Тайник теней

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Раньше Каролине никогда бы и в голову не пришло так много размышлять. О том, что она говорит. Что делает. О чем думает. И все это ее бедный мозг должен перемолоть. Но хуже всего вот что: чем больше она углубляется в себя, тем менее уверенной в себе становится. Все, казалось бы, должно быть наоборот, ан нет.

Иногда ей становится неловко от этого копания в собственной душе. Неужели оно так необходимо?

На самом деле она к этому совсем не склонна.

К тому же Каролина стала замечать, что все чаще и чаще позволяет Ингеборг решать за себя. Почему – она не знает, это происходит более или менее неосознанно и на самом деле ее удивляет! И это она, Каролина, которая всегда имела привычку сама всеми верховодить!

Удобно, конечно, когда за тебя решают другие и берут всю ответственность на себя. Но Каролина, разумеется, не собирается позволять Ингеборг все время собой командовать.

Просто сейчас она немного устала. Самокопание забирает у нее много сил. Гораздо интереснее было бы попытаться разобраться в судьбах других, например в судьбах персонажей какой-нибудь пьесы. Для того чтобы воплотить их на сцене, актер просто должен выяснить для себя, что они за люди.

Одну вещь Каролина заметила уже давно. Ее однокашники чаще играют в жизни, чем на сцене. Поэтому их поведение иной раз кажется неестественным. На сцене же, напротив, они выглядят довольно убедительно. Так что можно подумать, что там они остаются самими собой. Но стоит им очутиться среди обычных людей, как они тут же становятся актерами.

Ингеборг тоже обратила на это внимание. Им обеим неловко, когда это случается, и они пообещали следить друг за другом и тут же сказать, если у кого-то такое проявится.

Разве актеру стоит играть самого себя? Это на редкость неприятная роль.

Но увы… Поскорей бы закончилось время тяжких испытаний! Самобичевание – все же довольно утомительная вещь.

Обе они, Ингеборг и Каролина, обладают одинаково сильной волей, хотя она и проявляется по-разному. Со временем это может привести к разногласию между ними. Но с другой стороны, приятно иметь дело с людьми, которые знают, чего хотят, и способны добиться желаемого. Вот Ингеборг способна.

Никому, кроме нее, не удалось бы заставить Каролину ходить в церковь.

Все началось с рождественской заутрени и с тех пор пошло-поехало. Воскресная месса, вечернее песнопение, благодарственный молебен. В это время года в церкви всегда что-нибудь происходит. Каждый день Ингеборг тащит ее туда, и она покорно за ней следует.

Служба может быть очень красивой, наполненной особым настроением. Каролину привлекает ритуал, но не трогает так глубоко, как Ингеборг. Каролина – более поверхностный человек.

Ее интересует не столько богослужение, сколько люди, участвующие в нем. Они, казалось бы, всего лишь сидят на скамьях, безмолвно сложив руки, но на самом деле с ними постоянно что-то происходит – мелкое, незначительное, на что при других обстоятельствах человек вряд ли обратил бы внимание.

Особенно интересно, когда все согласно ритуалу должны подняться со своих мест. Тогда нередко разыгрывается настоящая скрытая драма.

Вот, к примеру, сидит пожилая супружеская пара. Каждый глубоко одинок – наверно, в их жизни не осталось ничего общего. Только эта совместная демонстрация набожности, которую они, каждый по-своему, показывают здесь, в церкви.

В молитве женщина так низко склоняется, сидя на скамье, что начинаешь бояться, что она вот-вот упадет. Мужчина же сидит прямо, уставившись в потолок. Он обращается к Богу, так сказать, на более равноправных началах. Возможно, он отставной офицер или кто-либо другой, облеченный властью. Когда прихожанам полагается встать, он пулей вскакивает с места и вытягивается по стойке смирно – прямой, как палка, с плотно сомкнутыми губами и закрытыми глазами. Его супруга поднимается нерешительно и стоит, пошатываясь, так что у Каролины слезы подступают к горлу и ей начинает казаться, что женщина в любой момент может лишиться чувств.

