Тарзан - приёмыш обезьяны

В море

Я был в гостях у одного приятеля и услышал от него эту историю. Начал он ее под влиянием винных паров, а потом, когда я сказал, что не верю ни одному его слову, он, уязвленный и подстрекаемый моим недоверием, рассказал все до конца.

Человек он радушный, но гордый и обидчивый до нелепости. Задетый моим скептицизмом, он для подкрепления своих слов представил мне какую-то засаленную рукопись и кипу старых сухих отчетов Британского Министерства Колоний.

Однако я и теперь не решусь утверждать, что все в этом рассказе достоверно. Ведь событий, изображаемых здесь, я не видел своими глазами. А может быть, это и правда, кто знает! Я, по крайней мере, счел благоразумным дать главным героям рассказа вымышленные имена и фамилии.

Засаленная рукопись, с заплесневелыми и пожелтевшими страницами, оказалась дневником человека, которого давно уже нет в живых. Когда я прочитал этот дневник и познакомился с отчетами Министерства Колоний, то увидел, что эти документы вполне подтверждают рассказ моего гостеприимного хозяина.

Таким образом, все, что вы прочтете сейчас, тщательно проверено мною в разных источниках.

Если же этот рассказ не внушит вам большого доверия, вы все же согласитесь со мною, что он — изумительный, интересный, диковинный.

Из записок человека, которого давно нет в живых, а также из отчетов Министерства Колоний мы узнаем, что один молодой английский офицер (назовем его Джоном Клейтоном, лордом Грэйстоком) был послан в Западную Африку, в одну из британских прибрежных колоний, произвести там расследование весьма деликатного свойства.

Дело в том, что жители этой колонии — народ простодушный. Поэтому одна из европейских держав, пользуясь такой наивностью, стала вербовать их в солдаты для своей колониальной армии, причем эта армия только и делала, что отнимала каучук-сырец и слоновую кость у дикарей, живущих по берегам Арувими и Конго.

Несчастные жители британской колонии жаловались, что вербовщики, соблазняя тамошнюю молодежь идти в солдаты, сулили ей золотые горы, а между тем немногие из этих доверчивых рекрутов вернулись домой.

Англичане, жившие в этой колонии, подтвердили жалобы туземцев и прибавили со своей стороны, что чернокожие солдаты, навербованные иностранной державой, в действительности стали рабами: пользуясь невежеством местных жителей, белые офицеры не отпускают их на родину по истечении срока службы, принуждая служить еще несколько лет.

Министерство Колоний послало Джона Клейтона в Африку, предоставив ему новый пост, причем конфиденциально ему было поручено сосредоточить особое внимание на жестоком обращении офицеров дружественной европейской державы с чернокожими британскими подданными.

Клейтон был из тех англичан, которые издревле прославили Англию своими геройскими подвигами в морских боях и на поле сражения, — мужественный человек, сильный и душою, и телом.

Роста он был выше среднего. Глаза серые. Лицо правильное, резко очерченное. В каждом движении чувствовался властный характер, закаленный многолетней военной службой.

Он был честолюбив. Ему хотелось иметь влияние в политике. Оттого он и перевелся из офицеров в чиновники Министерства Колоний, и взялся исполнить это нелегкое поручение.

Джону Клейтону было приятно, что его многолетняя служба в армии оценена по заслугам и за свои труды он получает такую большую награду. Перед ним открывалось широкое поприще для дальнейшей карьеры; но ехать теперь в Африку ему мешало одно немаловажное обстоятельство: ведь не прошло и трех месяцев с тех пор, как он женился на красавице Элис Рутерфорд, и ему казалось безумием везти свою молодую жену в тропическую глушь, где неведомые опасности подстерегают человека на каждом шагу.

Ради любимой женщины он мог бы отказаться от возложенной на него миссии, но леди Элис и слышать об этом не хотела. Напротив, она требовала, чтобы он отправился в Африку и взял ее с собою.

Конечно, у юной четы были матери, братья, сестры, тетки, кузены, кузины, и все они выражали свои мнения по этому поводу; но каковы были эти мнения, история умалчивает. Да это и не существенно.

Нам известно лишь одно: что в одно прекрасное майское утро 18** года лорд Грэйсток и его супруга, леди Элис, выехали из Дувра в Африку.

Через месяц они прибыли в Фритаун, где зафрахтовали небольшое суденышко «Фувальду», которое должно было доставить их к месту назначения.

Ничего больше неизвестно о лорде Джоне Грэйстоке и его супруге, леди Элис. Они сгинули, исчезли, пропали!

