Там, где папа ловил черепах

Давай бороться вместе

В самый разгар лета в далекой Испании началась война. В саду Надзаладеви, где находилась наша пионерская площадка, собралось много народа. Выступали ударники депо, на фасаде клуба висело алое полотнище: «Прочь руки фашистов от испанского народа».

Один за другим поднимались на трибуну рабочие:

— Фашизм — враг мира! Боритесь с фашизмом!

Люди, заполнившие весь сад, выбрасывали вверх крепко сжатые кулаки:

— Рот фронт! Рот фронт!

Мы, ребятишки с пионерской площадки, сновали между митингующими и тоже кричали: «Рот фронт!» На пионерской площадке был сбор отряда, и вожатая рассказала про Испанию. Там победил народный фронт. Но генерал Франко поднял мятеж — фашисты хотят задушить республику. Испанский народ не допустит этого! Долой подлого генерала Франко! Мы кричали:

— Да здравствует республика!

Карта в нашей галерее снова оказалась в центре внимания. Мы не только следили за ходом военных действий. Мы говорили об Испании, ее народе, ее истории. Папа сказал, что Испания в древности называлась Иберией. А Грузия — Иверией. Есть предположения ученых о том, что земли Закавказья когда-то заселяли испанцы. А может, грузины когда-то пришли в Закавказье с Пиренейского полуострова? Ведь те и другие внешне и по характеру похожи.

Хотелось проникнуть в глубь веков, узнать о древних переселениях народов. Кто чей предок? Где прародина испанцев, грузин, русских, французов?..

Дядя Эмиль сказал, что не стоит ломать голову — все люди из одного начала. И потому, как ни стараются очередные авантюристы доказать превосходство одной нации над другой, попытки эти всегда терпят фиаско. Фашисты пошли еще дальше: утверждают, будто арийская раса божественного происхождения. Это вообще абсурд.

Как-то раз, прибежав с пионерской площадки, я начала рассказывать тете Тамаре о том, что мы, пионеры и октябрята, решили помогать испанским детям. Соберем деньги, кто сколько сможет, лишнюю одежду, и потом корабли повезут все это в Испанию. Один наш корабль уже приплыл в порт Аликанте. Испанцы встретили его криками: «Вива ля унион Совьетика!»

Тетя Тамара слушала как-то рассеянно и вдруг заплакала.

— Почему вы плачете?

— Твой отец в больнице.

— Почему?

— Надорвался.

— Как надорвался?

— Еще весной. Помнишь, мама сердилась, что он неделями домой не приезжал? А он пахал землю по ночам. Тракторист пахал днем, а он ночью. И случилась беда: плуг зацепился за корягу. Эрнест в темноте не разглядел, что не под силу ему будет приподнять эту тяжесть, и все же приподнял — высвободил плуг. Через несколько дней увидел на животе опухоль. Эмиль сразу сказал: грыжа. Надо было немедленно ложиться в больницу, но твой отец и слышать не хотел: «Нельзя, посевная в разгаре». А вчера стал помогать рабочим сгружать сеялку, и привезли его из совхоза прямо в хирургическое отделение. Я тебе все это рассказываю, чтобы ты маму не расспрашивала, ей и так тяжело. И не плачь. Не надо еще больше расстраивать маму. Иди в комнату, Они там.

Мама и Коля сидели, обнявшись, и плакали. Я прильнула к ним.

— Дети мои, — сказала, сдерживая рыдания, мама, — деточки мои дорогие! — Она задыхалась. — У нас, кажется… не будет… папы…

Я не могла вынести этого:

— А нельзя его вылечить? Мама! Разве дядя Эмиль не может его вылечить?

— Хватит! — неожиданно резко оборвала она. — Слезами горю не поможешь! Коля, живо на базар, купи мяса и картошки. А ты, Ирина, помоги тете Тамаре. Я иду в больницу.

Прошел день и еще день. Операцию почему-то откладывали. А жара стояла невыносимая. При такой жаре вообще не рекомендовалось делать операции — могли быть нагноения. Дядя Эмиль заранее нервничал.

Денег у нас не было, и неоткуда было их взять. Мы с мамой поехали в управление за жалованием папы. Она взяла меня с собой потому, что чувствовала себя плохо и боялась упасть на улице.

В управлении кассир сказал, что нашей фамилии в ведомости нет. Тогда мы поднялись на третий этаж. Мама хотела войти в кабинет, но секретарь окликнула ее и сказала, что Георгия Вахтанговича нет.

