въ дообѣденные часы, когда вы попадаете въ Гайдъ-паркъ, вы поражаетесь этими волнами хорошо одѣтой, высокоприличной публики и пѣшкомъ, и верхомъ, и въ экипажахъ. Тутъ не произошло еще демократизаціи. Въ главныя аллеи пускаютъ только господскіе экипажи, или наемныя коляски и куие, имѣющіе видъ господскихъ. Толпа гуляющихъ вся ровная, прифранченная, то, что французы называютъ «endimanchée», но высоко приличная и не особенно разговорчивая. Ту же стѣну джентльменовъ увидите вы и на тротуарахъ улицъ Сити и этому дѣловому движению нѣтъ ничего подходящаго въ Парижѣ, потому что Парижъ не сосредоточила, так, въ одномъ пунктѣ своей дѣловой жизни, какъ Лондонъ.

Изумляться лондонскому уличному движенію — сдѣлалось общимъ мѣстомъ. Это повторяется вотъ уже нѣсколько десятковъ лѣтъ во всевозможныхъ описаніяхъ путешествій и корреспонденціяхъ; но нельзя распространять этого на весь Лондонъ. Въ Сити до обѣда, а также на Страндѣ и въ Флитъ-стритѣ все тотъ же муравейникъ, какъ было и тридцать лѣтъ тому назадъ; онъ долженъ былъ количественно сдѣлаться и еще болѣе кишащимъ, въ особенности движете омнибусовъ. Но въ остальныхъ частяхъ города, въ самые бойкіе денные часы — вы не найдете много такихъ напр., оживленныхъ пунктовъ, какъ всѣ большіе бульвары Парижа и разные перекрестки позади Оперы, или всю rue Lafayette, или rue Royale, около Мадлены, или rue Monmartre, или мѣстности около французскаго Банка. Дойдите до магазиновъ «Au printemps» — и вамъ будетъ едвали не труднѣе перейти черезъ перекрестокъ, чѣмъ даже въ самые шумные часы денной ѣзды на Риджентъ-стрит.

И вечеромъ, и днемъ эта, до сихъ поръ, самая элегантная улица Лондона, съ двухъ до семи, когда большіе бульвары уже такъ оживлены — гораздо тише. Она пріятнѣе на глазъ, несмотря на отсутствіе деревьевъ; дома ниже, содержатся чище, самые тротуары также; но она лишена главнаго элемента, придающаго бульварамъ такую привлекательность для пріѣзжихъ и парижанъ: это — вторженія на тротуары жизни кафе и пивныхъ. Въ Лондонѣ все это внутри домовъ; сидѣть на улицѣ не позволяется. Всесильный обычай еще не поддался настолько континентальнымъ порядкамъ, чтобы превратить тротуаръ въ курильню и салонъ. На той же Ринджентъ-стритъ, при входѣ ея, по правой рукѣ—французское кафе, существующее уже больше тридцати лѣтъ, съ годами разрослось, превратилось въ очень обширный кафе-ресторанъ; тамъ вы съ утра до позднихъ часовъ вечера найдете вссгда много народу, почти исключительно иностранцевъ. Французскій языкъ слышится тамъ во всѣхъ углах, снуютъ гарсоны, раздаются обычныя выкрикиванія консоммаціи; но все это хоронится внутри дома. Безчисленные питейные дома и таверны англійскаго типа за послѣдніе годы обновили свою физіономію, сдѣлались наряднѣе, даже поражаютъ роскошью внѣшней отдѣлки: дверей, оконъ, стѣнныхъ обшивокъ, ослѣпительнымъ блеском электрическихъ фонарей; но тротуаръ они не оживляютъ. Толпа должна предаваться вѣчной ходьбѣ или стоянью на перекресткахъ. Присаживаются на скамеикахъ одни горюны и оборванцы.

Но все-таки каждый иностранецъ, не исключая и француз если онъ только не заскорузлый шовинистъ — почувствуетъ особенное душевное настроеніе отъ многообразныхъ видовъ и формъ внѣшней жизни Лондона. Въ парижскихъ газетахъ поводились подробности о первой поѣздкѣ въ Лондонъ Эмиля Зола съ своей женой. Она безпрестанно повторяла ему:

— Вотъ это городъ для тебя Эмиль!

И такой сильный изобразитель всякаго рода человѣческой энергіи, какъ Эмиль Зола, долженъ былъ настоящимъ образомъ оцѣнить грандіозность и не крикливую, но сосредоточенную энергію, сказывающуюся въ уличной жизни Лондона.

Ближайшій сверстникъ и собратъ Эмиля Зола, — Альфонсъ Додэ, (посетивший Лондонъ какъ разъ передъ моей послѣдней поѣздкой въ Англію), также высказывалъ репортерамъ — до какой степени ѣзда по Лондону въ двухъ-колесномъ кэбэ захватывала его, хотя онъ, какъ истый французъ-южанинъ, находилъ на каждомъ шагу непріятными и даже возмутительными разные проблески британской расы и быта.

На Лондонъ — съ вышки ли имперіала омнибусовъ или изъподъ навѣеа быстро катящагося двухколеснаго кэба — съ прибавкою трамовъ и пароходовъ для панорамы Темзы — нужно, по малой мѣрѣ, вдвое больше времени, чѣмъ на Парижъ.

И тутъ набережная — какъ и тамъ — даетъ сразу самую характерную ноту британской столицы міра.

Въ послѣднюю мою поѣздку привелось мнѣ попасть на террасу Парламента — гдѣ отдыхаютъ депутаты — и откуда набережная Темзы выступаетъ живописно; особенно набережная совсѣмъ преобразилась послѣ прежнихъ моихъ пребываній въ Лондонѣ.

Съ этой обширнѣйшей террасы рѣка принимаетъ самый величавый видъ… На противоположномъ берегу, — онъ кажется вамъ набережной совсѣмъ другого города — идетъ цѣлый рядъ зданій одного и того же стиля архитектуры съ большими промежутками между ними — все они составляютъ одно цѣлое. Парламентъ — въ своемъ теперешнемъ видѣ—привлекая каждаго туриста, вызываетъ въ немъ сожалѣніе почему и весь остальной Лондонъ — и новый и болѣе старый — не выстроенъ въ такомъ-же стилѣ національнаго зодчества.

Дальше, вдоль набережной, превращенной теперь въ рядъ роскошныхъ аллей и проѣздовъ, какихъ нѣтъ въ Парижѣ, вы проѣзжаете мимо множества вновь возникшихъ зданій, но ни одно изъ нихъ не подходитъ къ стилю Парламента ни Whitehall couet, ни рѣчной фасадъ станціи Чарингъ-кроссъ, ни многоэтажный, теперь очень популярный между французами Savoy — Hotel, ни, College of Physicians — на протяженіи отъ Вестминстерскаго моста до Ватерлооскаго. И дальше размѣры построекъ даютъ вамъ ноту громаднаго и богатѣйшаго города, въ общемъ, раззообразнѣе по своимъ фасадамъ, чѣмъ то, что вы видите вдоль береговъ Сены; но вамъ все-таки хотѣлось бы находить больше или подлинныхъ остатковъ стараго пошиба, или талантливыхъ попытокъ придавать и новому такой же своеобразный характеръ.

Обиліе — вотъ что выставляется отовсюду и даетъ вамъ ошущение энергіи и производительности, богатства и солидноіг роскоши. Гдѣ въ Парижѣ стоитъ одно внушительное зданіе — тугь десять; гдѣ тамъ одинъ монументъ — здѣсь цѣлая дюжина; и это во всѣхъ концахъ Лондона, и въ богатыхъ, и въ бѣдныхъ кварталахъ. He ищите тонкости, артистической отдѣлки, большого чувства, мѣры, изящества орнаментаціи; помиритесь впередъ съ тѣмъ, что вы — на протяженіи цѣлыхъ верстъ — будете проѣзжать по улицамъ, похожимъ на казармы для рабочихъ, изъ закоптѣлаго кирпича, съ убійственнымъ однообразіемъ голыхъ фасадовъ и узкихъ крылечекъ, знайте впередъ, что многія знаменитыя зданія, записанныя въ рубрику «достопримѣчательностей» окажутся — послѣ парижскихъ — тяжелѣе, ординарнѣе, безъ своеобразнаго стиля: будетъ ли это соборъ Св. Павла, или Національная Галлерея на Трафальгаръ-скверѣ, или Британскій музей, или Англійскій Банкъ, Главный Почтамтъ, Биржа. Печать подражательности съ континента Европы XVIII и начала ХІХ-го вѣка — лежитъ на всемъ этомъ. Зато васъ еще сильнѣе потянетъ къ Парламенту, а, главное, къ Вестминстерскому аббатству и къ старымъ урочищамъ Лондона, къ Темльбару, къ зданіямъ въ оградѣ Линкольнъ-Инсъ-Фильда къ Newlaw-court, и къ закоулкамъ стараго стильнаго Лондона… А въ новомъ и самомъ новѣйшемъ — вы заблудитесь въ этомъ лабиринте улицъ — и Сити, и Остъ-энда, и Центра и Вестъ-энда — попадая изъ унылыхъ кирпичныхъ коридоровъ, гдѣ живетъ трудовой людъ всякихъ оттѣнковъ, въ кварталы, съ тысячами нарядныхъ особняковъ, садиками, скверами, гдѣ богатые люди могутъ жить, какъ въ собственныхъ усадьбахъ.

Привлекательность Лондона и состоитъ вътомъ, что около самыхъ кипучихъ, центровъ вы можете устроиться, точно на тихой дачѣ. Вотъ, тутъ какая-нибудь Пикадилли кишитъ пѣшеходами и грохочетъ отъ снованія безчисленныхъ омнибусовъ и кэбовъ; сдѣлайте сто саженъ въ сторону, и вы очутитесь на площадкѣ съ садикомъ, гдѣ полнѣйшая тишина. Съ четырехъ сторонъ она обставлена домами, и ихъ жильцы блаженствуютъ. Имъ не надо забираться на окраины, какъ принуждены дѣлать всегда парижане, желающіе уйти отъ уличнаго шума. И такихъ площадокъ, и тихихъ короткихъ улицъ — множество, за исключеніемъ Сити, да и въ немъ они найдутся.

Зелень садовъ и парковъ для Парижа — исключеніе; а для Лондона — принадлежность его уличной физіономіи. Не будь у Парижа бульваровъ — онъ подавлялъ бы васъ своими каменными ящиками — больше Лондона. Здѣсь же въ извѣтныхъ направленіяхъ вашъ кэбъ непременно будетъ проѣзжать по такимъ мѣстамъ, гдѣ взглядъ отдохнетъ на зелени деревьевъ и луговинъ, гдѣ дома чередуются съ скверам, садиками, и цвѣтниками.

Ни одинъ парижскій публичный садъ — неисключая и парка Монсо — не даст вамъ такого приволья, какъ парки Лондона іи это вторженіе простора и зелени сглаживаетъ больше всего монотонность и казенную мертвенность улицъ и обывательскихъ домовъ-казармъ.

