Тайник теней

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

«Сага, у меня такое впечатление, будто мы с Ингеборг знали друг друга всю жизнь. Будто мы продолжаем вести разговор, начатый давным-давно.

А какое у нас было Рождество! Самое лучшее в моей жизни!

Хотя мы не спали всю ночь, мы совсем не устали. А утром, когда пошли к заутрене, какое у нас было настроение! Ингеборг взяла с собой свечи, и мы зашли проведать наших ангелов. На дворе небольшой мороз, так что они выстоят. По крайней мере, еще некоторое время. Мы обновили свечи. И пришли в церковь заранее, самыми первыми. Чтобы к приходу прихожан на кладбище уже горели свечи.

Первый день Рождества мы решили отпраздновать порознь. Нам обеим это было необходимо. Ведь мы проболтали всю ночь, и нам нужно было хоть немного передохнуть, прежде чем снова продолжить.

Я провела дома чудесный день с «Императором португальским» и собственными драгоценными размышлениями. Не то чтобы мои мысли были более ценны, чем мысли Сельмы Лагерлёф, – я этого не говорю, – но мне иногда бывает приятно остаться с ними наедине – кстати, тебе, Сага, это должно быть хорошо известно, ведь я так щедро делюсь с тобой своими мыслями (или наоборот, это ты делишься со мной? – мне уже трудно разобраться).

Кто знает, может, это ты сейчас сидишь, пишешь и притворяешься мной? Мы все-таки с тобой одно лицо. И я, как тебе известно, не имею ничего против того, чтобы быть тобой. Ну да ладно.

На второй день Рождества мы отправились искать финские санки, но так и не нашли. Потом Ингеборг пришла ко мне, и нам опять было замечательно. Время промчалось совершенно незаметно. Дело в том, что мы обе испытываем одинаковую потребность говорить о нашей увлекательной профессии.

Самое интересное, что мы по-разному к ней относимся. Методы работы Ингеборг совершенно отличны от моих. Она приступает к своим ролям как бы «изнутри», в то время как я берусь за них скорее «снаружи». В этом, пожалуй, главное различие. И отнюдь не маловажное, так как на практике это означает, что мы по-разному смотрим почти на всё.

Но из-за того, что мы обе серьезно относимся к своей профессии, мы умеем уважать мнение друг друга. Ингеборг не отрицает мой стиль работы и не считает свой единственно правильным. И наоборот – я не задираю нос и не критикую ее. Даже когда речь заходит о кино. Здесь у нас совершенно противоположные взгляды, и мы можем здорово поспорить, но все равно не ссоримся. Скорее даже наоборот.

Однако в глубине души мы обе пока еще не определились, а продолжаем искать, по-разному пробуем себя. Вряд ли кто-то из нас уже нашел единственно правильный путь. Вполне вероятно, что мы обе постепенно придем к чему-то третьему, общему для нас. Хотя на самом деле не знаю, стоит ли к этому стремиться. Что ни говори, мы переживаем плодотворный период. Нам необходимо научиться думать и работать, исходя из собственных исходных позиций, и прийти к одной цели, пусть и разными путями.

Мне кажется вполне естественным критически взглянуть на себя глазами другого, чужого человека. Возможно, это звучит страшновато, я как бы выхожу из себя самой. Одна половина меня руководит другой. Окидывает ее оценивающим взглядом и критикует. И до тех пор, пока я не разберусь с внешним обликом персонажа и его поступками, У меня не появятся никакие чувства. А у Ингеборг все происходит как раз наоборот. Ей совершенно неинтересен внешний облик до тех пор, пока она не уяснит себе его внутреннее, эмоциональное содержание.

Это мне более-менее понятно. Но мне кажется, Ингеборг недостаточно твердо отстаивает свое мнение. Ставит себя в сильную зависимость от режиссера.

Сама же она отнюдь не считает, что чересчур поддается чьему-то влиянию. Это только так кажется, уверяет Ингеборг, поскольку она всегда внимательно прислушивается к тому, что говорят другие. В том числе и режиссеры. И правда, она, как никто, умеет слушать. В этом ее сила, но одновременно и слабость. Ведь этим, к сожалению, могут воспользоваться другие, хотя Ингеборг в это и не верит.

