Тайной владеет пеон

31. НАСТОЯЩИЕ ГОЛОСА ГВАТЕМАЛЫ

Мэри сидела на полу, прислонившись к ножке стула. Фоджер застал ее в поисках наперстка, выпавшего из рук. Так она и осталась на полу — ошеломленная, боя­щаяся и за своего младшего, и за Наранхо, готовая и за того, и за другого подраться с американцем.

Скосив глаза, Наранхо увидел на краю стола за­остренный с двух сторон тесак. Он походил на мачете, каким срезают бананы или сахарный тростник, но пред­назначался для более тонких операций (Мэри им кро­шила овощи) и был поуже, а насажен на тонкую изящ­ную рукоятку. Рукоятку эту выпилил и украсил резь­бой Наранхо. Мэри была очень довольна подарком. Но сейчас, как видно, она не видела ни резьбы, ни ножа и, не отрываясь, с опаской и отвращением следила за движениями тяжелого черного пистолета, болтавшегося в руке Фоджера.

Фоджеру первому надоело молчать. Он еще раз взглянул на часы и, вполне удовлетворенный, улыб­нулся.

— Еще полчаса, — сказал Фоджер, — и чумазые чапины увязнут в капкане. Молите бога, вонючие карибы, чтобы капкан сработал. Не то ваша песенка спета.

Тихий, будто безразличный ко всему голос солдата вернул Фоджера к действительности:

— Майор, за что вы пристукнули радиста?

Генри Фоджер, не оглядываясь, резко сказал:

— Знай свое дело, сержант. Здесь приказываю я.

Он прислушался, но ничего, кроме дыхания солдата за спиной, не уловил.

Глаза Мэри сверкнули, Наранхо печально сказал:

— Радист был чумазый чапин; чумазых чапинов майору позволяет уничтожать вера... и вонючих кари­бов тоже... и вислогубых негров тоже...

Он перечислил все ругательства, какими Фоджер награждал жителей этих маленьких стран, и по тяже­лому прерывистому дыханию сержанта понял, что попал в точку.

— За что вы пристукнули радиста, майор? — повто­рил сержант. — Он был славный парень.

Фоджер резко обернулся. В ту же секунду карибка Мэри стремительным движением, даже не успев снять нож со стола, напрямую швырнула его в Фоджера. Острое, как бритва, лезвие пролетело с легким свистом, обагрило щеку американского разведчика, а вслед за ножом с резким гортанным возгласом «У-эй!» прыгнул Наранхо, выбил пистолет из рук Фоджера и навалился на него всем телом. Фоджер хрипел и извивался. Сер­жант крикнул Мэри:

— Уноси ноги, старуха. Кровь гринго ни тебе, ни мне не простят. — И первым улизнул из домика.

Мэри подбежала к лежанке, схватила малыша, по­садила его в шаль, а концы ее завязала на лбу и, устроив для своего сынка сиденье, взвалила на спину.

— Оставь гринго! — крикнула она. — Беги.

Они выбежали вместе, а Фоджер, катаясь по полу и пытаясь сбросить с кистей рук тугой пояс Наранхо, хрипел им вслед:

— Я вас обоих на дне морском сыщу... Ненавижу!

Нам нет нужды возвращаться к Фоджеру, читатель. Его карьера в Гватемале на этом будет окончена. Воз­можно, американская разведка через некоторое время переправит своего агента на две страны южнее или даже через океан. Возможно, он получит задание, больше отвечающее его наклонностям: не выслеживать и стрелять, а вначале стрелять и только потом — высле­живать.

И всю жизнь он будет думать, что случайный гнев гватемальского солдата, или меткость карибки, или же ловкость мальчика победили его, матерого шпиона, ко­торого с детских лет учили выходить сухим из воды. Но мы-то знаем, читатель, что промолчи солдат, не ока­жись тесак под рукой у Мэри, не прыгни Наранхо, — все равно через минуту в домик ворвался бы Ривера со своими связными, и Фоджеру все равно лежать с туго стянутыми ремнем руками.

Ривера встречает Наранхо и Мэри за деревьями. Прошмыгнувшего солдата он уже видел и оценил ситуа­цию. Приказание связным — Мэри уходит с ними.

— А ты пойдешь со мной, Наранхо. Американец жив?

