Тайной владеет пеон

4. НАРАНХО-ДЕД И НАРАНХО-ВНУК

Челнок прыгал на волнах, как скорлупка. Старик управлялся одним веслом.

— Погоди бросать крючок, Наранхо! — крикнул ста­рик. — Тарпун любит тепло. Солнце взойдет, — тогда и бросишь.

Волна плеснула в старика — он беззвучно рассмеял­ся. Казалось, ему нравится, что челнок швыряет, что ве­тер пощипывает спину и что лицо его пропиталось соленой влагой. Странное это было лицо. Пучок морщин перебегал по нему, как белка по веткам, каждый раз придавая ему выражение то откровенного удовольствия, то затаенного лукавства или же скрытой озабоченности. Но чаще старик смеялся, и тогда его круглое коричневое, почти черное лицо, опаленное тропическим солнцем, пе­ребрасывало морщинистые узлы к уголкам больших вы­пяченных вперед губ и становилось похожим на шишкообразный ананас, который давно созрел и просит осво­бодить его от твердой колючей кожуры.

Мальчик был похож на него. Такой же коренастый, смугло-черный, такой же резкоголосый, он весело посма­тривал на старика и не пропускал ни одной его шутки, сверкая ослепительно белыми, один в один, зубами.

— Наранхо, отвечай, — сказал старик, — чего больше в бухте; — раковин или моллюсков?

— В каждой раковине по моллюску, дед Наранхо, — нашелся мальчик и, заметив, что старик доволен отве­том, поддразнил его: — А чего в бухте больше: — рыб или раковин?

Острые глаза старика заблестели от удовольствия.

— Откуда знать детям, — засмеялся он, — что к ночи рыба из моря заплывает отдыхать в бухту. В какое вре­мя спросишь, — такой ответ получишь.

Мальчик хотел еще что-то сказать, но первый луч солнца скользнул по синей кайме дальнего леса, сбежал по береговым террасам вниз к морю, попутно словно привел в движение легкие белые строения порта Ливингстон, сжатые на маленькой площадке между водой и тропическими зарослями, и разлился по бухте. Все это произошло ошеломляюще быстро — секундой назад и дома, и вода были погружены в предрассветную туман­ную дымку. Мальчик вскрикнул от удовольствия.

— Дед Наранхо, солнце самое лучшее, что есть на земле, — так я говорю?

Старик замотал головой.

— Нет, не так! — крикнул он полушутя, полусерьез­но. — Самое лучшее на земле — человек. Когда тебе пой­дет, как мне, восьмой десяток, ты и сам это скажешь.

— Дед Наранхо, — отозвался мальчик, забрасывая крючок в воду, — люди доставили много горя тебе и всему нашему роду. За что ты хвалишь их, любишь их?

— А вот за это! — рявкнул старик и обвел порт и бухту рукой. — И за это! — Он ткнул ногою в челнок, искусно выдолбленный из легкого дерева. — И за это тоже! — Он показал на маленький гарпун в руках внука.

Мальчик кивнул, — он понял мысль деда, но не сда­вался.

— Дед Наранхо, ты любишь тех, кто все это сделал. А другие?

— А другие отживают свой век, — уже тише сказал старик и опустил голову; внук никогда не видел в его лице такого ожесточения. Потом он выпрямился и заорал на внука: — Шевели веревкой — рыба любит движение! Подвинься влево — пусть тень уйдет от крючка.

Они пристально смотрели в прозрачную воду бухты, словно пытаясь угадать, какой сюрприз она вынесет на поверхность. Но все было тихо вокруг, и на соседних чел­ноках тоже не слышалось шума, с каким жители Ливингстона встречают богатый улов.

