Тайна Святой Плащаницы

28

София не смогла скрыть удивления, когда вошла в ложу Д’Алаквы. Он прислал за ней в гостиницу машину, которая и доставила ее в оперный театр. У входа Софию ждал заместитель директора театра. Он проводил ее в ложу Д'Алаквы.

Там уже находились кардинал Визье, доктор Болард и еще трое ученых мужей, которых София сразу же узнала, а также представитель семьи Аньелли с супругой, два банкира и мэр Торриани со своей матерью.

Д'Алаква поднялся ей навстречу и любезно поздоровался с ней, пожав ей при этом руку. Кардинал Визье поприветствовал ее легкой улыбкой.

Д'Алаква усадил Софию рядом с мэром, его матерью и доктором Болардом. Сам Д'Алаква сел рядом с кардиналом.

София чувствовала, что мужчины украдкой поглядывают на нее, в том числе и кардинал, Болард и Д'Алаква. Она осознавала, что выглядит сегодня особенно привлекательно, потому как перед этим тщательно привела себя в порядок.

Во второй половине дня она посетила парикмахерскую и магазин одежды от Армани. На этот раз она купила элегантный брючный костюм красного цвета, редко используемого модельерами. Это был вызывающий, бросающийся в глаза цвет, как заметили Марко и Джузеппе, увидев Софию в этом костюме.

На пиджаке был глубокий вырез, и мэр не мог удержаться, чтобы не бросать взгляды в эту глубину.

Марко удивился тому, что Д'Алаква не приехал за ней лично, а прислал машину. София же поняла, что этим поступком Д'Алаква хотел подчеркнуть, что не испытывает к ней никакого личного интереса, что она — всего лишь одна из приглашенных.

Этот человек воздвигал между ними внушительные барьеры, и, хотя он делал это весьма тонко, оснований для каких-либо сомнений у Софии не было.

В антракте они перешли в персональную комнату Д'Алаквы, где им предложили шампанское и бутерброды. София не притронулась ни к чему, опасаясь испортить макияж.

— Вам нравится опера, доктор Галлони?

Задав этот вопрос, кардинал пристально посмотрел на нее.

— Да, ваше высокопреосвященство. Паваротти сегодня просто великолепен.

— Да, это так, хотя в «Богеме» у него не самая лучшая из его оперных партий.

В комнату вошел Гидо Бономи и начал энергично приветствовать гостей Д'Алаквы.

— София, какая ты красивая! Когда я тебя вижу, меня всегда поражает твоя красота, даже если незадолго до этого мы виделись. Ты мне нравилась, когда была моей студенткой в университете, и ты мне нравишься сейчас. Ты знаешь, выстроилась целая очередь моих друзей, желающих с тобой познакомиться, а еще множество женщин сгорает от ревности, потому как театральные бинокли в руках их мужей были направлены не столько на Паваротти, сколько на тебя. Ты — одна из тех, кто заставляет нервничать других женщин.

София покраснела. Лесть Бономи казалась ей абсолютно неуместной. Он обращался с ней довольно фамильярно, и это ее раздражало. Она посмотрела на него серьезно и сердито, и Бономи понял по зеленым глазам Софии, что она хотела ему сказать.

— Ну ладно, я жду вас на ужин. Ваше высокопреосвященство, доктор Галлони, господин мэр…

Д'Алаква заметил испытываемую Софией неловкость и подошел к ней.

— Такой уж этот Гидо, он всегда таким был. Прекрасный человек, большой специалист по средневековому искусству, а вот как мужчина он, пожалуй, уж слишком энергичен. Не сердитесь на него.

— Я сержусь не на него, а на себя. И задаюсь вопросом, что я, собственно говоря, здесь делаю, в этом не свойственном мне окружении. Если не возражаете, по окончании представления я вернусь в гостиницу.

— Нет, не уезжайте. Останьтесь и простите своего старого профессора за то, что он не нашел другого способа выразить свое восхищение вами.

— Мне жаль, но я все-таки предпочла бы уехать. В общем-то, я не очень настроена пойти на ужин в дом Бономи: я ведь была всего лишь его ученицей, не более того. Мне также не следовало принимать приглашение Бономи посетить оперу, сидеть в вашей ложе, среди приглашенных вами друзей и, без сомнения, тяготить вас своим присутствием. Я чувствую себя здесь не в своей тарелке. Мне жаль, что я доставляю вам неудобства.

— Вы не доставляете мне никаких неудобств, уверяю вас. Звонок возвестил о начале второго акта оперы, и они вернулись в ложу.