— Жив. Может, вытащим его оттуда, сеньор?

— За американцем сейчас примчится Бочка Желчи.

— Я не о нем... Там остался Чиклерос.

Ривера стягивает с головы темный берет, и ветер треплет его мягкие черные волосы. Прощай, Чиклерос; ты был крепким бойцом и умным подпольщиком. Только стрелять тебе нужно было первым. Ты не уви­дишь, Чиклерос, свободную Гватемалу, и детей у тебя не было. Но вот этот мальчишка и его друзья на всю жизнь запомнят тебя — твое лицо и твое щедрое сердце. Прощай, Чиклерос!

А вернуться к тебе мы не успеем. С подножия хол­мов уже поднимаются к домику черные полицейские машины. Прощай, Чиклерос!

Ривера увлекает мальчика в ближайший переулок, ускоряет шаг. То и дело он смотрит на часы.

— Мы не успеем к парку, — испуганно бормочет Наранхо.

— Зачем нам в парк? Чтоб нас схватили друзья Королевской Пальмы?

— Значит, сеньор знает?

— В восемь пятьдесят? — быстро спросил Ривера.

— Да. Вы угадали, сеньор.

Ривера не успевает ответить. Впереди раздается беспорядочная стрельба. Отряды полиции наступают на колонны студентов. Наранхо видит поднятые над толпою рисунки и голубовато-белый флаг Республи­ки: на флаге вышит огромный кулак гватемальского пеона.

— Хорошо придумали, — замечает Ривера. — Но в драку мы сегодня не полезем. Свернем-ка в этот пере­улок.

— Сеньор, — робко говорит Наранхо, — кто это — Королевская Пальма?

— Ты увидишь его. Скоро.

Мы увидим его раньше, читатель. Ласаро снова об­рел свою выхоленную внешность. Он чисто выбрит, на­душен; на нем новый костюм с золотистой искрой, лег­кая нейлоновая шляпа, мягкие замшевые туфли. Еще один рейс к парку Аврора — и оттуда на вокзал. Поезд умчит его к границе, а там самолет панамериканской компании с всемирно известной эмблемой — крылатым глобусом — примет адвоката на борт. Мягкие откидные кресла, красивые стюардессы, веселые собеседники, внизу — рокочущий океан, рядом — голубое небо, впе­реди — Европа, курорты, дансинг-холлы, картинные галереи... А все эти комитеты по раздаче земли и ко­фейные дела, комитеты по изъятию земли и злая рожа Линареса, кличка Королевская Пальма и тревожные ночи ожидания, клиенты с плантаций, студенческие выходки, явки, пароли, узкие улочки, рев мулов, звон би­донов, пыль, вулканы — они останутся здесь, позади, в кошмарном «вчера».

Сейчас Ласаро уничтожит единственный след пре­ступления: телефонную трубку он зашвырнет в ближай­шую канаву, а в его отсутствие агент Линареса вынесет рацию.

«И никаких неожиданностей быть не может, сеньор Ривера! Внизу — люди Линареса: они отлично сторожат меня и я не советую вам подходить ко мне до парка Аврора».

Адвокат бесшумно отодвигает засов, снимает шляпу перед хозяйкой и выходит на лестничную площадку. Легкое прикосновение к плечу. Суровый голос:

— Сеньор Ласаро, к парку Аврора вас доставлю я. По просьбе товарищей.

Легкий озноб охватывает адвоката. Непредвиденное обстоятельство. Незнакомый человек. Странное поруче­ние. Впрочем, опасного ничего нет. Комитет предпринял обычную меру, чтобы уберечься от «хвостов» и, может быть, уберечь его, Ласаро. Слежка за его домом могла не остаться незамеченной. «Что ж, до парка Авроры мы можем доехать вместе, незнакомец со шрамом на лице. У нас будет солидная охрана, и не моя вина, что вы попадетесь в западню со всеми другими».

— Как мне убедиться, что нам по пути? — любезно спрашивает адвокат. — Кто вы сами, сеньор?

— Что касается меня, — отвечает незнакомец, — то в некоторых наших индейских племенах есть славный обычай скрывать свое имя от чужих людей. Считается: кто завладел именем, — завладел и человеком. Что ка­сается того, по пути ли нам, то дальше парка Авроры мы не поедем, а о явке вас известили раньше.

