Тайной владеет пеон

28. У МАЛЬЧИШЕК И ДЕВЧОНОК ПРИБАВЛЯЕТСЯ РАБОТЫ

Утро выдалось ясным. Росита шла открывать цве­точную торговлю в отличном настроении. Мистер Лайк­стон, наверно, запомнит ее цветы. Девочка вполголоса запела:

Эрмита это ласковое и гордое имя, которое гва­темальские индейцы сберегли для своей столицы — Росите нравилось больше, чем сбегающее с языка американских туристов, как стук костяшек на счетах, «Гва­темала-Сити».

Индеец-носильщик нес на продажу трехэтажную пи­рамиду глиняных горшков, скрепленную широкой лен­той, которая обхватывала лоб и убегала за спину. Бесстрастный, равнодушный ко всему, что не относи­лось к его горшкам, он услышал заветное слово «Эрми­та», остановился и, не разгибая спины, внимательно по­смотрел на девочку.

Продавщица сиропов в красно-синем уипиле — че­тырехугольной блузе, расшитой силуэтами индейцев-охотников — остановила свою тележку и в восторге при­жала руку к ожерелью из монет и кружочков красного стекла.

Хороший ясный день: солнце брызжет щедро, горы розовые, дома ослепительно белые, люди сверкают брон­зовыми лицами... Росита отпирает тяжелый замок — хозяин ей доверяет. Сейчас сбегутся за товаром цветоч­ницы с лотками и корзинами. Будет много смешков и забавных историй, — девушки здорово вчера набегались. Вот и они...

Росита точным беглым взглядом определяет, что к одной корзине подходят букеты, к иной — небрежно рассыпанные цветы. В томпиатес — мягкую, круглую корзину, сплетенную из пальмовых листьев — отлично улягутся пушистые орхидеи. Грубоватая сеткообразная аийяте из волокон агавы как нельзя лучше оттенит нежность сиреневых и белых лилий. Плоская соломен­ная моралес как будто нарочно создана для розовых и красных букетов роз.

— Сеньорита чудесно подбирает букеты. Не обслу­жит ли она и меня?

Резкий голос. Сухое, отточенное лицо. Цепкий и не­много тяжеловатый взгляд. Одет в форму полковника.

Все это Росита успевает подметить за секунду. Стано­вится почему-то тревожно. Зачем он так странно смот­рит? Ерунда. Мало ли кто как смотрит. Зачем он при­шел в такую рань?

— Сеньор полковник извинит меня, — щебечет де­вочка. — Я быстро-быстро отпущу этих крикуний и сде­лаю все, что смогу, для сеньора полковника.

Аугусто Чако молча кивает. Он не спускает с Роситы взгляда. Он не случайно сюда зашел. Ему надоело получать плевки от цветочниц, чистильщиков сапог, студентов, а в шерлокохолмсовские способности Бера Линареса он не очень верит. Он не забыл, как черно­кудрые девчонки, обегав Пласа де Торо, рассовали зри­телям карточки сестры милосердия... Все они черно­кудрые, с лживыми, смеющимися глазами. Возможно, от этой цветочницы цепочка потянется и к другим.

— Сеньор полковник, я свободна. Какие цветы пред­почитает ваша дама?

Чако смотрит еще мгновение и решает, что именно она бегала по главной ложе. Что ж, он не спугнет дев­чонку. Но он приставит к ней своего человека. Через день-другой он будет энать, кто посылает в него ядо­витые стрелы.

— Пришлите мне букет алых роз, сеньорита, на третью авениду, одиннадцать. Самый большой букет.

— Сеньор позволит приложить одну белую орхи­дею?

Чако поморщился:

— Ни в коем случае. Я не люблю орхидей.

Он быстро вышел. Он очень напугал Роситу. Правда, все объяснялось... Только как он мог отказаться от ор­хидеи? От любимого цветка гватемальцев!

Через полчаса пришел недовольный хозяин и привел с собой низкорослого веснушчатого человека.

— Покажи ему, как составляются букеты, — прика­зал он Росите. — Наш новый продавец. Прислан фир­мой.

Росита объясняла легко, просто, а новый продавец оказался смышленым и ловким.

— Среди цветочниц редко встречаются кавалеры, — решилась пошутить Росита.