И не раздражаютъ васъ зданія офиціальнаго показного типа, какъ во всѣхъ столицахъ Европы — и всего больше въ Петербургѣ. Министерства — разбросаны, казенные дома исчезаютъ среди такого колоссальнаго муравейника всевозможныхъ частныхъ построекъ. Дворцовъ какъ-то не замѣчаешь въ Лондонѣ, и одни иностранцы да провинціалы интересуются ими. Бекингэмскій дворецъ — только подробность С-тъ Джемсъ-парка съ его озеромъ. Hampton Court Palace состоитъ какъ бы при своемъ фонтанѣ. Lambeth Palace — только «достопримечательность» для иностранцевъ. Это не то, что зданіе Парламента, которое одно занимаетъ истинно первенствующее положеніе въ Лондонѣ, проявляя собою весь духъ британскон націи, всю власть и все обаяніе.

Здороваясь и прощаясь съ островной «столицей міра» конца девятнадцатаго вѣка — остановитесь подальше передъ двумя символическими постройками стараго Лондона и Лондона вчерашняго дня — передъ Тауэромъ — этимъ средневѣковымъ острогомъ, съ четырьмя куполами — эмблемой феодальной власти и народныхъ броженій, давшихъ Великобританіи ея теперешній укладъ и Новым Мостомъ около того же Тауэра, съ его двумя грандіозными башнями-быками, едва ли не самымъ гигантскимъ еѣчнымъ сооруженіемъ въ обѣихъ столицахъ міра. Этотъ каменно-чугунный символъ даетъ вамъ предвкушеніе того, что вы найдете въ Лондонѣ и звучитъ заключительнымъ аккордомъ, когда вы изъ окна вагона говорите ему: прости!

Послѣ первыхъ живыхъ, но все-таки же летучихъ ощущеній и настроеній, складывается извѣстный выводъ, который у большинства туристовъ, не исключая и русскихъ, можетъ оказаться слишкомъ скорымъ, а потому и одностороннимъ. И Лондонъ, и Парижъ требуютъ очень хорошаго знакомства съ нимъ, чтобы отвѣтить, прежде всего, на самый живой вопросъ: въ какомъ изъ этихъ городовъ иностранецъ чувствуетъ себя пріятнѣе, менѣе затеряннымъ и менѣе чуждымъ? Для громаднаго большинства — конечно въ Парижѣ, а для насъ, русскихъ, почти безусловно; даже если взять туриста — будь онъ русскій или нѣмецъ — одинаково знакомаго съ французскимъ и англійскимъ языкомъ и одинаково подготовленнаго къ изученію того и другого города — все-таки же больше шансовъ, чтобы Парижъ подкупалъ его, особенно если онъ въѣдетъ въ эту столицу міра впервые раннею осенью или весною. На первыхъ порахъ общая привлекательность Парижа непремѣнно замаскируетъ многія и самыя существенныя стороны, прежде всего, матеріальной жизни.

Для иностранца средняго достатка Парижъ и сорокъ лѣтъ тому назадъ, и теперь далеко не царство комфорта, даже если вы и не очень взыскательны. Въ этомъ смыслѣ парижане остаются съ тѣми же свойствами націи, какъ и провинціалы Франціи. Они способны производить политическія революціи; но во всемъ, что относится къ быту, къ удобствамъ, къ усовершенствованіямъ матеріальной обстановки жизни, въ отеляхъ и меблированныхъ комнатахъ — они чрезвычайно рутинны, потому что на особый ладъ разсчетливы и даже просто скупы и скаредны. Это сказывается и въ дешевыхъ отельчикахъ и гарни, и въ довольно-таки дорогихъ отеляхъ. И дороговизна, за послѣдніе двадцать лѣтъ, росла во геометрической прогрессіи, между тѣмъ какъ соотвѣтственный комфортъ едва ли въ ариѳметической. Сдѣлайся Вѣна, Берлинъ, Лондонъ и даже Римъ или Флоренція — такимъ же огромнымъ международнымъ центромъ для туристовъ, пріѣзжающихъ пріятно пожить, — зсѣ эти города выказали бы неизмѣримо большіе успѣхи въ смыслѣ комфорта для иностранцевъ, чѣмъ Парижъ. У такихъ націй, какъ англичане, нѣмцы и швейцарцы есть склонность къ прогрессу во всемъ, что пріятно и удобно обставляетъ жизнь внутри домов. Это коренится въ народномъ слоѣ. Побывайте сначала въ нѣмецкой, а потомъ во французской деревнѣ, особенно у нѣмцевъ прирейнскихъ мѣстностей. Французскіе мужики, въ общемъ, богаче, отличаются большимъ скопидомствомъ, почва у нихъ благодатная, продукты ея дороже, но они живутъ некрасиво, дома почти всегда запущены, дворы грязны, въ комнатахъ пыльно и неряшливо. У нѣмцевъ и у швейцарцевъ совсѣмъ не то. На любую нѣмецкую деревню, въ центрѣ и на югѣ Германіи, пріятно смотрѣть: вездѣ вы видите следы любовнаго отношенія къ своей домовитости: желаніе украсить и наружный видъ своихъ домовъ, любовь къ зелени, къ деревьямъ, къ садоводству. Тоже въ значительной степени и въ Англіи, насколько мнѣ приходилось наблюдать въ мѣстностяхъ и посѣвернее Лондона, и южнѣе. И коренныя народныя свойства до сихъ поръ сказываются въ отрицательныхъ сторонахъ парижскихъ порядковъ, отъ которыхъ, всего болѣе, страдаютъ приезжіе иностранцы.

Припомните: что вы обыкновенно находите въ парижскомъ отелѣ средней руки, и въ гарни, въ меблированномъ домѣ. Разумѣется, послѣ пашей небрежности и запущенности гостиницъ и меблировокъ, въ Парижѣ многое покажется наряднѣе и уютнѣе; но только послѣ насъ, а уже никакъ не послѣ нѣмцевъ и швейцарцевъ. Весь почти отельный бытъ Парижа держится за мелкую спекуляцію. Сотни и тысячи простыхъ обывательскихъ домовъ, безъ особенныхъ приспособленій, превращены были въ отели и гарни, и миогіе изъ нихъ десятки лѣтъ стоятъ безъ всякаго почти ремонта, наружнаго илн вну тренняго. Чтобы провѣрить это, нужно полюбопытствовать: зайти, по прошествіи двадцати пяти лѣтъ, въ тотъ самый отель средней руки, гдѣ вы живали. Такъ сдѣлалъ я, въ послѣднюю мою поѣздку, и полюбопытствовалъ заглянуть въ цѣлыхъ три такихъ небольшихъ отеля: на углу бульвара S-t Michel и улицы Racine, въ тотъ отель, куда впервые въѣхалъ въ 1865 г. затѣмъ недалеко отъ музея Клюни въ улицѣ, которая теперь иначе называется, а прежде называлась rue dcs Maihurins S-t Jacques — въ отель «Линкольна;» и въ улицу Сорбонны, прямо противъ ея зданія — въ отель «Монтескье». Вы можете быть увѣрены, что найдете буквально ту же обстановку, которая, конечно, еще болѣе позапылилась и пообтерлась. Тоже находилъ я на протяженіи десяти и болѣе лѣтъ на другой сторонѣ Сены, около бульваровъ, въ гарни и отеляхъ не только плохенькихъ, но и такихъ, которые по парижски считаются хорошими и даже дорогими, вродѣ напр., Отелъ-де-Бад, на самомъ Итальянскомъ бульваре — одинъ изъ отелей любимыхъ русскими.

Гдѣ, кромѣ Парижа, въ какомъ вторсстепеннсмъ городѣ Германіи (не говоря уже о швейцарскихъ курортахъ) найдете вы эти узкія крыльца, тѣсные и темные коридоришки, крутыя деревянныя лѣстницы, идущія, большею частью, въ видѣ раковинъ, съ ихъ специфическимъ запахомъ ѣды и многаго другого, съ ихъ отсутствіемъ удобствъ, которыя Даже въ Москвѣ считаются уже необходимыми въ мало-мальски сносныхъ «меблировкахъ»? И вашъ номеръ, отдѣланный какъ будто довольно мило и элегантно — если комната стоитъ пятъ и больше франковъ — въ сущности такой же не провѣтренный, старый по мебели и драпировкамъ, непременно съ запахомъ гари отъ камина, съ разными ненужностямн, вродѣ неизбѣжныхъ каминныхъ часовъ, которые очень рѣдко идутъ, жирандолей и геридоновъ; но настоящихъ удобствъ для туриста вы не найдете почти нигдѣ за исключеніемъ уже очень дорогихъ отелей и такихъ меблированныхъ домовъ-пансионовъ, гдѣ живутъ исключительно англичане и американцы, и то больше въ Елисейскихъ поляхъ.

Кровать — вотъ предметъ комнатной обстановки, которымъ французы любятъ гордиться. Имъ, во всѣхъ странахъ, кровати и постели кажутся мизерными. Такъ какъ они чрезвычайно рутинны во всемъ домашнемъ обиходѣ, то и кровать осталась въ тѣхъ же размѣрахъ и той же отдѣлкой, какъ въ восемнадцатомъ и семнадцатомъ вѣкѣ, т.-е. черезчуръ большая — если вамъ нѣтъ надобности въ двуспальной — съ неизбѣжнымъ пыльнымъ балдахиномъ, и тяжелыми занавѣсками, обязательнымъ валикомъ и одной тощей и плоской подушечкой. Французу на нихъ удобно; но иностранцамъ почти никогда. Какъ тридцать лѣтъ тому назадъ, такъ и теперь, даже и въ дорогихъ отеляхъ, бѣлье или бумажное, или грубое полотняное, шершавое, и зимой почти всегда волглое, непросушенное. Помню, когда я, послѣ четырехъ зимъ въ Парижѣ, гдѣ приходилось настрадаться отъ всѣхъ такихъ французскихъ порядковъ, попалъ въ Вѣну, гдѣ жилъ и въ отеляхъ, и, главное; въ меблированныхъ квартирахъ, отдаваемыхъ отъ жильцовъ, какъ въ Петербургѣ и Мссквѣ—то постель сразу напомнила мнѣ время, когда я былъ, какъ французы выражаются, «dans mes propres draps».

Прибавьте къ этому скаредность хозяевъ, которые страшно эксплуатируютъ прислугу: на отель въ двадцать-пять — тридцать комнатъ почти никогда не полагается больше одной горничной или одного гарсона. Прислуга эта кажется вамъ, на первыхъ порахъ, забавной и смышленой, она дѣйствительно бойчѣе и даже услужливѣе, чѣмъ напр., у насъ, но, при долгомъ житьѣ, вы непремѣнно будете тяготиться и тѣмъ, что ея никогда не дозвонишься, и темъ, что она все должна дѣлать спѣшно и небрежно, а часто и ея безцеремоннымъ тономъ. Въ Германіи, при томъ же почти количествѣ работы, она дрессированнѣе, чище, ласковѣе и послушнѣе. Тоже и въ Англіи, съ прибавкою, разумѣется, британской, нѣсколько суровой серьезности. Не забудьте, что, еще недавно, въ двухъ третяхъ отелей и гарни средней руки Парижа не было даже электрическихъ и воздушныхъ звонковъ; а въ нѣкоторыхъ, до сихъ поръ, протянута веревка внизъ, въ пролетъ лѣстницы — и вы должны выходить на площадку и дергать за нее. Молодымъ человекомъ вы со всѣмъ этимъ миритесь, вы слишкомъ увлечены приманками Парижа и смотрите на свою отельную комнату только, какъ на мѣсто ночлега. Но съ годами вамъ будетъ дѣлаться тяжеленько, особенно зимой, когда всѣ такія французскія неудобства, происходящія отъ рутины и скаредности, становятся еще чувствительнѣе. Всякій знаетъ, какъ до сихъ поръ отопляются во Франціи дома, а зимы дѣлаются все суровѣе и суровѣе. Въ очень рѣдкихъ меблированныхъ домахъ и отеляхъ есть калориферы, кафельные или чугунные. Огонь камина веселъ, но для насъ каминъ — только источникъ чисто спеціальныхъ зимнихъ болѣзней иностранцевъ — застуживания ногъ и рукъ — когда у васъ пойдутъ такъ называемые анжелюры и жерсюры.