София заметила, что Д'Алаква тайком ее разглядывает. Ей захотелось выбежать из ложи, но она не сделала этого, потому как не хотела ни выставлять себя на посмешище, ни вести себя, как девчонка. Она дотерпит до окончания представления, затем попрощается с Д'Алаквой и уже никогда не будет пересекаться с ним. Этот человек не имел никакого отношения к Плащанице, и, хотя Марко был полон подозрений по отношению к таким вот могущественным людям, она не верила, что кто-то из них стоит за пожарами и попытками краж в соборе. Это просто смешно, и она скажет завтра об этом своему шефу.

Когда представление закончилось, публика стоя аплодировала Паваротти. София воспользовалась этим, чтобы попрощаться с мэром, его матушкой, четой Аньелли и банкирами. Напоследок она подошла к кардиналу Визье.

— До свидания, ваше высокопреосвященство.

— Вы уходите?

— Да.

Визье, удивившись, стал искать взглядом Д'Алакву. Тот оживленно беседовал с Болардом о регистре тенора и о том совершенстве, с которым Паваротти исполняет свои партии.

— Доктор Галлони, мне хотелось бы, чтобы вы присутствовали на ужине, — стал уговаривать Софию кардинал.

— Ваше высокопреосвященство, вы можете понять испытываемую мной неловкость лучше, чем кто-либо другой. Я предпочитаю уйти. Не хочу никому доставлять никаких неудобств.

— Ну, если даже у меня не получается переубедить вас… Надеюсь еще вас увидеть. Ваша оценка современных археологических методов мне представляется новаторской. До того как полностью посвятить себя Церкви, я изучал археологию.

Его прервал Д'Алаква.

— Машины нас уже ждут…

— Доктор Галлони не поедет с нами, — сказал Визье.

— Жаль. Мне бы хотелось, чтобы она составила нам компанию, однако, если она предпочитает покинуть нас, ее отвезут в гостиницу в той же машине, в которой привезли сюда.

— Благодарю, но я лучше пройдусь пешком. Гостиница находится не очень далеко отсюда.

— Извините меня, доктор Галлони, — остановил ее кардинал, — однако мне кажется, что идти одной слишком опрометчиво. Турин — опасный город, и я буду чувствовать себя спокойнее, если вас все-таки отвезут на машине.

София решила согласиться, поскольку могла показаться упрямой и зловредной, если бы стала настаивать на том, чтобы пойти пешком одной.

— Хорошо. Благодарю вас.

— Не благодарите меня. Вы — чудесная женщина, обладающая многими достоинствами, и нельзя допустить, чтобы вы пострадали. Хотя мне кажется, что ваша красота для вас — скорее неудобство, чем преимущество, тем более что вы ее так и не сумели использовать для собственной выгоды.

Слова кардинала разозлили Софию. Д'Алаква проводил ее до машины.

— Доктор Галлони, я был рад.

— Спасибо.

— Вы пробудете еще несколько дней в Турине? — Да, возможно даже недели две.

— Я вам позвоню, и, если у вас будет время, мне хотелось бы как-нибудь пригласить вас пообедать.

София не знала, что и ответить, и лишь выдавила из себя еле слышное «хорошо», пока Д'Алаква закрывал дверь автомобиля и давал распоряжение шоферу отвезти Софию в гостиницу.

Чего не знала София — так это того, что Гидо Бономи подвергся серьезным упрекам со стороны кардинала Визье.

— Профессор Бономи, вы провинились перед доктором Галлони, да и перед всеми, кто был рядом с ней. Ваши заслуги перед Церковью неоспоримы, и мы все вам благодарны за вашу работу в качестве ведущего эксперта в области средневекового сакрального искусства, однако это не дает вам права вести себя, как мужлан.

Д'Алаква с удивлением слушал возмущенного кардинала.

— Поль, не знал, что доктор Галлони произвела на тебя такое впечатление.

— Мне показалось недостойным поведение Бономи. Он вел себя как старый невежа и обидел доктора Галлони без всякого повода. Иногда я задаюсь вопросом, как же так получается, что талант Бономи в области искусства никак не проявляется в других областях жизни. Галлони мне кажется человеком цельным, умным, культурным. Я бы влюбился в эту женщину, если бы не был кардиналом, если бы не был… таким, как и все мы.

— Меня удивляет твоя откровенность.

— Да ладно, Умберто, ты знаешь так же хорошо, как и я, что очень нелегко соблюдать обет безбрачия, даже когда это крайне необходимо. Я это выдержал, видит Бог, я выполнил все требования, но это еще не значит, что, если я вижу красивую и умную женщину, не имею права ею восхититься. В противном случае я был бы лицемером. В конце концов, у нас есть глаза, и так же, как мы восхищаемся статуей Бернини, мраморными творениями Фидия и прочностью какого-нибудь этрусского каменного склепа, мы можем восхититься и человеческими достоинствами. Не будет оскорблением нашему единомыслию, если мы по достоинству оценим красоту и личностные качества доктора Галлони. Надеюсь, ты предпримешь что-нибудь, чтобы загладить вину перед ней.

