Там, где папа ловил черепах

Закат галерки

Наш класс в этом году первый раз ходил на демонстрацию, и после праздника мои одноклассники и одноклассницы явились в школу какие-то изменившиеся. У Киракосова, этого двоечника, который на немецком и на истории не вылезал из шкафа, где хранился скелет, были отутюжены брюки, Спицын — соловей-разбойник, как окрестила его учительница математики, подстриг в парикмахерской вихры, Клим надел вечерний галстук, а Алла Хиляева, которая до этого года была просто Шуркой, пришла в школу с… выщипанными бровями. Мы ахнули: брови-ниточки, а под ними пунцово-красные веки и вопрошающий взгляд: красиво?

Мы с нетерпением ждали, что скажет обо всем этом наша классная руководительница. Но она, как всегда, заглянула к нам на минутку, надавала разных поручений, за исполнением которых никогда не следила, и исчезла. Учительница математики, взглянув на Хиляеву, поморщилась, историчка у нас почти слепая — ничего не заметила, а если и заметила, то, видно, не придала этому значения, зато мальчики… Они поминутно поглядывали на Хиляеву и ухмылялись.

А на большой перемене, как отражение всех этих ухмылок, в класс наш явился Ростик. Давненько его не было видно. Поздоровался со мной, с Надей и начал, ломаясь, выпрашивать у Аллы какую-то книгу. Алла тоже начала ломаться — отвечала тоненьким-претоненьким голоском, что этой книги у нее нет. Ростик игриво уверял, что книга есть, он придет к дому Аллы и будет там ждать под чинарой…

Все девчонки смотрели на Хиляеву как на врага. Казалось, она сразу стала старше нас на два-три года, она уже девушка, а мы еще нет, она красивая, а мы уродки. Мне лично захотелось поколотить ее, так она была противна и недосягаема в своем загадочном превосходстве. Об этом превосходстве говорило отношение к ней наших сорванцов, которые как-то сразу стушевались и, я это сразу заметила, стали украдкой приглаживать не знавшие прежде такого внимания вихры.

На другой день смотрим: еще одна изменница. И кто же? Представьте себе, Надя. Нет, вы только посмотрите на нее! Три перемены подряд мы таращились на ее тонюсенькие брови, и, что случилось с девочками, не знаю — все захотели сделать то же самое.

После школы пошли к нам на Лоткинскую — у Нади есть опыт и есть пинцет. Уселись в нашем саду за сиренью. У меня брови густые и на переносице волоски растут. Всезнающая Надя сказала, что это признак ревнивости. Хорошо это или плохо, я так и не выяснила и под ее руководством выщипала не только эти волосики, но и почти все брови. Было больно, ужасно больно. Но страдали все, страдали молча и потому смеялись сквозь слезы.

Вдруг Саша сказала:

— Ира, у тебя красивые глаза.

— Да-,— согласилась с ней Надя, — у тебя, Ира, глаза отцовские.

Сердце екнуло: неужели? Бросилась я в дом, к трюмо. Красивые? Не смогла понять.

Вызвала на балкон Алешку:

— Красивые у меня глаза?

Он удивился:

— Откуда я знаю?

— А ты не видишь? — я заглянула ему в глаза.

Он покраснел как рак.

— Красивые…

— Нет, правда?

— Наверно. А чего веки красные?

— Ну при чем это?

Он пожал плечами.

Так и не добилась толку. Гораздо больше его интересовало, что делают девчонки за сиренью. Спрыгнул через перила во двор.

— Не ходи туда, стыдно! — взвизгнула я.

— Почему?

— Девочки! Алешка в сад идет!

Девчонки завизжали, бросили пинцет. Сашка выскочила навстречу, вытолкала его из сада:

— Не лезь не в свои дела!

Пришла я на другой день в школу и… О, чудо! Клим Брусков изъявил желание сидеть со мной.