Через два месяца после того, как «Фувальда» подняла якорь и покинула гавань Фритауна, около полдюжины британских военных судов появились в водах Южного Атлантического океана, тщетно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след погибших именитых путешественников. Не прошло и нескольких дней, как у берегов острова св. Елены этой эскадре удалось найти обломки какого-то судна, и все тотчас уверовали, что это — остатки «Фувальды», утонувшей со всем своим экипажем. Поэтому дальнейшие поиски прекратили.

«Фувальда», парусное трехмачтовое судно, водоизмещением около ста тонн, было самым заурядным кораблем в тех местах: тысячи таких суденышек обслуживают местную торговлю и шныряют вдоль всего побережья. Их команды обычно состоят из отчаянных головорезов и беглых каторжников — всех народов и всех племен.

«Фувальда» не была исключением из общего правила: на судне процветало насилие. Матросы ненавидели начальство, а начальство ненавидело матросов. Капитан был опытным моряком, но со своими подданными обращался как зверь. Разговаривая с ними, он признавал только два аргумента: плеть и револьвер. Да и то сказать, этот разноплеменный сброд вряд ли смог уразуметь какие-либо другие аргументы.

На следующий же день после отъезда из Фритауна лорд Грэйсток и леди Элис стали свидетелями отвратительных сцен, разыгравшихся на борту их судна, которые они издавна привыкли считать выдумкой досужих беллетристов.

То, что произошло рано утром на палубе «Фувальды», стало первым звеном в той цепи удивительных событий, которые завершились самым неожиданным образом.

Началось это так.

Два матроса мыли палубу «Фувальды»; капитан стоял тут же на палубе и разговаривал о чем-то с лордом Клейтоном и его юной супругой.

Уборщики палубы постепенно приближались к ним. Наконец один из матросов очутился за спиной у капитана. В этот момент капитан, окончив разговор с лордом и леди, сделал шаг назад, чтобы уйти. Но, наткнувшись на матроса, он упал и растянулся на мокрой палубе, причем зацепил ногой за ведро: ведро опрокинулось и окатило капитана грязной водой.

На минуту вся сцена показалась забавной, но только на минуту.

Капитан рассвирепел. Он чувствовал себя опозоренным. Весь красный от унижения и ярости, с градом бешеных ругательств, накинулся он на несчастного матроса и нанес ему страшный удар кулаком. Тот так и рухнул на палубу.

Матрос был худой, маленького роста, уже немолодой; тем постыднее казалась расправа, которую учинил капитан. Но другой матрос был широкоплечий детина, здоровенный медведь, усы черные, шея воловья.

Увидев, что его товарищ упал, он пригнулся, зарычал, как собака, и одним ударом свалил капитана.

Мгновенно лицо капитана из пунцового сделалось белым. Бунт! Это был бунт! Усмирять бунты зверю-капитану приходилось не раз. Ни секунды не медля, он выхватил из кармана револьвер и выстрелил в упор в своего могучего врага. Но Джон Клейтон оказался проворнее: увидев, что оружие сверкнуло на солнце, он ударил капитана по руке, вследствие чего пуля угодила матросу не в сердце, а в колено.

В очень резких выражениях Клейтон тотчас же высказал капитану, что он не допустит такого зверского обращения с командой и считает его возмутительным.

Капитан уже открыл было рот, чтобы ответить ругательством на замечание Клейтона, но вдруг круто повернулся и, бормоча невнятные проклятья, ушел на корму.

Он понимал, что не слишком выгодно раздражать британского чиновника, ибо могучая рука королевы может направить на него грозное и страшное орудие кары — вездесущий британский флот.

Пожилой матрос помог своему раненому товарищу встать. Широкоплечий великан, который среди моряков был известен под кличкой Черный Майкл, попытался двинуть простреленной ногой; когда оказалось, что это возможно, он повернулся к Клейтону и довольно неуклюже выразил ему свою благодарность. Слова его были грубы, но в них звучало искреннее чувство.

После этого ни Клейтон, ни его жена не видели его несколько дней. Капитан старался не разговаривать с ними, а когда ему приходилось по службе сказать несколько слов, он сердито и отрывисто буркал.

Они завтракали и обедали в капитанской каюте, как повелось еще до этого несчастного случая, но теперь капитан не появлялся к столу, всякий раз ссылаясь на какое-нибудь неотложное дело.

Помощники капитана, все как на подбор неграмотные, бесшабашные, были едва ли почище своих подчиненных, над которыми они так злодейски тиранствовали. Эти люди, по весьма понятным причинам, при встречах с прекрасно воспитанным лордом чувствовали себя не в своей тарелке и поэтому избегали общения с ним.

Таким образом, Клейтоны — муж и жена — очутились в полном одиночестве.

В сущности, это одиночество им было только приятно, но, к сожалению, они оказались как бы отстраненными от экипажа корабля и оказались неподготовленными к страшной кровавой трагедии, разыгравшейся через несколько дней.