Каролина пристально следит за каждым их движением. Мужчина ничего не замечает, но женщину внезапно охватывает тревожное беспокойство, она начинает нервно оглядываться по сторонам. Тогда Каролина делает вид, будто глубоко погружена в молитву, и женщина немного успокаивается.

Но Каролина просто не может отвести от них взгляда – все повторяется заново, и женщина все больше и больше приходит в смятение. Наконец Ингеборг замечает, что вокруг них творится что-то неладное.

– Здесь как-то тревожно. Что, в самом деле, происходит? – шепчет она Каролине. И та тотчас берет себя в руки.

Каролина оставляет в покое эту пару и начинает подыскивать себе новый объект для изучения. Украдкой, чувствуя свою вину. Но если ей нельзя заниматься изучением людей, то это долгое сидение в церкви – лишь напрасная трата времени. Конечно, так рассуждать кощунственно, она понимает это. Но не испытывает в церкви надлежащего благоговения, и ей не следовало бы приходить сюда. Поначалу она делала это только ради Ингеборг, она ведь и понятия не имела, что это окажется так интересно.

Через некоторое время выясняется, что Каролина не одинока в своем занятии. Как-то раз она замечает, что сама стала объектом наблюдения.

Все началось с того, что какой-то молодой человек стал появляться у них с Ингеборг на пути всякий раз, когда они заходили в церковь. Он всегда рассчитывал все так, что им просто невозможно было избежать с ним встречи. Сначала они не понимали, что это умышленно, но потом заметили, что молодой человек заходит в церковь следом за ними. И не садится до тех пор, пока они не занимают свои места. А потом усаживается где-нибудь поблизости, так, чтобы хорошо видеть лицо Каролины, и не спускает с нее глаз.

Каролина замечала его и раньше. Но тогда он вел себя не так вызывающе. Это он осенью гулял по кладбищу, когда Каролина приходила туда в самом начале войны.

Первой его заметила Ингеборг. Ни ей, ни Каролине не была особо приятна его настойчивость, и они не раз пытались дать ему это понять, специально задерживаясь у входа и тем самым вынуждая его первым занять место в церкви. Но тщетно.

Как только они садились, он тут же вставал и пересаживался рядом с ними.

Значит, его больше интересует Каролина. Он без конца на нее пялится. В открытую, вызывающе.

Но Каролину это мало волнует.

Вначале она думала, что это своего рода месть за то, что она сама разглядывает других. Но потом поняла, что это способ ухаживания. Смешно и глупо – но если ему хочется глупо выглядеть в ее глазах, то это его личное дело. Ей все равно. Единственное, что она может сделать, – это не обращать на молодого человека внимания и вести себя так, будто его нет и в помине.

Она так и поступает, и вскоре ей почти удается забыть о его существовании.

Но Ингеборг он ужасно раздражает, и она решает выяснить, что это за тип.

Оказалось, он сын одного из священников. «Неслыханный скандал», – считает Ингеборг, но Каролина лишь равнодушно пожимает плечами.

– Не обращай внимания! Бедняге, верно, просто очень скучно.

Скорее всего он и в церковь-то ходит не по доброй воле, а но принуждению. И для него это лишь попытка внести разнообразие в эту скучную повинность. Но Ингеборг продолжает возмущаться:

– Нет! Всякому терпению приходит конец! Я поговорю с ним серьезно!

Тут Каролина уже больше не может сдержать смех.

– Это уже становится интересным! Ты что же, желаешь остаться с ним наедине? Или мне тоже присутствовать?

Вид у Ингеборг решительный. В дальнейшем она намерена посещать другую церковь. Так больше продолжаться не может! Но все праздники уже прошли, так что теперь им не придется часто ходить в церковь.