— Да, я ей позвоню и приглашу позавтракать вместе. Больше я ничего не могу сделать.

— Я знаю. Мы больше ничего не можем сделать.

— София… — Анна Хименес подошла к гостинице как раз в тот момент, когда София выходила из автомобиля. — О господи! Какая вы красивая! Вы возвращаетесь с какого-то торжественного мероприятия?

— Я возвращаюсь из какого-то кошмара. А у вас как дела?

— Более или менее. Все оказалось труднее, чем я думала, но я не сдаюсь.

— Правильно делаете.

— Вы уже ужинали?

— Нет, но я собираюсь позвонить Марко в его номер. Если он еще не ужинал, скажу ему, чтобы спускался в гостиничный ресторан.

— Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Я — нет, но не знаю, что скажет мой шеф. Подождите минуту, я у него выясню.

София возвратилась от стойки дежурного администратора с запиской в руках.

— Он вместе с Джузеппе пошел ужинать к начальнику карабинеров Турина домой.

— Тогда мы поужинаем вдвоем. Я вас приглашаю.

— Нет, это я вас приглашаю.

Они заказали ужин и бутылку «Бароло» и сидели за столом, украдкой разглядывая друг друга.

— София, в истории Плащаницы есть один весьма странный эпизод.

— Только один? Я бы сказала, что все эпизоды ее истории — странные. Ее появление в Эдессе, ее исчезновение из Константинополя…

— Я прочла, что в Эдессе была христианская община. Она основательно укрепила свои позиции и пользовалась большим влиянием в городе. Эмиру Эдессы даже пришлось сражаться с войсками Византии, потому что члены христианской общины не хотели отдавать Священное Полотно.

— Да, это так. В 944 году византийцы вплотную занялись Мандилионом. В то время они вели войну с мусульманами, во власти которых была Эдесса. Император Византии Роман Лекапин хотел захватить Мандилион, как греки называли Плащаницу, поскольку верил, что, владея им, он будет находиться под защитой самого Бога и что Мандилион сделает его непобедимым и будет оберегать его. Император послал войско во главе со своим лучшим полководцем и предложил эмиру Эдессы сделку: если тот отдаст Священное Полотно, войско уйдет, не причинив городу никакого вреда. Кроме того, за Мандилион была обещана щедрая плата, а еще предлагали освободить двести мусульманских пленников. Однако христианская община Эдессы отказалась выдать Мандилион, а эмир, хотя и был мусульманином, все же побаивался магической силы этого полотна, и потому принял решение сражаться. Победили византийцы, и Мандилион был доставлен в Константинополь 16 августа 944 года. В Православной церкви хранят память об этом дне. В архивах Ватикана находится текст проповеди архидьякона Григория по случаю прибытия Священного Полотна. Император приказал хранить Мандилион в церкви святой Марии, где каждую пятницу он выставлялся перед верующими для поклонения. Потом он исчез и снова появился уже во Франции в XIV веке.

— Его увезли тамплиеры? Некоторые авторы утверждают, что именно у них некоторое время находилась Плащаница.

— Это трудно установить. Тамплиерам приписывают очень многие деяния, их выставляют этакими суперменами, способными на что угодно. Возможно, Плащаница действительно находилась у них, а может, и нет. Крестоносцы сеяли смерть и хаос везде, где они проходили. Возможно, Балдуин де Куртенэ, которому выпало стать императором Константинополя, отдал Плащаницу в залог, и она исчезла.

— Он мог отдать Плащаницу в залог?

— Это одно из предположений. У него не было денег на содержание своей империи, а потому он попрошайничал у королей и прочих правителей Европы и продавал им разные святыни, привезенные крестоносцами из Святой Земли. Он продавал святыни и своему дяде — королю Франции Людовику Святому. Возможно, что тамплиеры, которые были в ту эпоху своего рода банкирами, а также занимались приобретением святынь, выкупили у Балдуина Священное Полотно. Хотя на этот счет нет никакого подтверждающего документа.

— Мне все-таки кажется, что оно оказалось в руках Тамплиеров.

— Почему?

— Не знаю, но вы ведь сами упомянули о такой возможности. Скорее всего, они и перевезли его во Францию — ведь там оно объявилось.

Две женщины разговаривали довольно долго: Анна высказывала различные предположения относительно тамплиеров, София так и сыпала историческими фактами и датами.

Марко и Джузеппе столкнулись с ними, идя к лифту.

— Что ты тут делаешь? — спросил Джузеппе.

— Я ужинала с Анной, и мы прекрасно провели время.

Марко и бровью не повел, он лишь очень вежливо поздоровался с Анной и попросил Софию и Джузеппе составить ему компанию и выпить по последнему стаканчику в гостиничном баре.

— Что случилось?