— А где он? Когда я смогу его увидеть?

Девушка только вздохнула.

— Скажите, будьте добры! У меня отчаянное положение: мужу почему-то не выписали жалованья, жить не на что, и я хотела попросить Георгия Вахтанговича разобраться в…

— Он арестовал, — опустив глаза в свои бумаги, прошептала девушка.

— Как арестован?

— Я больше ничего не могу вам сказать. Я сама ничего не понимаю.

Мы пошли по лестницам вниз. У выхода мама опустилась на скамью, прислонилась затылком к стене, закрыла глаза.

— Мама, что с тобой? Позвать кого-нибудь?

— Нет. Сейчас пройдет. Посиди.

Потом мы шли по узкой улочке и мимо Дезертирского базара. Там, перед входом, была толкучка. Азербайджанские татарки в больших платках с привязанными к спинам младенцами совали нам в руки пучки киндзы[42], уговаривая купить, и цыганки в окружении своих крохотных, необыкновенно бойких и грязных ребятишек пронзительно кричали прямо в лицо: «Синька! Лиля!» Мы путались среди продающейся старой одежды, глиняных кувшинов, цветов, вязаных носков, детских чепчиков, раскрашенных копилок и ступок. Происходящее вокруг казалось сказочным, феерическим — океан голосов и солнца, — и не верилось, нет, не верилось, что папу кто-то ненавидит.

Мы оторвались от толкучки, повернули в другую тихую улочку. И снова меня отхватил страх за папу: высокие немые окна больницы с мертвенно-белыми занавесями испугали: что там, за ними?

В приемной надели принесенные с собой халаты и пошли по коридорам. Шли, шли… Я уже хотела спросить, где же папа, мы повернули в боковой коридор и остановились в дверях палаты. В дальнем углу лежал на кровати человек. Я сразу даже не узнала папу, так он исхудал с тех пор, как в последний раз видела его. Мама сжала мою руку, я поняла, притворилась веселой, мы подошли к кровати. Папа слабо улыбнулся и поманил к себе. Мы нагнулись.

— Как дела? — не своим, очень слабым голосом спросил он.

— Все хорошо, — весело ответила мама. — Все в порядке.

— Успокой Эмиля, он… не жалеет себя.

— А где он?

За папу ответил больной, сидевший, как и все другие, на кровати:

— Он в ординаторской. Пойдемте, провожу.

Пока шли, он рассказал о ссоре дяди Эмиля с дежурным врачом. Произошла она час назад. Дядя отлучился из палаты, в это время пришла медсестра и положила папе на живот грелку. Не успела она выйти, вернулся дядя. Он глазам своим не поверил, а когда узнал, что это предписание дежурного врача, диву дался. И как раз вошел врач. Дядя попросил его пройти в ординаторскую, чтобы поговорить там. Но молодой человек заупрямился, разозлился и… предложил дяде покинуть палату. Это слышали все больные. Они с возмущением переглянулись: Эмиль Эмильевич консультант больницы и глубокопочитаемый специалист. Тем не менее дежурный врач еще раз повторил свое требование.

— Мальчишка! — потерял самообладание дядя. — Неуч! Рабфаковец!

— А-а-а-а?.. Так, значит, вы против Советской власти?!

От неожиданности дядя замер. Потом с силой замотал пальцем перед носом врача:

— Вы меня не спровоцируете! Мало того что не постеснялись объясняться при больных, вы меня еще и провоцируете? Тут все мои пациенты, все меня знают много лет! Пусть скажут: можно ли меня подозревать в предательстве? А вот вы своей халатностью и наплевательским отношением к работе как раз и разрушаете веру людей в Советскую власть!

— Вы ответите за рабфаковца! — крикнул врач.

— Такие, как вы, вредят Советской власти больше, чем открытые враги! Такая вопиющая безграмотность…

Врач сразу сбавил тон:

— Так вы же меня оскорбили.

— Вы же убиваете больного своей грелкой!

— Так бы сразу и сказали, а то… — Он примиряющим тоном передразнил: — «Вопиющая безгра-амотность»!.. — и почти бегом вышел из палаты.

Дядя молча встретил нас в ординаторской, кивком предложил сесть. Он был очень бледен.

— Только сейчас до меня дошло, — заговорил через некоторое время, — только сейчас…

— Все знаю, Эмиль, это мерзко, но давайте побережем нервы.