Кстати, все студенты театральной школы рабски исполняют волю режиссера. Кроме меня – я предпочитаю быть режиссером самой себе. Но это не приветствуется, а зря. По-моему, в этом-то и заключается ошибка, ведь никто лучше меня не знает моих возможностей. С моими методами работы я вправе это утверждать. Однако иногда глупо чересчур настаивать на своем. Если все будут так поступать, к чему это приведет? Ингеборг права. Конечно, объединяющая сила нужна, должен быть кто-то, кто заботится о целостности спектакля.

Вот об этом мы и разговариваем с Ингеборг. Опытные актеры, наверное, только посмеялись бы над нами, ну и пусть. У них мы можем многому поучиться, но и собственный опыт нам тоже необходим. Нам кажется, что мы можем большему научиться у самих себя и друг у друга. Благодаря нашим пространным дискуссиям. Мы заставляем друг друга мыслить. Ингеборг говорит, что только сейчас начинает понимать, чем занимается. Я очень обрадовалась, когда она вчера призналась в этом. У меня самой такое же чувство.

Ингеборг оказалась интересной личностью, как я и предполагала до того, как мы познакомились ближе. Даже много интереснее, чем я.

Но к делу!

Здесь, между прочим, происходят интересные события!

Я сижу дома одна, пью чай и наблюдаю за птичками, которые растаскивают сноп соломы во дворе. Часы только что пробили начало третьего. На улице еще светло, день ясный.

И тут раздается стук в дверь!

Сердце у меня в груди так и подскакивает!

Только через минуту я поняла, что происходит. Настолько сильно я погрузилась в себя.

Кто бы это мог быть? В такой день! Вес, кого я знаю, в отъезде. Открывать дверь нет ни малейшего желания.

Но стук повторяется.

Это может быть только Ингеборг. Мы вообще-то собирались встретиться с ней завтра, но, возможно, она вышла прогуляться. И решила заглянуть ко мне. Я, уверенная в том, что это Ингеборг, иду открывать дверь, но на всякий случай все равно спрашиваю: кто там?

– Это я, Хедда, дружок. Хедда!

Бабушка Берты, Нади и Роланда, а также моя собственная. Впрочем, в этом совершенно уверена только я одна. Хедда, к сожалению, в этом сомневается! Впрочем, не знаю, что она сейчас об этом думает. Мы уже давно не говорили с ней о папе.

Но я называю ее «Хедда». А не «бабушка».

Хотя какое это имеет значение? Как бы я ее ни называла, она все равно останется той, кто она есть.

Мама хотела, чтобы я называла ее «тетя», но Хедда была против, так что, к счастью, мне удалось этого избежать.

И вот дверь распахивается, и на пороге стоит она – розовощекая, улыбающаяся, веселая, как всегда! Мы бросаемся друг другу в объятия.

Хедда рассказывает, что провела Рождество у детей. Она думала, что я тоже буду там. Но раз вышло по-другому, она решила сама навестить меня.

– Если Магомет не придет к горе, то гора сама явится к нему, как известно, – говорит она.

Долго гостить Хедда не собирается. Она никогда этого не делает. Появляется внезапно, словно молния, и так же быстро исчезает. И никогда заранее не извещает о своем приезде, а действует по сиюминутному побуждению. Но обладает редким даром сделать встречу радостной и светлой.

– Как тебе повезло, что я оказалась дома! – восклицаю я.

– Я это знала. Иначе бы не приехала, – улыбается в ответ Хедда.

Но откуда она могла это знать?

Даже если она знала от Берты, что я не собираюсь никуда уезжать, я могла бы просто выйти из дома и не вернуться до позднего вечера.

– Но, милая моя, такое я всегда предчувствую. Со мной никогда не случается, чтобы я приехала понапрасну.

– Но как же это возможно?

– Все дело в возрасте, дружок. В моих летах с человеком происходят удивительные вещи!

Хедда права. Она – моя добрая фея.

Хедда пробудет у меня только чуть больше часа, а потом уедет в свой родной городок. Но за этот час успевают случиться действительно удивительные вещи, которые всегда сопровождают ее появление. Как я люблю ее за это!