Он бросил на нее бесцветный равнодушный взгляд:

— Я работаю с девяти лет. Наследства мне родите­ли не оставили.

Через полчаса хозяин вызвал Роситу в конторку.

— Он мне не нравится, — шепотом сказал хозяин о новичке. — Полиция дала о нем фирме отличный отзыв.

Хозяин неожиданно выкатился из-за стола и распах­нул дверь. Мелькнула тень и скрылась.

В полдень Росита решила сбегать в табачную лав­ку — сегодня был ее черед получать «радиосводку» от Наранхо. Выйдя из магазина, услышала за спиной шаги и увидела нового продавца.

— Вы не покажете, где обычно обедаете, сеньори­та? — пробормотал он. — Я новый человек в этом рай­оне.

Она поняла, что легко от него не избавиться.

— Пойдемте.

Шагали молча. Воздух был горячий и пыльный. В разгар засушливого периода в столице тяжело ды­шится. Но Росите казалось, что сегодня воздух осо­бенно раскален. Завидев первое попавшееся кафе, она завела в него назойливого спутника, и оба уселись за свободный столик. Росита вытащила гребешок из кар­мана и небрежно сказала:

— Закажите мне фасолевый суп, сеньор, и глазунью «ранчо». Я приведу в порядок прическу.

Она зашла за портьеру, тяжело дыша, прислонилась к зеркалу. Дева Мария, и откуда он взялся? Осмотре­лась и тихо скользнула вдоль портьеры к служебному выходу. Как вихрь, проскочила конторку, патио с неиз­менной пальмой и выглянула на улицу: продавец стоял в дверях кафе и смотрел в ее сторону. Обожгла холод­ная мысль: его прислал утренний полковник. Другого объяснения Росита не нашла.

Она вдруг стала спокойнее, — отгадка убила дрожь. Дядя Карлос говорит: когда не знаешь врага, — страшно, когда знаешь, — легко. Ну что ж, сеньор шпик, мы сейчас увидим, у кого лучше работают голова и ноги. Росита вернулась в патио и через окно поманила официантку. Они о чем-то пошептались, и девушка быстро и молча уступила ей наколку и передник. Ро­сита попросила и помаду. Сейчас уже в ней трудно бы­ло узнать слегка растрепанную цветочницу, которая только что входила в кафе с рыжеватым продавцом.

Росита прошла в зал и остановилась у двери. Прода­вец быстро заглянул в кафе, скользнул по Росите от­сутствующим взглядом, подбежал к портьере и отдер­нул ее.

— Это запрещено, сеньор! — воскликнула офици­антка, отдавшая Росите свою форму.

Он грубо оттолкнул ее, но Росита уже успела выйти на улицу, завернула за угол и села в первое подъехав­шее такси. Через минуту она была у дона Гарсиа, сооб­щила, что за нею слежка и возвращаться в магазин не может.

— Возьми деньги и поезжай к парку Аврора, — по­советовал бармен. — К тебе подойдут через час. У па­вильона с попугаями. На чем ты попалась?

Росита описала приход полковника. Расспросив о его внешности и узнав, что он отказался от орхидеи, бармен хмыкнул и подтолкнул Роситу к выходу.

Шофер видел в зеркальце, как его пассажирка сни­мает с себя наколку, передник и старательно связывает их в узелок, потом стирает помаду с губ, щек, оттирает вымазанные сажей брови.

— Так вы красивее, сеньорита, — подшучивает он.

Росита забылась, — она не одна.

— Остановите машину, мы приехали, — обрывает она шофера.

— Я не думал вас обидеть, сеньорита.

Но Росита упряма:

— Я у своего дома.

Шофер с неохотой тормозит и долго смотрит, как пассажирка, оглядываясь и стараясь держаться в тени, сливается с вереницей прохожих. Трудное время, — ре­шает он, — люди, должны скрываться, менять лицо, одежду. Девчонок и тех загоняют. А глаза у нее ясные, как звезды. Зато характер крутой.

Шофер возвращается в центр. На одном из пере­крестков его останавливает человек в штатском; по­казывает свое удостоверение, которое вызывает у води­теля презрительную усмешку; щурясь под ярким солнцем, спрашивает:

— Девчонку вез?

