Тайна Святой Плащаницы

17

Юный слуга в отчаянии рыдал: лицо Марция было окровавлено. Второй слуга побежал в дом Хосара, чтобы рассказать ему о трагедии, происшедшей в доме царского архитектора.

Хосар и Фаддей не удивились, выслушав рассказ слуги. — Мы услышали громкий ужасный крик и, когда вошли в комнату Марция, увидели, что он в одной руке держит язык, а в другой — отточенный кинжал, которым он отрезал себе язык. Он потерял сознание, и мы не знали, что делать. Перед этим он говорил нам, что этой ночью кое-что произойдет, и предупреждал, чтобы мы не пугались того, что увидим. Но, боже мой, он ведь отрезал себе язык! Зачем? Зачем?!

Хосар и Фаддей попытались успокоить юношу, видя, как он напуган. Затем они поспешно направились в дом Марция. Придя, они увидели, что их друг лежит без сознания, вся его постель залита кровью, а второй слуга забился в угол и сидит там, плача и причитая. Черты его лица были искажены страхом.

— Успокойтесь! — приказал Хосар. — Сейчас придет врач и приведет Марция в чувство. Однако этой ночью, друзья мои, вы должны быть мужественными. Не поддавайтесь ни страху, ни жалости. В противном случае жизнь Марция будет в опасности.

Слуги постепенно успокоились. Вскоре появился врач, попросил их выйти из комнаты и остался там со своим помощником. Вскоре вышли и они.

— Все в порядке. Теперь ему нужен покой. Я хочу, чтобы он несколько дней побыл в полузабытьи, поэтому вы в воду, которую он будет пить, добавляйте вот эти капли. Они ослабят боль, и он будет спокойно спать, пока не зарубцуется рана.

— У нас к тебе просьба, — сказал Фаддей, обращаясь к врачу. — Нам тоже нужно вырезать языки.

Врач — такой же христианин, как и они, — озабоченно посмотрел на них.

— Господь наш Иисус не одобрил бы нанесение человеком себе увечий.

— Нам необходимо вырезать языки, — объяснил Хосар, — потому что это единственный способ не заговорить, когда Маану попытается заставить нас открыть одну тайну. Он будет пытать нас, чтобы узнать, где находится Священное Полотно, в которое заворачивали тело Иисуса. Мы этого не знаем, но можем сболтнуть лишнее и тем самым подвергнем опасности человека, который это знает. Мы не хотим спасаться бегством, нам необходимо остаться вместе с нашими братьями. Ты ведь понимаешь, что на всех христиан обрушится гнев Маану.

— Пожалуйста, помоги нам, — настаивал Фаддей. — Мы не такие мужественные, как Марций, который сумел сам себе отрезать язык отточенным кинжалом.

— То, о чем вы меня просите, идет вразрез с Законами Божьими. Моя задача — лечить людей, и я не могу увечить человека.

— Тогда мы сделаем это сами, — сказал Хосар.

Решительный тон Хосара убедил врача.

Сначала они пошли в дом Фаддея, и там врач смешал с водой содержимое небольшой бутылочки. Когда Фаддей, выпив этой жидкости, погрузился в сон, врач попросил Хосара, чтобы тот вышел из комнаты и отправился в свой дом, куда и он, врач, скоро придет.

Вернувшись домой, Хосар с нетерпением ждал прихода врача. Тот вошел в его дом, сокрушенно качая головой.

— Ложись в постель и выпей вот это, — сказал врач Хосару. — Ты уснешь. Когда проснешься, у тебя уже не будет языка. И да простит меня Бог.

— Он тебя уже простил.

Царица тщательно расправила свое одеяние. Весть о смерти Абгара долетела уже до самых дальних уголков дворца, и царица ожидала, что с минуты на минуту ее сын Маану появится в царских покоях.

Слуги с помощью врачей подготовили тело Абгара для того, чтобы выставить его перед народом. Царь незадолго до смерти попросил, чтобы люди помолились о его душе, прежде чем его тело положат в царский мавзолей.

Царица не знала, позволит ли Маану похоронить Абгара в соответствии с Законом Иисусовым, однако была намерена вступить в последнюю схватку за человека, которого любила всю жизнь.

В течение тех нескольких часов, которые она провела наедине с мертвым Абгаром, царица искала в глубине своего сердца причины ненависти к ней со стороны ее сына. Она нашла ответ. Впрочем, она всегда об этом знала, хотя до этого раннего утра ни разу так и не задумывалась над тем, что ожесточило ее сына.