Скоро начнутся занятия в театральной школе. Каникулы уже заканчиваются.

И Давид уже вернулся.

Странно, но за все время каникул он ни разу не дал Каролине о себе знать. А она-то думала, что он буквально засыплет ее любовными посланиями. Он грозился это сделать. Она, разумеется, пыталась его отговорить, но думала, что это вряд ли поможет. Однако, видимо, помогло – ни одного письма она от него не получила.

Сейчас он объясняет это тем, что якобы не осмеливался ей писать. Не хотел, мол, подвергать себя ее жестокости. Но ему пришлось безмерно тяжело. Он буквально сломлен. Он ни на секунду не перестает думать о ней. Заламывает руки. Страдает. Размышляет о том, где она находится. Чем занимается. Видит перед своим мысленным взором, как она бросает взгляды на других мужчин.

– Других мужчин?

Каролина не может сдержать улыбки. Но понимает, что, хочет она того или нет, вынуждена принять участие в этой бурной драме, которая разыгрывается в воображении Давида и в которой он и она исполняют главные трагические роли. Она также знает, что должна позволить Давиду пострадать ради нее. Ему это необходимо для развития души.

Ей только трудно верить в эту роль страдальца. Особенно теперь, когда у него такой бессовестно свежий и здоровый вид. Ничто в его внешности не указывает на то, что во время рождественских каникул ему вообще довелось переживать. Наоборот, весь его вид свидетельствует о том, что дома он был окружен заботой и любовью своей милой матушки. Щеки его округлились и зарумянились, видно, что за это время Давид как следует отъелся.

Но он продолжает настаивать на своем.

Никто не может даже представить себе, что ему пришлось пережить за эти недели.

– Нет, в этом ты, пожалуй, прав, – многозначительно говорит Каролина. – Действительно никто.

– Что ты хочешь этим сказать?

Тогда она подносит зеркальце к его лицу.

– Посуди сам! Похож ли ты на человека, снедаемого любовной тоской?

Давид непонимающе смотрит на свое отражение в зеркале. Несколько раз вздыхает. А Каролина терпеливо поясняет:

– Ты же сам видишь… Может, лучше немного повременить с этой трагической ролью?

– Повременить? Что ты имеешь в виду?

– Пока окончательно исчезнет эффект матушкиных тефтелек, – с улыбкой говорит она.

Вначале ей показалось, что он не обиделся. Скорее все выглядело так, будто ему самому трудно удержаться от смеха – и на мгновение он сбрасывает маску.

Но тут же снова входит в роль – и вот он уже в ярости, обвиняет Каролину в высокомерии, в том, что она портит ему настроение. Она бесчувственна и жестока, лишена творческого воображения и ей вообще лучше заниматься чем угодно, только не театром. К тому же она нарушила их договор.

– Ты ведь обещала подыгрывать мне? Правда?

– Ну, обещала, но только до тех пор, пока пьеса хоть немного достоверна. Чего сейчас не скажешь. Эта роль тебе сейчас не подходит.

Тогда он вырывает зеркальце у нее из рук, швыряет его на пол, так что оно разбивается на тысячу мелких осколков, затем, обернувшись, впивается в нее взглядом. Словно наивный голубоглазый ребенок, Давид требует, чтобы она прекратила над ним смеяться. И хриплым голосом заявляет:

– Теперь я все понимаю! У тебя есть другой мужчина! Я по тебе это вижу!

Он закатывает глаза, заламывает руки. Беспросветное отчаяние. Весьма драматично.

Но Каролина спокойно указывает на разбитое зеркальце на полу.

– Это предвещает семилетнее несчастье, – коротко сообщает она и просит его тут же подобрать осколки, чтобы никто не порезался.

Да, Давид, конечно, несносен, это она уже давно поняла. Но в данном случае она прекрасно понимает, что все это лишь театр.

А вот с другим – с тем церковным Соглядатаем, как она его про себя называет, – все обстоит намного хуже.