— Мы с тобой карибы,[16] Наранхо, — заговорил дед. — Мой отец, а твой прадед, еще помнил африканский берег. В одну ночь его и еще двести мужчин связали, бросили в трюм и привезли в Гватемалу. Здесь я родился и вы­рос. Ну, не здесь, а там, в джунглях, — старик махнул рукой в сторону зарослей. — Мне еще повезло. Я попал к богатому джонни,[17] который разводил апельсины. — Там и получил свое прозвище.[18] Меня пороли не так часто, как тех, кто убирал бананы. Но с моря надвигался ураган, мы поспешили укрыться, а хозяин велел капатас[19] запороть нас до смерти. Разве смеет пеон прятаться от урагана, когда урожай босса гибнет? Надсмотрщики были и сами злы, как черти. Они крали апельсины у хо­зяина и сбывали их по дешевке мелким торговцам. Доход их кончился; мы знали, что с нас сдерут шкуру. Трусы остались, смелые бежали. А путь лежал в болото. Мно­гих засосало. Мы выжили. Нас было семеро. Когда вышли к Рио Дульсе, низко поклонились ей: «Спасибо, красавица! Выручила. На голос твой шли».

Я тебе для чего рассказал это? — встрепенулся старик. — Сосед мой по бараку погружался в болото, а я не мог протянуть ему руку...

Он не кричал: «Спаси!» Он крикнул: «Делай зарубки!» Он думал о тех, кто еще захочет бежать... Понял, Наранхо? Человек думал о че­ловеке. Мы шли и, рискуя провалиться, помечали де­ревья. Думай о человеке, Наранхо. Человек — это бог.

Старик замолчал и, всматриваясь в светлеющую кай­му неба, что-то шептал. Наранхо не слышал. Он с гор­достью подумал о том, какой смелый и справедливый его дед. И как все карибы, что живут в гавани, уважают Наранхо-старшего и приходят к нему за советом. Маль­чик жил с дедом и старался делать все, как делает дед. Он ценил похвалу деда Наранхо, который заменил ему отца и мать. Отца съела тропическая лихорадка, а о ма­тери мальчика дед не любил говорить: Наранхо слышал, что она полюбила какого-то матроса и убежала с ним, бросив трехлетнего Наранхо на деда. С тех пор прошло десять лет. Мальчик вытянулся, окреп и научился сам добывать себе пропитание. Он любил выезжать с дедом в море, любил рассказы старика. Хорошо, что дед считал его в работе ровней. Это сдружило их и позволяло маль­чику отвечать на шутку шуткой, не нарушая почтитель­ности в разговоре со стариком.

...Раньше, чем мальчик почувствовал толчок, дед предупредил:

— Тарпун на крючок просится, — готовься.

— Почему тарпун? — спросил Наранхо, медленно выбирая веревку. — Мало ли других рыб в бухте!

— Волна скачет, — объяснил дед. — Значит, и тар­пун скачет.

Лодку тряхнуло.

— Выбирай! — закричал старик и быстро заработал веслом, чтобы челнок не кренило.

Их еще раз основательно рвануло, и вдруг из воды вместе с веревкой вырвалось, словно снаряд, серебри­стое тело большущей рыбы, которая сделала длинный прыжок, потянула за собой челнок и снова помчалась в морскую глубь.

— Тарпун! — восхищенно крикнул мальчик. — В шесть локтей, а то и больше.

— Бери все семь! — поправил его старик. — Рывками не выбирай.

Морской хищник метался и выпрыгивал из воды; он изгибался своим длинным туловищем, пытаясь на лету ударить рыбака гибким, узким и крепким, как жгут, хво­стом; раскачивая челнок, бросался из стороны в сторону; наконец, прижатый шершавой мальчишеской рукой, не в силах выплюнуть крючок с приманкой, обессиленный, но готовый к новым прыжкам, улегся на дне челнока, жадно и быстро подергивая жабрами, отчего вся его ярко-серебристая чешуя шевелилась и сверкала подобно морской зыби.

— Красавец! — крикнул маленький рыбак, опутывая тарпуна сетью. — Ты угадал, дед Наранхо!

— Угадывает гадалка, — рассмеялся дед. — Охотник знает, за кем охотится. Привяжи-ка сеть к уключине, не то тарпун выскочит с нею вместе!

— Дадут за него десять долларов, дед Наранхо?

— В какой дом понесем, столько и дадут, — уклон­чиво сказал Наранхо.

— Дадут. Такой крупный редко попадается...

— Брось говорить об этом, — вдруг распалился ста­рый кариб. — Не все в жизни долларами измеришь. Возь­му и раздам мясо соседям...

