Тарзан - приёмыш обезьяны

Во власти джунглей

Клейтон исчез в зарослях, а бунтовщики принялись спорить о своих дальнейших намерениях. В одном они были согласны, что им следует быстрее вернуться на стоящий в бухте «Арроу», чтобы обезопасить себя, по крайней мере, от копий незримого врага. Когда Джен Портер с Эсмеральдой баррикадировались в хижине, трусливая шайка уже поспешно гребла к своему кораблю в двух лодках, доставивших их на берег.

В этот день Тарзан увидел столько всего, что его голова шла кругом. Но самым удивительным зрелищем было для него — лицо прекрасной белой девушки. Она из его собственной породы — в этом он не сомневался! Да и молодой человек, и оба старика были именно такими, какими рисовало его воображение. Наверно, и они так свирепы и жестоки, подобно другим людям, которых он встретил. Тот факт, что они было безоружны, служил, вероятно, объяснением, почему они еще никого не убили. Быть может, они повели бы себя точно так же, будь у них в руках оружие.

Тарзан видел, как молодой человек поднял упавший револьвер раненого Снайпса и спрятал его, он подсмотрел также, как он осторожно передал его девушке, когда та входила в хижину.

Тарзан не понимал мотивов их поступков, но, так или иначе, молодой человек и оба старика ему интуитивно понравились, а к молодой девушке он почувствовал странное непонятное влечение. Что же касается черной толстухи, то она, очевидно, каким-то образом имела отношение к молодой девушке, и потому тоже ему нравилась.

К матросам, в особенности к Снайпсу, Тарзан определенно чувствовал ненависть. Он понял по их угрожающим жестам и по выражению скверных лиц, что они были врагами симпатичных ему людей, и потому решил тайно за ними присматривать.

Тарзан дивился, почему мужчины пошли в джунгли, но ему и в голову не могло прийти, что можно заблудиться в спутанной чаще низколесья, которая для него была так же ясна, как для нас главная улица в родном городе. Тарзан быстро помчался по направлению, избранному Клейтоном, чтобы узнать, какое у того могло быть дело в джунглях. Вскоре он настиг белого человека, доведенного почти до изнеможения. Тот прислонился к дереву, вытирая со лба пот. Обезьяна-человек, надежно скрытый за ширмой листвы, сидел и внимательно изучал этот новый экземпляр своего собственного рода. По временам Клейтон громко кричал, и Тарзан понял, что он ищет стариков.

Тарзан собрался было сам идти на поиски пропавших, как вдруг заметил желтый блеск гладкой лоснящейся шкуры леопарда Шиты, осторожно пробиравшегося сквозь заросли к Клейтону. Тарзан отчетливо слышал шуршание трав и удивлялся, почему белый человек не насторожился. Могло ли быть, чтобы он не слышал громких шорохов? Никогда раньше Тарзан не видел Шиту таким неуклюжим. Но белый человек по-прежнему ничего не чуял. Шита приготовился к прыжку, и вдруг с высоты раздался пронзительный и леденящий кровь боевой крик человека-обезьяны. Шита повернулся и, с треском ломая ветви, исчез в кустах.

Клейтон вскочил, содрогаясь. Кровь застыла у него в жилах. Никогда еще такой ужасающий крик не раздирал ему уши. Будучи далеко не трусом, Уильям Сесиль Клейтон, старший сын лорда Грэйстока из Англии, почувствовал в этот миг в душной жаре африканских лесов ледяные пальцы страха на своем сердце. Треск кустов под прыжком громадного тела, кравшегося так близко от, «его, и звук ужасного крика сверху испытали до последних пределов мужество Клейтона. Он не мог знать, что этому крику он был обязан жизнью и что издавший его — двоюродный брат, настоящий лорд Грэйсток.