— Нет, вы послушайте! Я думаю: как трудно нашему государству с его гуманизмом!.. Что же получается, Анна Павловна?.. А вы знаете, это червоточина.

— Что именно?

— Отношение молодых к своему долгу, к обязанностям. Под прикрытием лозунгов. Нет, то есть я хочу сказать, что не все молодые люди такие. Но если молодежь привыкнет под сенью свободы быть безответственной, это превратится в болезнь общества.

— Я сейчас думаю о другом. — И мама понизила голос: — Эмиль! Может, этот молодой врач не так уж невинен? Может, он в сговоре с Гжевским и остальными?

— Ну что вы!

— Никому уже не верю — Георгия Вахтанговича арестовали.

— За что?

— Не знаю.

Дядя растерянно умолк.

— Когда операция?

— Завтра. Его уже готовят. Не бойтесь, я теперь ни на минуту не отойду от него.

— Господи! — мама сжала лицо ладонями, — Кто будет оперировать?

— Хороший хирург, порядочный человек.

— Страшно.

— Возьмите себя в руки.

— Вы тут не ссорьтесь ни с кем, Эмиль. Проводите свою линию, но не ссорьтесь. Я бы этого врача убила своими руками, но не в этом сейчас дело. Чувствую, битва только начинается.

На другой день мама узнала, что за папой числится большая сумма денег и, пока не выяснится, куда делись эти деньги, его жалованье нам не дадут. Главный бухгалтер предложил маме деньги, так сказать, неофициально:

— А как будет получать жалованье, вычтем эту сумму.

Мама вспомнила: в прошлом году папа рассказывал про этого главбуха: дал одному нуждающемуся сотруднику деньги из кассы без расписки, а тот взял и умер. Пришлось Михаилу Силовановичу погашать из своего кармана.

Дрожь побежала по спине от этого воспоминания, мама отказалась от помощи.

Ноги снова понесли ее в больницу. Напуганная обвинениями в недостаче денег, она уже не сомневалась в том, что подлецы на все способны. Ведь ее мужа могут зарезать в буквальном смысле этого слова. А потом иди доказывай.

Папу должны были оперировать третьим. Еще не зная, что скажет, как поведет разговор, мама вошла в кабинет главного хирурга. Ахметели считался лучшим специалистом, а главное, и об этом знали все, — он был безукоризненно порядочным.

— Выслушайте меня, надежда только на вас! Прошу вас, сделайте операцию моему мужу сами! Его скоро положат на операционный стол. Он в двадцать первой палате. — И она назвала фамилию.

— Но… у нас очередность в работе, и… тот, кто сегодня оперирует, очень опытный, поверьте мне!

— Знаю. Но верю только вам! — И мама рассказала про обвинения, которые в отместку за принципиальность возвели на ее мужа подлецы. — Они только и ждут его смерти, чтобы потом свалить на мертвого свои грехи. Я теперь никому не верю…

— Ах-ах-ах, ерунду вы говорите! — Главный хирург поднял протестующе руку. — Я смотрел вашего мужа: положение тяжелое.

— О чем раньше думали? — напустился он на маму, — Весной нужно было лечь на операцию, а не сейчас — в самую жару!

— Попробовали бы вы убедить его, что в совхозе без него не обойдутся!

Ахметели улыбнулся:

— Я сам такой.

Мама в бессилье заплакала.

— Не надо, — тихо сказал он. Помолчал. — Дети есть?

— Двое, мальчик и девочка.

— Я буду его оперировать.

Операция была долгая и тяжелая. Потом Ахметели говорил, что отца моего выручило сердце. Только оно. Но все знали: если бы не такой опытный хирург, как Ахметели…

Отец выздоравливал медленно. Целый месяц мама и тетя Тамара по очереди дежурили около него в больнице, а дома хозяйничали мы с Колей. Трудности и печали сдружили нас.

— Знаешь, что я думаю? — сказал однажды Коля. — Мне кажется, между тем, что происходит в Испании и у нас, существует какая-то связь. Понимаешь?

— Нет. Объясни.

— Ну как тебе объяснить?.. В общем, по-моему, человечество делится не на нации, а на подлых людей и честных. И как только подлые заворошатся в одной стране, так сразу и в другой стране такие же подлецы начинают портить честным людям жизнь. Это как ценная реакция. Ненавижу подлецов! Всегда буду бороться с ними.

— И я буду. Давай бороться вместе.