Маленький помощник растерялся.

— Раздай, — сказал он после долгой паузы. — Разве я против? Только у нас маниок[20] весь вышел и соль кон­чается. Вот я и подумал...

Старик ничего не ответил.

На берегу уже прослышали, что семья Наранхо пой­мала огромного тарпуна — весть привезли рыбаки. Деда и внука ожидали любопытные. Прежде чем лодчонка причалила к берегу, мальчишки-карибы выволокли тар­пуна и в сетке потащили его к огромным плоским кам­ням, где женщины уже разделывали привезенный улов.

— С удачей вас, дон Наранхо, — поздравила старика высокая негритянка. — Пусть ваша сеть всегда будет от­крыта для такого гостя.

— У тебя доброе сердце, донья Кларита, — ответил старик на это традиционное приветствие. — Пусть и сеть твоего мужа не оскудевает. Только поздравить надо другого Наранхо, — это первый тарпун в его улове.

Мальчишки втолкнули Наранхо в круг и стали пры­гать вокруг него, высоко задирая ноги. Они как бы повторяли охоту на тарпуна, и Наранхо с азартом включился в игру. У камней раздался крик. Мальчишки бросились туда. Женщины ухватились за огромное тело рыбы, которую тянул к себе плотный, веселый американец в поварском переднике.

— Я даю хорошую цену, — кричал он. — Больше не даст никто. Кто из вас владелец тарпуна?

Старик подошел поближе и остановил готовую на­чаться свалку.

— Я владелец, — сказал старик.

— Даю тебе двенадцать долларов, негр, — предло­жил американец. — Мистер Клайд любит мясо тарпуна, иначе я столько не дал бы. По рукам?

Старик Наранхо вдруг заупрямился:

— Зачем мне знать, что любит мистер Клайд. Если человек хочет купить рыбу, — он узнает цену, и всё. А если он говорит еще что-нибудь и это не относится к делу, зачем мне иметь дело с таким покупателем.

Американец вдруг присвистнул и окликнул матросов, идущих по причалу:

— Сюда, парни! Старый осел не желает продавать рыбу американцам.

Внук Наранхо зашептал деду в ухо:

— Он дает хорошую цену. Зачем споришь? Старик молчал. Матросы подошли поближе.

— Так как же? — усмехнулся повар. — По рукам? Или с американцами ты не торгуешь?

— Рыбу может купить всякий, — безразлично сказал старый кариб. — Владелец назначает цену, покупатель платит или не платит.

— Твоя цена? — спросил американец.

— Пятьдесят долларов.

В толпе ахнули. Старик по крайней мере вчетверо завысил цену рыбы. Такой цены за самую большую рыбу на этом берегу еще никто не назначал.

Американец позеленел от злости.

— Ты что же, играешь со мной? Ну-ка, парни — бросил он матросам, — пощекочите старика за пятки; выпивка за мною...

— Слушай, — сказал один из матросов. — ты нас за кого принял?

Он надвинулся на повара и натянул соломенную шляпу ему на нос:

— Мы не полиция, кастрюлька!

Матросы ушли, американец озлобился еще больше.

— Не снизишь цену, негр? — спросил он.

— Пятьдесят долларов, — твердо сказал старик.

— Ладно, — повар отпустил хвост серебристой рыбы, и он со стуком ударился о берег. — Вот тебе задаток, негр.

Он подобрал с камней длинную, как плетка, селедку, размахнулся и ударил ею старого Наранхо по лицу. Ром­бики мокрой чешуи пристали к морщинам старика, брыз­ги потекли по его лицу. Он стоял прямо, не сгибаясь и не отводя взгляда от обидчика.

— Сделка не состоится, — жестко и громко сказал старик. — Покупатель не дает пятьдесят долларов. Семья Наранхо дарит тарпуна поселку.

Американец снова замахнулся, но деда заслонил младший Наранхо.

— Не тронь, — бросил он. — Я тебя сброшу в море, если тронешь деда. Я сильный.

Он нагнулся, напрягся, поднял плоский двухпудовый камень над головой и, медленно раскачав его, бросил в воду.