Ласаро успевает подметить, что его спутник худо­щав, невозмутим и не очень разговорчив. Он берет адвоката под руку, выходит с ним из подъезда и гово­рит громко, отчетливо:

— Минутное дело в министерстве — и вы свободны, сеньор адвокат.

Ласаро ничего не понимает. Какое дело? В каком министерстве? И что за машина их ждет?

Но в заднее окошечко он видит, что за ними выру­ливают на главную авениду еще две машины, и успо­каивается: люди Линареса не выпустят их из виду. Не­знакомец ведет машину легко, уверенно.

— Зачем нам министерство, сеньор?

— Конспирация, — коротко отвечает его спутник.

Они выезжают по главной авениде к главной пло­щади и правительственному дворцу. Очевидно, спут­ника адвоката чиновники министерства иностранных дел хорошо знают.

Сейчас не время вспоминать опасные скитания на­шего друга Вирхилио Аррьоса. Мы расстались с ним на пути из Киригуа в Сакапа. После того его видели во многих городах. Армасовцы считали, что Аррьос ра­ботает на них, но он сумел передать подпольщикам два оружейных склада, о существовании которых прави­тельственные чиновники даже не догадывались. Чтобы задобрить армасовцев, третий оружейный склад — меньший — он передал им, а также назвал министру по иностранным делам нескольких второстепенных сотрудников, которые знали мало и не очень-то устраи­вали армасовскую разведку.

О побеге его семьи из Антигуа в столице не знали. Дублерша его жены сказалась больной. Шпионка с ли­цом совы потеряла два — три дня, спохватилась, но еще боялась признаться тайной полиции в оплошке и сама готовилась бежать. Аррьос знал, что ему пора скрыться. Его попросили доставить Ласаро на заседание комитета; просил его старый друг Карлос, и он решил этой по­следней услугой подпольщикам закончить легальное[84]существование.

Начальник канцелярии министра соглашается легко и просто.

— Я провожу вас лично.

Они выходят в патио, пересекают пальмовую аллею, оказываются на пустынной улочке. Еще квартал-дру­гой и их обгоняет повозка, запряженная мулами.

— Садитесь, — предложил незнакомец, — если не желаете вернуться к своим теням.

— Нет, только не это! Ласаро не вернется с пусты­ми руками к Линаресу.

Незнакомец передает его погонщику мулов, долго смотрит вслед, беззвучно смеется и возвращается в ми­нистерство тем же путем, каким и пришел; выходит из того же подъезда, в какой вошел. С ним один из чи­новников — ростом с Ласаро. Предосторожность не лишняя — в особенности, если учесть, что вслед за ма­шиной снимаются с места еще две.

Где-то на перекрестке Аррьос вручит чиновнику изде­вательское письмо для президента, зайдет в универмаг, выйдет задним двором и растворится в толпе прохожих, чтобы начать новую жизнь под чужим именем.

А повозка, запряженная мулами и везущая Коро­левскую Пальму, движется по южным пригородам сто­лицы.

— Куда вы меня везете? — недоумевает адвокат. — Разве мы едем не в парк?

Погонщик соскакивает с повозки и бредет рядом.

— Будет и парк, сеньор. Не все сразу.

Ласаро лезет в карман и, нащупав телефонную трубку, незаметным движением забрасывает ее в ку­сты. «Если он бросится за трубкой, я его пристрелю», — раздумывает адвокат. Погонщик смотрит в небо и по­свистывает. «Пожалуй, они ничего не подозревают», — решает Ласаро.

У небольшого домика, полускрытого деревьями, их встречает высокая тощая женщина и знаком пригла­шает войти.

Адвокат легко спрыгивает с повозки и решительно поворачивает обратно. Довольно конспирации, его при­везли не туда, куда надо, но он наверстает упущенное время. Грубый рывок поворачивает его лицом к дому. Погонщик говорит с угрозой:

— А расчет? В такую даль — и бесплатно везти? Ласаро лезет в карман, за мелочью; в ту же секунду сильные руки подхватывают его и, прежде чем он успе­вает вспомнить о пистолете, вносят в дом. Дверь захло­пывается. Его бросают на пол темной комнаты. Тщетно он пытается понять, где находится и кто с ним проделал глупую шутку. Он еще не знает, что попал на то самое заседание комитета, о котором давно мечтал. Что люди, которым удалось привести его сюда без «хвостов», го­товятся судить адвоката Ласаро.