Это была неслыханная честь. Ведь он у нас с давних нор считался самым умным. Весь прошлый год околачивался на галерке, у меня с ним были нейтральные отношения, и вот теперь…

В первый момент я почувствовала себя так, будто он схватил меня за руку, когда я стремительно пробегала мимо, и вот стою, не знаю, что делать, и поняла вдруг, что это некрасиво — так по-мальчишески бегать. А может, ему кажется, что я какая-то другая?

Он предложил сесть с ним за первую парту. В начале каждого учебного года передними партами обычно овладевают физически сильные учащиеся. Только наших двух отличниц учителя сами усаживают перед своим столом. Остальные парты, повторяю, захватываются сильнейшими.

Но пусть никто не думает, что передние места завидные. Просто после длительного летнего отдыха всем хочется учиться, и каждый думает, что для отличной учебы главное — сидение впереди.

Проходит немного дней, и физически сильных уже можно увидеть в середине колонн. А к концу первой четверти места на галерке оцениваются по достоинству, и оттуда, из голубого далека, сидение на первых партах кажется нелепым заблужденьем.

Но Клим в этом году не пошел на галерку. Потому что решил стать летчиком. А летчику нужны знания. Был призыв в сентябре: «Идите в аэроклубы». Пошел он туда, а там сказали: «Не дорос». И еще сказали: «Надо учиться на „отлично“, без отличных отметок не принимаем».

Да, в последнее время Клим стал значительно сдержанней. И все же я сидела рядом настороже: вдруг повернется и сгонит?

Все было необычно. И умопомрачительная близость к учителям, и близость к классному журналу, которого я боялась как одушевленного предмета, и Клим Брусков. Это было как сон.

К сожалению, Клим слишком форсировал события. На одной из перемен он пробормотал, глядя в сторону:

— Хочешь со мной дружить?

Я на радостях чуть было не ляпнула «да», но вовремя удержалась. Конечно, лестно было дружить с таким умным мальчиком, но для этого, как я полагала, требовалось еще, чтобы нравилась внешность. Я сразу вспомнила печально закончившуюся дружбу с Ростиком. Быстро окинула Клима взглядом, и сразу захотелось, чтобы у него был другой нос. Да, именно нос. Какая жалость! Пока он не заговаривал о дружбе, я его носа вообще не замечала. Почему?.. А действительно, что за нос? Клим умнее всех в классе и выше всех. Но что у него за нос? И как раньше не мучил меня вид его носа? Да это просто равнобедренный треугольник, приставленный одной стороной между глаз! Ужасный нос. Нет, я не смогла сказать «да», хоть очень уважала Клима.

Еще несколько дней я старалась внушить себе, что нос у него как нос, мне было жаль терять Клима. Я подолгу смотрела украдкой на его профиль и наконец пришла к выводу, что необходимо с кем-то посоветоваться.

— Насмешка природы, — безжалостно определила Надя, когда я попыталась как бы между прочим разрешить свои жгучие сомнения. Удивительная эта Надя. А впрочем, откуда ей было знать, что в душе моей зарождалась любовь и вмиг угасла.

Я снова перебралась на галерку, и между прочим, Клим тоже. С классом что-то творилось. Уже не только галерка, многие так безобразничали, что самим порой было неловко. А остановиться не могли. Мальчишки всячески изощрялись перед девчонками, девчонки тоже не хотели ходить в «сереньких». Словно началось соревнование — кто из нас «ярче». Понятия рыцарства и хулиганства перемешались, вытворяли бог знает что, но гордость у всех уже была как у взрослых, и даже большая — непреодолимая.

Арам, показывая умение бить по мячу головой, разбил на уроке немецкого стекло в своем любимом шкафу. Мы испугались, но тотчас же зааплодировали. И этот поступок, как и ему предшествовавший, показался нам подвигом — ведь сейчас такое начнется… А мы не выдадим Арама. Кто выдаст — тот предатель!