Въ сущности, между типомъ отельной обстановки и комфорта за пять франковъ въ день и за двадцать и болѣе — нѣтъ очень большой разницы. Позолоченная мебель, ковры, драпировки, бронза — и въ самыхъ дорогихъ отеляхъ не поднимаютъ существенныхъ сторонъ комфорта, какъ это вы находите въ другихъ странахъ континентальной Европы и въ Англіи. А дороговизна въ послѣдніе десять лѣтъ дошла почти до американскихъ размѣровъ: въ Grand-Hôtel въ бель-этажѣ съ васъ за салонъ съ маленькой спальней берутъ тридцать и больше франковъ въ день. Въ любомъ изъ солидныхъ отелей: rue de la Раіх u place Vandome, хоть бы въ Hotel du Rhin за двѣ самыхъ обыкновенныхъ комнаты съ такой же почти старой и запыленной мебелью, какъ и въ отельчикѣ средней руки — вы заплатите до сорока франковъ въ день безъ всего, даже безъ „service“.

И все-таки вспоминая подробности первыхъ годовъ житья въ Парижѣ, вы должны будете сознаться, что и на скромныя, студенческія средства — за исключеніемъ двухъ болѣе суровыхъ мѣсяцевъ зимы — можно прожить легче и пріятнѣе, чѣмъ гдѣ-либо. Я говорю студенческія на французскій, а не на русскій аршинъ, потому что и сорокъ лѣтъ тому назадъ, въ въ половинѣ шестидесятыхъ годовъ, въ Латинскомъ кварталѣ, живя, какъ и почти вся масса учащейся молодежи, въ недорогомъ пансіонѣ или гарни, вы должны были все-таки проживать no крайней мѣрѣ двѣсти франковъ въ мѣсяцъ, что и тогда, при хорошемъ курсѣ, составляло около шестидесяти рублей. Такой бюджетъ сохранился и до сихъ поръ, только вы за тѣ же деньги получаете все хуже: вмѣсто комнаты во второмъ этажѣ — въ пятомъ, сноснаго табльдота — гораздо болѣе мизерный. Мягкость климата и возможность проводить почти весь день внѣ дома, даже и для занятій, оживленіе бульвара, приволье прогулокъ въ Люксембургскомъ саду, да и все то старенькое убранство, какое вы находите въ своей комаатѣ—прибадриваютъ васъ, дѣлаютъ жизнь наряднѣе и заставляютъ мириться со всѣми стародавними пробѣлами парижскаго комфорта.

И до сихъ поръ, по прошествіи сорока лѣтъ въ Латинскомъ кварталѣ можно еще на восемь, на десять франковъ въ день жить сносно и пользоваться кое-какими удовольствіями; но Парижъ туристовъ, Парижъ всей международной сутолоки на правомъ берегу Сены, послѣ войны съ каждымъ пятилѣтіемъ дѣлается все дороже и дороже. Я не буду его сравнивать по этой части съ Вѣной — тоже весьма дорогимъ городомъ — но Берлинъ сравнительно дешевле, а уже объ Италіи и говорить нечего, даже и въ большихъ и очень бойкихъ городахъ. Въ концѣ второй Имперіи, живя на главныхъ бульварахъ или около нихъ, вы, какъ иностранецъ, за двадцать франковъ въ день могли пріятно и разнообразно провести цѣлыя сутки. Теперь это немыслимо. Все поднялось почти вдвое, въ особенности дорого обходится вамъ вечеръ — удовольствія, хотя бы и самыя ординарныя, въ видѣ нынѣшнихъ кафе-шантановъ и зрѣлищъ на англійскій ладъ. Деньги упали въ цѣнѣ; предметы первой необходимости вздорожали. И все это было бы сносно, если бы удобства, чистота, порядокъ, усовершенствованія комфорта — прогрессировали въ такихъ же размѣрахъ. А этого нѣтъ, и долго не будетъ, потому что французы менѣе всѣхъ остальныхъ европейскихъ націй, податливы на серьезныя матеріальныя усовершенствованія и болѣе: всѣхъ преисполнены преувеличеннаго сознанія превосходства своихъ порядковъ, во всѣхъ смыслахъ. Если Парижъ не утратилъ привлекательности и какъ столица Франціи, и какъ столица міра, то это благодаря новизнѣ, яркости, блеску, изяществу и даровитости, которыя проявляются въ жизни внѣшней, а также и во всемъ томъ, чѣмъ и элегантная, и простонародная толпа живетъ для своего мозга, для нервныхъ настроеній всякаго рода.

Противъ Лондона есть у всѣхъ иностранцевъ, въ томъ числѣ и у насъ, русскихъ, не мало предубѣжденіи. За нимъ установилась репутація непомѣрной дороговизны и разной, чисто британской китайщины, которая дѣлаетъ обстановку жизни слишкомъ своеобразной и жуткой для пріѣзжаго человѣка. Это было невѣрно и тридцать лѣтъ назадъ, и еще менѣе вѣрно во второй половинѣ послѣдняго десятилѣтія. Главное препятствіе для того, чтобы сразу почувствовать себя настолько пріятно, какъ въ Парижѣ — языкъ. По-англійски бойко говорятъ у насъ женщииы, воспитанныя для жизни въ свѣтскомъ обществѣ. Мужчины вообще мало говорятъ у насъ на этомъ языкѣ, изъ ста человѣкъ мужчинъ, знающихъ его, по крайней мѣрѣ, двѣ трети только читаютъ или, можетъ быть, пишутъ по-англійски, но бойко не объясняются. И главное затрудненіе состоитъ, какъ извѣстно, не въ томѣ чтобы умѣть самому объясняться, а въ томъ, чтобы понимать обычный говорѣ какой: вы находите въ Англіи и на улицѣ и въ парламентѣ и въ калонѣ, и въ отелѣ. Разъ это препятствіе устранено или вы запасетесь большимъ терпѣнiемъ и выдержкой — вамъ въ Лондонѣ въ смыслѣ матеріальной остановкѣ будетъ удобнѣе и уже никакъ не дороже, чѣмъ въ Парижѣ.

Случилось такѣ что въ первыя мои посѣщенія Лондона — съ половины шестидесятыхъ годовъ — я тамъ сначала прожилъ цѣлый мѣсяцъ и потом, черезъ годѣ посвятилъ этому городу весь season — я совсѣмъ не проходилъ черезъ жизнь отелей и пансионовѣ того, что лондонцы называютъ «бордингъ-гауз». Въ каждый; изъ этихъ пріѣздовъ въ первый — мой собрат по петербургской журналистике, во второй коренной лондонецѣ мистеръ Р. приготовили мнѣ комнаты отъ жильцовъ, и каждый разъ въ одномъ и томъ же кварталѣ въ мѣстности между Оксфордд-стритъ и Британскимъ музеемъ. И вы сейчасъ же очутитесь въ такихъ точно условіяхъ домашней жизни какъ въ Вѣнѣ, въ Берлинѣ, въ Петербургѣ, въ Москвѣ, когда вы нанимаете одну или днѣ комнаты у квартирной хозяйки; но только это, сравнительно съ нашими комнатами отъ жильцовъ за ту же дѣну или даже дешевле, будетъ удобнѣе, тише, чище и наряднѣе. За цѣлыхъ тридцать лѣтъ цѣны такихъ меблированныхъ квартирокъ очень мало измѣнились. Онѣ измѣнились только для насъ, потому что курсъ нашъ упалъ. Прежде фунтъ, стерлинговъ стоилъ шесть съ чѣмъ-то рублей, а теперь около десяти. Но и тогда, и теперь въ тѣхъ же мѣстностяхъ за одинъ или два фунта въ недѣлю, съ прибавкою нѣсколькихъ шиллинговъ — вы можете имѣть помѣщеніе въ rez-de-chaussée или первомъ этажѣ изъ двухъ прекрасно меблированныхъ комнатъ съ прислугой и съ утреннимъ завтракомъ изъ чая и горячей ѣды; а въ отдаленныхъ кварталахъ города до сихъ поръ тоже самое можно имѣть за какихъ-нибудь пятнадцать шиллинговъ, т. е. за семь рублей въ недѣлю. Замѣтьте, что англійскій утренній завтракъ настолько сытенъ, что вы легко останетесь безъ, ѣды и до поздняго обѣда. Ничего подобнаго нѣтъ въ Парнжѣ.

Въ послѣднюю мою поѣздку въ Лондонъ я жилъ въ недорогихъ отеляхъ и въ меблированныхъ комнатахъ; и тѣ, и другія выше сортомъ, чѣмъ въ Парижѣ и не дороже. Неряшливость прислуги и нечистоплотность комнатной обстановки, коридоровъ, лѣстницъ — вы найдете, однако, въ самыхъ бойкихъ кварталахъ Лондона, въ отеляхъ и гарни подозрительнаго характера или такихъ, которые содержатъ иностранцы для мелкихъ коммивояжеровъ съ континента. Въ обыкновеннаго типа пансіонахъ (бордингъ-гаузахъ), и недурныхъ отеляхъ и гарни больше порядочности и домовитости, тишины и чистоплотности. Вы сейчасъ чувствуете, что англичанинъ, даже и не имѣя собственной квартиры, любитъ располагаться, «какъ дома», и вы гораздо удобнѣе и сравнительно дешевле устроитесь въ Лондонѣ для семейной жизни въ готовыхъ меблированныхъ квартирахъ и небольшихъ домахъ, чѣмъ въ Парижѣ. Это почти всегда будетъ цѣлый домъ, состоящій изъ двухъ или трехъ этажей. Даже, если вашъ хозяинъ или хозяйка живутъ отдачей такихъ меблированныхъ квартиръ со всѣмъ, съ посудой и бѣльемъ, они стараются придавать имъ чисто англійскій типъ, домовитости, тратятъ на ремонтъ больше французовъ, вводятъ разныя усовершенствованія комфорта. Въ Парижѣ вы можете, конечно, особенно за хорошую цѣну, найти цѣлый рядъ такихъ меблированныхъ помѣщеній съ посудой и бѣльемъ, но гдѣ все скорѣе разсчитано на то, чтобы произвести внѣшній эффектъ на нанимателя, а въ сущности — тоже съ пыльцей, съ грязцей, съ разными весьма существенными неудобствами.

Точно также и репутація лондонской дороговизны и обособленности, no части ѣды, становится теперь болѣе легендарной, чѣмъ было прежде. Лондонъ, по этой части, сдѣлалъ огромные успѣхи, весьма сильно оконтиненталился и прямо въ интересахъ туристовъ, наѣзжающихъ съ континента. Да и англичане въ послѣдніе двадцать-тридцать лѣтъ такъ много и такъ по долгу живутъ на материкѣ, что и они стали уже менѣе держаться своихъ кулинарныхъ привычекъ.