А между тем уже тогда можно было предвидеть, что близка катастрофа. Внешне жизнь на корабле шла по-прежнему, но внутри что-то разладилось и грозило великой бедой. Это инстинктивно ощущали и лорд Клейтон, и его жена, избегали об этом говорить, оберегая друг друга.

Однажды Клейтон, выйдя на палубу, увидел, что четыре матроса с угрюмыми лицами несут чье-то бездыханное тело, а сзади шествует старший помощник, держа в руке тяжелую плеть.

Клейтон предпочел пока не вникать в это грязное дело, но на следующий день, увидев на горизонте очертания британского военного судна, потребовал, чтобы капитан немедленно шел на сближение. Лорду Клейтону было ясно, что при мрачных порядках, установившихся на «Фувальде», вся его экспедиция может окончиться только несчастьем.

Около полудня они так близко подошли к военному судну, что могли бы вступить в переговоры с ним, но как раз в ту минуту, когда Клейтон, намереваясь покинуть «Фувальду», хотел обратиться к капитану, ему пришло в голову, что все его страхи вздор и что капитан только посмеется над ним.

В самом деле, какие были у него основания просить офицера, командующего военным кораблем британского флота, изменить свой рейс и вернуться в Фритаун?

Конечно, Клейтон может сказать, что он не пожелал остаться на борту своего корабля, так как его капитан сурово наказал двух нарушивших дисциплину матросов. Но такое объяснение покажется офицерам военного судна смешным, и они втихомолку позабавятся над чувствительным лордом и, пожалуй, сочтут его трусом.

Только поэтому Джон Клейтон не стал требовать, чтобы его доставили на военный корабль; но позже, когда трубы броненосца скрылись за горизонтом, он стал раскаиваться в своей боязни показаться смешным, так как на «Фувальде» разыгрались драматические события.

Около двух часов пополудни пожилой матрос, которого несколько дней тому назад капитан ударил по лицу кулаком, драил на палубе медные части. Приблизившись к Клейтону, он пробормотал еле слышно:

— Будет ему нахлобучка… Помяните мое слово: будет… Это ему даром не пройдет…

— Кого вы имеете в виду? — спросил Клейтон.

— А разве вы сами не видите, какая тут у нас заварилась каша? Этот сатана-капитан и его мерзавцы-подручные чуть не всю команду искалечили до смерти… Вчера двоих, да сегодня троих. Но Черный Майкл опять на ногах; погодите, он покажет им, как измываться над нами. Уж он отомстит, помяните мое слово.

— Вы хотите сказать, — спросил Клейтон, — что команда корабля затевает мятеж?

— Мятеж! — воскликнул старый матрос. — Какой там мятеж! Мы его просто укокошим!

— Когда?

— Скоро! А когда, не скажу, я и так наболтал слишком много. Но вы хороший господин, вы вступились за меня и за Черного Майкла, и потому я сказал вам словечко. Только держите язык за зубами, и когда услышите выстрелы, бегите в трюм и оставайтесь там, а не то и вы попадете в переплет.

И старик, закончив работу, ушел.

Леди Элис стояла рядом и слышала каждое слово матроса.

— Недурные развлечения у нас впереди! — усмехнулся Клейтон, скрывая перед женой свою тревогу.

— Нужно сейчас же предупредить капитана, — воскликнула леди Клейтон. — Может быть, ему удастся предотвратить бунт.

— Пожалуй, это будет самое лучшее, — отозвался лорд, — хотя, чтобы сохранить свою шкуру, я должен бы держать язык за зубами. Тогда, что бы ни случилось на судне, матросы не тронут ни тебя, ни меня, потому что они видели, как я заступился за этого старика и за Черного Майкла. Но если они узнают, что я предатель и разболтал обо всем капитану, нам обоим несдобровать.

— Но, милый Джон, — возразила жена, — если ты не предупредишь капитана о готовящемся на него покушении, ты тем самым окажешься виновным в убййстве, ты будешь соучастником этих злодеев.

— Ты не понимаешь, что говоришь, моя милая, — ответил Клейтон. — Ведь я забочусь только о тебе. Капитан сам виноват, он заслужил эту кару; зачем же я стану подвергать опасности свою жену ради спасения такого мерзавца?

— Долг есть долг, — заявила жена, — никакие соображения не помогут тебе уклониться от его выполнения. Я была бы недостойна супруга, который из любви и жалости ко мне изменяет своему долгу. Конечно, я знаю, что последствия могут быть ужасны, но я достойно встречу их рядом с тобой. Лучше смерть, чем позор. И ты подумай, как нас будет мучить совесть, если с капитаном действительно случится несчастье!