Яркий свет фонаря освещает растерянное лицо пре­дателя, его изысканный, хотя и помятый костюм. Остальная часть комнаты — в темноте. Знакомый голос Карлоса Вельесера, человека, имени которого даже не знает Ласаро, звучит приглушенно:

— Заседание, товарищи, будем считать открытым. Рассматривается жалоба на члена комитета адвоката Ласаро.

— Протестую! — выкрикивает Ласаро. — Вы меня видите, а я вас нет. Это одностороннее рассмотрение.

— Долго было наоборот, — строго говорит Карлос Вельесер. — Вы нас видели, сеньор адвокат, а мы вас — нет. Справедливо будет хотя бы один раз поменяться местами.

— Я требую голосования!

— Хорошо. Кто желает показаться сеньору адво­кату, осветит свое лицо спичкой.

Пауза. Ни одного вспыхнувшего огонька.

— Может быть, у кого-нибудь сырые спички? — спрашивает Карлос.

Смех.

— Сеньор Ласаро, голосование не в вашу пользу, — заключает Карлос.

Адвокат старается изобразить спокойствие.

— Я вправе знать, кто участвует в инсценирован­ном вами суде?

— Все члены комитета. Сеньор адвокат, вы обвиняе­тесь в измене нашему делу и клятве.

— Не признаю.

Он ожидал, что его начнут допекать вопросами, выпытывать подробности. Он начал лихорадочно искать лазеек, но тот, кто вел заседание, ошеломил его.

— Тогда слово предоставляется свидетелям. Преду­преждаю, в нашем распоряжении минуты. Ничего лиш­него. Адвокат Ласаро, вы помните секретаря ячейки, который принимал вас в партию?

— Отлично помню. Но, кажется, он погиб.

— Нет, я жив, Ласаро, — раздался из темного угла голос человека, который адвокат не мог не помнить. — Но я чуть не подох из-за тебя, облезлый пес. Только трое наших да ты знали список районной ячейки. В пер­вые дни интервенции ты передал его армасовцам. А может, и раньше. Мы смекнули это на допросах, а потом в концлагере. Всё.

— Ложь! — крикнул Ласаро.

— Товарищ Андрес, тебе слово!

— Андреса здесь нет, он в тюрьме! Вы подстав­ляете ложных свидетелей! — бесновался Ласаро, но зна­комый голос студента остановил его:

— Дело было так. Сеньор Ласаро за несколько дней до истории в кафе «Гватемала» рекомендовал нам на­падать на армасовцев втроем, вдвоем, в одиночку. Это не мои слова. Это его слова. На заседании комитета он быстро, переметнулся. Он вел двойную игру. Уверен в этом.

— Отвергаю!

— Тогда и я скажу, — раздался голос тореро Габ­риэля Эспада. — Вспомните, сеньор адвокат, я предла­гал вам своих людей. Почему вы ответили мне, что ко­митет отказывается от нашей помощи?

— Я был рядовым членом комитета. Я не мог ре­шать вопрос о привлечении...

— А об отстранении могли? А соврать могли?

— Довольно, Габриэль, — остановил его Карлос. — Рина Мартинес, скажи ты.

— Ласаро прибегал ко мне на днях — взволнован­ный, растерянный... Искал ваши адреса... Он говорил, что может освободить Андреса.

Ласаро завизжал, будто его резали:

И вы верите девчонке, помешанной на своем Андресе? Я узнал, что его переводят в другую тюрьму. Что из того, если я хотел вас найти?

Вельесер сухо сказал:

— У вас были свои поручения, Ласаро.

Ривера напомнил:

— Мы просили тебя публично осрамить армасовские законы. Что ты сделал для этого в день приезда мистера Лайкстона?

— Меня поздно предупредили. Я ничего не мог успеть сделать!

— Поздно? Наранхо, напомни ему, что он успел сде­лать — очень поздно, в тот самый день...

— Он передал: «Через два — три дня готовлю пода­рок».

— Что это за подарок, Ласаро? — спросил в упор Карлос.

Адвокат прижался к стене.

— Какая-то чушь, я ничего не понимаю.