Всемірная репутація Парижа, по части гастрономіи и кулинарнаго искусства, остается за нимъ и до сихъ поръ; но она имѣетъ значеніе только для тѣхъ, кто можетъ тратить не просто хорошія, а очень большіе деньги на услажденіе своего чрева. Кто бы вы ни были — рабочій, чиновникъ, купецъ, артистъ или досужій фланеръ — вамъ всѣемъ одинаково нужны самые существенные элементы питанія: азотистая пища, мясо, живность, рыба — если вы не вегетарьянецъ, какихъ, кстати сказать, водится больше въ Лондонѣ, чѣмъ въ Парижѣ. И вотъ эта существенная основа питанія въ Парижѣ — до нельзя обрѣзана, сводится скорѣе къ какимъ-то суррогатам, чѣмъ къ настоящей ѣдѣ, подвержена постоянно порчѣ и поддѣлкѣ, и въ маслѣ и молоке, и въ тѣхъ яко бы даровыхъ полбутылкахъ краснаго и бѣлаго вина, которыя вы получаете за дешевыми и болѣе дорогими ресторанными и табльдотными обѣдами и завтраками. И въ тридцать лѣтъ произошелъ замѣтно несомнѣнный регрессъ по качеству ѣды, и прогрессъ по ея дороговизнѣ.

И все-таки, мы, бывало, молодыми людьми, любили распространяться о томъ, какъ въ Парижѣ можно разнообразно и не дорого поѣсть. Впечатлѣніе первыхъ дней, особенно если вы попадали въ началѣ осенняго сезона, бывало всегда очень пріятное и завлекательное отъ обилія ресторановъ, гдѣ вы за какихъ-нибудь два франка могли получать обѣдъ въ пять блюдъ съ полбутылкой вина! Слава Пале-Рояля по этой части продолжалась цѣлыя десятилѣтія и восходила до половины ХѴII-го вѣка и даже дальше. И въ Латинскомъ кварталѣ, въ половинѣ шестидесятыхъ годовъ существовали студенческіе рестораыы съ такой же обстановкой и съ тѣми же меню, какъ въ Пале-Роялѣ, гдѣ вы по абонементу могли имѣть обѣдъ за франкъ и 25 сантимовъ, такъ же изъ пяти блюдъ и съ полбутылкой вина. Всего болѣе славился ресторанъ Лери, на углу улицы Расинъ, противъ перестиля театра Одеонъ, теперь уже не существующій. Скажу мимоходомъ, что въ немъ я помѣстилъ дѣлую сцену моего романа «Въ чужомъ полѣ», написаннаго въ Москвѣ, въ 1866 г., какъ разъ подъ впечатлѣніемъ перваго моего парижскаго сезона, отъ октября 1865 по іюнь 1866 г. Но и тогда все это было или казалось пріятнымъ тѣмъ, кто могъ и хотѣлъ довольствоваться болѣе разнообразіемъ, чѣмъ существенностью пищи, ѣсть такъ, какъ привыкло и большинство французовъ. И тогда, въ обѣдѣ изъ пяти блюдъ, мясо играло самую неважную роль, и въ разныхъ матлётахъ и сиветахъ неблагоразумно было допытываться изъ какихъ элементовъ они состоятъ. Однако, въ то время и вплоть до конца второй имперіи, и въ Латинской странѣ, и на правомъ берегу Сены, въ небольшихъ отеляхъ и пансіонахъ, вблизи бульваровъ, вы находили еще табльдоты, гдѣ могли помѣсячно франковъ за сто, за сто двадцать имѣть завтраки и обѣды, сытные и хорошо приготовленные. И этого теперь уже нѣтъ. А въ ресторанахъ Пале-Рояля, (хотя они и посѣщаются почти такъ же бойко, какъ и сорокъ лѣтъ назадъ, даже англичанами) — за тѣ же цѣны вы имѣете въ сущности дрянной обѣдъ и еще болѣе дрянное вино. Вторая имперія завѣщала Парижу самое лучшее, что есть по части недорогой ѣды — это такъ называемые „Etablissements de bouillon“, мясника Дюваля, которые въ эти сорокъ лѣтъ покрыли весь Парижъ и вырастали кромѣ общаго классическаго типа такихъ заведеній, и разновидности его. Цѣны и въ нихъ стали выше процентовъ на двадцать; но публика средняго достатка можетъ въ нихъ кормиться франковъ за пять въ день, и болѣе здорово, и довольно разнообразно. И чтобы видѣть, какъ велико число парижанъ и иностранцевъ, нуждающихся въ недорогой и приличной ѣдѣ — стоитъ только зайти въ огромное бульонное заведеніе, помѣщающееся въ Rue Montesquieu, недалеко отъ Пале-Рояля, гдѣ зала съ галлереей кишитъ народомъ въ часы завтраковъ и обѣдовъ. «Бульонъ» — положительно пріобрѣтеніе новѣйшей столичной культуры, созданное Парижемъ; и ему предстоитъ еще болѣе блестящая будущность, когда этотъ типъ ресторана появится во всѣхъ европейскихъ столицахъ. Внѣ его все, что не оплачивается высокими цѣнами или не носитъ на себѣ характера домашней буржуазной ѣды — царство поддѣлки, желудочнаго катарра, жизни впроголодь, которая дѣлается, подъ конецъ, еще томительнѣе и несноснѣе отъ неизбѣжной позолоты ресторанныхъ заведеній, которые тоже не ремонтируются цѣлыми десятками лѣтъ, какъ въ этомъ каждый изъ насъ убѣдился, если заглядывалъ въ любой ресторанъ Пале-Рояля и въ половинѣ шестидесятыхъ годовъ, и въ половинѣ девятидесятыхъ. Вы, конечно, нигдѣ, ни на континентѣ Европы, ни въ Англии — не найдете такой тонкой ѣды, какъ въ Café anglais, или въ великолѣпномъ домѣ, который занималъ нашъ петербургскій рестораторъ Кюба въ Елисейскихъ поляхъ, или у Панара, противъ театра водевиль», и еше въ нѣсколькихъ ресторанахъ перваго ранга; но и по этой части замѣчается нѣкоторое паденіе; даже самыя знаменитыя фирмы стали умирать на нашей памяти, не находятъ себѣ преемниковъ, а, стало быть, и подходящей публики. Исчезъ когда-то прославленный домъ „Frères provenceaux" въ Палѣ-Роялѣ'; не такъ давно происходили похороны тоже очень извѣстнаго ресторана Мадпу, на лѣвомъ берегу Сены — когда-то вмѣсто литературныхъ обѣдовъ, (les diners Magny), гдѣ собирался въ семидесятыхъ и восьмидесятыхъ годахъ избранный писательскій кружокъ, съ Ренаномъ, Флоберомъ и Тургеневымъ во главѣ. Наконецъ, попозднѣе закрылся ресторанъ Бинъона на Avenue de l’Opéra, считавшійся самымъ дорогимъ и изысканнымъ. Даже рестораторы съ личной громкой репутаціей, съ большими связями въ журнальныхъ, артистическихъ и свѣтскихъ кружкахъ, какъ напр., долго гремѣвшій Бребанъ, кончаютъ банкротствомъ, несмотря на то, что онъ пускалъ въ ходъ и рестораны такого типа, какъ бульонныя заведенія, но только высшаго порядка. И это все представляетъ собою сливки парижскаго кулинарнаго міра. Точно такъ же и большой контингентъ хорошихъ и порядочныхъ отельныхъ табльдотов; но вѣдь и они не поднимаются теперь выше того, что все за ту же цѣну получите въ первоклассныхъ отеляхъ Швейцаріи, всей Германіи, Австріи, даже Италіи и Испаніи, не говоря уже о нашихъ двухрублевыхъ обѣдахъ въ лучшихъ петербургскихъ и московскихъ ресторанахъ. Исключеніе не составляетъ и самый дорогой табльдотный обѣдъ Парижа, въ Грандъ-отель, стоившій прежде шесть франковъ и поднявшійся до восьми. Онъ довольно хорошъ, но меню, въ сущности, однообразно и не отличается тонкостью.

Когда-то даровитый русскій писатель, привыкшій наблюдать жизнь средняго класса и трудовой народной массы въ своемъ отечествѣ, попалъ на цѣлый зимній сезонъ въ Парижъ и жилъ тамъ, не какъ свѣтскій виверъ, а какъ средней руки обыватель. Это былъ Глѣбъ Успенскій, и помните, что онъ говорилъ въ своихъ статьяхъ, которыя появлялись въ «Отечественныхъ Запискахъ» объ условіяхъ парижской жизни средней руки и совсѣмъ плохенькой и для пріѣзжихъ, и для туземцевъ — чиновниковъ, приказчиковъ, увріеровъ, студентовъ? Онъ очень остроумно прибралъ особеннаго рода терминъ для подробностей такого матеріальнаго существованія. Все это, какъ онъ выражается «яко бы», а не настоящее. «Яко бы квартира», «яко бы спальня», «яко бы вино», «яко бы бифштексъ», не изъ бычьяго, а изъ коровьяго и даже лошадинаго мяса — и все въ томъ же родѣ. Это было вѣрно двадцать лѣтъ тому назадъ, когда онъ попалъ въ Парижъ, и еще болѣе вѣрно въ настоящую минуту. И вы можете это провѣрить сегодня и завтра, когда-угодно, въ какомъ-угодно табльдотѣ, въ какомъ-угодно ресторанѣ, ниже извѣстныхъ цѣнъ. Иностранцы и провинціалы, привыкшіе къ болѣе дешевой жизни, превосходно знаютъ, что питаться хорошо и тонко можно въ Парижѣ только съ большими деньгами и притомъ отправляясь завтракать и обѣдать въ рестораны перваго ранга непремѣнно вдвоемъ или втроемъ, такъ какъ тамъ за огульную цѣну ѣсть нельзя, a надо спрашивать все «по картѣ». Это было и въ концѣ второй имперіи. Мнѣ вспоминается фигура и вся личность одного запоздалаго студента, родомъ изъ Бургундіи, жившаго со мною въ одномъ отельчикѣ Латинскаго квартала. Онъ не былъ кутила, даже и по части женскаго пола, но проживалъ очень много, а занималъ скромную комнату въ пятьдесятъ франковъ. Онъ былъ родомъ изъ такой провинціи, гдѣ прекрасно ѣдятъ и еще лучше пьют, сынъ богатаго винодѣла, привыкли къ матеріальному приволью.

И онъ еще тогда говорилъ, что долженъ каждый день тратить до двадцати франковъ на свою ѣду, никого не угощая, и за исключеніемъ вина, которое составляло только какихъ-нибудь двадцать — двадцать пять процентовъ въ общемъ счетѣ. Такъ же хорошо ѣсть можно, до сихъ поръ, почти вдвое дешевле и въ Бернинѣ, и въ Петербургѣ и въ Москвѣ, не говоря уже о Флоренціи или Миланѣ.