Всех по очереди вызывали к завучу, «герои» держались стойко. Сколько было страхов, смеха, ликованья, подслушиванья под дверью учительской; стоял вопрос об исключении Киракосова из школы. «Арама конечно же исключат». — «Нет, не исключат!» — «Исключат». Арам, хоть и не допускался на уроки, ходил вокруг школы гордый: он стал в нашем классе парнем номер один. А тут Мишка Спицын подрался с Мишкой Кикнадзе. Девчонки шептались: «Из-за Хиляевой!» Спицын с фонарем под глазом предстал перед завучем и клялся-божился, что это он об угол дома. Свидетелем, к сожалению, была Софья Павловна — «дуэль» состоялась на ее уроке, мы с ужасом думали, что наших обоих Михайлов тоже исключат из школы, и вдруг…

В наш класс пришел новый классный руководитель. Он преподавал в восьмых-девятых классах физику, и до того мы на него никакого внимания не обращали. Даже не знали, как его звать.

Алексей Иванович был худощавый, со впалыми щеками. Он вошел легкой походкой, и через неделю нам уже казалось, что он был с нами всю жизнь. Сначала не знали, как к нему относиться: он не делал никаких замечании. Только присматривался, о чем-то думал. не в пример прежней классной руководительнице, Алексей Иванович разговаривал очень тихо, и поневоле приходилось прислушиваться, чтобы что-нибудь узнать о нем.

И на уроках — он стал вести у нас физику — не садился за учительский стол, как другие учителя, а шел в конец класса и, попросив одного из нас подвинуться, усаживался там. Сначала думали: покоя не даст. Ничего подобного. Когда Мишка и Клим, осмелев, затеяли по привычке игру в морской бой, он спокойно наблюдал некоторое время за их игрой, потом встал и начал объяснять новый урок. Наши вечные отличницы сидели, обернувшись с первых парт к нам, мы чувствовали себя даже неловко и ждали: что же будет дальше? Чего только ни придумывали учителя, чтобы обуздать нас, но такого еще не было. Что он о нас думает? Полюбил он нас, что ли? А как просто и понятно он объясняет! Закончив, стал обращаться с вопросами в первую очередь к нам. Я даже растерялась и, откровенно говоря, ушам не поверила, когда Алексей Иванович, вызвав меня к доске и моментально выяснив, что ничего по физике не знаю, не крикнул на весь класс, что я лентяйка, а, наоборот, похвалил:

— Ты же такая способная, умная… Завтра спрошу с тебя сегодняшний урок. Выучи только сегодняшний.

Можно себе представить, как я вытвердила тот урок. И блеснула. Алексей Иванович написал в журнале «отлично». Я подумала: если будет война, отдам за него жизнь.

Алексей Иванович на каждом уроке стал задавать мне по одному параграфу из пройденного и на каждом уроке обязательно спрашивал. Остальных галерышников он тоже взял на буксир, и мы, привыкшие считать себя «самыми ужасными, самыми безнадежными», стремительно росли в собственных глазах. Теперь не тихони, а мы, только мы помогали делать опыты по физике — приносили приборы из учительской, выполняли все поручения со всем пылом неистощимой своей энергии.

Алексей Иванович с интересом изучал нас, мы изучали его. Каждодневные маленькие открытия шли обеим сторонам на пользу.

Конечно, закоренелые лентяи, мы скоро устали так усердно заниматься. И просто терялись: портить отношения с таким хорошим человеком никому не хотелось, а как быть? А наш физик продолжал «бомбить» галерку вопросами. Делал он это весело, настойчиво, даже как-то задиристо. Арам первый сообразил пересесть поближе к учительскому столу, те «зоны», как он заметил, не простреливались. На другой день ушли вперед сразу двое — Мишка Кикнадзе и Сашка. А я что, дура? Я тоже пересела на четвертую парту, и Клим пересел — впереди больше не было свободных мест.

Алексей Иванович вошел, оглядел класс и рассмеялся: последние парты пустовали. Единственно оставшийся там за неимением другого места Мишка Спицын сидел, насупившись, в углу и с опаской оттуда поглядывал.

— Принеси из учительской амперметр, — сказал ему Алексей Иванович, — и сядь на мой стул — помогать будешь.