Она не была хорошей матерью. Нет, не была. Ее любовь к Абгару была всепоглощающей, и в ее сердце не оставалось больше места ни для кого, даже для ее детей. Они всегда были для нее на втором месте, после ее супруга. Кроме Маану она родила еще четверых детей: трех девочек и одного мальчика, который умер вскоре после рождения. Дочери ее мало интересовали. Они были молчаливыми девочками, их рано выдали замуж, чтобы укрепить союзы с другими царствами. Она и не почувствовала их отсутствия — такой беззаветной была ее любовь к царю.

Поэтому она переживала сильную душевную боль, когда Абгар полюбил Анию, танцовщицу, впоследствии заразившую царя смертельной болезнью. Но с губ царицы не слетело ни одного упрека, который мог бы омрачить ее отношения с царем.

У нее не было времени и на Маану — так сильно она была поглощена своей любовью к Абгару, так безмерно они были заняты друг другом.

Она знала, что сегодня умрет, потому что была уверена, что Маану не простит ей то, какой она сделала его жизнь. Она чувствовала, что совершила предательство по отношению к сыну, лишив его материнской ласки и заботы. Какой же она была эгоисткой! Простит ли ее Иисус?

Громкий и злорадный голос Маану ворвался в царские покои еще раньше, чем он сам.

— Я хочу увидеть моего отца!

— Он умер.

Маану вызывающе посмотрел на нее.

— Стало быть, теперь я царь Эдессы.

— Да, ты царь, и все тебя признают таковым.

— Марвуз! Уведи царицу.

— Нет, сын, пока еще нет. Моя жизнь в твоих руках, но сначала мы похороним Абгара — так, как надлежит хоронить царя. Позволь мне выполнить его последние распоряжения, которые подтвердит царский писец.

Тиций с опаской подошел поближе, держа в руках свиток пергамента.

— Царь мой, Абгар продиктовал мне свою последнюю волю.

Марвуз что-то прошептал Маану. Тот окинул взглядом помещение и понял, что начальник царской стражи был прав: кроме слуг здесь находились писцы, врачи, стражники и придворные, и все они выжидали, наблюдая за происходящим. Маану не мог позволить себе вызвать у них неприязнь какими-либо непродуманными действиями, иначе он мог бы отпугнуть их и, вместо того чтобы помогать ему, они начали бы плести против него заговоры. Он осознал, что на этот раз царица оказалась в выигрышном положении. Маану с удовольствием убил бы ее тут же, своими руками, однако ему придется подождать, более того, он должен организовать своему отцу похороны, подобающие царю.

— Читай, Тиций, — приказал Маану.

Писец — медленно и робко — огласил последние наказы Абгара. Маану лишь сглатывал слюну, покраснев от гнева.

Абгар наказывал провести христианское богослужение, и весь царский двор должен был прийти на него помолиться за душу царя. На этом богослужении должны были присутствовать Маану и царица. На три дня и три ночи тело Абгара следовало поместить в первый христианский храм, построенный по воле Хосара. По истечении этих трех суток процессия во главе с Маану и царицей должна была перенести тело царя в царский мавзолей.

Тиций закашлялся и посмотрел сначала на царицу, а затем на Маану. Из складок своей одежды он достал новый пергамент.

— Если позволишь, господин, я также зачитаю то, что Абгар завещал тебе сделать, когда ты станешь царем.

Шепот удивления пробежал по заполненному людьми помещению. Маану даже заскрежетал зубами: по всей видимости, отец перед смертью подготовил для него ловушку.

Взгляды всех присутствующих обратились на нового царя. Маану весь дрожал от ярости, и Марвузу пришлось вмешаться, чтобы как-то разрядить напряженность ситуации:

— Мы попрощаемся с Абгаром так, как он того пожелал. А сейчас пусть каждый возвратится к своим делам.

Присутствующие начали медленно покидать царскую опочивальню. Царица, бледная и спокойная, ждала, как сын решит поступить с ней.

Маану дождался, пока помещение опустело, и затем обратился к матери:

— Ты не выйдешь отсюда, пока я не пришлю за тобой. И ты не будешь разговаривать ни с кем — ни внутри дворца, ни снаружи. С тобой останутся двое слуг. Мы похороним моего отца так, как он просил. А на тебя, Марвуз, я возлагаю ответственность за то, чтобы мои распоряжения были выполнены.

Маану стремительно вышел из комнаты. Начальник царской стражи обратился к царице.

— Госпожа, будет лучше, если ты подчинишься распоряжениям царя.

— Я согласна это сделать, Марвуз.

Царица посмотрела на него так пристально, что он смущенно опустил глаза и, попрощавшись, быстрым шагом пошел прочь.