Стоит ей выйти на прогулку по кладбищу, как он тут как тут. Ей это совсем не нравится. Пусть лучше смотрит на нее в церкви, ее это мало тревожит. Там всегда много народа. Но здесь, на кладбище, никого нет, особенно по вечерам, когда она любит там бродить.

Что же ей теперь – отказаться от своих прогулок?

Он не предпринимает никаких попыток к сближению. В отличие от Давида он не так назойлив: только проходит мимо и бросает на нее взгляды. Но одного этого уже вполне достаточно. У него такие странные глаза. Каролина чувствует за собой постоянную слежку.

Обычно он появляется спустя несколько минут после того, как она приходит. Он, очевидно, живет где-то неподалеку и может видеть всех посетителей кладбища. Однако когда Каролина гуляет там с Ингеборг, его нигде не видно. Это может означать только одно – что он следит именно за ней. Точно так же, как когда-то Давид. Но того она хоть хорошо знает. А об этом человеке ей ничего не известно. Неприятно думать, что он, будто невидимка, поджидает ее где-то за углом. Как положить этому конец?

Два одинаковых ухажера – не слишком ли много?

Сейчас она ничем не старается привлечь к себе внимание противоположного пола. Но иногда все же чувствует потребность как-то подчеркнуть свою женственность. Возможно, чтобы таким образом компенсировать то время в Замке Роз, когда ей пришлось притворяться братом Берты. Но она никогда не кокетничает. Нет. До такого она никогда не опустится.

Она не из тех, кто может вызвать у мужчин непреодолимое влечение. Она слишком «умна», как ей не раз приходилось слышать. А умные девушки могут быть опасны. И коварны. Многие мужчины вполне серьезно так считают. Девушки должны быть хорошенькими, добрыми и глупыми. Не слишком красивыми, нет, – ведь в таком случае они могут вообразить о себе невесть что. А именно «хорошенькими», не больше.

Подобные рассуждения кажутся ей совершенно идиотскими.

«Добрыми и глупыми» – так это называется. Но глупость не является гарантией доброты.

«Добрыми и умными» – вот как это должно быть.

По-настоящему умный человек не может быть коварным. Потому что понимает, насколько глупо коварство.

Сама Каролина не слишком красива и не слишком добра. Но достаточно умна для того, чтобы бороться со злом и коварством.

Она, как и Ингеборг, верит в человеческую доброту. Что добро в конце концов восторжествует над злом. Но добру, конечно, надо помогать. В том числе помогать любовью. Подлинной человеческой любовью, а не той, которая от случая к случаю возникает между полами.

Вот так.

Нельзя сказать, что Каролина безразлична к эротике и влюбленности. Но ей пока некуда спешить. К тому же она никак не может понять, почему именно к ней вечно липнут такие странные молодые люди?

Или, может, все люди становятся чудными, когда влюбляются? Или воображают себе, что такими являются? Интересно, это нормальное поведение? Во всяком случае, ей следует поостеречься.

Каролина беседует об этом с Ингеборг.

– Слава богу, я еще никогда не влюблялась, – говорит она, – я в этом ровно ничего не смыслю. А ты?

Ингеборг сначала не отвечает, но потом неожиданно становится серьезной.

Медленно качает головой – нет, она тоже ничего об этом не знает… Ее голубые глаза вдруг темнеют и становятся глубокими, как два колодца, губы начинают подрагивать, но она тотчас решительно их сжимает. Она что-то скрывает, Каролина это чувствует и немедленно переводит разговор на другую тему. Иногда Ингеборг так странно реагирует на некоторые вещи, Каролина и раньше это замечала, но пока не поняла, на что именно.

Немного погодя Ингеборг вновь подхватывает нить разговора.

– Ты хочешь сказать, что тот человек все время украдкой за тобой следит?

– Да. Похоже на то…

– Но этого нельзя так оставлять. Давай, я с ним поговорю.

Глаза Ингеборг потемнели.