Подкупать васъ на первыхъ парахъ и бульварной ѣдой Парижъ, все еще большой мастеръ. Любой русскій и теперь будетъ вамъ расхваливать напр., бойкіе обѣды въ самомъ центральномъ кварталѣ большихъ бульваровъ, хотя бы, напр., такъ называемые «Diners parisiens», гдѣ вы за четыре франка пятьдесятъ сантимовъ имѣете хорошо сервированный обѣдъ съ двумя закусками, съ двумя дессертами и даже съ цѣлой бутылкой вина, въ изящно отдѣланномъ, просторномъ помещении; и гдѣ публика вся не кое-какая, а, какъ разъ, та самая, которая послѣ обѣда будетъ наполнять театры на дорогихъ мѣстахъ. Недѣлю вы продержитесь; но потомъ разовьется непремѣнный спутникъ такого рода гастрономіи — желудочный катарръ и вы тогда, если вамъ нужно пробыть долго въ Парижѣ, обратитесь къ режиму «бульонныхъ заведеній» и совершенно основательно будете похваливать ихъ всю вашу жизнь.

Лондонъ, за послѣдніе годы, сильно развился по части ѣды обще-европейскаго типа, т. е. французскаго, и въ немъ пріѣзжій, не отставая отъ своихъ петербургскихъ или московскихъ привычекъ, можетъ тратить меньше, чѣмъ въ Парижѣ. Мы, какъ и нѣмцы въ большихъ городахъ — въ Берлинѣ, Франкфуртѣ, Мюнхенѣ — выработали типъ обѣдовъ и завтраковъ à ргіх fixe, но сортомъ выше, чѣмъ въ Парижѣ, гдѣ порядочный человѣкъ не можетъ довольствоваться ѣдой за опредѣленную цѣну, даже и въ пятифранковыхъ ресторанахъ. Лѣтъ тридцать тому назадъ меньше иностранцы, и въ особенности русскіе, жаловались всегда на непомѣрную дороговизну лондонскихъ ресторановъ. Но и тогда эти жалобы происходили гораздо больше отъ плохого знанія Лондона; и тогда было уже не мало мѣстъ, гдѣ вы могли имѣть очень порядочный общеевропейскій обѣдъ на французскія деньги за тѣ же пять франковъ. Но и тогда, и теперь для тѣхъ, кто не хочетъ или не можетъ много тратить, общенаціональная британская ѣда представляла и до сихъ поръ представляетъ собою большой рессурсъ. Кто не любитъ суповъ и вообще жидкой пищи, тотъ найдетъ въ классическомъ лондонскомъ обѣдѣ «from the joint» все, что ему нужно: прекрасный ростбифъ, почти что до отвала, вареныя овощи, иногда съ прибавкою рыбы или мясного пирога, масло и сыръ, также a discrétion и порядочныхъ размѣровъ кружку хорошаго эля. Какъ тогда, такъ и теперь такой обѣдъ стоилъ и стоитъ, на русскія деньги, около семидесяти копѣекъ. Вамъ его давали въ любой тавернѣ и закусочной, гдѣ салфетка не составляла неотъемлемой принадлежности ѣдм и приносилась только по особенному требованію посѣтителя.

Лондонъ сталъ теперь едва ли еще не международнѣе, по ѣдѣ, чѣмъ Парижъ. Такое роскошное и огромное заведеніе, какъ ресторанъ Крайтиріон, въ самомъ бойкомъ центрѣ Лондона — вѣское доказательство того, какъ британская столица много двинулась въ этомъ смыслѣ впередъ. Въ разныхъ этажахъ этого огромнаго дома вы находите — особый типъ пивной, закусочной и ресторана въ смѣшанномъ и чисто французскомъ вкусѣ и много роскошные, залъ вплоть до центральной залы, гдѣ каждый день подъ звуки оркестра, идутъ въ теченіе трехъ часовъ обѣды такого же типа, какъ табльдотные, но за отдѣльными столиками, что теперь въ Англіи почти исключительно преобладаетъ и въ отеляхъ. Русскій, познакомившись съ съѣдобнымъ Лондономъ въ такомъ Крайтиріонѣ и въ другихъ ресторанахъ этого образца, — вездѣ, чуть не на каждомъ шагу въ фешенебельныхъ и торговыхъ кварталахъ, можетъ зайти въ такъ называемые «drill-rooms» и со скидкой, по крайней мѣрѣ, двадцати пяти процентовъ ѣсть прекрасное жареное мясо всякаго рода. Только въ Италіи есть нѣчто подобное, въ лавкахъ съ огромными вертелами, гдѣ жарится всевозможная живность и тамъ же потребляется желающими. И нѣтъ ничего удивительнаго, что типъ «drill-room» давно уже перекочевалъ черезъ Ламаншъ и теперь въ большомъ ходу въ Парижѣ, въ Ниццѣ, на всей Ривьерѣ, а также въ Берлинѣ. Только во Франціи это — очень модныя и потому страшно дорогія мѣста; между тѣмъ какъ въ Лондонѣ, наоборотъ, назначеніе «drill room» давать дешевую ѣду, даже когда они состоятъ и при изящныхъ ресторанахъ.

Вы можете теперь цѣлыми годами жить въ Лондонѣ и не испытывать никакихъ стѣсненій и непріятныхъ сюрпризовъ по вопросу ѣды, не говоря уже о томъ, что вино вездѣ гораздо дешевле, чѣмъ у насъ и настолько же лучше.

Другой вопросъ: англичане у себя дома, въ своемъ кулинарномъ хозяйствѣ—доработались ли они и теперь до тонкой ѣды, или до сихъ поръ держатся еще нѣкоторой китайщины? На послѣднее надо отвѣтить, если не кривить душой, скорѣе въ положительномъ, чѣмъ въ отрицательномъ смыслѣ. Вездѣ, гдѣ царитъ настоящій англійскій духъ — и въ Лондонѣ, и въ провинции — въ отеляхъ, бордингъ-гаузахъ, меблированныхъ комнатахъ и, въ особенности, частныхъ домахъ и квартирахъ людей всякихъ достатковъ и слоевъ общества все еще господствуютъ чисто британскіе кулинарные порядки; на континентальный вкусъ, — они ниже не только французскихъ, но и нѣмецкихъ, итальянскихъ, польскихъ, не говоря уже о нашей, по среднему, хорошей ѣдѣ, и трактирной, и домашней. Происходить это, кромѣ приверженности англичанъ къ своимъ привычкамъ, навыкамъ и традиціямъ, и отъ того еще, что въ этой странѣ, какъ и въ Германіи, кулинарный трудъ принадлежитъ женщинѣ, а не мужчинѣ. Количество того, что французы называютъ шефами, т. е. ученыхъ поваровъ, очень небольшое и только въ послѣдніе десять лѣтъ въ Лондонѣ число этихъ шефовъ — французовъ, итальянцевъ, швейцарцевъ — значительно усилилось. Даже у людей съ большимъ достаткомъ вы на званыхъ завтракахъ, лёнчахъ и обѣдахъ чувствуете себя нѣсколько странно. He отъ одного только того вамъ становится немного жутко — как приготовлены те или иныя блюда, а отъ того что съ чѣмъ ѣдятъ англичане. Такъ напр., по всей Англіи утренніе завтраки состоятъ изъ чая, кофе или шоколада, непремѣнно съ горячей или холодной ѣдой. Для насъ бараньи котлеты и яйца въ смятку еще допустимы при чаѣ и кофе; но мы будемъ сначала ихъ ѣсть, а потомъ пить Англичане и англичанки потребляютъ то и другое вмѣстѣ, въ одно и то же время. Но это бы еще ничего; а вездѣ, по всей Англіи, вошло въ обычай подавать утромъ къ чаю и кофе жареную рыбу, которой усиленно и угощаютъ, что приводитъ васъ въ худо скрываемое смущеніе. Жареная рыба, соль — почти также обязательна, какъ классическіе мёттонъ-чёпы (бараньи котлеты). Второй завтракъ — лёнчъ, который тоже вся Англія кушаетъ непремѣнно въ часъ пополудни, состоитъ изъ нѣсколькихъ блюдъ, которыя всѣ ставятся на столъ, а стало-быть, ѣдятъ ихъ также, болѣе или менѣе, въ одно время. Напр., меню, состоящее изъ жаренаго барашка съ зеленью и сдобнаго пирожнаго, съ вареньемъ изъ крыжовника самое обыкновенное меню и въ порядочныхъ домахъ. И вообще сладкая ѣда еще разъ показываетъ, что англичане и нѣмцы— люди саксонской расы. И у тѣхъ, и у другихъ есть органическая склонность къ тому, что наши старые повара изъ дворовыхъ называли «хлебенное». Оттуда и обиліе всевозможныхъ пудинговъ, и горячихъ, и холодныхъ пироговъ съ ветчиной, телятиной, бараниной, голубями и мяснымъ фаршемъ. И замѣтьте — все это почти всегда на жирѣ и весьма рѣдко на сливочномъ маслѣ, къ какому мы привыкли. На большихъ званыхъ обѣдахъ, офиціальныхъ и свѣтскихъ, въ университетскихъ коллегіяхъ, при празднованіи всякихъ юбилеевъ, гдѣ преобладаетъ еще англійскій складъ кулинарнаго дѣла — вы опять-таки будете приводимы въ смущеніе и необыкновеннымъ обиліемъ блюдъ и, главное, ихъ чередованіемъ что вамъ покажется смахивающимъ на китайскіе меню, если вы о нихъ читали. Многихъ сервисовъ даютъ по нѣсколько блюдъ. Такъ напр., я помню, что, еще тридцать пять лѣтъ н больше томѣ назадъ, на дорогихъ заказныхъ обѣдахъ, во время загородныхъ пикниковъ случалось продѣлывать такія трапезы» где напр., вамъ подавали шесть различныхъ рыбъ, не разомъ, а одну за другой. До сихъ поръ еще къ рыбе, въ началѣ обѣда, подаютъ салатъ, не только зеленый, но даже сладкій. Чередованіе того, что французы называютъ entremets, куда принадлежатъ и овощи, и сладкія блюда, въ домахъ, гдѣ держатся англійскихъ кулинарныхъ порядковъ, всего больше способно приводить васъ въ смущеніе. Не дальше, какъ въ послѣднее мое пребываніе въ Лондонѣ я былъ на нѣсколькихъ званыхъ обѣдахъ у людей, живущихъ очень открыто и тонко. При прекраснѣйшей сервировкѣ, о какой мы здѣсь въ Россіи не имѣемъ почти и представленія, съ цѣлымъ моремъ живыхъ цвѣтовъ, — послѣ всякихъ хлѣбенныхъ пирожныхъ — подаютъ особое полужидкое мороженое мятнаго вкуса съ рюмочками мятной крѣпкой водки, нѣсколько подслащенной, послѣ чего слѣдуютъ опять какія-то сладкія entremêts, и когда вамъ кажется, что уже теперь, кромѣ дессерта, въ тѣсномъ смыслѣ слова, ничего нельзя ѣсть и даже пригубливать, вамъ ставятъ на тарелку изящнѣйшія блюдечки, съ какими-то круглыми тартелетками, покрытыми сверху розоватой кучкой чего-то. Вы думаете, конечно, что это опять-таки сладкіе пирожки, хотя предварительно ваше небо было уже достаточно пресыщено всякаго рода ощущеніями сладкаго. Но кучки оказываются состоящими изъ особаго рода фарша, гдѣ основанiемъ служатъ очищенныя креветки или лангусты; все это очень соленое и наперченое. И только уже послѣ такого страннаго, хотя и весьма пикантнаго entre-mеts переходятъ къ дессерту на континентальный ладъ.