Сага!

Подумать только, что человек, которого так редко видишь и с которым нечасто сталкиваешься в повседневной жизни, может так много для тебя значить! Только потому, что он существует. Мне кажется, что та защищенность, которую я несмотря ни на что все же чувствую в своей жизни, исходит именно от Хедды. И хотя мы теперь почти никогда не видимся, она – моя точка опоры. Хедда и Вещая Сигрид!

Но это еще не все!

Ты знаешь, что я уже давно втайне мечтаю о маленькой муфточке. Какое количество витрин я обошла этой зимой, разглядывая в них всевозможные муфты! Мне всегда представлялось, что муфта не только греет в мороз и непогоду, но и составляет человеку нечто вроде живой компании. Почти как домашнее животное.

И представляешь, я получила в подарок муфту! Она гораздо красивее всех тех, что я видела или о которых осмеливалась мечтать.

У Ингеборг тоже есть муфта – очень элегантная. Из какого-то ценного меха, не помню, как называется. Но моя муфта лучше. Из натуральной ондатры. И шапка из того же меха. Обе – и шапка и муфта – подбиты черной шелковой материей. И все это мне подарила моя бабушка!

Такой же подарок получила Берта!

Это поистине замечательный сюрприз!

Однако…

Всегда, как известно, найдется какая-нибудь крошечная заноза.

Как я узнала от бабушки, Берта сейчас направляется в Замок Роз, чтобы провести там остаток каникул. Решение об этом было принято спешно. Лидия сама позвонила ей по телефону и пригласила в гости. Это произошло накануне сочельника. Берта обещала приехать туда как можно скорее и отправилась в путь сегодня утром вместе с Хеддой. Но пути их лежали в разные стороны, и поехали они разными поездами.

Интересно, что бы это могло означать, что мама – то бишь Лидия – вдруг взяла и ни с того ни сего позвонила Берте? Как-то на нее непохоже.

Это потому, что им сейчас очень скучно в Замке Роз, полагает Хедда. «Боюсь, что им всем там приходится несладко. Жизнь в замке небогата событиями».

Розильда почти целый год провела в Париже, где училась в художественной школе. Но когда в мире запахло войной, ей, разумеется, больше не разрешили оставаться во Франции. Это стало для нее глубоким разочарованием, я знаю об этом, поскольку получила тогда от нее очень грустное письмо. Она возвращалась домой с большой неохотой. И до самой последней минуты тянула с отъездом из Парижа.

Арильд – тот настоящий бирюк. Всегда таким был и таким, видно, останется. И оттого, что он влюбился, лучше не стало. Когда Ингеборг сказала о своих родителях, что они будто бы родились уже старыми, я сразу же вспомнила об Арильде. Он сам говорил, что никогда не был ребенком. Что так и не научился играть. Но и молодым он тоже, видимо, никогда не был. Он как будто родился с душой старика.

А Лидия, их мама – да и моя тоже – интересно, как она сейчас там? Вероятно, все так же привязана к Амалии, своей старой няньке.

Нет, в Замке Роз сейчас действительно мало веселья. Там холодно и одиноко.

Я сама провела студеную зиму в толстых, словно выточенных изо льда стенах замка, так что знаю, о чем говорю. Человек становится будто парализованный, ему начинает казаться, что он заточен там навечно. Даже со мной это порой случалось. Не часто, но все же. Несмотря на то, что я была очень рада побывать там! Вообще-то я мерзну только тогда, когда чувствую себя несчастной и одинокой, а тут я бродила по замку будто во хмелю от счастья.

Но все другие, я помню, очень мерзли. Даже прислуга.

Розильда еще могла хоть как-то переносить холод. Несмотря на то, что все ее силы уходили на борьбу со своей немотой. У нас с ней немного похожий склад характера. Когда мы крайне возбуждены, нам все нипочем – тьма, холод, а в ту зиму мы обе находились в какой-то экзальтации.

Даже Арильд был на себя не похож… Тогда, влюбившись в меня, он как будто оттаял в душе. А теперь опять замкнулся… Да простит меня Бог за мои прегрешения!