Американец повернулся спиной и побежал к белым домам.

— Мы еще поговорим с тобой! — кричал он, взбира­ясь наверх. — Я тебе вспомню пятьдесят долларов, ста­рая калоша!

— Я стар, но справедлив, — крикнул дед. — Поселок получит тарпуна бесплатно.

Дед и внук пошли, касаясь плеча друг друга. Шли и молчали. Только подходя к своей хибарке с пальмовой крышей, старый Наранхо заговорил:

— Если они ввалятся, не ввязывайся. Я больше про­жил, знаю кто чего стоит... Понял?

Мальчик молчал.

— А соль нам одолжат соседи, — вспомнил старик. — Перебьемся. Суши сети.

Старик изредка выходил на тропинку, бегущую к бе­лым домам, и с тревогой всматривался: не идут ли к ним. Он знал, что американцы не прощают вызова — ни карибам, ни индейцам, никому на этом берегу, где они чувствуют себя хозяевами. Он прожил большую, полную лишений и борьбы жизнь и тревожился не за себя. Он не раз смотрел смело в глаза смерти. Но внука он хотел уберечь от неприятностей. Он упрекал себя в том, что не сдержался и не получил хорошую цену за улов. Наранхо прав, съестное на исходе; а скоро ли при­дет еще такая удача?

Только в середине дня, когда дед и внук, закусив маи­совыми лепешками, уселись штопать старые шерстяные одеяла, которыми согревались в холодные ночи, забежал сосед, торгующий табаком. Тоже кариб, он, как и все его соотечественники из Ливингстона, питал необычай­ное уважение к старому Наранхо и, будучи любозна­тельным и падким на новости, всегда делился ими со стариком.

— Катера! Много катеров! — заговорил он, для пу­щей убедительности вращая глазами. — Все говорят — туристы. А меня не проведешь! Пусть мне собака в пятку вцепится, если в их чемоданчиках не автоматы. Не нас ли они усмирять собираются?

— У тебя хорошие глаза, Эрбо, — покачал головой Наранхо, — и язык у тебя крепко сшит. И табак ты от­пускаешь быстро. А вот головой помедленнее работаешь. Много ли ружей нужно для нашего поселка?

— Дон Наранхо, куда же им деться, туристам, как не в Ливингстоне осесть? Впереди море, позади за­росли...

— Не знаю; может, лес им и нужен, Эрбо.

— Ха-ха! — залился табачник. — Лес им очень нужен. Да только бог им крылья не дал, чтоб туда залететь...

Какая-то мысль ошеломила его, и он вдруг закрыл рот рукой, ускорив вращение глаз:

— Так, так... Вот зачем они понаехали... За лес­ными людьми...

Он попятился к двери, качая головой и что-то бор­моча.

— Не трезвонь на всю округу, Эрбо, — строго сказал старик. — Мы не знаем ни этих людей, ни тех. Карибам лучше не лезть в политику.

— О, какие ученые слова знает дон Наранхо! — поль­стил ему табачник. — Эрбо все понимает. Эрбо будет молчать, как рыба. Как ваш тарпун, о котором говорит уже вся гавань, — захохотал он и, поклонившись, вышел.

Старик бросил зоркий взгляд на мальчика. Тот и виду не показал, что слышал разговор, и продолжал свое дело. Старый Наранхо улыбнулся, — внук умеет себя вести. Уж первым-то он не полезет с расспросами. Это не болтун Эрбо.

— Туристы приехали, — сказал он вслух. — Осмотр нам учинят. Примем их у себя, Наранхо?

— Дед Наранхо лучше знает, — слукавил мальчик, — кого соленым тарпуном угошать, а кого... — он откусил нитку и закончил, — соленым словом.

Вечером они перекладывали пальмовые листья кры­ши, — в домик протекала вода. Старик подавал внуку длинные шершавые лианы и учил его перетягивать листья так, чтобы и просвета не оставалось.

— Будь я помоложе, — вдруг сказал старик, — я бы подал лесным людям весточку о туристах.

Мальчик не торопясь подрезал кончик лианы, поду­мал и отозвался:

— Я помоложе. А где их найдешь? Кто они?