День склонялся к закату, а Клейтон, растерянный и упавший духом, был в страшном затруднении. Он не знал, как ему лучше поступить: продолжать ли поиски профессора Портера, подвергая себя почти верной гибели в джунглях ночью, или же вернуться в хижину, где, по крайней мере, он мог быть полезен, защищая Джен Портер от опасностей, угрожавших ей со всех сторон. Ему не хотелось возвращаться в лагерь без ее отца, а еще более не хотелось оставлять ее одну беззащитной среди бунтовщиков с «Арроу» и сотни других неведомых опасностей джунглей. «Возможно, — думал он, — профессор и Филандер уже вернулись. Да, это более чем вероятно». Он решил в любом случае идти к лагерю и убедиться в этом прежде, чем продолжать дальнейшие поиски. И, спотыкаясь в густом колючем стланнике, он двинулся по направлению, где, как ему казалось, находилась хижина.

К своему удивлению, Тарзан увидел, что молодой человек идет все дальше — прямо к поселку Мбонги, и понял, что пришелец заблудился. Это казалось почти невероятным, но разум подсказывал ему, что ни один человек не отважится сознательно идти в поселок жестоких чернокожих, вооружившись одним лишь копьем, которое, по-видимому, было непривычным оружием для белого человека. Он отходил к тому же и от следа стариков. Этот след он почему-то не заметил, хотя он был ясный и свежий.

Тарзан недоумевал. В свирепых джунглях незащищенный чужеземец явится легкой добычей, если быстро не вернется к побережью. Вот уже и лев Нума выслеживает белого человека, крадясь в двенадцати шагах справа от него.

Клейтон слышал, что какое-то большое животное идет параллельно с ним. Внезапно в вечернем воздухе раздался громовой рев зверя. Человек остановился, подняв копье и вглядываясь в заросли, из которых раздался ужасный звук. Тени сгущались, темнота опускалась на землю. Боже! Умереть здесь одному, под клыками диких зверей, быть истерзанным и израненным, чувствовать горячее дыхание зверя на своем лице и когти, раздирающие грудь!

Одно мгновение все было тихо. Клейтон стоял, напряженно пригнувшись. Слабый шорох в кусте известил его, что кто-то крадется к нему. Он увидел его всего в двадцати шагах от себя — извилистое, длинное, мускулистое тело и бурую голову громадного льва с черной гривой. Животное ползло на брюхе, двигаясь вперед очень медленно. Когда глаза его встретились с глазами Клейтона, лев остановился и осторожно подобрал под себя задние лапы. В порыве мучительного отчаяния человек ждал, боясь бросить копье, не имея сил бежать. В ветвях над его головой раздался шум. «Новая опасность», — мелькнуло у него в голове, но он не решился отвести глаз от горевших перед ним желто-зеленых зрачков. Раздался резкий звук, словно порвалась струна мандолины, и стрела вонзилась в желтую шкуру льва.

С ревом боли и гнева животное прыгнуло, но Клейтон успел отскочить в сторону, и когда снова обернулся к обезумевшему царю зверей, то был ошеломлен представившемуся его взорам зрелищем. В тот момент, когда зверь повернулся, чтобы возобновить нападение, голый гигант спрыгнул с дерева прямо ему на спину. Как молния, рука, свитая из железных мускулов, окружила громадную шею, и большое животное, рычащее и рвущее когтями воздух, было поднято так легко, как Клейтон поднял бы комнатную собачку.

Зрелище, свидетелем которого он стал в сумеречной глуши африканских джунглей, навсегда врезалось в память англичанина. Стоящий перед ним человек являлся олицетворением физическо го совершенства и титанической силы. Он схватил правой рукой шею льва, в то время как левая рука несколько раз кряду всаживала нож в незащищенный бок зверя. Разъяренное животное, поднятое на дыбы, беспомощно барахталось в этом неестественном положении. Все произошло так быстро, что прежде чем лев оправился от столь неожиданного нападения, он свалился мертвым на землю.