Простит ли?

Я тяжело вздыхаю и вдруг чувствую, как Хедда тихо гладит меня по голове, и слышу мягкий бабушкин голос:

– Тебя одолевают мрачные мысли, детка?

Я не отвечаю, а лишь качаю головой, стараясь прогнать тяжелые думы. Понимаю, что просто по-идиотски веду себя, и стыжусь этого.

Несмотря на то, что со мной рядом Хедда, несмотря на муфту, я сижу и мрачно размышляю о том, что Берта поехала в Замок Роз одна, без меня. И какое мне до этого дело? Меня ведь тоже туда приглашали, а я отказалась. Разве атмосфера в замке изменится оттого, что Берта приедет туда? Конечно, нет. Просто мне стало грустно, так как я почувствовала себя в стороне от событий. И конечно, я немного ревную.

Мама могла бы известить меня о том, что собирается пригласить Берту после Рождества. Она ведь знает, что мы с Бертой привязаны друг к другу.

Хедда тихонько поглаживает меня по волосам.

– Каролина, дружок…

– Да-а?

– Ты должна радоваться тому, что Берта навестит их. Она сейчас очень им нужна.

– А я, что же, не нужна?

Хедда с улыбкой качает головой.

– Нужна, по не сейчас.

– Берта сильно обрадовалась этой поездке?

– Наверняка. Она ведь очень привязана к Арильду.

– Берта? Вот уж не замечала. Конечно, она высоко ценит Арильда, но я бы никогда не подумала, что она в него влюблена.

– Я этого не сказала. Человек может просто нравиться, не обязательно для этого в него влюбляться. Уж тебе-то это должно быть известно?

– Да, конечно. Я просто не подумала.

Но теперь, немного поразмышляв об этом, мне кажется, что я все же права! Разве я не подозревала, что Берта на самом деле питает к Арильду более нежные чувства, чем хочет показать? Или подобные мысли возникают в моем помутившемся уме просто из ревности?

Ведь речь идет о моем сводном брате! И я рассуждаю как настоящая старая дева – этакая покинутая сестрица, которая ревностно стережет своего ничего не подозревающего старшего братца.

В этом же случае ревность становится даже двойной, поскольку я ревную не только брата, но и сестру.

И вот я сижу здесь, словно паук в своей паутине, и слежу за ними.

Смех да и только.

Хорошо, что я в свое время не узнала, что Берта собирается в Замок Роз, а то наверняка сломя голову помчалась бы туда. И потратила бы на это все свои деньги до последнего эре, это уж точно.

И может, никогда не подружилась бы с Ингеборг!

А это было бы для меня большой потерей.

Кстати, сейчас не поздно поехать в замок, если я захочу!

Берта еще в пути. И я могла бы уже сегодня приехать в Замок Роз на поезде, прибывающем всего на несколько часов позже. Мне ничего не помешает. И денег у меня все-таки хватит.

Нет, Сага, мы с тобой останемся дома, правда? И лучше потратим деньги на театр.

Увы, как, однако, все может быть сложно и запутано в жизни человека, если он начинает пускаться в заумные размышления, как я. Для меня очень важно всегда обдумать все до единого варианты. На самом деле все, конечно, обстоит гораздо проще, чем я думаю. Как ты считаешь, Сага?

Твоя К.

Р.S. (Позже. В тот же день.)

Почему мне не помогает здравый смысл?

Почему я все равно чувствую себя несчастной? Несмотря на муфту? Несмотря на меховую шапку? Несмотря на Хедду?

Хорошо еще, что я научилась скрывать свое душевное состояние. В этом моя сила. Никто даже не догадывается.

Но если уж говорить начистоту, то я ужасно разочарована!

Все дело, конечно, в папе… В глубине души я все же надеялась, что Хедда – которая просто наверняка приходится мне бабушкой – поговорит со мной о нем. Мне ведь нелегко заводить такой разговор.

И она это понимает, ведь она такая мудрая. Но она ничего не говорит. И я ничего не говорю. К тому же она всегда спешит… Стало быть, это в ней я так разочарована, хотя не хочу признаться в этом даже самой себе? И даже муфта не радует меня.