— Они хорошие люди, — сказал старик. — Очень хо­рошие.

Работа шла к концу, когда мальчик закричал с крыши:

— Дед Наранхо. Двое вышли из белого дома. Идут к нам. Один сам мистер Клайд.

— У нас есть свое дело, Наранхо, — насупился ста­рик. — Больше нам ничего не нужно.

Мистер Клайд, один из акционеров фруктовой компа­нии и ее уполномоченный по транспортировке грузов из Ливингстона, некоронованный владыка порта и поселка, подошел к дому рыбака в сопровождении худощавого человека с коротко подстриженными усами. В этом человеке примечательного ничего не было, скорее он ка­зался тусклым. Цвет его водянистых глаз трудно было определить. Поблекшие усы одним могли казаться та­бачными, другим — седеющими. И все же смуглость кожи и испанский профиль незнакомца позволяли отнести его к гватемальцам. В особенности, когда он стоял рядом с Пирри Клайдом, молодым и элегантным американцем, в облике которого все — начиная от резко очерченного подбородка с его характерной ямкой посередине, свет­лых волос, разделенных точной линией пробора, и кончая короткими штанами для игры в гольф, — выдавало северянина.

Пирри Клайд, будто он был у себя дома, широко рас­пахнул калитку перед спутником и громко сказал:

— Вот, дон Аугусто, это и есть поместье Наранхо. Не удивляйтесь, что калитка без забора. Они все начи­нают с калитки и мечтают, разбогатев, поставить забор.

Дед с сердцем сказал мальчику:

— Карибам не нужны заборы. Незваными гостями не ходим.

— Что ты там бубнишь, старина Наранхо? — безза­ботно спросил Клайд. — И за что ты напустился на моего повара? Чем он не угодил тебе?

Старик, наконец, повернулся к вошедшим: — Что же ты не сказал мне, что у нас гости, Наран­хо, — мягко упрекнул он внука. — И какие высокие гости! Сам мистер Клайд посетил ранчо простого рыбака.

Он повернулся к его спутнику:

— Вот вас я не встречал, сеньор...

— Сеньор Чако, — представил его Клайд. — Личный Представитель президента.

Аугусто Чако отвесил легкий поклон старику. Наран­хо пытливо всмотрелся в лицо гостя, но, встретив без­различный взгляд, пошел к двери глинобитного домика.

— Пожалуйте в дом. Наранхо, попотчуй высоких гостей.

Отпивая густой, янтарный напиток, пахнущий вино­градом и апельсиновыми рощами, Клайд снова спросил:

— Так что же плохого тебе сделал мой повар?

Морщинистый узел перекочевал с одной щеки На­ранхо на другую, заструился где-то у глаз и пошел пры­гать по лицу. Старик сжал свои тяжелые руки и, стара­ясь говорить так же безразлично, как Клайд, вздохнул:

— У нищего рыбака может не быть денег, мистер Клайд, но зато у него богатое самолюбие.

— Тебя обидело, что я люблю тарпуна, старина? Что ж тут дурного? Я действительно люблю мясо тарпуна.

Старик упрямо повторил:

— Только хозяин рыбы может назначить ей цену. Когда назначает покупатель, я не имею с ним дела.

Наранхо уходил от спора, и Клайд это ясно почув­ствовал.

— Ладно, — сказал Клайд, — не будем ссориться, старина. У тебя за плечами большая жизнь. Ты не рас­скажешь о ней гостю из столицы?

— Что я видел? — смиренно сказал Наранхо и, встре­тив широко раскрытые глаза внука, неприметно улыб­нулся ему. — Всю жизнь провел в этой гавани, здесь ро­дился, здесь и помру.

Глаза Чако блеснули, и Наранхо заметил это. «А ты хитрая лиса, — подумал старик, — не вздумай меня про­вести...»

— Нам говорили, старина, — осторожно сказал Клайд, — что ты знаешь удивительную историю про се­мерых смельчаков, которые пробрались сквозь джунгли.

Чако не отрывал глаз от старого кариба. От его вяло­сти и следа не осталось. Он напружинился, подобрался, взгляд его приобрел цепкость. «Эге, — сказал себе ста­рик, — вот зачем ты приплелся».