Изъ этого не вытекаетъ, чтобы англійская кухня, самая характерная и традиционная, не имѣла много прекрасныхъ блюдъ. И мы видамъ, что теперь въ Парижѣ У тонкихъ любителей гастрономіи въ домахъ людей живущихъ на доходъ въ сотни тысячъ въ дорогихъ ресторанахъ и отеляхъ отдѣльныя англійская блюда все больше и больше дѣлаются модными, точно такъ же, какъ и съ другой стороны французская кухня, благодаря тому что Лондонъ слѣлался въ послѣдніе годы такимъ международнымъ пунктомъ, проникаетъ все больше и больше и въ тѣ англійскіе home, гдѣ до сихъ поръ царили классическіе англійскіе брэкъ-феетъ, лёнчъ и диннёръ, начинающіеся не съ супа, а съ вареной рыбы или съ традиціоннаго блюда, которыми, я думаю, и королева Викторія никогда не пренебрегала, т. е. съ вареной ветчины и такой же вареной курицы, при бѣломъ, на нашъ вкусъ, довольно первобытномъ соусѣ.

И вторженіе нѣмецкихъ вкусовъ произошло въ послѣдніе годы на берегахъ столичныхъ рѣкъ, Темзы и Сены, и въ извѣстной степени итальянскихъ. Итальянцевъ-рестораторовъ, пирожниковъ и даже мелкихъ трактирщиковъ въ Лондонѣ вы найдете больше, чѣмъ въ Парижѣ; нѣкоторые торгуютъ очень бойко, благодаря также дешевизнѣ своего краснаго и бѣлаго вина. Итальянскіе города до сихъ поръ славятся особаго рода закусочными и пирожными съ продажей напитковъ, что называютъ пастичерія и боттилъерія, но эти два типа еще не овладѣли ни Парижемъ, ни Лондономъ, гдѣ съ давнихъ временъ существуетъ еще типъ, къ которому немножко стали приближаться наши столичныя русскія пекарни Филипповскаго типа — это знаменитые „Tea-rooms“—собственно говоря чайныя но чайныя съ самымъ разнообразнымъ репертуаромъ холодной и даже горячей ѣды.

Для туристовъ вообще, для холостяковъ обоего пола, для людей не любящихъ долго сидѣть за столомъ эти лондонскія чайныя — огромные ресурсы, и нигдѣ они такъ не устроены, съ такимъ, комфортомъ и съ такой сравнительно дешевизной. Кромѣ разных теплыхъ напитковъ, вы можете въ нихъ имѣть всякия „pies“, т.-е. мясные пироги и паштеты, и бульонъ, который англичане называютъ «бычьимъ чаемъ» (beaf-tea), и яйца въ смятку, и многое другое, нѣкоторыя чайныя, напр., знаменитая tea-rooms въ Bondstreet, сдѣлались мѣстомъ фешенебельныхъ встрѣчъ, не безъ эротическаго букета. Тамъ такіе соблазнительные уголки, которые прямо приглашаютъ къ флирту, и въ обѣденное время, и вечеромъ. Прислуга напоминаетъ немного парижскихъ боннъ въ бульонныхъ заведенiяхъ, но элегантнѣе и манернѣе, большинство этихъ горничныхъ имѣетъ видъ переодѣтыхъ барышень, въ неизмѣнной формѣ: тюлевый чепчикъ безъ лентъ, фартукъ и черное платье. Этимъ чайнымъ, какъ и парижскимъ «бульонамъ» предстоитъ самая блестящая будущность, если только они сохранятъ (въ чемъ трудно сомнѣваться) внѣшнюю «респектабельность», безъ которой сколько-нибудь порядочиая англійская публика нестала бы посѣщать ихъ.

Въ послѣднюю мою поѣздку въ Лондонъ я замѣтилъ довольно таки сильное вторженіе нѣмецкихъ вкусовъ. Пиво настоящее мюнхенское вы находите почти на каждомъ шагу, въ кварталѣ иностранцевъ; есть даже чисто нѣмецкія пивныя съ ѣдой, какъ напр., въ подземномъ этажѣ огромнаго заведенія, приходящагося наискосокъ отъ Крайтиріона. Вы спускаетесь туда и сейчасъ же очутитесь въ Берлинѣ или Мюнхенѣ: гарсоны всѣ нѣмцы, на столахъ красныя скатерти и кружечки изъ войлока для стакановъ и кружекъ пива. Есть во всякое время и нѣмецкая кислая капуста, и сосиски, и другая общегерманская стряпня. Она такъ же даетъ себя чувствовать въ ѣидѣ небольшихъ ресторанчиковъ, закусочныхъ и пирожныхъ, устроенныхъ по образцу венскихъ кафе, гдѣ вы можете имѣть точно тѣ же самые напитки и яства, какъ на венскомъ Рингѣ. Въ Лондонѣ такое вторжение нѣмецкихъ привычекъ и вкусовъ менѣе поражаетъ, чѣмъ то что вы стали замѣчать на парижскихъ большихъ бульварахъ въ самые последніе годы. Казалось бы, послѣ войны, при постоянномъ патріотическомъ напряжении французовъ и частыхъ вспышкахъ непріязни въ нѣмецкихъ и французскихъ газетахъ — все нѣмецкое должно быть въ высокой степени антипатично для парижанъ; а между тѣмъ, что же мы видимъ? Типичнѣйшее выражение парижской уличной жизни — кафе, съ его векоѣымъ устройствомъ, порядками, консоммаціями, которыя служатъ образцомъ для континентальной Европы, быстрыми шагами идетъ къ перерожденію — и во что же? Ни во что иное, какъ въ нѣмецкую пивную, въ Bier-halle. Это началось уже давненько, еще въ концѣ второй империи. Послѣ выставки 1867 г. сразу полюбилось парижанамъ венское пиво Дреэра. Эта фирма завела и послѣ выставки нѣсколько пивныхъ съ вѣнской ѣдой. И своеобразный видъ полутрактира, полукафе сталъ очень привлекать парижскую публику. Завелись и другіе brasseries. И предметомъ потребленія сдѣлалось почти исключительно пиво и вечерняя ѣда въ нѣмецкомъ вкусѣ. Нѣкоторыя изъ такихъ brasseries, больше въ сторону Монмартра, въ кварталѣ артистовъ и писателей, пріобрѣли большую извѣстность. Но самыя главныя кафе на центральныхъ бульварахъ, добивавшіяся, такъ сказать, историческаго имени, все еще держались съ той же обстановкой и тѣми же консоммаціями. Пиво — въ видѣ такъ называемыхъ «боковъ»— стали пить въ Парижѣ все сильнѣе и сильнѣе, но въ такихъ кафе оно подавалось въ небольшихъ стаканахъ, по непомѣрно дорогой цѣнѣ; и своего — французскаго, иногда эльзаскаго производства. Теперь, если вы нѣсколько лѣтъ не бывали въ Парижѣ, вы, коыечно, съ удивленіемъ найдете почти полную метаморфозу. Одинъ изъ самыхъ старыхъ и всемірно извѣстныхъ домовъ бульвара Cafè-Riche, (сдѣлавшійся въ концѣ второй имперіи любимымъ кафе-рестораномъ свѣтскихъ виверовъ, писателей и журналистовъ), не могъ уже держаться на прежней высотѣ. Ему пришлось, одному изъ первыхъ, уступить новымъ нѣмецкимъ вкусамъ бульварной публики и онъ, сохраняя у себя отдѣленіе ресторана, самое кафе превратилъ въ пивную а настоящимъ мюнхенскимъ пивомъ, мало того, вся внутренняя отдѣлка получила совсѣмъ уже иной стиль, не то, чтобы совершенно нѣмецкій, но ничего не имѣющій обшаго съ классической отдѣлкой парижскихъ и дорогихъ и средней руки кафе. Теперь нельзя уже бойко торговать, не давая за сравнительно дешевую цѣну пиво изъ лучшихъ мюнхенскихъ пивоваренъ. Можетъ быть, благодаря этому превращенію такой стародавний домъ кокъ Café-Riche, еще просуществуетъ много лѣтъ, между тѣмъ, какъ его собратъ, не менѣе, и даже болѣе знаменитый, Тортони — уже погибъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ — Тортони, имѣвшій блистательную исторію, повитый воспоминоніями о всемъ, что Парижъ въ теченіе многихъ лѣть создалъ по части свѣтскаго изящества и прожиганія жизни. Туристамъ-иностранцамъ и провинциаламъ, попадающимъ въ Парижъ въ первый разъ — это, конечно, все ровно но старожиламъ и темъ изъ иностранцевъ, кто полюбилъ всѣ традиціи и реликвіи бульвара — дѣлается, конечно, грустно, когда они проходятъ мимо угла Итальянскаго бульвара, гдѣ было знаменитое крыльцо съ нѣсколькими ступенями, стариннаго типа, ведущее въ нижнее помѣщеніе историческаго кафе. Теперь тутъ не больше, не меньше, какъ магазинъ готовой обуви. Такое же превращеніе другого обширнаго и богато отдѣланнаго бульварнаго кафе въ пивную произошло также въ недавніе годы. И Grand-Cafe — послѣдній бойкій пунктъ бульварнаго фланерства по направленію къ Мадленѣ—теперь поправилъ свои дѣла и бойко торгуетъ по вечерамъ, благодаря хорошему мюнхенскому пиву и оркестру цыганъ, играющему каждый вечеръ совершенно такъ, какъ гдѣ-нибудь въ Берлинѣ, Вѣнѣ или Пештѣ. И одинъ изъ салоновъ отдѣланъ даже въ чисто нѣмецкомъ вкусѣ, съ деревянными дубовыми стульями средневѣковаго образца. Пиво подается въ большихъ кружкахъ, и на столахъ стоятъ корзины съ хлѣбомъ, что уже прямо показываетъ, какъ парижане подались въ своихъ привычкахъ. Двадцать пять лѣтъ тому назадъ сидѣть въ хорошемъ кафе съ кружкой пива или какого-нибудь другого прохладительнаго и жевать при этомъ хлѣбецъ, посыпанный солью, было бы совершенно немыслимо.