Тогда странная фигура победителя выпрямилась во весь рост над трупом льва и, откинув назад дикую и прекрасную голову, издала тот самый страшный крик, который несколько минут назад так испугал Клейтона.

Он видел передо собой молодого человека, совершенно голого, за исключением повязки на бедрах и нескольких варварских украшений на руках и ногах; На груди, ярко выделяясь на глад кой коричневой коже, сверкал драгоценный бриллиантовый медальон. Охотничий нож был уже вложен в самодельные ножны, и человек поднимал с земли свой лук и стрелу, брошенные перед прыжком на льва.

Клейтон заговорил с незнакомцем по-английски, благодаря его за смелое спасение и приветствуя изумительную силу и ловкость, выказанные им. Но единственным ответом был уверенный взгляд и легкое пожимание могучими плечами, которое могло означать либо пренебрежение оказанной услуги, либо незнание языка Клейтона.

Закинув за плечи лук и колчан, дикий человек — таким Клейтон считал его теперь — снова вытащил нож и ловко вырезал дюжину широких полосок из туши льва, усевшись на корточках, он принялся поедать мясо, сделав знак Клейтону, чтобы он присоединился к нему.

Крепкие белые зубы с явным удовольствием вонзились в сырое мясо, с которого еще капала кровь. Но Клейтон не мог заставить себя разделить это пиршество со своим странным хозяином. Он наблюдал за ним и все более убеждался, что это и есть Тарзан, записку которого утром он видел прибитой к двери хижины.

Если это так, то он должен говорить по-английски.

Снова Клейтон пытался завести разговор с обезьяной-человеком, но в ответ услышал странные слова, похожие на бормотание мартышки, смешанное с рычанием хищного зверя.

Нет, это не мог быть Тарзан: было очевидно, что он английского языка совершенно не знает. Когда Тарзан кончил есть, он встал и, указывая на совершенно другое направление, чем то, по которому шел Клейтон, пошел вперед сквозь джунгли.

Ошеломленный, Клейтон колебался, следовать ли за ним, потому что он боялся, не ведет ли его дикарь еще глубже в чащу лесов. Но обезьяна-человек, видя, что он не двигается с места, вернулся и, схватив за платье, тащил за собой до тех пор, пока Клейтон понял, что от него требуется. Тогда ему позволили идти добровольно.

Придя к заключению, что он в плену, англичанин, не видя иного исхода, последовал за Тарзаном. Пока они медленно пробирались по джунглям, мягкая мантия непроницаемой лесной ночи легла окрест. Кругом раздавались крадущиеся шаги мягких лап, смешанные с хрустением ломающихся веток и с дикими зовами лесных тварей, которые, как казалось Клейтону, окружали его со всех сторон.

Внезапно Клейтон услышал слабый звук огнестрельного оружия. Последовал только один выстрел, а затем наступила тишина…

В хижине на берегу две смертельно испуганные женщины прижимались друг к другу на низенькой скамейке в сгущающейся темноте.

Негритянка истерично рыдала, оплакивая несчастный день своего отъезда из дорогого родного Мэриленда, а белая девушка, с сухими глазами и внешне спокойная, мучилась внутренними страхами и предчувствиями. Она боялась и за себя, и за своих друзей, скитающихся в бездонной глубине диких джунглей, из которых теперь доносились почти непрерывно крики и рев, лай и рычание страшных обитателей, искавших добычу.

И вдруг послышался шум тяжелого тела, которое терлось о стены хижины. Девушка различала крадущиеся, мягкие шаги. На мгновение наступила тишина. Даже дикие крики в лесу стихли до слабого шепота. А затем она ясно услышала фырканье животного у двери, не дальше двух футов от того места, где она притаилась.

Инстинктивно девушка содрогнулась и прижалась ближе к черной женщине.

— Тс… тише! — шепнула она, — тише, Эсмеральда, — так как стоны и рыдания женщины, казалось, привлекали зверя за тонкой стеной.