— Какую еще девчонку? — рычит шофер. — Полдня порожняком гоняюсь.

Потише, парень, — останавливает его агент тайной полиции. — Твое дело — маленькое. Отвечай на во­прос и укатывай. Девчонка черная, худощавая... Ну?

— Не было такой.

На следующем перекрестке вопрос повторяется. Шо­фер с усмешкой говорит:

— Уже отвечал. Не вез. Не видел. Мое дело — ма­ленькое.

Ах, джентльмены из тайной полиции! Неужели вы не замечаете, как на ваших глазах маленький человек становится большим!

После ухода Роситы бармен заспешил к витрине и передвинул к самому краю колонообразный кактус, ко­торый тянулся из большой вазы и поддерживал своими колючками карточку-меню ресторана. На освободив­шееся место принес бутафорию из оплетенных бутылок с соками. Затем оставил вместо себя помощника и вы­шел из ресторана. Наметанным взглядом подпольшика заметил у цветочного магазина шпика, глянул сквозь витрину и встретил бесцветные глаза из-под рыжих бровей. Усмехнулся: опоздали, фискалы, — останетесь без наградных.

Из телефона-автомата созвонился с Риверой.

...Парк Аврора с легкими изящными павильонами отдыха раскинулся на одном из окраинных холмов сто­лицы. Над ним, на горе, нависла обсерватория, на со­седнем холме стоял институт медицины. Жители сто­лицы шутили, что, имея бога погоды наверху и бога здо­ровья рядом, — и веселиться легче. В парке был свой зоологический сад: тоскливо бегал зелеными глазами по толпе зрителей огромный ящер-игуан; большие черные обезьяны со страшной силой раскачивали трапеции и прутья клетки; гортанно надрывались попугаи.

Росита засмотрелась на большого зеленого попугая лоро — самого злого врага маиса. Сторож объяснял, что перед созреванием маисовые стебли на полях при­гибают к земле, чтобы уберечь початки от лоро.

— Что, интересно? — раздался над ее ухом мягкий голос Риверы.

Не ожидая ответа, он прошел в одну из тенистых аллей парка и передал девочке сверток с одеждой.

— Здесь шелковое платье, модные туфли, шляпка «Все выше в гору» и накладная коса, — пояснил Ривера. — Все, что нужно для продавщицы музыкального магазина. Здесь нет только голоса. Но кто-то мне гово­рил, что Росита недурно поет.

— Где мне переодеться? — испуганно спросила Ро­сита; новая роль ей показалась труднее предыдущих.

— У нас за спиной будка. Сторож хранит в ней швабры и щетки. За двадцать сентаво он разрешит тебе исправить небрежность в туалете. Торопись; я буду ждать здесь.

Через несколько минут перед Риверой появилась не­знакомая девушка с модной прической, на высоких каб­лучках. Она чувствовала себя еще неуверенно в новом обличье и с трудом удерживалась от смеха.

— Долго я буду в таком глупом виде? — спросила Росита.

— Пока не сорвешься снова, — вздохнул Ривера. — Кстати, ты не слышала такое имя — Аугусто Чако?

Росита топнула ногой и сверкнула глазами:

— Он убил нашего Руфино. Не говорите при мне о нем, сеньор... Я задушила бы его, попадись он мне на дороге.

— Что же ты не задушила его сегодня утром, Ро­сита? — засмеялся Ривера. — Он приходил к тебе за бу­кетом роз.

Девочка побледнела.

— Значит, это был Чако?

— К сожалению. Ты могла догадаться, — ведь он отказался от нашей орхидеи. Убийце, конечно, не может нравиться цветок с тем же именем, что носил убитый им рабочий вожак. Видимо, Чако запомнил тебя на Пласа де Торо. Ты была не очень осторожна, и наш общий друг даже хотел отослать тебя обратно в Пуэр­то. Но дон Гарсиа рассказал, что ты держалась сего­дня молодцом, и мы решили пощадить тебя.

У Роситы навернулись слезы.

— Он хотел меня отослать? Правда?

Молча они вышли из парка, и Ривера показал де­вочке дорогу, назвал пароль.

— Я боюсь за Наранхо, — сказала Росита.