Онѣмечилось кафе — теряетъ свою типичность и его прислуга. Гарсонъ въ курткѣ, укутанный въ длинный фартукъ, былъ для всѣхъ пріѣзжихъ однимъ изъ самыхъ привлекательныхъ символовъ Парижа. Вы еще юношей, читая романы съ иллюстрациями и перелистывая карикатуры, сживались с нимъ; онъ для васъ дѣлался чемъ-то роднымъ и забавамъ, и веселымъ въ одно и то же время. Врядъ ли есть на материкѣ Европы, хотя еше одна такая яркая бытовая фигура, как гарсон парижскихъ бульваровъ. Вы не только его знали вообше, но вамъ, на протяженіи десяти и более лѣтъ, отдельные лица дѣлались знакомы, точно своя собственная прислуга. Хорошій гарсонъ десятки лѣтъ остается в одномъ и томъ же домѣ. Есть еще до сихъ пор на бульваре нѣсколько таких представителей прежнихъ эпохъ, особенно изъ тѣхъ, которыхъ спеціальная обязанность: появляться съ двумя большими металлическими кофейниками чернаго кофе и кипяченаго молока на крикъ того гарсона, который вамъ служитъ. Тонъ бульварной прислуги уже не тотъ, что двадцать пять лѣтъ назадъ. Какъ и въ отеляхъ, вы чувствуете, что съ тѣхъ поръ капиталъ и трудъ навели одинъ на другой свои батареи, и взрывы вражды могутъ разразиться ежеминутно. Безъ всякой придирчивости, вы поневолѣ находите, что достолюбезный когда-то вамъ гарсонъ исполняетъ свои обязанности иначе, чѣмъ прежде. Онъ часто хмуръ, небреженъ въ обращеніи и вообще менее услужливъ; a въ памяти вашей сохранилось множество примѣровъ того — какъ гарсоны бывали прежде ловки и предупредительны, какою отличались они изумительной памятью и наблюдательностью.

Помню, во вторую зиму, проведенную мною въ Парижѣ, я довольно часто захаживалъ въ кафе, имевшее тогда большую извѣстность въ Парижѣ и тоже исчезнувшее вмѣстѣ съ своимъ сосѣдом — рестораномъ «Aux frères provenceaux»; это было Café de la Rotonde, внутри Пале-Рояля. Тамъ получались русскія газеты, тогда еще довольно рѣдкія въ Парижѣ; имѣлся и «Русскій Инвалидъ», бывшій въ то время большой политико-литературной газетой. Я спросилъ себѣ «Инвалидъ» и сѣлъ за однимъ изъ столиковъ, окружавшихъ ту стеклянную ротонду, отъ которой и шло названіе кафе. Я конечно, не замѣтилъ физіономіи гарсона, служившаго мнѣ. Прихожу черезъ нѣсколько дней, сажусь на то же мѣсто, спрашиваю себѣ чашку кофе, и гарсонъ сейчасъ же кричитъ вглубь кафе, гдѣ стояла конторка: — Envoyez l’invalide russe!

Въ мое время въ Латинскомъ кварталѣ держался еще типъ студенческаго гарсона по отельчикамъ, пивнымъ и кафе. Въ немъ нѣкоторая безцеремонность была очень характерна и ни мало не задѣвала васъ. Вы поневоле входили въ жизнь и мужской и женской прислуги и узнавали черезъ нее множество подробностей быта и городскаго и сельскаго люда.

Я уже указывалъ на разницу между французской и англійской прислугой. Она съ годами еще болѣе обострилась. Демократическій духъ, все, что въ послѣдніе пятнадцать — двадцать лѣтъ произошло въ политической и соціальной жизни Франции не могло не поднять на то — какъ сознаютъ свое положеніе пролетаріи, вынужденные весь свой вѣкъ быть на побѣгушкахъ у буржуа потому только, что у него въ карманѣ есть пятьдесятъ сантимовъ, чтобы спросить себе кружку пива или чашку кофе. Эксплоатація прислуги, о которой я говорилъ, когда рѣчь шла о парижской отельной жизни, не менѣе отражается и на гарсонахъ кафе и ресторановъ. Они зарабатываютъ больше, чѣмъ увріеры многихъ спеціальностей; но служба ихъ почти что каторжная. Строгіе хозяева до сихъ поръ не позволяютъ гарсону присаживаться, за исключеніемъ часовъ завтрака и обеда. Эта несмолкаемая беготня съ ранняго утра до очень поздней ночи вызываетъ особаго рода неврастенію, которая ведетъ къ тайному алкоголизму. Гарсонъ, то и дѣло, какъ только выищется свободная минута, забегает къ соседнему «marchand de vіn» и проглатываетъ рюмку абсента без воды. Хорошій заработокъ все-таки же не обставленъ никакой гарантіей и, еслибъ гарсоны кафе въ послѣдніе годы не стали заботиться о своей соціальной организаціи, они не добились бы даже того, чтобы имѣть право отпускать усы и бороду.

А тѣмъ временемъ въ Лондонѣ, при всемъ томъ, что тамъ масса фабричныхъ пролетаріевъ давно уже вступила въ борьбу съ хозяевами и давальцами работы, даже та прислуга, съ какой прежде всего сталкивается иностранецъ, изменилась въ своемъ типѣ весьма мало. Конечно, она и тамъ менѣе дрессирована и почтительна, прислуги въ частныхъ домахъ и (буржуазныхъ, и аристократическихъ, но все-таки контрастъ до сихъ поръ очень силенъ. Сословное чувство держится еще во всей Великобританіи, и англичане умудряются соглашать его съ своей политической свободой. Вы можете находить, что лондонскій: гарсонъ бываетъ часто более хмуръ, чѣмъ парижскій; но онъ даетъ вамъ постоянно чувствовать подневольное или добровольное сознаніе того разстоянія, какое существуетъ между нимъ и вами. Парижской фамильярности и въ поминѣ нѣтъ: отвѣты сводятся почти исключительно къ двумъ фразамъ: „yes, sir“, „thank you, sir“. Вотъ это „thank you“ долго кажется вамъ весьма страннымъ; вы часто недоумеваете: за что прислуга благодарить васъ? У насъ также сословная іерархія существуетъ еще въ полной силѣ но тонъ столичной прислуги куда ниже, съ точки зрѣнія барской. Въ Лондонѣ немыслимо, чтобы лакей», гдѣ бы то ни было, и въ частномъ домѣ, и въ отелѣ, и въ пивной, или горничная вмѣсто «слушаю» отвѣчала бы вамъ «хорошо», какъ вы это слышите теперь безпрестанно и въ Мссквѣ, и въ Петербургѣ.

И Парижъ, и Лондонъ привлекаютъ массу нѣмцевъ, швейцарцевъ и итальянцевъ, и въ Лондонѣ они для пріѣзжаго вдвое пріятнѣе. Хозяева предпочитаютъ ихъ англичанамъ, въ особенности итальянцевъ и швейцарцевъ, за ихъ трезвость и смышленость. Почти каждый говоритъ на трехъ языкахъ; но въ Лондонѣ весь этотъ пришлый людъ остается чуждымъ окружающей жизни, тогда какъ въ Парижѣ онъ гораздо больше аклиматизируется. Для всякаго подневольнаго человѣка, при всей эксплоатаціи хозяевъ, Парижъ все таки-же такой городъ, гдѣ онъ, внѣ своей службы, чувствуетъ себя болѣе человеком и гражданиномъ. Тотъ самый: типический гарсонъ кафе, какъ только вышелъ на свободу, снялъ свою куртку и фартукъ, превращается въ буржуа или протестующаго пролетарія, смотря по своимъ взглядамъ; но онъ равенъ всѣмъ и каждому, и если у него проявится ораторскій талантъ, то онъ можетъ попасть въ члены муниципальнаго совѣта, а потомъ въ депутаты и даже въ президенты республики.

Для всякаго, кто пріѣзжаетъ въ Парижъ и Лондонъ на нѣсколько дней или на нѣсколько лѣтъ, вопросъ ходьбы и ѣзды, ихъ условій и стоимости — первенствующій вопросъ. И тутъ опять параллель между двумя столицами міра выкажетъ характерныя свойства націи. Какъ въ дѣлѣ комнатнаго комфорта, такъ и въ вопросѣ передвиженій, Парижъ, въ цѣлыхъ тридцать лѣтъ, двинулся впередъ гораздо меньше, чѣмъ Лондонъ. Самое дешевое передвиженіе — пѣшкомъ — до сихъ поръ каждый пріѣзжій выноситъ въ Парижѣ легче, чѣмъ въ британской столицѣ. Для того, чтобы пріятно гулять въ Лондонѣ, надо отправляться в парки а это, пешкомъ изъ многихъ пунктовъ уже цѣлое путешествіе. Да и въ паркахъ, напр., въ Гайдъ-паркѣ, въ часы катанья, толпа гуляющихъ такъ велика на нѣкоторыхъ пунктахъ, что двигаться не особенно легко. Фланировать по улицамъ, соответствующим бульварамъ — труднѣе, и едва ли не одна только Риджент-стрит съ ея широкими тротуарами такъ же пріятна для ходьбы, какъ и парижскіе бульвары, но присаживаться нельзя такъ часто, какъ въ Парижѣ, и утомлеиіе наступаетъ раньше. Я уже сказалъ, что парижская уличная толпа, все еще болѣе оживленная и пріятная на взглядъ, не та, о какой вспоминаютъ старожилы и какой восхищались иностранцы сорокъ и пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Вспомните, какъ Генрихъ Гейне любовно относился къ ней, какъ она ему казалась воспитанна, гуманна и изящна послѣ нѣмецкой публики. Онъ говорилъ, что нарочно подставлялъ себя подъ толчки въ давкѣ, чтобы имѣть удовольствіе слышать, какъ французъ извиняется передъ нимъ. Теперь этого почти что нѣтъ. Толкаются вездѣ, и на улицахъ, и на вокзалахъ желѣзныхъ дорогъ, и у станцій омнибусовъ, и у подъѣздовъ театровъ — и никто не извиняется. Безъ церемоніи толкаютъ и женщинъ; да и онѣ сами не выказываютъ большой мягкости: стоитъ только вамъ попасть отъ двухъ до шести въ магазины Лувра, когда движется сплошная стена покупательницъ.