Наранхо закрыл глаза, словно что-то вспоминал, и, покачиваясь из стороны в сторону, ответил:

— Наранхо знает много удивительных историй. Мо­жет, среди них была и такая. Когда тебе пошел восьмой десяток, как вспомнишь, что слышал на пятом де­сятке...

Тут заговорил Чако:

— Нам сказали, старик, что среди этих семи смель­чаков был и ты.

— Сперва узнайте, сеньор, — сладко пропел Наран­хо, — были вообще такие смельчаки или их создала ле­генда. Сперва узнайте, сеньор: может живой человек пересечь джунгли или только сказочный человек может это сделать? А если не узнаете, сеньор, приходите к ста­рому Наранхо, — он расскажет вам, как слагаются небылицы.

Клайд и Чако переглянулись; слова старика похо­дили на правду.

— Ты знаешь много троп, старина, — прервал затя­нувшуюся паузу Клайд, — мог бы ты показать нашим туристам путь к сердцу страны? Отсюда.

— Чего проще, — протянул Наранхо. — Садись в лод­ку и загребай веслом. — Рио Дульсе приведет куда надо.

— А по суше, старик?

— По суши нет пути, — твердо отрезал Наранхо. — Так говорил мой отец. Кто надеется пробиться сквозь джунгли, — обратно не возвращается.

— Но есть же там люди... — начал Клайд.

Чако прервал его легким жестом руки.

— Я не слыхивал о людях в тропическом лесу, — отозвался старик.

Чако поднялся, за ним Клайд.

— Вот что, старик, — заключил Клайд, — ты подумай денек-другой. Время еше есть. Может быть, и вспомнишь такую тропку... А чтобы тебе не мешали подумать, при­дется у калитки поставить часового.

Глаза старика сверкнули недобро. Отойдя от дома, Чако сказал Клайду:

— Видите ли, Пирри, — психология гватемальца та­кова, что часовым его не очень запугаешь. Отставим ча­сового и лучше поищем слабых струнок у старого На­ранхо... А слежку за ним мы установим.

Если бы Аугусто Чако знал, как мудр старик... Едва за гостями захлопнулась дверь, Наранхо шепотом сказал внуку:

— Подойди ко мне, Наранхо.

Он притянул к себе мальчика и, смотря в его карие и по-детски доверчивые гляза, взволнованно продолжал:

— Я видел, что ты не поверил деду. Дед приврал. Дед отлично помнит, как он пробирался по джунглям. Но это надо забыть, Наранхо. Тебе и мне. С этими людьми нель­зя иначе. Они хотят, чтобы я провел солдат... к лесным людям.

— Чего не помнит дед Наранхо, — не помнит и внук Наранхо, — просто сказал мальчик.

— Верно, мой сильный внук, мой Наранхо. Не хочу тебя огорчать, а видит сердце — расстаться нам при­дется.

— Дед Наранхо шутит! — вскричал мальчик.

— Придется! — упрямо сказал старик. — Они не вы­жмут ничего из меня и возьмутся за тебя. А я не вы­держу твоих страданий, мальчик...

Старик оттолкнул внука и отвернул лицо.

— Куда же мне деться? — растерялся Наранхо.

— Подумаем утром. День приносит заботу, ночь ее стережет, утро отпускает.

Старик бросился на подстилку, разостланную на полу, и закутался в одеяло. День был слишком тяжел для его семидесяти трех лет. Заснуть, скорее заснуть!

— Дед Наранхо, — донеслось до него, — я без тебя никуда...

Старик не ответил. Но он еще долго не спал. Он слы­шал, как Наранхо возится с крючками, что-то шепчет, потом укладывается и долго ворочается с боку на бок. Когда дыхание мальчика стало ровнее, старик встал и тихонько подкрался к окну, приподнял обрывок сети, за­менявшей стекло, и высунул голову наружу.

Высунул и вздрогнул. Прямо против него, прислонив­шись спиной к дереву, стоял человек.

«Так, так, — подумал Наранхо, — мистер Клайд дер­жит свое слово».

Он опустил сеть и снова улегся. Мысли не давали покоя. А сон пришел неожиданно.