Ривера взглянул на часы.

— Да. Задержался. Надеюсь, у Наранхо не было утренних новостей. Он знает цветочную явку?

— Нет.

— Тогда все в порядке.

Но Росита ошиблась. Именно сегодня Наранхо по­лучил «цветочную явку». Вот как это случилось.

С утра карибка Мэри была не в духе. Она слышала угрозы Генри Фоджера выселить ее из домика и чув­ствовала, что, скажи американец еще слово, — она не сдержится, закричит, расцарапает ему лицо, созовет на помощь весь околоток. Она видела умоляющие глаза Наранхо, знала, что мальчишка здесь не без дела. Ка­кое у него дело, — обыкновенной прачке было трудно понять, но внук самого почетного кариба завоевал ее сердце: может быть, своими сказками, которые сыпались из него, как камни с гор; может быть, своей сме­лостью, — ведь ей сказали, что мальчишка рискует шеей. Ради него она сдерживалась, не шла на скан­дал. Но терпеть сначала двух чужаков в доме, потом трех — было выше ее сил. Услышав очередную угрозу Фоджера, карибка крикнула солдату:

— Эй, вислоухий, передай своему начальнику, я его кипятком ошпарю, если он только сунется ко мне!

За перегородкой стихли. Потом из комнаты вышел Фоджер и распахнул дверь, ведущую в комнату к карибке:

— Вы что-то крикнули по моему адресу, миссис Мэри. Что именно?

Наранхо улучил минуту, протиснулся в коридор и увидел в дверях Чиклероса. Они обменялись быстрыми взглядами, и Чиклерос бросил в мусорное ведро клочок бумаги. Наранхо кивнул. Фоджер обернулся, — Чикле­роса уже не было, но дверь в свою комнату он не успел прикрыть.

— Чиклерос, вы выходили? — крикнул Фоджер.

— Нет, — ответил Чиклерос. — Вы не закрыли дверь, майор.

— Сержант! — приказал Фоджер. — Так это было?

— Он показался на пороге, — растерянно сказал сержант, — и сразу ушел. Он мигнул мне.

— Что вам понадобилось от сержанта, Чиклерос? — Фоджер с каждой фразой повышал голос, забыв о карибке.

— Ничего, — яростно ответил Чиклерос. — Ему пока­залось.

— Может, и показалось, — вконец растерялся сер­жант.

Фоджер только сейчас заметил Наранхо. — А ты зачем шныряешь в коридоре? — спросил американец.

— Хочу вынести мусор, — мрачно сказал Наранхо, поднимая с пола ведро. — Но я не шныряю. Я хожу по своему дому. А кто по чужому, — шныряет.

Фоджер поднял руку, чтобы его ударить, но вспом­нил о карибке и выругался. Он вбежал к Чиклеросу, и оттуда послышались крики.

— Сидите у наушников! — бесновался Фоджер. — Я вижу, как вы рветесь к выходу! Пристрелю, если на­думаете удрать.

— Я не думаю удирать, — спокойно ответил Чиклерос. — Но, если вы не прекратите издевательств, майор, я сообщу полковнику Линаресу, что работаю один, а вы либо пьете, либо спите, либо психуете.

Фоджер затих. Через несколько минут он крикнул:

— Мальчишка вернулся, сержант?

— Нет, — ответил солдат.

Фоджер выбежал из домика.

— Его нигде нет!

Наранхо слышал крик майора. Он спрятался за тол­стым деревом и лихорадочно заучивал записку. Восемь слов: «Через два — три дня Королевская Пальма обе­щает подарок». Записка пахла гнилью, но мальчик не доверил ее ни ветру, ни земле, он положил ее в рот, медленно пожевал и, сдерживая тошноту, проглотил. Затем лег на землю и пополз. «До табачной лавки, — шептал он себе, — двадцать минут идти, десять минут бежать, семь минут очень крепко бежать. Семь минут туда и семь минут обратно. Скажу, что занозу выни­мал». Наконец он отполз далеко и припустился бежать.

Лавочник сочувственно сказал ему:

— Второй день никто не приходит за твоими ново­стями. Или схватили связного, или не нужны твои но­вости.

Наранхо тяжело дышал.