– Нет, я категорически против, – решительно заявляет Каролина. – Я не могу этого допустить. С какой стати тебе подвергать себя…

Но Ингеборг ее резко обрывает.

– Таких молодых людей нужно сразу же ставить на место. И будет лучше, если это сделаю я, а не ты.

– Почему?

– У меня больше опыта.

– Почему ты так думаешь?

Взгляды их встречаются. Ингеборг смотрит необычно строго. Видно, что она не на шутку встревожена.

– Я не думаю! Я это знаю! Некоторое время Каролина сидит молча. Ингеборг вяжет перчатки. Теперь она вяжет все свое свободное время. Перчатки, носки, гетры.

Для нуждающихся. А также для солдат, призванных на военную службу. По всей стране идет сбор теплых вещей. Каролине тоже хотелось бы внести свой вклад. Ей становится совестно, когда она видит усердие Ингеборг, но душа у нее не лежит к рукоделию. Может, помочь как-то по-другому? Каролина тяжело вздыхает, и Ингеборг, подумав, что та вздыхает из-за Соглядатая, говорит:

– Не тревожься, мы ему еще покажем!

Обыкновенно Ингеборг вяжет, не глядя на работу, но сейчас ее глаза прикованы к вязанью. Слышно лишь быстрое постукивание спиц, и Каролина вдруг спрашивает:

– А ты когда-нибудь была влюблена?

Вопрос неожиданно срывается у нее с языка.

Она сама не знает почему.

Ингеборг продолжает вязать – спицы стучат вес сильнее, из-под них уже чуть ли не искры летят. Но вот Ингеборг на секунду останавливается и бросает на Каролину умоляющий взгляд:

– Пожалуйста, не спрашивай об этом! Пощади меня, – хрипло шепчет она и продолжает вязать.

«Дорогая Сага!

Сегодня пришло письмо от Берты. Она уже приехала домой из Замка Роз. Мне показалось, что она немного разочарована. Это чувствуется. И вернулась она на пару дней раньше, чем собиралась, хотя в этом не было никакой необходимости. Раньше она всегда гостила в замке несколько дольше, чем хотела вначале.

Берта пишет, что очень скучала по мне. Она постоянно грустила, ей тяжело было жить в замке без меня.

Я думаю, это правда.

Но почему же тогда она не сообщила мне о том, что собирается в замок?

Если бы она написала мне сразу, как только ей позвонила мама, мы могли бы провести там несколько дней вместе.

Но она, вероятно, не ожидала, что будет так скучать по мне. Ведь ей предстояла встреча с Арильдом и Розильдой.

На сей раз письмо небогато событиями и рассуждениями, которые обычно характерны для посланий Берты, которая умеет хорошо писать. Но сейчас ей либо нечего рассказывать, либо она хотела что-то от меня скрыть.

Бог ее знает.

Очевидно, она почувствовала, что оказалась в странном положении. Ведь она приехала в гости к моей маме, к моим брату и сестре.

И мне она тоже сестра.

Всякий раз, когда она говорит со мной о «тете Лидии», я словно цепенею. Мне приходится специально напрячь свои мозги, чтобы действительно понять, что речь идет о моей маме Иде. Мне это кажется странным и каждый раз больно задевает.

То же самое происходит со мной, когда она рассказывает мне об Арильде и Розильде. О моих брате и сестре. А не ее. Не знаю, ревность ли это, но мне как-то легче понять, что Берта приходится мне сестрой.

Но свыкнуться с мыслью, что Арильд и Розильда мои брат и сестра, мне труднее.

Возможно, потому, что они слишком поздно вошли в мою жизнь? Может, в этом все дело?

Но ведь и Берта тоже…

Не знаю… Это просто уму непостижимо. Все приходится держать в себе. Что, между прочим, не так уж и плохо. Особенно, когда внутри живет такое существо, как ты, Сага. Мы ведь всегда есть друг у друга. У тебя есть я, а у меня – ты. Мы – одно целое. Не правда ли?