Старика и внука разбудила пальба. Мальчик подбе­жал к окну, но рука деда оттащила его.

— Там чужак, — сказал дед.

Он выглянул из-за двери. Незнакомец убрался. Ка­залось, вся гавань была охвачена пламенем, хотя горел только один белый дом. Издали было видно, как из дома выскакивают люди, спасаясь от огня. Выстрелы продол­жали греметь.

Мальчик первым увидел человека, который бежал к ним по тропинке, и легким движением показал на него деду.

— Запремся, дед Наранхо, — предложил он.

— Замком от мира не заслонишься, — спокойно отве­тил дед.

Оба всматривались в бегущего. Старик не признал в нем ночного соглядатая и с беспокойством осмотрелся. Но вокруг никого не было. Может быть, того, ночного, спугнуло пламя.

В нескольких шагах от домика бегущий остановился и коротко спросил:

— Ранчо Наранхо?

— Кто ты? — спросил старик.

— Ты Наранхо?

— Я Наранхо.

Высокий человек с хмурым лицом, которое пересекал легкий шрам, подошел, сжал руку старика, попросил:

— Зайдем в дом, если никого нет.

Старик приложил руку к губе и ткнул пальцем назад.

— Ясно, — сказал незнакомец. — Давно?

— С вечера, — тихо сказал старик. — Может, стрельба его спугнула...

Незнакомец свистнул, и несколько теней появилось вокруг.

— Обшарить ранчо, — приказал незнакомец. — Ни­кого не подпускать. Мы поговорим здесь, дон Наранхо. Можно?

Тени растаяли.

— Можно, — усмехнулся старик. — Разве я здесь уже хозяин? Кто-то часового приставил, кто-то ранчо обыски­вает...

— Мы хотим, чтоб хозяином ранчо был тот, кто его строил. — быстро сказал незнакомец.

— От кого ты пришел? — тихо, почти робко спросил старик.

— Зачем говорить, дон Наранхо, то, что и сам зна­ешь, — возразил незнакомец. — Мы их немножко разо­грели огоньком, легче бежать будет...

— Туристов? — со смешком спросил мальчик.

— Большой внук у тебя, дед, — одобрительно сказал незнакомец, — и разбирается кое в чем.

— У него сильная рука и меткий глаз, — с гордостью сказал старик. — Так что же тебе нужно от Наранхо?

— Мне нужно, дон Наранхо, чтобы ты спас жизнь тысяче гватемальских патриотов.

— Говори напрямик, — строго сказал дед, — Наран­хо не колдун. Что надо от старика?

— Чтобы ты вспомнил, как бежал с плантаций. До­рога через болото — вот что от тебя нужно.

Наранхо сказал с одобрением:

— Коршун кружит перед ударом, честный человек идет к цели сразу.

Он задумался.

— Меня уже сегодня просили об этом, — ответил он медленно. — Я сказал, что растерял свою память и свои сказки. Тебе я так не скажу, дон...

— Дон Вирхилио, — подсказал незнакомец.

— Дон Вирхилио, — повторил старик. — Скажи, чело­век из леса, что сделаете вы потом... когда вас окружат, выловят поодиночке, заставят бежать? Всюду они. Жить-то где? Воевать-то где?

— В народе, дон Наранхо, — сказал Вирхилио.

— Это ты хорошо сказал — «в народе».

И снова задумался старик.

— А внука моего возьмешь? — вдруг спросил он.

— Тяжелый у нас путь, дон Наранхо, — с сожалением отозвался незнакомец.

— Я своего внука к легкой жизни не готовил, — за­пальчиво сказал старик. — Он не мальчик. Он солдат.

— Не могу без приказа, — признался Вирхилио.

— А насчет меня у тебя приказ есть? — сурово спро­сил старый кариб.

— Насчет тебя есть, — улыбнулся Вирхилио.

— Тогда собирайся, Наранхо, — сказал старик. — Внука и меня считай за одного, дон Вирхилио.

Он посмотрел на внука:

— Пойдешь с ними... со мной?

— Пойду, — сказал мальчик.

Так юный Наранхо стал солдатом Гватемалы.