— Нужны, — сказал он, — ой как нужны!

— Тогда жди, — сказал лавочник.

— Я не могу ждать, — испугался Наранхо. — Я не смогу вернуться. Американец не пустит.

Он присел на скамеечке и прижал голову к коленям.

— Придумаем что-нибудь, — успокоил его табач­ник. — Жди.

Прошло полчаса, час, полтора.

— Он убьет маму Мэри, — тихо сказал Наранхо.

— Слушай, — быстро сказал лавочник. — Не разре­шено мне посылать тебя на явку. Но что делать? Не могу иначе. Отвечу сам перед комитетом. Пойдешь в центр: за памятником быка, по левую руку, увидишь цветочный магазин. Разыщешь продавщицу. Роситой кличут.

— Знаю. Мне Хосе говорил.

Наранхо побежал в центр. Цветочный магазин он отыскал легко. Прошел мимо, стрельнул глазом в вит­рину, Роситы не увидел, а увидел низенького продавца с рыжими бровями. Нет, о рыжем разговора не было. Он прошел обратно, но девочки так и не высмотрел. А время шло, и Наранхо со страхом думал о возвра­щении в глинобитный домик. На что-то решившись, перешагнул порог магазина и попросил вызвать хо­зяина.

— А что вам, молодой сеньор, угодно? — спросил рыжеватый продавец.

Он говорил, приятно улыбаясь, но Наранхо его улыбка не понравилась.

— Птицелов плел силок, — ответил он присказкой,— а птица-сплетница крутилась над его головой и спра­шивала, что будет дальше. А дальше сплетница сунула голову в силок — там и осталась.

Продавец побагровел и вызвал хозяина.

— Ваша сеньорита, — важно сказал Наранхо, — обещала доставить моему хозяину корзину орхидей. Нет ни сеньориты, ни корзины.

— Адрес? — вмешался рыжеволосый.

— Боливара, пять.

— Сеньора заболела, — с грустью сказал хозяин. — Но мы доставим заказ.

— Не запоздайте, — сказал Наранхо, чувствуя, как продавец его простреливает глазами. — Сеньор Эбро, — он назвал имя своего соседа по Ливингстону, первое имя, пришедшее на память, — сеньор Эбро уходит ровно в три часа пополудни.

Вышел и только сейчас догадался, что Роситы уже не увидит. В лицо ему заглянул полнеющий прохожий с тростью в руках.

— Вы на Боливара пять? — сказал он. — Нам по дороге.

Бармен наблюдал эту сцену из окна ресторана и, хотя маленького кариба он не знал, но понял, что агент привязался не случайно. Вышел вслед за ними и нагнал кариба и агента на ближайшем перекрестке.

Агент не догадывался, что имеет дело с сильным и ловким рыбаком. Они проходили мимо универсального магазина с вертящейся дверью. Наранхо сказал:

— Мне сюда. Поручение.

— Зайдем, — согласился агент.

Наранхо прошел первым, но сделал не полкруга, а круг и, выскочив обратно на улицу, с такой силой толк­нул вертящуюся дверь, что она ударила агента, бешено закрутила его и, пока он приходил в себя, кариб был за два квартала. «Сообразительный малый», — засмеялся про себя бармен.

Наранхо возвращался в табачную лавку. «Роситы нет, — в отчаянии размышлял он. — Кого предупредить?»

Но о нем не забыли. Третий раз брался за ручку двери Хосе Паса, и третий раз его останавливал спо­койный голос Карлоса Вельесера:

— Подождем еще полчаса, Хосе.

— Команданте, меня не увидят.

— Если Ривера не отыщет другого связного, пой­дешь ты.

Хосе был раздосадован, но ослушаться Вельесера не посмел. Он сидел в кресле, готовый по первому же звонку сорваться с места и побежать навстречу своему приятелю Наранхо. А пока наблюдал, как Вельесер с линейкой и циркулем вычерчивал план.

— Вот видишь ли, Хосе, — пояснил Карлос, — этой двери недостает пяти сантиметров для того, чтобы сквозь нее могли пройти носилки. Но я думаю, — наши люди справятся.

— Мой команданте, — прошептал Хосе, — разве Ан­дрес будет на носилках?