Распоряжения Маану были четкими: похоронить Абгара так, как тот желал, а затем, как только будет запечатан царский мавзолей, стражникам надлежало схватить предводителей христиан — ненавистных Хосара и Фаддея. Также следовало разрушить все храмы, в которые приходили молиться христиане. Кроме того, Маану поручил Марвузу лично разыскать и доставить во дворец пресловутое полотно.

Царице не позволяли выходить из своей комнаты до третьего дня после смерти Абгара. Все это время тело царя находилось на богато украшенном ложе, поставленном в центре первого храма, воздвигнутого по воле Хосара в честь Иисуса.

Царская стража охраняла тело человека, некогда бывшего их царем, а жители Эдессы шли в храм, чтобы отдать последние почести царю, который в течение стольких десятилетий обеспечивал мир и процветание своему народу.

— Госпожа, вы готовы?

Марвуз пришел к царице, чтобы отвести ее в храм. Оттуда она вместе с Маану пройдет в процессии до мавзолея, где Абгар обретет вечный покой.

Царица надела лучшую тунику и самое роскошное покрывало, а также украсила свое одеяние лучшими из имеющихся у нее драгоценностей. Она выглядела величественной, несмотря на то что на ее лице были видны глубокие морщины и лежала печать страданий. Когда они пришли в маленький христианский храм, он был до предела заполнен людьми. Здесь был весь царский двор и самые знатные люди Эдессы. Царица поискала взглядом Хосара и Фаддея и, так и не увидев их, забеспокоилась: где же сейчас могли находиться ее друзья?

На голове Маану блестела корона Абгара. Он был в мрачном настроении: стражники по его приказу должны были привести сюда Фаддея и Хосара, однако их так и не нашли. Кроме того, в том месте, где Священное Полотно хранилось в течение многих лет, его теперь не было.

Один из юных учеников Фаддея стал произносить молитву, что стало началом церемонии прощания. Когда процессия уже собиралась двинуться в сторону мавзолея, к царю подошел Марвуз.

— Господин, мы обыскали дома главных христиан, но нигде не нашли Священное Полотно. Да и Фаддей и Хосар бесследно скрылись.

Начальник царской стражи запнулся: в этот самый момент, продираясь сквозь толпу, Фаддей и Хосар, бледные, как сама смерть, приблизились к царственным особам. Царица, еле сдерживая слезы, протянула к ним руки. Хосар посмотрел на нее с нежностью, но ничего не сказал. Молчал и Фаддей.

По приказу Маану процессия тронулась. Настало время похоронить Абгара, а затем и свести счеты с христианами.

Молчаливая толпа следовала за кортежем до мавзолея. Там, перед тем как зодчий отдал распоряжение запечатать вход в мавзолей, царица попросила дать ей несколько минут, чтобы она могла помолиться.

Когда был положен последний камень и мавзолей запечатали, Маану подал знак Марвузу, а тот, в свою очередь, показал жестом своим стражникам, чтобы они схватили Хосара и Фаддея, и те сделали это на глазах у всех присутствующих. По толпе прокатились возгласы ужаса: люди вдруг поняли, что Маану не собирается исполнять волю Абгара и намерен преследовать христиан.

Люди — кто быстрым шагом, а кто и бегом — бросились к своим домам в поисках спасения. Некоторые шептали, что этой же ночью покинут Эдессу, спасаясь от Маану.

Но было уже поздно. В это время царские стражники уже громили дома наиболее известных христиан, а самих верующих либо хватали, либо даже убивали тут же, перед царским мавзолеем.

Марвуз схватил царицу, на лице которой застыл ужас, и потащил ее во дворец. Но она еще успела увидеть, как схватили Фаддея и Хосара, причем ни тот ни другой не оказал никакого сопротивления и даже не издал ни звука.

На холме, где возвышался царский дворец, стал ощущаться запах пожарищ. Крики людей сливались в отчаянный вопль. Эдесса содрогнулась от ужаса, а Маану тем временем, сидя в тронном зале, пил вино и с удовлетворением смотрел на искаженные страхом лица придворных.

Царице не позволяли присесть, и она стояла: таков был приказ Маану. Рядом с Маану находились Хосар и Фаддей. Их руки были скручены за спиной, а туники — изорваны ударами хлыстов, которыми орудовали царские стражники. Однако ни Хосар, ни Фаддей не произнесли ни слова.

— Врежьте им еще, пусть они умоляют меня о том, чтобы я прекратил их мучения.

Стражники с яростью набросились на двух пожилых людей, но те по-прежнему не произносили ни звука — к удивлению придворных и к ярости царя.