И Берта опять же! Которая сейчас едет в Замок Роз, чтобы навестить мою маму и моего брата с сестрой! И никто мне ни о чем не сказал!

Может, это мелочность с моей стороны? Ответь же, Сага!

Р. Р.S. (Позже. Ночью.) Наконец-то прошло! Я имею в виду мое плохое настроение.

Но на это потребовалось время. После отъезда Хедды я все никак не могла успокоиться и в конце концов решила пойти к Ингеборг.

Когда я пришла, она играла на скрипке, или на «виоле», как она сама называет этот инструмент. Музыка была слышна даже на улице, и я долго стояла перед дверью Ингеборг и слушала. Это меня немного успокоило.

Прежде я никогда не слышала, как играет Ингеборг. У нас всегда было так много о чем поговорить, так что было не до того. Но, как я поняла, она упражняется каждый день. И играет действительно хорошо! Настолько хорошо, что я не заметила, как пролетело время. Мне не хотелось ее прерывать. Хотя бы до тех пор, пока она сама не сделает паузу. Но она все играла и играла. И я уже собралась было уходить, когда вдруг в ее комнате все затихло, и я решилась постучать в дверь.

Я сразу заметила, что пришла в неподходящий момент. У Ингеборг был отсутствующий вид. Я развернулась в дверях, сказав, что мне, пожалуй, лучше уйти. Но Ингеборг попросила меня остаться.

Мне показалось, что она плакала. У нее были покрасневшие глаза. Она говорила мне, что скрипка – ее лучшее утешение, когда ей вдруг становится грустно. Как бы то ни было, вскоре она успокоилась, и мы начали разговаривать. Беседа тотчас увлекла нас обеих, и наше настроение намного улучшилось.

Кстати, знаешь, что случилось по дороге к Ингеборг? Я встретила Оке, того парнишку, через которого Давид передавал мне письмо. Он живет недалеко от меня, но с того дня я его не видела. Он ужасно плохо выглядел, на него было больно смотреть. Я ничего не знаю о его родителях, только однажды видела его с какой-то женщиной. У нее был очень усталый и изнуренный вид; не знаю, приходится ли она ему матерью, ведь это могла быть какая-нибудь родственница или знакомая.

Я рассказала Ингеборг об Оке, и мы решили как-нибудь заглянуть к нему и узнать, не нужно ли чем-нибудь помочь. Ингеборг рассказала, что, хотя ей самой в жизни и не пришлось испытывать недостатка в чем-либо, она знает, что такое нужда. Раньше ей часто приходилось заниматься благотворительностью, но в последнее время, к сожалению, она совсем это забросила, особенно когда начала играть в театре. Все время из-за этого ее мучает совесть, и ей очень хотелось бы кому-нибудь помочь.

Я-то не понаслышке знакома с бедностью. Когда мы с мамой жили одни, нам часто приходилось совсем туго. Хотя нам и не довелось голодать, нередко случалось, что мы не могли свести концы с концами. И одно время мы долго жили в квартале, где наши соседи по-настоящему бедствовали. Нам часто приходилось оказывать помощь. Это не всегда легко и просто. Ведь нужно еще суметь не обидеть людей. Ингеборг со мной согласна. Нельзя просто ввалиться к ним домой, как будто тебя там только и ждут. У всех людей есть гордость. Мы с Ингеборг довольно много об этом сегодня говорили, и уж не знаю как, но я вдруг завела разговор о том времени, когда работала горничной. И о том, что мне приходилось чувствовать, прислуживая другим людям. Какую пользу мне принес мой актерский талант! Мне кажется, я никогда так хорошо не справилась бы со своей работой, если бы не обладала способностью «примерять» на себя образы других людей, когда в этом возникала необходимость.

Я все время старалась представить себя героиней какой-нибудь пьесы. Это вовсе не означает, что я с презрением относилась к себе. Я не считаю, что прислуживать другим – ниже моего достоинства.

Вовсе нет.

Напротив, я просто поражаюсь тому, в каком непривлекательном виде прислугу изображают в пьесах! Словно они не люди. Не живые характеры. А какие-то шаблоны. Типажи. Либо совсем бесцветные. Либо какие-то карикатуры, над которыми можно только смеяться. Причем это встречается во вполне серьезных пьесах. Наверное, для того, чтобы хоть как-то развеселить публику.