Как ты знаешь, мама хочет, чтобы мы считали ее Лидией и называли этим именем. Что ты об этом скажешь? Лично я не могу ее так называть. Но в то же время я ее понимаю. Для большинства людей она – Лидия. Это ее настоящее имя. Конечно, она хочет вернуть его себе.

Об «Иде» она больше и слышать не хочет.

Она сама так сказала, эти слова причиняют мне несказанную боль, потому что их можно истолковать и так, будто она и обо мне предпочла бы ничего не знать.

Имя Ида она придумала себе, когда решила начать новую жизнь.

Для нее это лишь часть имени Лидия – ее настоящего имени. Оно ей никогда не нравилось. Она мне это сказала, когда я попросила ее сохранить имя Ида хотя бы в общении со мной.

Но она не захотела. «Не могу», – и все.

Странно! С ее актерским талантом это, казалось бы, несложно! Но именно от этого таланта она сейчас, вероятно, больше всего хотела бы избавиться. Ибо так и не смогла использовать его по назначению!

Другое дело – я. Мы с тобой. Мы обязательно добьемся успеха. Я уверена.

Я много размышляла об этом. И вот к чему пришла: Сага и Каролина – обе существуют. Живут подле друг друга. Они – две части единого целого. Две души в одном теле. Порой верховодит одна, порой – другая.

Сейчас в основном правит Каролина. Но Сага все время присутствует на заднем плане, время от времени проявляясь в Каролине – в ее движениях и, прежде всего, в се глазах.

Каролина всегда чувствует в себе ее присутствие, как и Сага – присутствие Каролины. Им невозможно друг без друга. Если бы они расстались, обе стали бы несчастными. В настоящее время Сага прячется. Каролина почти каждый день пишет ей письма, но лишь два раза получила ответ. Да и то в каком-то зашифрованном виде. Сага почему-то не желает давать о себе знать. Из-за этого Каролина вначале чувствовала себя неуверенно. Ей казалось, что Сага повернулась к ней спиной. Отрицала ее существование. Решила, что Каролина к ней враждебно настроена. Но сейчас она так больше не думает. Потому что Каролина очень сильно чувствует в себе ее присутствие.

Но Каролина не перестает задаваться вопросом: почему Сага все время играет в прятки?

Однажды она написала Каролине только затем, чтобы намекнуть, что та является Тайником теней. Сначала Каролина расстроилась и обиделась, но потом поняла, что Сага сделала это с благими намерениями. Ее письмо скорее было своего рода напутствием: после этого Каролине и вправду стало легче понимать многие вещи.

Мама – тоже Тайник теней.

Но для нее все намного сложнее. Ибо Ида и Лидия не являются частями одного целого. Они так и не научились жить вместе, совсем не знают друг друга. Когда мама жила жизнью Иды, она хотела забыть Лидию. А теперь Лидия стыдится Иды. Они постоянно отрицают друг друга.

А отрицать – значит стремиться уничтожить…

Мне жаль маму. Мне бы очень хотелось ей чем-то помочь. Иногда мне кажется, что я одна могу это сделать. Ведь я знаю их обеих – и Иду и Лидию. А Арильд и Розильда – только одну. Они и понятия не имеют о том, кем была Ида. Я пишу «была», потому что в данный момент сомневаюсь, что Ида вообще существует.

Но я люблю Иду. И хочу научиться любить Лидию.

А это намного сложнее. Но для того чтобы помочь нашей маме, я должна полюбить и ее.

И в этом ты, Сага, должна мне помочь, если можешь.

Мы с тобой никогда не будем отрицать друг друга! Обещай мне это!

Твоя К.

Р.S. Иногда мне становится чуточку жаль Ингеборг. Она носит в себе какую-то тайну. Теперь я это понимаю. Даже у нее есть что-то, что она вынуждена скрывать».