— Перестаньте юлить, — с досадой сказал Кар­лос. — Мигэль, что говорил тебе полковник Линарес об убийце Адальберто?

— «Этот человек полезен нам», — вот что сказал Линарес.

Карлос снова обратился к адвокату:

— Чем вы были полезны Бочке Желчи?

— Я не отвечаю за слова жандармов.

— Наранхо, — предложил Карлос, — повтори его сегодняшнюю передачу:

Юный кариб сказал:

— Не знаю — он или другой передал. Я слышал, как кричал Фоджер: «У парка Аврора в восемь пятьдесят. Королевскую Пальму известили только что».

— Ага! Вы слышите? — торжествовал Ласаро. — Даже ваш свидетель не знает, я это или другой.

— А если радист сейчас скажет, что он узнаёт ваш голос, Ласаро? — насмешливо бросил Карлос.

— Нет! — закричал Ласаро. — Не надо... Не хочу... Эфир меняет голоса.

— Вы можете успокоиться, — печально сказал Кар­лос. — Радиста уже нет. Чудесного умного парня убили благодаря вам, Ласаро.

— Не признаю!

— Тогда я признаю, Ласаро, — вырвалось у Карлоса, — что из всех нас явку у парка Аврора получили от меня только вы. Только вы один, Королевская Пальма!

Водворилось молчание.

— Предложение членов комитета?

Сказал Роб:

— Выгнать из комитета. Выгнать из партии. Смерть.

Раздались голоса:

— Смерть!

— Присоединяюсь!

— Согласен!

Другого никто не предложил. Ласаро крикнул:

— Я молод и хочу жить. Я готов уйти от политиче­ской борьбы.

— Вы готовы изложить на бумаге о своих связях с Линаресом? — вдруг спросил Карлос. — Обо всем, что он требовал, обо всем, что вы сообщали.

— Хоть сейчас, — заторопился Ласаро. — Если это нужно и меня помилуют... Дайте бумагу, я все на­пишу!

— Роб отведет его в соседнюю комнату, — приказал Карлос, — и проследит, чтобы предатель ничего не за­был. Все подробности, все связи, всех запроданных...

Ласаро вернулся через час и, запинаясь, подвывая, прочитал исповедь предательства. Он не забыл ни од­ной детали. Ни того, как его покупали, ни тех, кого выдал.

Карлос брезгливо принял из его рук несколько лист­ков и коротко сказал:

— Комитет объявляет адвоката Ласаро, провока­тора и предателя, вне закона. Его может убить любой гватемалец и свершит благое дело. Вероятнее всего, с ним покончит сам Линарес — особенно после того, как исповедь Королевской Пальмы будет напечатана.

Сообразив, что сам обрек себя на гибель, Ласаро бросился на голос Вельесера, надеясь забрать свою исповедь обратно, но Карлос его оттолкнул и спокойно сказал:

— Ты уже не страшен нам, убирайся прочь, человек вне закона.

Так закончился суд над предателем.

Но он прожил еще несколько часов. Он долго плу­тал по городу и, наконец, очутился у вокзальной ка­меры хранения.

Адвоката пристрелили здесь же — на цементном полу, между двумя скамейками. Он лежал вцепившись в свой чемоданчик, куда успел засунуть вместе с день­гами карту туристских маршрутов по странам Европы. Линарес платил хорошо своим людям.

Но Линарес опоздал. Исповедь предателя была от­печатана и размножена. Снова столица потешалась над Бочкой Желчи.

— Мой милый Линарес, — заметил Армас, собрав своих советников, — вы быстро состарились и подби­раете себе в помощники таких же стариков. А мне нужны люди молодые и горячие.

Он с насмешкой перевел взгляд на Аугусто Чако.

— Да, горячие. Вроде вашего подопечного Аррьоса. Я слышал, что семья его улизнула. Уж его-то самого вы не выпустите, дон Аугусто.

— Нет, мой президент, — поклонился Чако. — Его я не выпущу, — он секунду помедлил, — когда поймаю.

— Хорошо работаете, сеньоры советники. Дармо­еды! — выкрикнул вдруг Армас и устало опустился в кресло. — Прочтите это...