Это просто возмутительно! Нельзя исходить из того, что слуги – персонажи незначительные, что у них отсутствуют человеческие чувства! Что они всегда как бы в стороне. Где-то внизу. А не там, где действуют другие герои пьесы.

Помню фразу из моего детства:

«Детей должно быть видно, но не слышно. А прислугу – не видно и не слышно. Но должно быть заметно, что она существует!»

Другими словами – заметны должны быть лишь их услуги. Сами же они не представляют интереса. Поэтому слуги должны уметь быть невидимками.

Помню, меня это ужасно злило. Правда, я тогда не знала, что мне придется работать горничной. Но я как раз и была тем самым маленьким ребенком, которого не должно было быть слышно, но который должен был украшать дом.

Иногда мне кажется, что я никогда не решилась бы стать горничной, если бы в детстве не слышала этих слов. Они пробудили во мне дух протеста. И когда со временем я узнала, что мой собственный, хотя и незнакомый мне, отец ищет в дом прислугу, то просто не могла устоять перед соблазном.

Но, как я уже сказала, вовсе не из-за своего высокомерия я захотела играть роль служанки. Вместо того чтобы оставаться самой собой.

Нет, причиной тому был, естественно, мой отец – или, вернее сказать, мое отношение к нему. Только так я и могла справиться со сложившимся положением. Я просто-напросто играла роль и старалась делать это как можно правдоподобнее. Никто не должен был ни о чем догадываться, прежде чем я сама не захотела рассказать, кто я на самом деле. Так было задумано мной, и моя игра оказалась успешной, однако все равно вышло не совсем так, как я себе представляла. Этого я, разумеется, не рассказала Ингеборг. Но сообщила о себе гораздо больше, чем намеревалась. Она заинтересовалась моим рассказом, и незаметно, слово за словом, я рассказала ей о Берте и ее семье. Правда, о папе и моем родстве с ним я не обмолвилась ни словом. И очень много поведала ей о моей дружбе с Бертой. Это произошло совершенно спонтанно, и я сама чувствовала, как тепло я рассказывала ей о нас.

Я заметила, что Ингеборг вдруг как-то странно притихла, стала бросать на меня странные взгляды, и я переменила тему разговора. У нас была тысяча других тем, которые хотелось обсудить. Но когда я уже собиралась уходить, Ингеборг вдруг сказала:

– Твоей подруге Берте…

– Да-а?..

– Ты ей рассказывала обо мне?

Я изумилась.

– Нет. Когда бы я успела? Мы ведь общаемся всего несколько дней.

– А ты собираешься рассказать?

– С чего бы мне ей рассказывать?

– Ну я просто хотела спросить…

Она замолчала с каким-то странным видом. Я ничего не понимала. Неужели Ингеборг меня ревнует?

– Ты что, не хочешь, чтобы я рассказывала ей про нас?

– Поступай как знаешь, но…

– Что но?..

– Ты не могла бы этого не делать?

Я ответила не сразу. Она смотрела на меня вопросительно и наконец прибавила:

– Мне бы хотелось, чтобы наша дружба осталась между нами. Хотя бы до поры до времени.

Все это совсем не похоже на Ингеборг. Она не тот человек, который любит секретничать. Наоборот. Она очень откровенна. Я ничего не понимаю.

Что плохого в том, что я рассказала бы о ней Берте? Но у меня и нет потребности делиться с Бертой всем, что со мной происходит. Я могу и умолчать об этом. Единственное, что я не могу понять, так это почему Ингеборг так этим озабочена.

Как бы то ни было, я обещала молчать. Мне это ничего не стоит, я могу писать Берте и о других вещах. Однако этот разговор не выходит у меня из головы.

Меня поразило поведение Ингеборг, которое совсем ей не свойственно. Это можно было бы объяснить, только ревностью, но мне трудно в это поверить. Ингеборг просто-напросто не ревнива. Она щедра, великодушна. А что ты на это скажешь, Сага?

Твоя К.»