— Не знаю, — Карлос был в раздумье, — от БочкиЖелчи чаще выносят на носилках.

Звонят. Это Ривера. Он входит, запыхавшийся, блед­ный.

— Росита уже на месте. Но я запоздал. Придется в табачную лавку сходить самому.

Не нужно.

Карлос проверяет костюм Хосе: брюки отутюжены, желтая рубашка аккуратно заправлена, волосы разде­лены посередине линией пробора. Это не вчерашний пеон Хосе Паса, не тот, что стоял в распахнутой блузе, взъерошенный, босой, дерзкий, перед свитой Армаса.

Хосе выходит. Карлос кладет перед собой на малень­кий столик часы и с тревогой говорит:

— Студенты и группа Габриэля, конечно, отобьют Андреса. Мне не нравится только, что сообщение исхо­дит от Мигэля. Не выдаст ли он себя?

— В конце концов, Карлос, — возражает Ривера, — когда арестованного везут в загородную виллу Линареса, об этом знают и караульные, и начальник полити­ческой тюрьмы.

— Линарес хитер, как черт. Он вспомнит каждое свое слово... Впрочем, Мигэля пора забирать из этого гнезда.

Карлос бросает беглый взгляд на часы.

— Хосе должен быть в лавке.

Да, Хосе уже в лавке. Он принимает радиосводку у табачника и с надеждой спрашивает:

— Наранхо... далеко? Табачник мрачнеет.

— Передай своим, парень, — вяло говорит он, — промахнулся я. Тебя долго не было. И девчонки тоже. Я послал его на цветочную явку.

Хосе от неожиданности садится на пол.

— Ты послал его в клетку, — жестко режет Хосе, и глаза подростка становятся злыми. — Тебе нельзя до­верять. Тебе нужно пойти к курам и кудахтать.

Табачник ошарашен этим взрывом чувств; он чуть не плачет.

— Ты объяснишь им, — жалобно говорит он, — двое суток никого не было. Тот парень извелся, почернел весь...

На пороге Наранхо: распаренный от солнца, беги, страха.

— Хосе! Ты пришел? Я знал, что ты придешь. Ко­ролевская Пальма обещает полиции подарок...

— Наши уже что-то прослышали.

Хосе на правах старшего усаживает Наранхо на скамеечку:

— Ты стал другой, Наранхо. До Сакапа ты был ма­ленький, и рожица у тебя походила на бочонок. Сейчас ты выше меня, а от бочонка осталась одна бутылка.

— Мне очень трудно, Хосе, — зашептал Наранхо. — Совсем один. Никого нет рядом. Деда потерял. Коман­данте далеко. Ты далеко.

— Все мы рядом, — сказал Хосе. — Тебе кажется, что далеко. А мы — рядом. Разве не слышишь, как они нас боятся! Команданте, тебя, меня... Это потому, что мы все рядом, вместе.

Наранхо поднялся.

— Слышу, — сказал он. — Фоджер ревет, как пума в капкане. Ох, и получу же я взбучку! — Он вздохнул. — Я иду, Хосе. Не забудь про Наранхо.

Они разошлись, а табачник смотрел им вслед, и не­прошеная слеза омочила его ус.

— Парни-то какие! — вырвалось у табачника. — А я... промахнулся.

Наранхо думал проскользнуть к себе незамеченным, но сержант окликнул Фоджера, и тот, злой и сонный, вылетел в коридор и схватил Наранхо за ухо.

— Где был? Кто и куда тебя посылал?

Распахнулась еще одна дверь, и карибка появилась на пороге.

— Я посылала Ческу к сестре, — крикнула она. — Оставь малого!

Наранхо вырвался и ласково сказал:

— Мама Мэри, уходи к себе. Я сам скажу. Он выпроводил ее и обернулся к Фоджеру.

— Если еще раз схватишь за ухо, — зло сказал он, сверкнув глазами, — камнем попаду в твое ухо. Если тронешь маму Мэри, — дом вместе с тобой подожгу. Не задевай нас, и мы тебя не заденем.

И закончил по-своему:

— Обезьяна запуталась в лиане и запищала. «А я тебя не просила на меня наступать», — засмеялась лиана.