— Да этот Бономи все испортил. Начал разглагольствовать о том, какая я красивая, в результате меня почти оскорбил. Я почувствовала себя очень неловко и, когда опера закончилась, ушла. Видишь ли, Марко, я больше не хочу находиться там, где чувствую себя не на своем месте, не хочу общаться с этими людьми, не хочу чувствовать себя униженной.

— А Д'Алаква?

— Он вел себя как джентльмен, да и кардинал Визье тоже, к моему удивлению. Ладно, давай оставим их в покое.

— Посмотрим. Мне не хотелось бы отказываться ни от одного направления в расследовании, каким бы бесперспективным оно ни казалось. И я этого не стану делать.

София знала, что он действительно не станет от этого отказываться.

Сидя на краю кровати — все остальное пространство комнаты было завалено бумагами, записями, книгами, — Анна Хименес размышляла о своем разговоре с Софией.

Каким был Роман Лекапин — император, отнявший Священное Полотно у жителей Эдессы? Ей он представлялся жестоким, суеверным и властным человеком.

История Плащаницы действительно не была дорогой, устланной розами, — в ней хватало войн, пожаров, краж… И все это совершалось ради того, чтобы завладеть ею, совершалось по воле людей, веривших, что существуют чудодейственные реликвии.

Она, Анна Хименес, не была католичкой, по крайней мере, настоящей. Она была крещеной, как и большинство жителей Европы, однако не посетила ни одной церковной службы после своего первого причастия.

Анна сложила бумаги, почувствовав, что хочет спать, и, как обычно, перед тем как заснуть, взяла сборник поэта Кавафиса и, рассеянно перелистывая его, нашла одно из своих любимых стихотворений:

Анна заснула, думая о битве между византийским войском и эмиром Эдессы. Ей слышались голоса воинов, треск разламываемых ворот, плач перепуганных детей, пытавшихся вместе со своими матерями найти спасение от надвигающейся смерти. А еще ей привиделся почтенный старец, ходивший между стоящими на коленях такими же, как он, старцами и почтенными людьми города, молящимися о чуде, которое так и не произошло.

Затем старец подошел к ковчегу, достал из него тщательно свернутую материю и передал ее богатырски сложенному мусульманскому воину, с трудом сдерживающему волнение от сочувствия к этим людям, которые лишались своей бесценной святыни.

Мусульманские воины с яростью сражались за Мандилион христиан, потому что Иисус был великим пророком, которому благоволил сам Аллах.

Византийский полководец принял Мандилион из рук одного из знатных людей Эдессы и, ликуя, немедленно отправился в Константинополь.

Стены домов были окутаны дымом. Византийские воины, грабя город, складывали свою добычу на повозки, запряженные мулами.

Пожилому епископу Эдессы казалось, что Бог покинул его. Через некоторое время в каменной церкви собрались священники и наиболее верные христиане. Стоя рядом с распятием, они поклялись, что вернут Мандилион, даже если им для этого придется пожертвовать собственными жизнями.

Они, потомки писца Тиция, могучего Ободаса, Изаза — племянника Хосара, Иоанна-александрийца и многих христиан, посвятивших свои жизни спасению Мандилиона, обязательно должны вернуть эту святыню. А если это не удастся сделать им, тогда их потомки не будут знать покоя, пока не вернут Мандилион. Они поклялись в этом перед Богом, перед стоящим возле алтаря массивным деревянным крестом, перед иконой Богоматери, перед Священными Писаниями.

Анна, вскрикнув, проснулась. Ее охватила необычайная тревога — таким явственным был этот сон.

Она достала из холодильника ледяную воду и открыла окно своего номера, чтобы впустить свежий утренний воздух.

Стихотворение Кавафиса, похоже, воплотилось в реальность, и ей во сне отчетливо чудились голоса умерших. Анна почувствовала, что все, что она видела и слышала во сне, когда-то произошло на самом деле. Она была просто уверена в этом.

Приняв душ, Анна почувствовала себя лучше. Есть ей не хотелось, а потому она еще некоторое время находилась в своем номере, ища в купленных ею книгах информацию о Балдуине де Куртенэ — императоре-нищем. Не найдя ничего существенного, она стала искать в интернете, хотя и не особенно доверяла информации, которую можно было там найти. Затем она поискала информацию о тамплиерах и, к собственному удивлению, наткнулась на страничку в интернете, якобы принадлежащую ордену тамплиеров (ордену рыцарей Храма, от которого и произошло название «тамплиер», означающее «храмовник»). Но ведь этого ордена уже давно не существует! Она тут же позвонила начальнику отдела информатики газеты, в которой работала, и объяснила ему, что ей нужно выяснить.

Через полчаса последовал ответный звонок. Веб-страничка тамплиеров была совершенно легально зарегистрирована в Лондоне.