Он протянул записку. Крупными детскими буквами, в которых полковник Леон узнал каракули своего Хусто, было выведено:

«Возвращаю вам кольцо-пропуск, президент-убий­ца, — писал Мигэль. — Теперь я и без него могу сво­бодно передвигаться по стране. Имя Хусто тоже возь­мите себе. У меня есть свое, рабочее имя. И вот что, сеньоришка, я вам скажу: никогда я за вас ни в кого не стрелял и ни одному гватемальскому мальчишке вы не нужны. Так что бросьте свои фокусы. А лучше собе­рите-ка чемоданчик да сматывайтесь, пока вас не при­стрелили. И пусть я сгорю в огне вулкана, если будет не так! Спросите Чако — пусть вспомнит, кто ему так крикнул в Пуэрто»,

— Кто вам это крикнул? — шепотом спросил Армас.

Кто знает, — может быть, он увидел в эту секунду свой скорый конец: он лежит на пороге кабинета, а сол­дат дворцовой охраны погружает в него нож — острый, холодный металл, и нет рядом чрезвычайного посла, и архиепископа, и пушек...

Чако вспомнил: слова его сына, его Руфино, кати­лись за ним по лестнице телеграфа, преследовали его в поездках по стране, будили ночью. Да, он пристрелил Руфино — потому, что тот многое знал. И вот другой мальчишка бросает ему в лицо странную и страшную клятву, а третий напомнил о Руфино на площади. Сколько же можно убегать, скрываться, прятаться от прошлого?

— Вы упустили не мальчишку, — с горечью сказал Армас, — вы упустили Кондора, — и истерично закри­чал: — Вас можно приравнять к предателям. Свиньи и воры! Я желаю быть президентом, а не объектом вы­стрелов вашего Кондора!

Но Кондор не стрелял, стреляли другие. В городе вспыхнуло восстание армейских офицеров. На улицах происходили побоища. Стало известно, что во главе за­говора стоят полковник Пинеда и капитан Фернандо Дуке. Армас воспользовался случаем и объявил облаву на красных.

Фронт Сопротивления предвидел этот ход. Рабочие люди укрывали вожаков. Спешно менялись явки. Об­новлялось руководство подпольщиками в столице и центральных департаментах. Карлосу Вельесеру пред­ложили возглавить движение сопротивления в запад­ных районах. Вместо него оставался Ривера.

Они встретились в маленькой деревушке близ сто­лицы — Карлос Вельесер и Ривера.

— Ты остаешься президентом столицы, — шутливо сказал Вельесер. — Смотри, не уступи эту честь Армасу.

— Я буду следить за сводками из Кецальтенанго,[85] — прищурился Ривера. — Если там объявится свой президент и он будет зваться антикваром Молиной...

— Нет, нет, мастером масок Кардона!

— ...или мастером масок Кардона, — подхватил Ривера, — то уж так и быть: я с ним потягаюсь в уме­нии носить президентский жезл.

— Я вспомнил настоящего Молину, — задумался Карлос. — Ему еще рано возвращаться, а?

— Работай лучше, — кольнул друга Ривера, — и к новому году будет в самый раз.

Он вдруг нахмурился, и лицо его стало острым.

— Я потерял лицейского друга: Фернандо вчера казнили. Он просил тебе передать, что понял трагедию офицерства. Карлос, Карлос, скольких людей мы не досчитаемся, пока выгоним негодяев, скольких прекрас­ных людей!

— Всех не уничтожат, — ответил Карлос. — На на­шей раскаленной сковородке всегда будут прорастать буйные и яркие цветы.

За домиком раздалась песня — звонкому голоску Роситы вторили три срывающихся мальчишеских го­лоса.

— Ты слышишь? — засмеялся Карлос. — Вот они — буйные и яркие...

Они подошли поближе. Росита учила своих прияте­лей новой песне. И где только девчонка ее раздобыла?

Мигэль, Хосе и Наранхо подхватили:

— Думаешь их с собой забрать? — спросил Ривера.

— Все равно ребят нужно увезти из столицы, — от­ветил Карлос. — Эти рожицы примелькались. Да и при­годятся на новом месте. А ты что скажешь?

— Я тоже скажу: пригодятся.

Если ты услышишь, читатель, песню, которая при­плыла вместе с волной из далекой Гватемалы, — зна­чит, четверо наших друзей уже добрались до нового места.