В дверь стали царапаться. Зверь пытался насильно ворваться в хижину, но безуспешно, и опять девушка услышала, как огромные лапы мягко крадутся вокруг хижины. Снова шаги остановились— на этот раз под окном, и туда теперь устремился испуганный взгляд девушки.

— Боже! — шепнула она в ужасе. В маленьком квадратном окне, силуэтом на освещенном луной небе, вырисовывалась голова громадной львицы. Горящие глаза ее были с сосредоточенной яростью устремлены на девушку.

— Эсмеральда, смотрите, — шепнула она. — Боже мой! Что нам делать? Смотрите! Скорей! Окно!

Эсмеральда, еще теснее прижимаясь к своей госпоже, бросила испуганный взгляд на маленький квадрат лунного света. Львица издала глухое свирепое рычание. Зрелище, представившееся глазам бедной негритянки, было чересчур потрясающим для ее натянутых нервов.

— О, Габерелле, — простонала она и соскользнула на пол.

Долго, бесконечно долго стояла львица у окна, положив на решетку лапы, и смотрела во все глаза в комнату. Наконец она решила испытать своими большими когтями крепость решетки.

Девушка почти перестала дышать, но, к ее облегчению, голова зверя исчезла, и она услышала его удаляющиеся шаги. Но львица снова приблизилась к двери, снова началось царапанье, на этот раз с нарастающей силой, пока наконец зверь не стал рвать массивные доски в полном бешенстве от желания схватить беззащитную жертву.

Если бы Джен Портер знала о неимоверной крепости двери, сколоченной часть за частью, она бы меньше опасалась за нападение львицы с этой стороны.

Могло ли прийти в голову Джону Клейтону, когда он сколачивал эту грубую, но могучую дверь, что двадцать лет спустя она защитит от клыков и когтей львицы прекрасную американскую девушку, тогда еще не родившуюся?

Целые двадцать минут зверь фыркал и бился около двери, по временам издавая дикий, свирепый рев, полный бешенства. Джен Портер услышала, что львица возвращается к окну. Остановившись на мгновенье, она обрушилась всей своей огромной тяжестью на ослабевшую от времени решетку.

Словно в исступлении девушка встала, держа руку на груди, с широко раскрытыми от ужаса глазами, устремленными на оскаленную морду зверя, находившегося не дальше десяти футов от нее. У ног Джен лежала в обмороке негритянка.

Девушка стояла бледная и неподвижная у глухой стены и искала какую-либо лазейку для спасения. Внезапно рука ее, крепко прижатая к груди, нащупала твердые очертания револьвера, который Клейтон, уходя, оставил ей. Быстро выхватив его из-за корсажа, она, целясь прямо в морду львицы, спустила курок.

Блеснуло пламя, послышался грохот выстрела и рев боли и гнева зверя.

Джен Портер увидела, что большая туша исчезла из окна, и потеряла сознание, уронив револьвер.

Но Сабор не была убита. Пуля лишь нанесла ей болезненную рану в плечо. Только неожиданность ослепительной вспышки огня и оглушающий грохот были причиной ее поспешного, но временного отступления. Еще мгновение, и она с удвоенной яростью вернулась к решетке и принялась рвать ее когтями, но с меньшим успехом, чем прежде, так как раненая лапа почти бездействовала.

Она видела перед собой свою добычу — двух женщин, распростертых на полу, и чувствовала, что сопротивление не встретит. Мясо лежало перед ней, и Сабор оставалось только пробраться через решетку, чтобы схватить его.

Дюйм за дюймом, с трудом протискивала она через отверстие свое большое туловище. Вот прошла голова, вот пролезло здоровое предплечье, затем она осторожно подняла раненую лапу, чтобы втиснуть ее между узкими брусьями. Еще минута — и длинное гибкое тело проскользнет в хижину.