Такъ или иначе, ходить по Парижу пріятнѣе, чѣмъ по Лондону; но ѣздить это — другой вопросъ. Тутъ вотъ большая рутинность французовъ даетъ о себѣ знать. Бывало, въ половинѣ шестидесятыхъ годовъ, намъ, иностранцамъ, парижане не переставали повторять — какое у нихъ образцовое устройство омнибусовъ. И, дѣйствительно, мы находили тогда, что ѣздить по Парижу въ омнибусахъ удобно и недорого. Многимъ изъ насъ нравились даже сложные французскіе порядки контроля, такъ называемыя корреспонденціи, дающія вамъ право на два-конца, очередь на станціяхъ, сидѣнье на имперіалахъ, бойкость и веселость кондукторовъ, исправность каретъ и лошадей— этихъ классическихъ сѣрыхъ лошадей крупной французской породы. И въ то время, т.-е. до семидесятыхъ годовъ, лондонские порядки передвижешя въ омнибусахъ казались намъ первобытнѣе: плохія кареты, часто съ сѣнцомъ внутри, кучера и кондукторы дурно одѣтые, усталыя лошади, полнейшее отсут ствіе всякой регламентаціи. Одно только н тогда было хорошо: обиліе омнибусовъ во всѣхъ направленіяхъ, особенно по направленію къ Сити и къ англійскому банку. Прошло двадцать пять лѣтъ — парижскіе омнибусы остались все тѣ же, только измѣнили немного размѣры кареты и сдѣлали болѣе удобнымъ, подъемъ на имперіалъ; но въ остальномъ застыли, и застыли потому, что существуетъ только одна привилегированная компанія, и она не хочетъ или не можетъ отвѣчать вполнѣ на потребности публики. Чуть дурная погода, или случится что-нибудь, вызывающее большее уличное движеніе — вы настоитесь подъ дождемъ у станцій и, главное, вы сейчасъ же почувствуете, что во многихъ направленіяхъ нѣтъ достаточныхъ перевозочныхъ средствъ. А Лондонъ тѣмъ временемъ все прогрессировалъ и прогрессировалъ. Свободная конкуренція безъ всякихъ привилегій сдѣлала то, что теперь по Лондону ѣздить не только дешевле, чѣмъ по Парижу, но и несравненно удобнѣе. Ничего не можетъ случиться подобнаго тому, черезъ что проходилъ Парижъ въ одно изъ моихъ пребываній тамъ весною 1895 г., когда омнибусная прислуга образовала стачку и дня два-три всего только одна треть каретъ ходила по Парижу, да и то съ полицейскимъ на имперіалѣ и на на козлахъ. То же періодически происходитъ и съ извозчичьими каретами, съ фіакрами. Въ Парижѣ дѣйствуютъ большія компаніи съ ихъ неизбѣжной борьбой между трудомъ и капиталомъ, между хозяевами и рабочими. То въ одной, то въ другой компаніи объявляются стачки, и опять-таки мнѣ привелось жить въ дни одной изъ такихъ стачекъ. Но, по крайней мѣрѣ, по части фіакровъ Парижъ послѣ второй имперіи двинулся впередъ. Главное общество, существующее еще со временъ второй имперіи, должно конкурировать съ другими компаніями, которыя стараются привлекать болѣе изящными экипажами, если не болѣе рысистыми лошадьми. И самый типъ-то каретнаго извозчика нисколько не улучшился въ интересахъ ѣздока. Онъ все такъ же безцеремоненъ, и грубъ, и небреженъ, такъ же плохо сидит и правитъ, все такъ же бранится, когда чуть-что-нибудь ему противъ шерсти; а между тѣмъ, сравнительно съ другими пролетаріями, парижскій извозчикъ ведетъ привольную жизнь, извѣстенъ тѣмъ, какъ онъ много проѣдаетъ и пропиваетъ, и прокуриваетъ: менѣе четырехъ франковъ на свой коштъ онъ не употребляетъ въ день, т.-е. тратитъ на себя гораздо больше — многихъ изъ мелкихъ чиновниковъ и во Франціи, и въ Германіи, и у насъ. Стоитъ только войти къ одному изъ бойкихъ бульварныхъ marchandos de vin въ часы завтраковъ и обѣдовъ и посмтррѣть, какъ ѣдятъ извозчики.

Лондонскія извозчичьи кареты по типу не измѣнились. Это, по прежнему, или четырехколесныя, не особенно изящныя, которыя употребляются больше для ѣзды съ багажемъ, или то, что мы неправильно называемъ кэбомъ, т.-е. двухколесныя одноколки, носящія имя того, кто пустилъ ихъ въ ходъ. Лондонцы и вообще англичане называютъ ихъ handsome-cab. Езда въ нихъ — одно изъ пріятнѣйшихъ удовольствій Лондона — это скажетъ всякій иностранецъ, и даже французы, которые такъ любятъ придираться ко всему въ Лондонѣ, сознаются въ этомъ. Двадцать пять лѣтъ тому назадъ попадалось больше плохихъ двухколесныхъ кэбовъ съ изнурёнными лошадьми и съ дурно одѣтыми извозчиками; теперь они — исключеніе. Экипажи всегда въ блистательномъ видѣ, чудесныя лошади, часто настоящіе рысаки и франтовато одѣтые кэбмэны, непремѣнно въ цилиндрической шляпѣ, въ гороховомъ пальто и даже съ цвѣткомъ въ петличкѣ. Стачки кэбмэновъ потому уже не угрожаютъ жителямъ Лондона, что очень многіе сами хозяева, а не работники компаній. Разумѣется, для иностранца удобнѣе парижскіе порядки, т. е. однообразная такса за конецъ въ предѣлахъ парижскихъ укреплений, между тѣмъ, как въ Лондонѣ существуетъ очень неопредѣлённая и сбивчивая такса. Но, поживя недѣлю-другую, вы уже приблизительно знаете, что вамъ давать извозчику. И ѣздятъ они такъ быстро, как въ Парижѣ не ѣздятъ и въ господскихъ экипажахъ.

Преувеличенная экономность и рутинность Парижа сказались и въ томъ, что онъ, долго не имѣлъ городской окружной желѣзнойдороги, которой съ полнымъ правомъ ужемного лѣтъ гордился Берлинъ, а въ Лондонѣ это незамѣнимый ресурсъ, дѣлающій разстояніе почти фиктивнымъ.

И вотъ этото обиліе способовъ передвиженія и дѣлаетъ то, что гдѣ бы вы ни жили, вы можете быстро попасть въ любой паркъ и тамъ сейчасъ же очутиться точно за тысячи верстъ отъ всей городской сутолоки, пыли, шума, треска и звона, стряхнуть съ себя свой профессіональный хомутъ или нервное переутомленіе туриста, который рыщетъ по городу или осматриваетъ достопримѣчательности. Толпа, самая нарядная, можетъ дѣлаться невыносимой. Вы отъ нея не уйдете и на аллеяхъ Гайдъпарка въ извѣстные часы; но можете въ томъ же самомъ Гайдъ-паркѣ и во всѣхъ остальныхъ цѣлыми часами сидѣть 'и гулять, забывая о всякой толпѣ. Съ этимъ каждый туристъ согласенъ и о привлекательности лондонскихъ парковъ было исписано множество бумаги. Но, чтобы ими пользоваться, надо умѣть хорошо распредѣлять свой день, а, главное, чувствовать ту потребность въ просторѣ, зелени и красивыхъ перспективахъ, къ какой англичане и вообще люди германской расы склоннѣе, чѣмъ французы и русскіе. А въ Парижѣ, даже если вы и большой любитель гулянья, въ садахъ и паркахъ, вы не можете имѣть такихъ зрительныхъ впечатлѣній, какъ въ Лондонѣ. Даже самый милый и разнообразный публичный садъ Парижа — Люксембургскій — все-таки же во французскомъ вкусѣ, т. е. съ щебнемъ вмѣсто зелени, съ деревьями, вытянутыми въ ранжиръ, да и не такихъ онъ совсѣмъ размѣровъ. Тюильрійскій садъ еще меньше тѣшитъ вашъ взглядъ, похожъ на пышную, посыпанную гравіемъ площадь, на которой торчатъ запыленныя деревья. И ни въ томъ, ни въ другомъ вы не уйдете отъ толпы. Паркъ Монсо — милый уголокъ, по тѣсенъ, съ постоянной ѣздой экипажей по аллеѣ, пересѣкающей его, похожъ больше на поддѣлку подъ разные стили природы, чемъ на подлинный кусокъ этой самой природы. Тоже можно сказать и о гуляньи — «Buttes-Chaumont».

Остается еще одинъ очень существенный вопросъ: каково приходится иностранцамъ, впервые попадающимъ въ Парижъ и Лондонъ, если опи внезапно заболѣютъ, да еще въ ночное время?

Парижская публика всякаго рода и въ какихъ угодно кварталахъ склонна более къ даровымъ зрѣлищамъ, малѣйшая вещь — вызываетъ ея любопытство; вамъ ничего не будетъ стоить, если вы шутникъ, собрать около васъ толпу: остановитесь только на троттуарѣ и начните пристально глядѣть на окно или на крышу дома. Парижане — большіе зѣваки; но они же впечатлительнѣе ко всякому несчастному случаю. И вообще французы склонны къ великодушнымъ чувствамъ, когда что-нибудь вызываетъ ихъ жалость. Не только дѣтямъ они всегда готовы оказать всякую помощъ но и животных они лобятъ и жалѣютъ больше, чѣмъ нѣмцы, англичане и русскіе. Всякаго прохожаго или проѣзжающаго, съ кѣмъ случится на улицѣ несчастіе, сейчасъ поведутъ или понесутъ въ ближайшую аптеку, почему аптеки сдѣлались и въ Парижѣ, и въ другихъ городахъ Франціи обычнымъ мѣстомъ для поданія помощи. Публика любить ихъ въ этомъ смыслѣ больше, чѣмъ полицейскіе посты съ вывѣсками «secours aux blessés». Заболѣете вы въ отелѣ или въ гарни въ Парижѣ—за вами скорѣе будутъ ухаживать и хозяева, и прислуга, и даже посторонніе, живущіе въ томъ же коридорѣ. Но все-таки не совѣтую вамъ серьезно и внезапно заболѣть поздней ночью. Еще доктора изъ полицейскаго участка вамъ добудутъ, но парижскія аптеки до сихъ пор, въ большинствѣ, на нашъ русскій взглядъ — ни на что не похожи. В очень немногихъ есть ночные звонки; позднѣе двѣнадцати вамъ не отопрутъ; а если вы дозвонитесь, то не станутъ готовить лекарства. Вообще по этой части все почти такъ же рутинно и отстало, какъ и тридцать лѣтъ назадъ. Обыкновенный типъ парижской аптеки — онѣ раздѣляются на два класса — лавка, а чаще тесная лавчонка, промышляющая больше разными специфическими снадобьями безъ всякаго почти контроля и гарантии для публики съ произвольными и очень дорогими цѣнами. Сохраните у себя этикетки русскихъ аптекъ и заказывайте по нимъ лекарства — вы увидите, что у насъ, точно такъ же какъ и в Германии, одни и тѣ же продукты стоятъ вдвое, а иногда и вчетверо дешевле. Всего поразительнѣе это цѣны хинина, который мы, въ Россіи, должны получать изъ-за границы.

В Лондонѣ быстрая медицинская помощь и аптечный бытъ также не блистательны; и то, и другое еще дороже, чѣмъ въ Парижѣ; въ особенности плата докторамъ. Когда вы поживете въ Германіи, даже и въ курортахъ, гдѣ доктора привыкли болѣе эксплоатировать паціентовъ, и Парижъ и Лондонъ покажутся вамъ непомѣрно дорогими. Я не говорю объ уровнѣ научной медицины въ Парижѣ и Лондонѣ, о томъ — въ какой степени парижскія и лондонскія медицинскія знаменитости заслуживаютъ своей репутаціи; я беру только характерныя черты, отличающія обѣ столицы міра и долженъ сказать, на основаніи довольно продолжительнаго опыта, что заболѣвать и быть больнымъ, если вы принуждены оставаться въ отелѣ или въ гарни — и пріятнѣе, и дешевле въ Германіи и у насъ. Въ Лондонѣ аптеки до сихъ поръ или какіе-то парфюмерные магазины, промышляющіе продажей всевозможныхъ спецификовъ или же лавочки вродѣ парижскихъ, гдѣ отсутствіе контроля и произволъ по части цѣнъ достигаютъ еще большихъ размѣровъ. Во всякой лондонской аптекѣ вы впадаете въ положеніе безпомощнаго иноземца, съ котораго аптекарскій гезелль имѣетъ возможность содрать что ему угодно.

Словомъ, и той, и другой столицѣ міра пора бы поучиться кое-чему въ нѣмецкихъ городахъ, даже самыхъ маленькихъ, и позаимствоваться также на счетъ тѣхъ порядковъ, какіе въ послѣдніе годы заведены у насъ въ столицахъ, гдѣ аптеки не только щеголяютъ своими помѣщеніями, но заводятъ у себя лабораторіи химическихъ анализовъ и — что всего важнѣе — ночныя дежурства врачей.