Фоджер отлично понимал, что поджог дома и пере­броска его группы могли бы вызвать сомнение в его ловкости. Поэтому предпочел усилить слежку за маль­чишкой, но открытого скандала избегать.

Чиклеросу он не очень доверял, как вообще всем гватемальцам, и хотел взамен его выпросить в посоль­стве радиста-американца. Но операцию возглавлял Линарес, и с ним нужно было согласовать этот пункт. Чиклерос дремал. Американец осторожно снял с аппа­рата трубку и набрал на диске несколько цифр. Муж­ской голос ответил, что если дело не срочное, то раз­говор лучше отложить, — у полковника важные гости.

Чиклерос приоткрыл глаза и снова закрыл их.

Гости у Линареса ожидались настолько важные, что перед их приходом он еще раз проверил работу шлан­гов с горячей и холодной водой. Задумчиво побараба­нил пальцами по стеклу; от Ласаро вестей не было. Вышел в столовую, где Аида развлекала Мигэля и мо­лодого офицера Барильяса из Сакапа. Он приехал, узнав о смерти брата, а Линаресу понадобился для очной ставки с Андресом: полковник полагал, что под видом друга Адальберто именно Андрес мог одурачить Барильясов. Разговор велся вялый и скучный. Аида восторгалась старинным обычаем индейцев при земле­трясении падать на колени перед блюдом с маисом и просить маис не бояться и не покидать своих хозяев. Барильяс равнодушно заметил:

— Все эти обычаи мы сметем к дьяволу. Индейцы должны знать, что они рабочий скот, — и точка.

Он обратился к шефу полиции:

— Отец очень сдал. Мать совсем обезумела от горя. Я поклялся, что накажу убийцу. Вы обещали мне по­мочь, мой полковник.

Линарес сжал губы.

— Видите ли, мой друг. Важно найти не того, кто стрелял, а того, кто направлял.

— Но вы знаете и того, кто стрелял? — вполголоса спросил офицер.

— Возможно. Но этот человек полезен нам, и гнев ваш, искренний и благородный, разумнее направить в другую сторону. Стрелявший не виноват в случившемся.

Линарес вдруг оборвал себя и пытливо взглянул на мальчика. Мигэль в эту секунду с жаром начал рас­сказывать своей соседке о прелестях охоты в лесах по­местья; и, поддаваясь его азарту, она громко смеялась.

— А ты как думаешь, Хусто? — спросил его Линарес. Мигэль ответил ему безукоризненно чистым и удивленным взглядом. Линарес успокоился, — значит, смысл его слов дошел только до Барильяса.

— Впрочем, продолжай свой рассказ, — добродушно предложил Линарес — а мы с гостем из Сакапа побе­седуем в кабинете.

Как только они остались одни, с Мигэлем произошла перемена. Он отбросил салфетку, вскочил и к чему-то прислушался.

— Что случилось, Хусто? — с тревогой спросила Аида Линарес

Мигэль замотал головой и показал на горло.

— Что-то попало. Может, рыбья кость... — Он ска­тал мякиш из хлеба, проглотил и глубоко вздохнул.

Но ровное состояние не вернулось к Мигэлю. То он неестественно оживлялся, то становился напряженным и неразговорчивым. Наконец совсем замолчал.

— Папа сказал, что вы оба видели меня два дня назад в щелку, — прервала молчание девочка. — Тебе не понравилось, как я вела себя? Только честно, Хусто!

А Мигэль в эту минуту думал, что ему необходимо повидать Роситу. Наконец-то след провокатора най­ден. Но как выбраться? Девчонка и без того часто та­ращит на него глаза, да и полковник ожидает, что он останется к ужину. И, по чести говоря, очень хочется узнать, удерет ли Андрес. Что хочет от него эта крив­ляка? Она вспомнила какую-то щелку...

— Да, мы видели тебя. Ты ловко держалась... Я и не знал, что ты такая артистка.

Аида сделалась пунцовой.

— А я думала, ты обругаешь меня, — призналась она.

— Что ты — Мигэль стрелял словами, как из пуле­мета. — С врагами иначе нельзя. Попади я к врагам, — притворялся бы вовсю. Ну и обдул бы я их.

— Почему ты не скажешь «перехитрил»? — ввернула Линарес.