Видя, что Фаддей упал без сознания, а лицо Хосара залито слезами от боли, так как его спина превратилась в кровавое месиво, царица крикнула:

— Хватит! Прекратите!

— Как ты смеешь давать приказания?! — заорал Маану.

— Ты — жалкий трус. Подвергать пыткам пожилых людей — занятие, недостойное царя!

Тыльной стороной руки Маану ударил мать по лицу. Та потеряла равновесие и упала на пол. По залу пробежал шепот ужаса.

— Они умрут здесь, на глазах у всех, если не скажут мне, где спрятано полотно. А еще умрут их сообщники. Все, кем бы они ни были!

Два стражника ввели в зал Марция, царского архитектора, и двух его юных, до смерти перепуганных слуг. Маану обратился к стражникам:

— Он сказал вам, где находится Полотно?

— Нет, царь мой.

— Врежьте ему, пока не заговорит!

— Мы можем ему врезать, но он не заговорит. Его слуги признались, что архитектор сотворил нечто ужасное: еще несколько дней назад он отрезал себе язык.

Царица посмотрела на Марция, затем ее взгляд переместился на неподвижное тело Фаддея и далее — на Хосара. Она поняла, что эти люди решили отрезать себе языки, чтобы никакие пытки не заставили их выдать тайну Священного Полотна.

Она заплакала, пораженная самоотверженностью своих друзей, зная, что ее сын заставит их дорого заплатить за свою неудачу.

Маану затрясся, весь красный от гнева. Марвуз тут же подошел к нему, опасаясь, как бы царь сгоряча не наделал глупостей.

— Царь мой, мы найдем кого-нибудь, кто знает, где они спрятали полотно. Мы обыщем всю Эдессу и найдем такого человека…

Царь его не слушал. Он подошел к матери, рывком поднял ее с пола и, нанося ей удары, закричал:

— Скажи мне, где оно находится! Скажи мне это, иначе я и тебе вырву язык!

Царица начала истерически рыдать. Некоторые из знатных придворных решили вмешаться, устыдившись того, что они трусливо стоят и смотрят, как Маану бьет свою мать. Будь жив Абгар, он тут же приказал бы убить его!

— Господин, оставьте ее! — взмолился один из придворных.

— Царь мой, успокойтесь, не бейте свою мать! — попросил другой.

— Вы ведь царь, вы должны проявлять милосердие! — добавил третий.

Марвуз схватил руку царя, занесенную для удара.

— Господин!

Маану опустил руку и оперся на Марвуза. Он чувствовал себя одураченным матерью и этими двумя пожилыми людьми, а еще — изнеможенным. Гнев истощил его.

Марций, стоя со связанными руками, наблюдал за происходящим. Он молил Бога оказать милосердие всем этим людям.

А еще он думал о страданиях Иисуса на кресте, о мучениях, которым его подвергли римляне, и о том, что он их простил. И теперь он, Марций, искал в своем сердце прощение Маану, но чувствовал лишь ненависть к новоявленному царю.

Начальник царской стражи решил взять ситуацию в свои руки и приказал отвести царицу в ее покои.

Затем Марвуз усадил царя и дал ему бокал с вином, которое тот с жадностью выпил.

— Они должны умереть, — сказал Маану почти шепотом.

— Да, — ответил Марвуз. — Они умрут.

Он подал знак солдатам, и те поволокли прочь Фаддея и Хосара, которые уже были без сознания от перенесенных мук. Марций молча плакал: теперь очередь была за ним.

Царь поднял взгляд и пристально посмотрел Марцию прямо в глаза.

— Все вы, христиане, умрете. Ваши дома, ваше имущество — все, что у вас есть, я распределю между теми, кто верен мне. Ты, Марций, предал меня вдвойне. Ты — один из самых знатных людей Эдессы, и ты продал свое сердце этим христианам, которые довели тебя до того, что тебе пришлось вырвать свой язык. Я найду это полотно и уничтожу его. Клянусь тебе в этом.

По знаку Марвуза один из солдат увел Марция.

— Царь желает отдохнуть. Этот день был слишком долгим, — сказал Марвуз придворным.

Когда они остались одни, Маану обнял своего соратника и расплакался. Его мать отняла у него радость мести.

— Хочу, чтобы царица умерла.

— Она умрет, господин, однако нужно подождать. Сначала мы найдем это полотно, расправимся со всеми христианами, а затем настанет очередь царицы.

В ту ночь крики ужаса и треск пожара доносились до самых отдаленных уголков дворца. Маану пренебрег последней волей своего отца.