— Ну, будь по-твоему, Элис! — ответил, улыбаясь, Джон Клейтон. — Может быть, мы напрасно тревожимся… Конечно, дела на корабле идут неважно, но мы, кажется, сгущаем краски.

Весьма возможно, что этот старый матрос сообщил нам не реальные факты о положении вещей, а только свои мечты и желания! Ему хочется отомстить обидчику, вот он и сочиняет, будто эта месть неизбежна… Вообще мятежи на кораблях сейчас редки. Лет сто тому назад они были заурядным явлением, а теперь о них что-то не слыхать… Но вот капитан идет в свою каюту. Я пойду к нему сейчас и объяснюсь, так как хочу кончить это гнусное дело скорее. Не очень-то мне приятно разговаривать с этим животным.

Сказав это, он с беззаботным видом направился к каюте капитана и постучал к нему в дверь.

— Войдите! — раздался недовольный голос.

Когда Клейтон вошел в каюту и закрыл за собой дверь, капитан рявкнул отрывисто:

— Ну?

— Я пришел сообщить вам, что сегодня случайно подслушал один разговор, из которого мне стало ясно, что ваши люди затевают мятеж и замышляют убийство.

— Ложь! — Лицо капитана побагровело. — Если еще раз у вас хватит нахальства лезть не в свое дело и подрывать дисциплину на моем корабле, я не поручусь за последствия! Черт вас возьми! Вы думаете, я очень боюсь, если вы лорд? Наплевать мне на лорда! Я — капитан корабля и никому не позволю совать нос в мои распоряжения.

К концу этой яростной речи взбешенный капитан потерял всякий контроль над собою, и последние слова он выкрикнул громким фальцетом, стуча одним кулаком по столу, а другим потрясая перед самым носом Клейтона.

КуЛаки у него были огромные.

Клейтон не шелохнулся. Он спокойно стоял и смотрел разъяренному капитану в глаза, как будто ничего не случилось.

— Капитан Биллинг, — сказал он наконец, — простите, пожалуйста, мою откровенность, но позвольте вам сказать: вы — осел!

И медленно повернувшись, он вышел спокойно из каюты. Это хладнокровие несомненно должно было вызвать в таком вспыльчивом человеке, каким был капитан, новые приступы ярости…

Если бы Клейтон не оскорбил капитана, весьма возможно, что тот через минуту раскаялся бы в своей излишней горячности, но своим поведением Клейтон раз и навсегда уничтожил всякую возможность примирения.

Теперь уже нельзя было надеяться, что в случае каких-нибудь несчастий капитан окажется союзником Клейтона и вместе с ним примет меры для самозащиты от взбунтовавшихся матросов.

— Ну, Элис, — сказал Клейтон, вернувшись к жене, — ничего хорошего не вышло. Этот молодец оказался неблагодарной свиньей. Накинулся на меня, как бешеный пес… И пускай матросы делают с ним, что хотят, мы должны позаботиться о себе сами. Идем в каюту, дорогая. Я приготовлю револьверы. Жаль, что наши ружья и заряды к ним находятся в трюме, в багаже.

Вернувшись в каюту, они застали там страшный беспорядок. Кто-то рылся в чемоданах и разбросал по каюте их платье. Даже койки и те были сломаны, а постельное белье валялось на полу.

Клейтон перебрал все вещи. Все оказалось в целости. Ничего не пропало. Исчезли только два револьвера да пули.

— Жаль, — сказал Клейтон. — Они взяли наиболее нужное. Теперь уже нельзя сомневаться, что нам угрожает бунт.

— Что же теперь делать, Джон? — воскликнула жена. — Теперь я не стану настаивать, чтобы ты пошел к капитану, потому что не хочу, чтобы ты снова подвергся оскорблению. Может быть, лучше всего держать нейтралитет? Предположим, что победит капитан. Тогда все пойдет по-прежнему, и бояться нам нечего. А если победят матросы, будем надеяться (хотя, кажется, надежда плоха), что они не тронут нас, так как увидят, что мы не мешали им действовать.

— Хорошо, Элис! Будем держаться середины!

Они стали приводить свою каюту в порядок и только тогда заметили, что из-под двери торчит клочок какой-то бумажки. Клейтон нагнулся и поднял ее.

Малограмотные каракули, выведенные рукой, явно непривычной к перу, предупреждали Клейтона, чтобы он не смел сообщать капитану о пропаже револьвера и не говорил никому о своем разговоре с матросом. Иначе и ему, и его жене — смерть.

— Ну что ж, будем паиньки, — сказал Клейтон с горькой усмешкой. — Нам ничего другого не осталось, как сидеть смирно и ждать своей участи.