— Потому что перехитрить можно в игре, — сыпал Мигэль. — А в крепком деле и слова крепкие нужны. — Он решил рассеять ее подозрения. — А держалась ты здорово. Ты хитрая и умная девчонка, Аида. Вся в отца. Верно? Я тоже в отца.

Аида кивнула. Горячность Мигэля передалась и ей. Она решила, что сейчас самый подходящий момент повторить ту дерзкую игру, которую когда-то затеяла с ним, придвинулась поближе и тихо спросила: Хусто, а ты не хочешь меня поцеловать?

На его лице появилась такая гримаса отвращения, что она, забыв о своем долге хозяйки, вскочила с места и запустила в него тарелкой.

Кляня себя за неосторожность, Мигэль начал соби­рать осколки с пола и увещевать Аиду:

— Что ты срываешься, как бешеная? Я никогда не играю с девчонками в такие игры. У мужчин другие занятия. Хочешь, — я научу тебя играть в «загадку рук»?

Эту игру он подсмотрел у заезжих туристов. Двое одновременно выбрасывали руки вперед, изображая на пальцах фигурки животных и пернатых. Побеждал тот, чьи животные оказывались сильнее. Всего было четыре комбинации для четвероногих и четыре для пернатых. Ягуар побеждал пуму, пума справлялась с дикобра­зом, дикобраз раздирал обезьяну, но обезьяна была способна довести до смертельной усталости ягуара и потому его побеждала. Игра требовала сообразитель­ности и увлекла Аиду. Вначале она дулась, но потом забыла о своей обиде и, задорно выбрасывая руки впе­ред, перемигивалась с Мигэлем.

Мигэль услышал отдаленный крик в кабинете; го­лова у него кружилась, он не знал, под каким предло­гом сбежать. Потом за окном просигналила машина, в столовую вернулись Линарес и Барильяс и наблюдали за веселым состязанием подростков. А около часа спустя вошел офицер стражи и шепотом известил Линареса о каком-то происшествии. Линарес — тоже ше­потом — отдал ряд приказаний и проводил офицера до дверей. Затем с бледной улыбкой подошел к гостям.

— Я вижу, у вас неприятности, полковник, — сказал Барильяс. — Пожалуй, гостям лучше удалиться.

— Я вынужден просить вас задержаться на некото­рое время, — с непонятной улыбкой ответил Линарес. — Сеньор Барильяс, кто-нибудь знал, что я собираюсь устроить вам очную ставку со студентом?

Барильяс удивился, и его густые черные брови взметнулись вверх.

— Я и сам этого не знал, мой полковник. До по­следней минуты.

— Верно. — Линарес вел разговор в форме допроса; от его учтивости и следа не осталось. — А о приглаше­нии ко мне вы говорили с кем-нибудь?

— Пожалуй, ни с кем. Я только сегодня утром при­ехал и побывал в гостинице, в морге... А оттуда — прямо к вам.

— Хорошо. Вы свободны, лейтенант. Мы еще встре­тимся с вами.

Барильяс повернулся и, четко ступая, вышел. Ми­гэль увидел устремленный на себя взгляд шефа тайной полиции и мысленно приготовился к бою.

— Хусто, ты знал, что я жду студента?

— Нет, сеньор полковник.

Он просчитался. У Линареса была блестящая па­мять. Карлос Вельесер был прав, когда говорил, что Линарес помнит каждое свое слово. Мигэль не знал этого, но увидел, как желтая искра мелькнула в на­лившихся кровью глазах полковника, руки его сжались в кулаки и он процедил:

— Вспоминай лучше, приятель. Ты был в кабинете, когда я велел привести ко мне студента еще раз.

— Я упустил это из виду, сеньор полковник. Или просто не слышал.

Линарес шагнул к столу.

— Я буду пить за упокой души этого студента, — насмешливо сказал он. — А ты будешь пить со мною. Аида, оставь нас.

Он опрокинул бутылку прямо в фужер и наполнил его до краев темно-красной влагой.

— Мой опекун не разрешает мне пить, — напомнил Мигель.

— Сегодня твой опекун я, — фыркнул полковник. — Ты будешь делать то, что я приказываю, если... ты Хусто Орральде. — И он ударил кулаком по столу.